Текст книги "Последний негодник"
Автор книги: Лоретта Чейз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)
Они поженились над наковальней [10]10
Поскольку деревня Гретна-Грин была первым населенным пунктом по ту сторону границы на дороге из Лондона в Шотландию, она на целых два столетия стала популярным местом, где несовершеннолетние влюбленные могли заключать брак в обход английского закона. Церемонию обычно проводил глава общины – кузнец, чья кузница стояла в центре деревни, на пересечении пяти старых дорог. Кузнецов Гретна-Грин называли «священниками наковальни» – подобно тому, как мастер соединял раскаленные металлы на наковальне, он «ковал» и союз влюбленных, убежавших в Шотландию, чтобы пожениться.
[Закрыть]. Не требовались ни священник, ни церковь, ни оглашение в церкви, ни родительское благословение. Их брак был законным, но только не в глазах их родни. Баллистеры считались с дикими скоропалительными шотландскими законами и традициями не более чем, если бы пара совершила странные ритуалы индусов или готтентотов. В их глазах Энн являлась шлюхой, любовницей бастарда. В коробке содержались документы от адвокатов, извещавших, что от нее отрекаются, лишают законных требований на семью и запрещают, под страхом судебного преследования, делать попытки любых притязаний, денежного или иного характера, или другим способом связываться с родственниками.
Впрочем, Энн и Эдвард знали, на что шли. Они не обманывались насчет своей родни. И знали, что все двери перед ними закрыты навсегда.
Они лишь не могли предвидеть за те три коротких месяца, что во время репетиции кусок декорации упадет на Эдварда и убьет его. У него не было времени обеспечить жену или ребенка, которого она носила.
Спустя месяц на Энн женился Джон Гренвилл. Как свидетельствует дневник, актер убедил вдову, что воистину любит ее. В семнадцать лет беременной ей не к кому было обратиться. Она думала, что он столь великодушен, чтобы принять ребенка другого мужчины, как своего собственного. Только когда он попытался безуспешно использовать ее малышку, чтобы проложить путь к сердцам и кошельку Баллистеров, Энн поняла свою ошибку.
Однако у нее не было иного выбора, чем остаться с ним, по крайней мере, в начале. Либо жить с Джоном Гренвиллом, либо очутиться на улице, у нее не было иного пути заработать на жизнь. После рождения Сары она долго болела и уже никогда не смогла полностью обрести силы. Лидия была убеждена, что будь ее мама здоровой, она бы, в конце концов, оставила Джона Гренвилла.
Энн определенно старалась мало что оставить ему, чтобы он не нажился на ее смерти или на истинном происхождении Лидии. В дневнике значилась лишь крупица скандальных сведений по сравнению с высокой драмой содержимого коробки. Каждый лондонский издатель вступил бы в драку за эти бумаги. Не стоит сильно изумляться, что контора «Картон, Брейс и Картон» не скупясь заплатила за эти сведения. Еще менее удивительно то, что адвокаты сразу же похоронили их.
Очевидно, коробку проглядели, когда нынешний маркиз Дейн сменил поверенных. Дневник, наряду с другими записями, должен был перейти в другую контору, где все должным образом по порядку разобрали, а бумаги, представлявшие на первый взгляд интерес для нового хозяина, отослали в Аткорт. Поскольку до прошлой весны Дейн больше пребывал в Париже, чем в Девоншире, ничего удивительного, что дневник, в конце концов, засунули подальше в шкаф или в папку, или на полку вместе с другими архивными документами. Поразительно, что леди Дейн вообще нашла его.
Хотя и в половину не столь удивительно, как находка Эйнсвуда.
А он, по своему обыкновению, не признал бы, что сотворил нечто из ряда вон выходящее.
На следующее утро, когда молодежь отправилась лицезреть парад, устроенный в честь королевы Португалии, Лидия с Эйнсвудом просвещали Дейна и Джессику.
Зная Баллистеров, как свои пять пальцев, Дейн ничуть не усомнился в этой истории, даже если бы перед ним не разложили документы на огромном столе в библиотеке.
Во что он никак не мог поверить, так это в то, что герцогу Эйнсвуду удалось докопаться до них.
– Как, черт тебя возьми, ты понял, что там находится то, чего никто даже вообразить не мог? – настойчиво допрашивал он друга. – Представьте только! Что за ангел-хранитель подтолкнул тебя обратиться в «Картон, Брейс и Картон»?
– Ты же мне и втолковывал, что Баллистеры по природе недоверчивы, – сказал Вир. – Именно ты проболтался о способности к подражанию и слабости к театру. Ты указал на то, что очень необычно для семейной родимой метки – священного знака рода Баллистеров – появиться на женщине. Естественно, это вызвало подозрение. Я просто сложил два и два. А раз уж Энн сбежала из отцовского гнезда, то я, рассуждая разумно, начал с поверенных ее отца. Я, конечно, не ожидал найти там ответы. Я просто надеялся напасть на след в правильном направлении.
Он сердито посмотрел на окружающих.
– Теперь, когда мы установили точное происхождение Лидии, и ей больше нечего беспокоиться по поводу дурной крови Джона Гренвилла, вы не думаете, что стоит это надлежащим образом отпраздновать? Не знаю, как вы, а мне требуется выпить.
Утро понедельника застало Берти и его будущую жену в утренней гостиной Эйнсвуд-Хауза, и то, что они там делали, не относилось к занятиям, которые положено устраивать молодым парам, когда те улучают секунду наедине.
Берти и Тамсин пытались придумать, как остановить войну.
Все остальные собрались в библиотеке, споря о будущем парочки. Они занимались этим с самого завтрака. Дейн с Эйнсвудом и их жены, с живым участием Элизабет, Эмили и даже Доминика.
Они все никак не могли договориться, где устроить свадьбу. В Лонглендзе, Аткорте, Лондоне – в церкви или в городском особняке. Они не могли прийти к соглашению, кто имеет право обеспечить приданое Тамсин, или место, где будут жить новобрачные, или средства для поддержания дома.
Поскольку по большей части спорили Дейн и Эйнсвуд, то вряд ли в ближайшем будущем следовало ждать перемирия. Предоставленные самим себе, леди могли бы договориться о приемлемых условиях, но мужья не оставили бы решение вопроса им, потому что сие означало бы уступить и пойти на соглашение.
Тамсин пребывала в весьма расстроенных чувствах. Она не желала принимать приданое. А еще она не хотела никого обидеть. Берти переживал за нее, как за себя самого. Он не мог и словом заикнуться о собственном будущем, потому что это будет выглядеть, словно он принимает чью-то сторону.
– По тому, как они спорят, – заметил он, – они не успокоятся до Судного дня. А между тем из Франции вот-вот возвратятся бабуля с Абонвилем, и они захотят, чтобы мы жили там.
– Я понимаю, что это граничит с неблагодарностью, – сказала Тамсин, – но все более притягательным начинает казаться тайное бегство в Шотландию.
– Нам и не нужно так поступать, – произнес Берти заговорщеским голосом. – В Лондоне и десяти минут не пройдешь, как наткнешься на какую-нибудь церковь. А там где церковь, там и священник.
Она подняла карие глазищи и взглянула на него.
– Мы же им сказали, что собирались на прогулку, – напомнила она.
Берти похлопал по груди:
– Я достал лицензию.
Он носил ее с собой с тех пор, как Дейн вручил ему эту бумагу несколько дней назад. Учитывая, что важные документу стремятся то и дело куда-то теряться – на десятилетия – в некоторых семьях, Берти решил, что лучше всего вот этот документ держать при себе все время.
– Я захвачу шляпку, – сказала Тамсин.
Это заняло лишь секунду. Мгновением позже они отправились в Сент-Джеймскую церковь на Пиккадили. Им требовалось только пройти короткий путь через Сент-Джеймс-сквер и прошагать по Йорк-стрит, в конце которой и возвышалась эта церковь.
Берти и Тамсин почти свернули на Йорк-стрит, как в то же самое время на площадь оттуда вывернул хорошо одетый мужчина среднего возраста и в очках.
Он остановился, как вкопанный, и Тамсин тоже.
– Папа! – крикнула она.
– Тэм! – мужчина распахнул объятия.
Суженая оставила Берти и кинулась к отцу.
– А что я говорил, – воскликнул Берти. – Клянусь Юпитером.
Как только схлынули первые порывы чувств, как Берти потащил их на Йорк-стрит, чтобы не привлекать внимания в Эйнсвуд-Хаузе.
– Мы старались по-быстрому надеть оковы, – объяснял он мистеру Придо. – Прежде чем нас потеряют. Я с ней не убегаю, ничего такого. – Он предъявил в виде доказательства лицензию. Пока мистер Придо внимательно читал документ, Берти добавил: – Вы же не собираетесь поднять суматоху, надеюсь. Все решено, как я вам и писал, и с ней все хорошо, я могу о ней позаботиться. Нам ничего не нужно – только ваше благословение было бы неплохим делом, если вы сумеете справиться с ним, но мы и без него сделаем, что должны.
К этому моменту Тамсин отлепилась от отца и уцепилась за руку Берти.
– Ты не изменишь его решение или мое, папа, я не вернусь к маме.
Ее родитель вернул лицензию Берти.
– Никоим образом не стал бы, – заверил он. – Твоя матушка не послала мне ни словечка, когда ты сбежала. Я узнал лишь неделю назад. И был в Плимуте, готовый отправиться в Америку разыскивать тебя, когда наконец-то до меня дошло письмо от сэра Бертрама. Она ждала знака Всевышнего, прежде чем решилась переслать его моему секретарю. – Он снял очки, протер стекла носовым платком, затем снова надел их. – Ну, и скверно же я приглядывал за тобой, весьма скверно, Там. Я полагаю, этот молодой парень справится с этим гораздо лучше, верно?
– О, неважно, ты так великодушен, что меня гложет совесть, папа, – произнесла Тамсин. – Я не ставлю тебе в укор, что ты сбежал от мамы, когда сама я сделала то же самое. Раз уж я потрудилась уйти от нее, то я буду так поступать и впредь денно и нощно. – Она протянула руку отцу. – Пойдем с нами, проводи невесту к алтарю.
Она подхватила одной рукой под локоть отца, другой Берти, и все они отправились к церкви.
Прогулка была весьма короткой, но Берти и тут умудрился успеть многое передумать. Когда они дошли до церкви, он вымолвил:
– Знаешь, мне кажется, не похоже, что кто-то будет спорить с папочкой невесты, если он говорит, что церковь прекрасно подходит и ему и такого рода свадьбе, и неважны эти причудливые убранства. Что, если мы попросим их всех – имею в виду их, которые в Эйнсвуд-Хвузе – присоединиться? Ты хотела бы иметь на свадьбе герцогиню Э., я знаю, захотела бы, Тамсин, и только и думаешь, что Лиззи и Эм не довелось увидеть, как Эйнсвуд надел оковы. – Он скривился. – Меня беспокоит, что они разочаруются.
Его суженая обратила на него свой взор, ее глаза засияли.
– Ты самый лучший, самый добрый мужчина на свете, Берти Трент, – произнесла она. – Ты думаешь обо всех. – Она повернулась к отцу. – Ты видишь, папа? Ты видишь, как мне повезло?
– Конечно, вижу, – подтвердил ее отец, пока Берти заливался ярким румянцем. – Надеюсь, твой кавалер уступит мне честь написать приглашение твоим друзьям.
Тут же приглашение должным образом было составлено, и ризничий отнес его в Эйнсвуд-Хауз.
Не прошло и четверти часа, как гости толпой ввалились в церковь. Никто ни с кем не спорил, хотя несколько человек плакали, как и положено особам женского пола. А Сьюзен, в чью способность выражать нежные чувства не входили слезы, пыталась подбодрить всех тем, что облизывала им руки и время от времени радостно возвещала «Гав!»
Священник, привыкший к причудам господ, радостно протиснулся сквозь толпу, и венчание, если ему и не хватало роскоши, определенной высокими требованиями пэров королевства, все же бесспорно прошло успешно, сделав всех присутствующих на церемонии счастливыми, а более всего из-за принесенных клятв, а это ведь все, что имело главное значение в подобном деле.
После церемонии мистер Придо пригласил все общество переместиться в отель «Палтни», где он остановился, чтобы «чуточку освежиться».
Вскоре стало совершенно ясно, от кого Тамсин унаследовала свою деловитость, потому что весьма быстро последовало объявление, что собран (и когда только успели?) и подан крайне роскошный свадебный завтрак.
Не прошло много времени, как Берти осенило, что деловитость – это не все, что унаследовала его молодая жена.
Мистер Придо сделал новобрачным «маленький подарок» в виде анфилады комнат, искусно предупредив всеобщий спор, где же им провести их брачную ночь.
«Палтни» представлял из себя изящно обставленное, очень дорогое заведение. А выше означенные комнаты являли собой ряд обширных апартаментов, обычно державшихся на случай посещения особ королевской крови.
Даже Берти, который не мог сосчитать фунты, шиллинги и пенсы без того, чтобы не заработать сильнейшую головную боль, не составило труда додуматься, что у его тестя, должно быть, деньгами набиты карманы.
Лишь только слуги закончили суету, в которой и нужды-то не было, и удалились, как Берти повернулся к новобрачной.
– Послушай, душечка, – мягко произнес он, – может, ты забыла упомянуть, что твой папочка богат, как Крез.
Она порозовела, потупилась и прикусила губу.
– Ой, да будет тебе, – успокоил он. – Я знаю, у тебя, должно быть, имелась важная причина, и ты не слишком стесняешься, чтобы сказать мне? Я знаю, что тебя не беспокоит, не охотник ли я за приданым. Даже если б захотел им стать, моя черепная коробка не так устроена. Я с трудом понимаю, что сказать девице, когда она мне нравится, не говоря уж о том, чтобы сказать что-то, притворяясь, что она нравится, когда этого и в помине нет, а нравятся если только ее деньги. Все, что у меня на уме, то и на языке, в общем-то, и ты знаешь, что я имею в виду, что бы я ни говорил, верно?
– Да, разумеется, я знаю, – согласилась Тамсин. Она отступила на шаг от него, сняла очки, протерла о рукав и снова водрузила на нос. – В Аткорте, когда ты попросил меня выйти за тебя замуж, я собиралась сказать тебе о моем отце. Но ты рассказал, как убегал от наследниц, которых подсовывала тебе твоя тетя. Я испугалась. Я понимала, что это глупо, но ничего не могла с собой поделать. Я боялась, что когда расскажу, то ты не меня увидишь, а какую-то наследницу. Я тревожилась, что тебе станет неудобно, и возможно твоя гордость не сможет этого вынести. Прости, Берти. – Она задрала подбородок. – Я по природе не жестокая и не коварная, кроме некоторых вопросов, в которых женщина обязана быть таковой. Я не могла рисковать: вдруг ты сбежал бы от меня.
– Не могла рисковать, вот как? – Берти кивнул – Ну, вот что я вам скажу, леди Ти. Ты поступила превосходно, я ведь не сбежал, верно? И не сбегу никогда. – Он засмеялся. Ничего не мог с этим поделать. Мысль о ее "жестокости и коварстве" на его счет – и беспокойство, что он, дескать, сбежит – доставила ему безмерное удовольствие.
Все еще посмеиваясь, он притянул ее и заключил в объятия.
– Я никуда не собираюсь, – заверил он. И поцеловал хорошенький носик. – Кроме, возможно, нашей восхитительной кровати со своей женой. – Он поднял взгляд и огляделся. – Если, то есть, мы сможем найти, где, черт побери, она есть.
Глава 20
Поместье Лонглендз, графство Нортгемптоншир
Неделю спустя
Имея постоянное сообщение с Эйсвуд-Хаузом, слуги в Лонглендзе были в полной мере осведомлены о высоких требованиях новой хозяйки к порядку в доме.
Следовательно, несмотря на то, что их известили всего лишь за сутки о прибытии семейства, весь штат слуг Логлендза высыпал на крыльцо при полных церемониальных регалиях, чтобы поприветствовать хозяев. Все домашние войска были вымыты, накрахмалены, отполированы чуть ли не до смерти и выстроены с военной точностью по стойке «смирно».
Все это дисциплинированное совершенство вверглось в хаос возгласов, свистов и криков «ура», когда герцог Эйнсвуд подхватил свою молодую жену на руки и понес ее через порог родового гнезда.
По пухлому лицу экономки заструились слезы, когда юные леди, по которым она так мучительно скучала, бросились к ней, душа ее в объятиях и получив в ответ столь же теплый прием.
Даже дворецкий Мортон смахнул слезу с глаз, наблюдая, как хозяин поставил новобрачную посреди стаи мастиффов, от чьего бурного приветствия затряслись безделушки, выставленные в холле.
Псы мгновенно затихли, когда секундой позже явила свое присутствие Сьюзен, таща на буксире Джейнза.
«Грр-рр-рр», – прорычала Сьюзен.
Уши прижаты, хвост трубой – вся ее поза явным образом выказывала враждебность. Другие собачьи особи были мужского пола. Она являлась не только незваной гостьей, но они ее превосходили и числом: четверо против одной. Тем не менее, Сьюзен дала понять, что готова разорвать их на кусочки.
Псов, казалось, это озадачило.
«Гав», – несмело гавкнул один.
«Гав!»– вторил более отважно другой.
Третий пролаял, потом ринулся стремглав за дверь и вернулся. Сьюзен продолжала оставаться на месте, рыча и скаля зубы.
– Давай, не злись, – обратился к собаке Вир. – Разве ты не видишь? Они хотят играть. Разве ты не хочешь поиграть, милочка?
Сьюзен рычала и глазела на псов, но поза ее слегка потеряла враждебность.
Затем один из псов пулей вырвался вперед с зажатом в зубах мячом. Пес положил его перед Сьюзен на безопасном расстоянии. «Гав»! – приободрил он.
Сьюзен осторожно приблизилась и обнюхала мяч. Поворчав чуток про себя, она взяла игрушку в пасть и поспешно выбежала за дверь. Остальные собаки последовали за ней.
Вир встретил взгляд жены.
– Эти парни готовы на все ради «сама-знаешь-чего», – хмыкнул он. – Я удивляюсь, как они еще на брюхе не приползли.
Он подал руку Лидии, и они стали подниматься по ступенькам.
– Они не получат этого «сам-знаешь-чего», – заметила она. – Во всяком случае, не сегодня. Сейчас у нее не сезон.
– Они наперед смягчают ее сердце, – пошутил он.
– Знаешь, она с изъянами, – напомнила Лидия. – Слишком огромная, да и цвет не тот. Вот почему я приобрела ее почти задаром. Потомство у нее будет сомнительным. Возможно, ты не захочешь сводить ее с твоими породистыми псами.
– Мэллори не так помешаны на родословной, как Баллистеры, – заверил Вир. – Ты вот, к примеру, предпочла лучше иметь отцом незаконнорожденного: ублюдок он там или нет, но, по крайней мере, в его жилах текла благородная кровь.
– Да мне все равно, будь мой отец хоть трубочистом, – возразила ему жена. – Важнее всего, что он по-настоящему любил мою мать и сделал ее счастливой, и перво-наперво старался изо всех сил, чтобы так и было. А это характер и труд – вот что я ценю, а не происхождение.
Вир с этим поспорил бы – да все же знали, что Баллистеры величайшие в мире снобы – но тут они дошли до второго этажа и повернули в семейное крыло. И шутливое подтрунивание потеряло всякий смысл, когда столь болезненно застучало сердце.
Стены были увешаны картинами. Не шедеврами портретной и пейзажной живописи, украшавшими публичные гостиные, а карандашными набросками, акварелями и писанными маслом картинами, более непринужденного и личного характера, запечатлевшими семейную жизнь Мэллори на протяжении поколений.
На полпути к хозяйским покоям Вир задержался перед картиной, которая, он наперед знал, будет здесь висеть. Он не видел ее восемнадцать месяцев. И вот смотрел сейчас. Горло перехватило. Стеснило грудь.
– Это Робин, – пояснил он жене. Трудно было выдавить эти слова, но эти затруднения он предвидел и мысленно подготовился вынести их. – Я рассказывал тебе о нем, – продолжил он. – Лиззи и Эм тоже говорили тебе о брате. Вот, взгляни.
– Красивый мальчик, – сказала она.
– Да. У нас есть и другие его портреты, но этот лучше всех. – Тиски ослабли. – Этот портрет лучше всех передает его натуру. Художник ухватил улыбку, присущую только Робину, словно тот знал лишь ему одному известную шутку. Такая же улыбка была у Чарли. Помоги мне, Господи, каким же я был идиотом. Мне следовало забрать портрет с собой. Как можно взглянуть на лицо парнишки и не узреть солнечный свет? Один Бог знает, как я нуждался в нем.
– Ты и не надеялся найти солнечный свет, – тихо промолвила Лидия.
Он встретился с ней взглядами, разглядев в ледяной глубине ее глаз понимание.
– Я не уверен, что отыскал бы его, не научи ты меня, как это сделать. Я поговорил о Робине, послушал, что рассказывают о нем Лиззи и Эм, – продолжил Вир, голос стал увереннее и тверже. – Проходят дни, и становится легче. И все равно не было уверенности, что сегодня сумею взглянуть на него. Я плохо распорядился памятью о нем, бедном парнишке. Смерть, гниение и черная холодная ярость – вот что я носил взамен этого в сердце. Мальчик того не заслужил, ведь он дарил мне не что иное, как радость, целых шесть месяцев. – Взгляд Вира вернулся к портрету. – Я всегда буду скучать по нему. Потому время от времени примусь горевать. Но у меня столько счастливых воспоминаний. Столько хорошего. Это просто благословенное счастье. И у меня есть семья, с которой можно разделить эти воспоминания. Еще одно великое благословение.
Он мог бы и дальше стоять рядом с ней перед портретом, и говорить и говорить. Но будет еще время так постоять, поговорить, повспоминать вместе.
Во всяком случае, у него на уме уже было другое, и это требовалось совершить в первую очередь.
Вир открыл дверь в герцогские покои и провел Лидию по галерее в спальню.
Спальня была огромной, как и подобает главе семейства, и к тому же теплая. Солнечные лучи на исходе октября сияли на золотистых дубовых панелях и высвечивали мерцающие золотые нити в роскошной синей драпировке, украшавшей два окна и постель. Широкая кровать была огромной и отделана затейливой резьбой. Ложе изготовили несколько столетий назад накануне визита короля Якова I.
– Последний раз я лицезрел эту кровать, когда смотрел на Робина, отходившего в загробный мир, – рассказал жене Вир. – Последнее мое воспоминание – умиравший на ней маленький мальчик. Это воспоминание я ношу нынче в сердце наравне с другими. Все-таки я не слишком опоздал. Я был с ним, когда он во мне нуждался. Это горькое воспоминание, приправленное нежностью, но его я в силах вынести.
– У меня есть такие же, – поделилась Лидия.
Ей тоже довелось сидеть у смертного одра, держа за руки тех, кого она любила, чувствуя, как слабеет и исчезает биение сердца по мере того, как уходит жизнь.
– Твоя мать и сестра, – догадался он.
Лидия кивнула.
Он вплотную приблизился к ней.
– Пусть это станет нашим первым воспоминанием в этой комнате, – предложил Вир. – Я хочу, чтобы оно было совершенным. Чтобы оно стало предвестником всей нашей последующей совместной жизни. Потому что мы вернулись домой.
Она посмотрела в сторону кровати, потом на него. И чуть улыбнулась.
Лидия поняла.
Взгляд его стал медленно опускаться.
На ней был одно из новых одеяний: бледно-лавандового цвета свободный халат, застегнутый на все пуговки сверху до низу, до самого подола.
– Как много пуговиц, – пробормотал Вир, потянувшись к самой верхней из них. Заодно он приблизил свой рот к губам жены и поцеловал ее. Поцелуй вышел долгим, медленным, глубоким, и все длился, пока Вир неспешно расстегивал пуговицы, наконец, добравшись до талии.
Потом легко отстранился, опустился на колени и продолжил свою работу, но уже более спешно.
И когда с этим занятием было покончено, он снизу поднял взгляд на жену. Она повела плечами, и одеяние упало на пол.
Потом двинулась к кровати, бросив на мужа через плечо быстрый, но лишавший дыхания взгляд. Опершись на столбик кровати, чтобы не упасть, Лидия потянулась под нижние юбки.
Все еще коленопреклоненный, Вир заворожено наблюдал, как соскальзывают на пол ее шелковые панталончики. Она ослабила завязки на нижнем корсаже, и вырез опустился ниже корсета, соблазнительно обнажив грудь точь-в-точь до сосков.
Лидия повернулась, не торопясь, и взялась за столбик обеими руками.
Вир поднялся с колен, но отнюдь не медленно, и мигом разделся догола. Через плечо она наблюдала за ним, изогнув полные губы в легкой дьявольской усмешке.
Он пошел к ней.
– Ты распутница, ваша светлость. Какой же ты стала распутной и испорченной.
– У меня превосходный учитель, – нежно ответствовала она.
Он взял в ладони ее грудь, прочертил дорожку из поцелуев по плечам, спустился по спине. Вир чувствовал, как задрожала от наслаждения любимая, и он задрожал сам, и внутри разгорелось нетерпение.
– Я люблю тебя, – просто сказала она. – Возьми меня вот так.
И прижала свои великолепные ягодицы к его естеству.
Муслин приятно защекотал его вздыбившийся член, сводящая с ума мука вынудила его хрипло рассмеяться. На людях его любимая могла заморозить любого мужчину лишь одним взглядом этих глаз ледяной синевы. Наедине же с мужем она пылала как огонь, как самая распутная из шлюх.
Он задрал ее юбки.
– Вот так, герцогиня? Вот таким образом ты хочешь, чтобы я взял тебя?
– Да, вот так. Поторопись.
И он положил на нее ладонь, распутал шелковые завитки и добрался до влажной сердцевины. «Поторопись», – ведь приказала она, столь же нетерпеливая, что и он.
Он вошел в нее, и брал ее так, как она пожелала, потому что того же самого хотел и он. И она знала это.
Он хотел, чтобы крики страсти, и смех, и слова любви вечно отдавались эхом в стенах этой комнаты. Ведь по природе своей они с женой не были скучными, благопристойными существами, ни один из них. А дерзкими, смелыми и пылкими. Никогда они не славились хорошими манерами и не будут впредь.
И посему любили друг друга, как страстные существа, каковыми и являлись. И упали на кровать, и снова любили друг друга. И снова. Неистово, радостно, шумно, бесстыдно.
И когда, в конце концов, уже лежали без сил в изнеможении, их влажные обнаженные тела сплелись вместе, запах их страсти витал в воздухе, смешиваясь с кроваво-красным с золотом светом садившегося солнца, а звуки их любви, казалось, все еще отдаются эхом в спальне.
– Что ж, теперь будет что вспомнить в старости, чтобы согреть душу, – пошутил Вир. – Вот и повод парню дожить до преклонных лет.
– Уж лучше доживи, сделай милость, – предупредила Лидия. – Иначе найду себе кого-нибудь еще.
– К твоему прискорбию, если попытаешься найти замену, то будешь разочарована, – заметил он. – Я не заменим. Я единственный в мире мужчина, обладающий правильным сочетанием качеств, просто созданных для тебя. – Вир лениво погладил ее грудь. – Можешь таращить на меня свои глазища Баллистеров сколько тебе угодно, но в камень меня не превратишь. Можешь колотить меня, сколько пожелаешь, и не беспокоиться о том, что нанесешь ущерб. Можешь сотворить любого сорта ругательство, какое б не выкинул твой грешный ум, и будь уверена, я с охотой присоединюсь к нему. Ты по натуре смутьянка, Лидия. Дьяволица из рода Баллистеров. И тебе не подойдет никто иной, лишь негодник Мэллори.
– Тогда тебе лучше остаться со мной на очень долгое время, – предупредила она. – Иначе я последую за тобой в загробный мир.
– Да уж, ты сможешь. – Вир засмеялся. – Ты не спасуешь даже в самом адском пекле, где на тебя будут изрыгаться пламя и выть демоны. Впрочем, я сделаю все возможное, что в моих силах, чтобы отсрочить это событие как можно дольше.
– Большего, чем то, что в твоих силах, – подтвердила жена, – я и не прошу.
– Можешь быть уверена, я весьма постараюсь стать одним из Мэллори-долгожителей. – И провел ладонью по ее животу. – Что же касается меня, то мне страшно любопытно посмотреть, что за чудовище мы с тобой сотворим.
Лидия положила ладонь на его живот.
– Мне тоже. Это будет грандиозно, не так ли, – добавила она нежно, – если зачнем дитя в этот день, в наш первый день в этом доме, в этой постели. Дитя, зачатое в любви при свете солнца… – ее губы изогнулись в усмешке. – И совершенно безудержно.
– Дитя будет прекрасным подарком на память, – хрипло согласился Вир.
– Наипрекраснейшим. – Она запустила пальцы в его шевелюру и притянула его лицо к себе. В ее глазах цвета ледяной синевы плясали два чертенка, которых мог увидеть только он.
– Может быть, – прошептала она, – только еще разочек. Я понимаю, что одного раза недостаточно для верности…
Вир поцеловал жену.
– Можете быть уверены, мадам, что я постараюсь из всех сил.
И уж он постарался.
