Текст книги "Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена"
Автор книги: Лоренс Стерн
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 45 страниц)
Глава XXXI
В числе многих дурных последствий Утрехтского мира было то, что он едва не вселил дяде Тоби отвращения к осадам; и хотя впоследствии вкус к ним у него восстановился, однако даже Кале не оставил в сердце Марии[331]331.
Кале не оставил в сердце Марии… – Кале, в течение нескольких столетий принадлежавший Англии, был отвоеван Францией в 1558 г., при английской королеве Марии Тюдор, которая не могла примириться с этой потерей.
[Закрыть] такого глубокого шрама, как Утрехт в сердце дяди Тоби. До конца своей жизни он не мог слышать слово Утрехт, по какому бы поводу оно ни произносилось, – не мог даже читать известий, заимствованных из Утрехтской газеты, без тяжкого вздоха, как если бы сердце его разрывалось пополам.
Мой отец, который был великим разгадчиком мотивов и, стало быть, человеком, с которым было весьма опасно садиться рядом, – ибо когда вы смеялись или плакали, он обыкновенно знал мотивы вашего смеха или слез гораздо лучше, нежели вы сами, – отец всегда в подобных случаях утешал дядю Тоби словами, которые ясно показывали, что, по его мнению, в этом деле дядя Тоби больше всего огорчен был потерей своего конька. – – Не горюй, брат Тоби, – – говорил он, – бог даст, на днях у нас снова возгорится война; а когда она начнется, – воюющие державы, как они ни хлопочи, не могут помешать нам вступить в игру. – – Пусть-ка попробуют, дорогой Тоби, – прибавлял он, – занять страну, не заняв городов, – или занять города, не подвергнув их осаде.
Дядя Тоби никогда не принимал благосклонно этих косвенных ударов отца по его коньку. – – Он находил их неблагородными; тем более что, метя в коня, отец задевал также и всадника, да вдобавок еще по самому малопочтенному месту, какое только может подвергнуться удару; вот почему в таких случаях дядя Тоби всегда клал на стол свою трубку, чтобы защищаться с большей горячностью, чем обыкновенно.
Я сказал читателю два года тому назад, что дядя Тоби не был красноречив, и на той же самой странице привел пример, опровергающий это утверждение. – Повторяю сказанное и снова привожу факт, ему противоречащий. – – Дядя Тоби не был красноречив, – ему не легко давались длинные речи, – и он терпеть не мог речей цветистых; но бывали случаи, когда поток выходил из берегов и устремлялся с такой силой по непривычному руслу, что в некоторых местах дядя Тоби по меньшей мере равнялся Тертуллиану[332]332.
Тертуллиан – христианский богослов начала III в.
[Закрыть] – а в других, по моему мнению, бесконечно превосходил его.
Одна из этих апологетических речей дяди Тоби, произнесенная однажды вечером перед ним и Йориком, так понравилась отцу, что он ее записал, перед тем как лечь спать.
Мне посчастливилось ее разыскать в бумагах отца со вставками там и здесь его собственных замечаний, заключенных в квадратные скобки, вот так [ ], и с надписью:
«Оправдание братом Тоби правил и поведения, коих он держится, желая продолжения войны».
Могу честно сказать: я перечитал эту апологетическую речь дяди Тоби сто раз и считаю ее образцом искусной защиты, проникнутой благороднейшим духом рыцарства и правилами высокой нравственности, почему и привожу ее здесь слово в слово (с приписками между строк и всем прочим), так, как я ее нашел.
Глава XXXII
Апологетическая речь дяди Тоби
Я знаю, брат Шенди, что профессиональный военный, желая войны, как желал ее я, – производит дурное впечатление в обществе – – и что, как бы ни были справедливы и чисты его намерения, – нелегко ему бывает оправдаться перед людьми, на взгляд которых он это делает по эгоистическим соображениям. —
Вот почему, если солдат человек благоразумный, каковым он может быть без малейшего ущерба для своей храбрости, он, разумеется, не обмолвится о своем желании перед недругами; ибо, что бы он ни говорил, недруг ему не поверит. – – Он остережется его высказать даже перед другом, – дабы не уронить себя в его мнении. – Но когда сердце его переполнено и его заветные мечты ищут выхода, он прибережет их для ушей брата, который знает его в совершенстве, которому известны его истинные взгляды, наклонности и правила чести. Каким был я, надеюсь, в этом отношении, брат Шенди, мне говорить не приходится, – – гораздо хуже, я это знаю, чем должно было, – и даже, может быть, хуже, чем сам я думаю. Но каков я ни есть, дорогой брат Шенди, вы, вскормленный той же грудью, что и я, – – вы, с которым я воспитывался с колыбели – и от которого с первых наших детских игр и до сего времени я не утаил ни одного поступка в моей жизни и даже, пожалуй, ни одного помысла, – – каков я ни есть, братец, вы не можете не знать меня со всеми моими пороками, а также со всеми слабостями, присущими моему возрасту, моему характеру, моим страстям или моему разумению.
Скажите же мне, дорогой брат Шенди, который из этих недостатков дает вам право предполагать, будто брат ваш, осудив Утрехтский мир и жалея, что война не продолжалась с должной решительностью еще некоторое время, руководился недостойными соображениями; – или же право считать его желание воевать желанием продолжать избиение своих ближних, – – желанием увеличить число рабов и изгнать еще больше семейств из мирных жилищ – просто для собственного удовольствия? – – Скажите мне, брат Шенди, на каком моем проступке вы основываете свое неблагоприятное мнение? – – [Ей-богу, милый Тоби, я не знаю за тобой никаких проступков, кроме одного: ты взял у меня в долг сто фунтов на продолжение этих проклятых осад.]
Если, будучи школьником, я не мог слышать бой барабана без того, чтобы не забилось сердце, – разве это моя вина? – Разве я насадил в себе эту наклонность? – – Разве я забил в душе моей тревогу, а не Природа?
Когда «Гай граф Ворик»[333]333.
«Гай граф Ворик» – очень популярный в Англии средневековый роман (XIV в.).
[Закрыть], «Паризм», «Паризмен», «Валентин и Орсон» и «Семь английских героев» ходили по рукам в нашей школе, – – разве я не купил их все на мои карманные деньги? Разве это было своекорыстно, братец Шенди? Когда мы читали про осаду Трои, длившуюся десять лет и восемь месяцев, – – хотя с той артиллерией, какой мы располагали под Намюром, город можно было взять в одну неделю, – разве не был я опечален гибелью греков и троянцев столько же, как и другие наши школьники? Разве не получил я трех ударов ферулой, двух по правой руке и одного по левой, за то, что обозвал Елену стервой? Разве кто-нибудь из вас пролил больше слез по Гекторе? И когда царь Приам пришел в греческий стан просить о выдаче его тела и с плачем вернулся в Трою, ничего не добившись, – вы знаете, братец, я не мог есть за обедом.
– – Разве это свидетельствовало о моей жестокости? И если кровь во мне закипела, брат Шенди, а сердце замирало при мысли о войне и о походной жизни, – разве это доказательство, что оно не может также скорбеть о бедствиях войны?
О брат! Одно дело для солдата стяжать лавры – и другое дело разбрасывать кипарисы. – [Откуда узнал ты, милый Тоби, что древние употребляли кипарис в траурных обрядах?]
– – Одно дело для солдата, брат Шенди, рисковать своей жизнью – прыгать первым в траншею, зная наверно, что его там изрубят на куски; – – – одно дело из патриотизма и жажды славы первым ворваться в пролом, – держаться в первых рядах и храбро маршировать вперед под бой барабанов и звуки труб, с развевающимися над головой знаменами; – – одно дело, говорю, вести себя таким образом, брат Шенди, – и другое дело размышлять о бедствиях войны – и сокрушаться о разорении целых стран и о невыносимых тяготах и лишениях, которые приходится терпеть самому солдату, орудию этих зол (за шесть пенсов в день, если только ему удается их получить).
Надо ли, чтобы мне говорили, дорогой Йорик, как это сказали вы в надгробном слове о Лефевре, что столь кроткое и мирное создание, как человек, рожденное для любви, милосердия и добрых дел, к этому не предназначено?
– – Но отчего не прибавили вы, Йорик, что если мы не предназначены к этому природой, – то нас к этому принуждает необходимость? – Ибо что такое война? что она такое, Йорик, если вести ее так, как мы ее вели, на началах свободы и на началах чести? – что она, как не объединение спокойных и безобидных людей, со шпагами в руках, для того, чтобы держать в должных границах честолюбцев и буянов? И небо свидетель, брат Шенди, что удовольствие, которое я нахожу в этих вещах, – и в частности, бесконечные восторги, которые были мне доставлены моими осадами на зеленой лужайке, проистекали у меня и, надеюсь, также и у капрала, от присущего нам обоим сознания, что, занимаясь ими, мы служили великим целям мироздания.
Глава XXXIII
Я сказал читателю-христианину – – говорю: христианину – – – в надежде, что он христианин, – если же нет, мне очень жаль – – я прошу его только спокойно поразмыслить и не валить всю вину на эту книгу. —
Я сказал ему, сэр, – – ведь, говоря начистоту, когда человек рассказывает какую-нибудь историю таким необычным образом, как это делаю я, ему постоянно приходится двигаться то вперед, то назад, чтобы держать все слаженным в голове читателя, – – и если я не буду теперь в отношении моего собственного рассказа вести себя осмотрительнее, чем раньше, – – теперь, когда мною изложено столько расплывчатых и двусмысленных тем с многочисленными перерывами и пробелами в них, – и когда так мало проку от звездочек, которые я тем не менее проставляю в некоторых самых темных местах, зная, как легко люди сбиваются с пути даже при ярком свете полуденного солнца – – ну вот, вы видите, что теперь и сам я сбился. – – —
Но в этом виноват мой отец; и если когда-нибудь будет анатомирован мой мозг, вы без очков разглядите, что отец оставил там толстую неровную нитку вроде той, какую можно иногда видеть на бракованном куске батиста: она тянется во всю длину куска, и так неровно, что вы не в состоянии выкроить из него даже ** (здесь я снова поставлю пару звездочек) – – или ленточку, или напальник без того, чтобы она не показалась или не чувствовалась. – —
Quanto id diligentius in liberis procreandis cavendum[334]334.
Сколь тщательно следует этого остерегаться, производя детей (лат.).
[Закрыть], говорит Кардан[335]335.
Кардан Джеронимо (1501-1576) – итальянский математик, врач и философ.
[Закрыть]. Сообразив все это и приняв во внимание, что, как вы видите, для меня физически невозможно возвращение к исходному пункту – – – —
Я начинаю главу сызнова.
Глава XXXIV
Я сказал читателю-христианину в начале главы перед апологетической речью дяди Тоби, – хотя там я употребил не тот троп, которым воспользуюсь теперь, – что Утрехтский мир едва не породил такой же отчужденности между дядей Тоби и его коньком, какую он создал между королевой и остальными союзными державами[336]336.
Между королевой… – Подразумевается английская королева Анна, заключившая мир раньше некоторых других своих союзников.
[Закрыть].
Иногда человек слезает со своего коня в негодовании, как бы говоря ему: «Скорее я до скончания дней моих буду ходить пешком, сэр, чем соглашусь проехать хотя бы милю на вашей спине». Но про дядю Тоби нельзя было сказать, что он слез со своего конька с таким чувством; ибо он, строго говоря, не слезал с него вовсе, – скорее, конь сбросил его с себя – – – и даже в некотором роде предательски, что показалось дяде Тоби в десять раз более обидным. Пускай жокеи политические улаживают эту историю как им угодно, – – а только, повторяю, она породила некоторую холодность между дядей Тоби и его коньком. От марта до ноября, то есть все лето после подписания мирных статей, дядя не имел в нем надобности, если не считать коротких прогулок изредка, чтобы посмотреть, разрушаются ли укрепления и гавань Дюнкерка, согласно условию в договоре.
Французы все то лето обнаруживали так мало готовности приступить к этой работе, и мосье Тугге, делегат от властей Дюнкерка, представил столько слезных прошений королеве, – умоляя ее величество обрушить свои громы на одни лишь военные сооружения, если они навлекли на себя ее неудовольствие, – но пощадить – пощадить мол ради мола, который в незащищенном виде мог бы явиться, самое большее, предметом жалости, – – и так как королева (ведь она была женщина) по природе была сострадательна – и ее министры тоже, ибо в душе они не желали разрушения городских укреплений по следующим конфиденциальным соображениям * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * , – то в результате все двигалось очень медленно на взгляд дяди Тоби; настолько, что лишь через три месяца после того, как они с капралом построили город и приготовились его разрушить, разные коменданты, интенданты, делегаты, посредники и управители позволили ему приступить к работе. – – Пагубный период бездеятельности!
Капрал был за то, чтобы начинать разрушения с пролома в крепостных валах или главных укреплениях города. – – Нет, – – это никуда не годится, капрал, – – сказал дядя Тоби, – ведь если мы возьмемся за работу таким образом, то английский гарнизон в городе ни одного часу не будет в безопасности, ибо если французы вероломны… – Они вероломны, как дьяволы, с позволения вашей милости, – сказал капрал. – – Мне всегда больно это слышать, Трим, – сказал дядя Тоби, – ведь у них нет недостатка в личной храбрости, и если в крепостных валах сделан пролом, они могут в него проникнуть и завладеть крепостью, когда им вздумается. – – – Пусть только сунутся, – промолвил капрал, поднимая обеими руками заступ, словно намереваясь сокрушить все кругом, – пусть только сунутся – – с позволения вашей милости – – если посмеют. – – В таких случаях, капрал, – сказал дядя Тоби, скользнув правой рукой до середины своей трости и поднимая ее перед собой наподобие маршальского жезла, с протянутым вперед указательным пальцем, – – в таких случаях коменданту не приходится разбирать, что посмеет сделать неприятельи чего он не посмеет; он должен действовать осмотрительно. Мы начнем с внешних укреплений, как со стороны моря, так и со стороны суши, в частности с форта Людовика, наиболее удаленного из всех, и сроем его в первую очередь, – а затем разрушим и все остальные, один за другим, по правую и по левую руку, по мере нашего приближения к городу; – – – потом разрушим мол – и засыплем гавань, – – потом отступим в крепость и взорвем ее; а когда все это будет сделано, капрал, мы отплывем в Англию. – Да ведь мы в Англии, – проговорил капрал, приходя в себя. – – Совершенно верно, – сказал дядя Тоби, – – взглянув на церковь.
Глава XXXV
Все такие обманчивые, но усладительные совещания между дядей Тоби и Тримом относительно разрушения Дюнкерка – на миг возвращали дяде Тоби ускользавшие от него удовольствия. – – Все-таки – все-таки тягостное то было время – померкшее очарование расслабляло душу, – Тишина в сопровождении Безмолвия проникла в уединенный покой и окутала густым флером голову дяди Тоби, – а Равнодушие с обмяклыми мускулами и безжизненным взглядом спокойно уселось рядом с ним в его кресло. – – Амберг, Рейнсберг, Лимбург, Гюи, Бонн в одном году и перспектива Ландена, Треребаха, Друзена, Дендермонда на следующий год теперь уже не учащали его пульса; – сапы, мины, заслоны, туры и палисады не держали больше в отдалении этих врагов человеческого покоя; – дядя Тоби не мог больше, форсировав французские линии за ужином, когда он ел свое яйцо, прорваться оттуда в сердце Франции, – ^переправиться через Уазу, и, оставив открытой в тылу всю Пикардию, двинуться прямо к воротам Парижа, а потом заснуть, убаюканный мечтами о славе; – ему больше не снилось, как он водружает королевское знамя на башне Бастилии, и он не просыпался с его плеском в ушах. – – Образы более нежные – – более гармонические вибрации мягко прокрадывались в его сон; – – военная труба выпала у него из рук, – – он взял лютню, сладкогласный инструмент, деликатнейший, труднейший из всех, – – как-то ты заиграешь на нем, милый дядя Тоби?
Глава XXXVI
По свойственной мне неосмотрительности я раза два выразил уверенность, что последующие заметки об ухаживании дяди Тоби за вдовой Водмен, если я найду когда-нибудь время написать их, окажутся одним из самых полных компендиев основ и практики любви и волокитства, какие когда-либо были выпущены в свет. – – Так неужели вы собираетесь отсюда заключить, что я намерен определять, что такое любовь? Сказать, что она отчасти бог, а отчасти диавол, как утверждает Плотин – – —
– – – Или же, при помощи более точного уравнения, обозначив любовь в целом цифрой десять, – определить вместе с Фичино[337]337.
Фичино Марсилио (1433-1493) – итальянский философ-гуманист, перевел на латинский язык сочинения греческих философов Платона и Плотина.
[Закрыть], «сколько частей в ней составляет первый и сколько второй»; – или не является ли вся она, от головы и до хвоста, одним огромным диаволом, как взял на себя смелость провозгласить Платон, – самонадеянность, относительно которой я не выскажу своего мнения, – но мое мнение о Платоне то, что он, по-видимому, судя по этому примеру, очень напоминал по складу своего характера и образу мыслей доктора Бейнярда, который, будучи большим врагом вытяжных пластырей и считая, что полдюжины таких пластырей, поставленных одновременно, так же верно способны стащить человека в могилу, как запряженные шестеркой похоронные дроги, – немного поспешно заключал, что сам сатана есть не что иное, как огромная шпанская муха. – —
Людям, которые позволяют себе такие чудовищные вольности в доказательствах, я могу сказать только то, что Назианзин говорил (в полемическом задоре, конечно) Филагрию – —
«?????!» Чудесно. Замечательное рассуждение, сэр, ей-богу, – «??? ?????????? ?? ??????» – вы весьма благородно стремитесь к истине, философствуя о ней в сердцах и в порыве страсти.
По этой же причине не ждите от меня, чтобы я стал терять время на исследование, не является ли любовь болезнью, – – или же ввязался в спор с Разием и Диоскоридом[338]338.
Разий (Рази) – арабский врач конца IX и начала X в.; Диоскорид Педаний – греческий врач I в. н. э., сочинение которого «О предмете медицины» пользовалось авторитетом до XVII в.
[Закрыть], находится ли ее седалище в мозгу или в печени, – потому что это вовлекло бы меня в разбор двух прямо противоположных методов лечения страдающих названной болезнью, – – метода Аэция[339]339.
Аэций – греческий врач V в., служивший при константинопольском дворе.
[Закрыть], который всегда начинал с охлаждающего клистира из конопляного семени и растертых огурцов, – после чего давал легкую настойку из водяных лилий и портулака, – в которую он бросал щепотку размельченной в порошок травы Ганея – и, когда решался рискнуть, – свой топазовый перстень.
– – – И метода Гордония[340]340.
Гордоний (Гордон) – французский врач конца XIII – начала XIV в.
[Закрыть], который (в пятнадцатой главе своей книги De amore[341]341.
О любви (лат.).
[Закрыть]) предписывает колотить пациентов «ad putorem usque» – – пока они не испортят воздух.
Все это изыскания, которыми отец мой, собравший большой запас знаний подобного рода, будет усердно заниматься во время любовной истории дяди Тоби. Я только скажу наперед, что от своих теорий любви (которыми, кстати сказать, он успел измучить дядю Тоби почти столько же, как сама дядина любовь) – он сделал только один шаг в область практики: – – – при помощи пропитанной камфорой клеенки, которую ему удалось всучить вместо подкладочного холста портному, когда тот шил дяде Тоби новую пару штанов, он добился Гордониева действия на дядю Тоби, но только не таким унизительным способом.
Какие от этого произошли изменения, читатель узнает в свое время; к рассказанному анекдоту тут можно добавить лишь то, – – что, каково бы ни было действие этого средства на дядю Тоби, – – оно имело крайне неприятное действие на воздух в комнатах, – – и если бы дядя Тоби не заглушал его табачным дымом, оно могло бы иметь неприятное действие также и на моего отца.
Глава XXXVII
– – Это постепенно выяснится само собой. – Я только настаиваю на том, что я не обязан давать определение, что такое любовь; и до тех пор, пока я буду в состоянии рассказывать понятно мою историю, пользуясь просто словом любовь и не связывая его с иными представлениями, кроме тех, что свойственны мне наряду с остальными людьми, зачем мне вступать с ними в разногласие раньше времени? – – Когда двигаться таким образом дальше будет невозможно – и я совсем запутаюсь в этом таинственном лабиринте, – ну, тогда мое мнение, разумеется, придет мне на выручку – и выведет меня из него.
Теперь же, надеюсь, меня достаточно поймут, если я скажу читателю, что дядя Тоби влюбился.
Не то чтобы это выражение было мне сколько-нибудь по душе; ведь сказать, что человек влюбился, – или что он глубоко влюблен, – – или по уши влюблен, – а иногда даже ушел в любовь с головой, – значит создать представление, что любовь в некотором роде ниже человека. – Мы возвращаемся, таким образом, к мнению Платона, которое, при всей божественности этого автора, – я считаю заслуживающим осуждения и еретическим. – Но довольно об этом.
Итак, пусть любовь будет чем ей угодно, – дядя Тоби влюбился.
И весьма возможно, друг читатель, что при таком искушении – и ты бы влюбился; ибо никогда глаза твои не созерцали и вожделение твое не желало ничего более вожделенного, чем вдова Водмен.
Глава XXXVIII
Чтобы правильно это представить, – велите подать перо и чернила, – бумага же к вашим услугам. – – Садитесь, сэр, и нарисуйте ее по вашему вкусу – – как можно более похожей на вашу любовницу – – и настолько непохожей на вашу жену, насколько позволит вам совесть, – мне это все равно – – делайте так, как вам нравится.
– – – Бывало ли когда-нибудь на свете что-нибудь столь прелестное! – столь совершенное!
В таком случае, милостивый государь, мог ли дядя Тоби устоять против такого искушения?
Трижды счастливая книга, в тебе будет, по крайней мере, одна страница, которую не очернит Злоба и не сможет превратно истолковать Невежество.
