Текст книги "Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена"
Автор книги: Лоренс Стерн
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 45 страниц)
– Признаюсь, – сказал дядя Тоби, – у меня не хватило бы духу проклясть с такой злобой самого дьявола. – – Он ведь отец проклятий, – возразил доктор Слоп. – – А я нет, – возразил дядя. – – Но он ведь уже проклят и осужден на веки вечные, – возразил доктор Слоп.
– Жалею об этом, – сказал дядя Тоби.
Доктор Слоп вытянул губы и собрался было вернуть дяде Тоби комплимент в виде его «фью-ю-ю» – – или восклицательного свиста – – как поспешно отворившаяся в следующей главе дверь – положила конец этому делу.
Глава XII
Нечего нам напускать на себя важность и делать вид, будто ругательства, которые мы себе позволяем в нашей хваленой стране свободы, – наши собственные, – и на том основании, что у нас хватает духу произносить их вслух, – – воображать, будто у нас достало бы также ума их придумать.
Я берусь сию же минуту доказать это всем на свете, за исключением знатоков, – хотя я объявляю, что возражения мои против знатоков ругани только такие – какие я бы сделал против знатоков живописи и т. д. и т. д. – вся эта компания настолько обвешана кругом и офетишена побрякушками и безделушками критических замечаний, – – или же, оставляя эту метафору, которой, кстати сказать, мне жаль, – – ибо я ее раздобыл в таких далеких краях, как берега Гвинеи, – – головы их, сэр, настолько загружены линейками и циркулями и чувствуют такую непреодолимую наклонность прилагать их по всякому поводу, что для гениального произведения лучше сразу отправиться к черту, чем ждать, пока они его растерзают и замучат до смерти.
– – – А как вчера в театре Гаррик произнес свой монолог? – О, против всяких правил, милорд, – совсем не считаясь с грамматикой! Между существительным и прилагательным, которые должны согласоваться в числе, падеже и роде, он сделал разрыв вот так, – остановившись, как если бы это еще требовалось выяснить, – а между именительным падежом, который, как известно вашей светлости, должен управлять глаголом, он двенадцать раз делал в эпилоге паузу в три и три пятых секунды каждый раз, по секундомеру, милорд. – – Замечательная грамматика! – – Но, разрывая свою речь, – – разрывал ли он также и смысл? Разве жесты его и мимика не заполняли пустот? – – – Разве глаза его молчали? Вы смотрели внимательно? – – Я смотрел только на часы, милорд. – Замечательный наблюдатель!
– А что вы скажете об этой новой книге, которая производит столько шума везде? – Ах, милорд, она вся перекошена, – – вне всяких правил! – ни один из ее четырех углов нельзя назвать прямым. – – У меня были в кармане линейка, и циркуль, милорд. – – – Замечательный критик!
– А что касается эпической поэмы, которую ваша светлость велели мне рассмотреть, – то, смерив ее длину, ширину, высоту и глубину и сличив данные у себя дома с точной шкалой Боссю[143]143.
Боссю – Ле Боссю Рене (1651-1680), французский писатель, автор часто переиздававшегося «Трактата об эпической поэме», который был высоко ценим Буало.
[Закрыть], – я нашел, милорд, что она во всех направлениях превышает норму. – – Удивительный знаток!
– А зашли вы посмотреть на большую картину, когда возвращались домой? – – Жалкая мазня, милорд! Ни одна группа не написана по принципу пирамиды! – – а какая цена! – – Ведь в ней нет и признаков колорита Тициана – – выразительности Рубенса – – грации Рафаэля – – чистоты Доменикино – корреджистости Корреджо – познаний Пуссена – пластичности Гвидо – – вкуса Каррачи – – или смелого рисунка Анджело. – – Помилосердствуйте, бога ради! – Из всех жаргонов, на которых жаргонят в этом жаргонящем мире, – жаргон ханжей хоть и можно считать наихудшим – самым изводящим, однако, является жаргон критиков!
– Я готов пройти пятьдесят миль пешком (потому что не имею годной верховой лошади), чтобы поцеловать руку человека, благородное сердце которого охотно передает вожжи своего воображения в руки любимого писателя – – и который наслаждается чтением, не зная отчего и не спрашивая почему.
Великий Аполлон! если ты расположен дарить – – даруй мне – большего я не прошу – лишь чуточку природного юмора с искоркой собственного твоего огня в нем – – и пошли Меркурия с его линейками и циркулями, если у него найдется время, передать мои поздравления – – не важно кому.
Так вот, я берусь доказать каждому, кроме знатоков, что все ругательства и проклятия, которыми мы оглашали воздух в течение последних двухсот пятидесяти лет в качестве самобытных, – – за исключением большого пальца апостола Павла – – – – божьего мяса и божьей рыбы – ругательств монархических и притом, принимая во внимание тех, кто к ним прибегал, совсем неплохих: ведь при королевских ругательствах не важно, рыба они пли мясо; – – за этим исключением, я утверждаю, между ними нет ни одного ругательства или, по крайней мере, проклятия, которое не было бы тысячу раз скопировано и перекопировано с Эрнульфа; однако, подобно прочим копиям, как все они по силе и выразительности бесконечно далеки от оригинала! – «Прокляни тебя боже» – считается неплохим проклятием – – и само по себе вполне приемлемо. – – Но сопоставьте его с Эрнульфовым – – «Да проклянет тебя всемогущий бог отец – да проклянет тебя бог сын – да проклянет тебя бог дух святой», – – и вы увидите все его ничтожество. – В Эрнульфовых проклятиях есть нечто восточное, до чего нам ни за что не дотянуться; кроме того, Эрнульф куда изобретательнее – – он был богаче одарен качествами богохульника – и обладал таким основательным знанием человеческого тела с его перепонками, нервами, связками, суставами и сочленениями – что, когда он проклинал, – от него не ускользал ни один орган. – Правда, в манере его есть некоторая жесткость – у него, как у Микеланджело, недостает изящества – – но зато сколько gusto![144]144.
Сочности (итал.).
[Закрыть]
Отец мой, который, вообще говоря, на все смотрел совсем иначе, нежели другие люди, ни за что не хотел допустить, чтобы документ этот был оригиналом. – – Он рассматривал скорее Эрнульфову анафему как некий кодекс проклятий, в котором, по его предположению, после упадка проклинательного искусства под более мягким управлением одного из пап, Эрнульф, по приказанию его преемника, с великой ученостию и прилежанием собрал вместе все законы проклятия: – – по этим самым соображениям Юстиниан, в эпоху упадка империи, приказал своему канцлеру Трибониану собрать все римские или гражданские законы в один кодекс, или дигесты, – – дабы, подвергнувшись ржавчине времени – и роковой участи всего, что предоставлено устной традиции, – они не погибли навсегда для мира.
По этой причине отец часто утверждал, что нет такого ругательства, от величественной и потрясающей божбы Вильгельма Завоевателя (блеском божиим) до самой низкой ругани мусорщика (лопни твои глаза), которого нельзя было бы найти у Эрнульфа. – – – Словом, – прибавлял он, – желал бы я видеть человека, который переругал бы его.
Гипотеза эта, подобно большинству гипотез моего отца, своеобразна, а также остроумна; – – единственное мое возражение против нее то, что она опрокидывает мою собственную гипотезу,
Глава XIII
– – Боже милостивый! – – бедная госпожа моя вот-вот лишится чувств – – и боли ее утихли – и капли кончились – – и склянка с лекарством разбилась – и сиделка порезала себе руку – – (– А я – большой палец! – вскричал доктор Слоп) – и ребенок там, где он был, – продолжала Сузанна, – – и повитуха упала навзничь на ребро подставки у камина и так зашибла себе ляжку, что она у нее черная, как ваша шляпа. – Пойду погляжу, – сказал доктор Слоп. – – Она этого не стоит, – возразила Сузанна, – – вы бы лучше поглядели на мою госпожу; – – но повитухе очень бы хотелось сперва вам рассказать, как обстоит дело, почему она и просит вас пожаловать сию минуту наверх и поговорить с ней.
Природа человеческая во всех профессиях одинакова.
Повивальная бабка только что была превознесена над доктором Слопом. – – Он этого не вынес. – Нет, – возразил доктор Слоп, – приличнее было бы, если бы эта повитуха спустилась ко мне. – – Люблю субординацию, – сказал дядя Тоби, – – не будь ее, не знаю, что сталось бы после взятия Лилля с гарнизоном Гента во время голодного мятежа в десятом году[145]145.
В десятом году – то есть в 1710 г.
[Закрыть]. – – Я тоже, – подхватил доктор Слоп (пародируя замечание дяди Тоби, вскочившего на своего конька, хотя и его конек, не хуже дядиного, закусил удила), – не знаю, капитан Шенди, что сталось бы с нашим гарнизоном наверху посреди мятежа и кутерьмы, поднявшихся, кажется, там сейчас, если б не субординация моих пальцев по отношению к ****** – применение которых, сэр, при постигшем меня несчастье, приходится так a propos[146]146.
Кстати (франц.).
[Закрыть], что, не будь их, порез моего большого пальца, пожалуй, ощущался бы семейством Шенди до тех пор, пока семейство Шенди существует на свете.
Глава XIV
Вернемся теперь к ****** – – в предыдущей главе. Замечательная уловка красноречия состоит (по крайней мере, состояла в то время, когда красноречие процветало в Афинах и в Риме, и состояла бы доныне, если бы ораторы носили мантии) в том, чтобы не называть вещь, если вещь эту вы держите при себе in petto[147]147.
В уме (итал.).
[Закрыть] и готовы вдруг предъявить ее, когда понадобится. Шрам, топор, меч, продырявленную нижнюю одежду, заржавленный шлем, полтора фунта золы в урне или трехкопеечный горшочек рассола – но превыше всего по-царски разодетого грудного ребенка. – Впрочем, если ребенок бывал слишком юн, а речь такой длины, как вторая филиппика Туллия, – он, разумеется, пачкал мантию оратора. – – А с другой стороны, будучи переростком, – – оказывался слишком громоздким и стеснял движения оратора – – так что последний почти столько же терял от него, сколько выигрывал. – – Когда же государственный муж нападал на нужный возраст точка в точку – – когда он так ловко запрятывал своего Bambino в складках мантии, что ни один смертный не мог его учуять, – предъявлял его так своевременно, что ни одна душа не могла сказать, появился ли он головой и плечами… – – О государи мои, это делало чудеса! – – – Это открывало шлюзы, кружило головы, потрясало основы и сворачивало с налаженных путей политику половины нации.
Такие штуки можно, однако, проделывать только в тех государствах, повторяю, и в те эпохи, когда ораторы носят мантии – и притом довольно просторные, братья мои, требующие ярдов двадцать или двадцать пять хорошего пурпура, отменно тонкого и вполне доброкачественного – – с широкими развевающимися складками, образующими рисунок благородного стиля. – – – Все это ясно показывает, с позволения ваших милостей, что нынешний упадок красноречия и малая от него польза как в частной, так и в общественной жизни проистекают не от чего иного, как от короткого платья и выхода из употребления просторных штанов. – – Ведь под нашими нельзя спрятать, мадам, ничего, что стоило бы показать.
Глава XV
Доктор Слоп едва не оказался исключением во всей этой цепи доказательств: зеленый байковый мешок, лежавший у него на коленях, когда он начал пародировать дядю Тоби, – – был для него все равно что лучшая мантия на свете. Вот почему, предвидя, что фраза его кончится недавно им изобретенными щипцами, он запустил в мешок руку, чтобы иметь их наготове и выложить, когда ваши преподобия сосредоточили столько внимания на ******. Если бы ему это удалось – дядя Тоби был бы, конечно, посрамлен: фраза его и вещественный довод сходились в данном случае точка в точку, как две линии, образующие исходящий угол равелина, – доктор Слоп ни за что бы не поступился своим инструментом – – – и дяде Тоби пришлось бы или обратиться в бегство, или брать щипцы приступом. Но доктор Слоп действовал так неуклюже, вытаскивая их из мешка, что погубил весь эффект, и, что было еще в десять раз хуже (ведь в жизни беда редко приходит одна), извлекая щипцы, он, к несчастью, вытащил вместе с ними также и шприц.
Когда предположение можно понять в двух смыслах – – – то так уж водится в спорах, что противник может возражать, взяв его в том смысле, какой ему нравится или какой он находит для себя более удобным. – – Это обстоятельство отдало все преимущества в споре дяде Тоби. – – – Господи боже! – воскликнул дядя Тоби, – неужели детей выводят на свет с помощью шприца?
Глава XVI
– Честное слово, сэр, вы содрали мне вашими щипцами всю кожу с обеих рук, – вскричал дядя Тоби, – да еще в придачу расплющили в студень суставы всех моих пальцев. – Вы сами виноваты, – сказал доктор Слоп, – – вам надо было плотно сжать вместе ваши кулаки в форме головы ребенка, как я вам сказал, и сидеть неподвижно. – – Я так и сделал, – отвечал дядя Тоби. – – – Стало быть, концы моих щипцов недостаточно оснащены, или заклепка ослабла, – или же от пореза большого пальца я действовал немного неловко – или, может быть – – Как хорошо, однако, – проговорил мой отец, прерывая это перечисление возможностей, – что ваш опыт сперва проделан был не над головой моего ребенка. – – – Она бы не пострадала ни на вишневую косточку, – отвечал Доктор Слоп. – А я утверждаю, – сказал дядя Тоби, – что вы бы ему расплющили мозжечок (разве только череп у него крепок, как граната) и обратили все его содержимое в жижицу. – Чушь! – возразил доктор Слоп, – голова у новорожденного от природы нежная, как мякоть яблока, – – швы легко расходятся – – и, кроме того, я мог бы его вытащить и за ноги. – – Неправда, – сказала она. – Я бы предпочел, чтобы вы с этого начали, – проговорил мой отец.
– Да, пожалуйста, – прибавил дядя Тоби.
Глава XVII
– – Да на каком же, в конце концов, основании, бабушка, возьметесь вы утверждать, что это не бедро, а голова ребенка? – – Ну, разумеется, голова, – возразила повивальная бабка. – Ведь, как ни решительны утверждения этих старых дам, – продолжал доктор Слоп (обращаясь к моему отцу), – – определить это очень трудно – – хотя и чрезвычайно важно, – – потому, сэр, что если по ошибке примешь бедро за голову – то легко может случиться (если ребенок – мальчик), что щипцы *********************.
– – – Что именно может случиться, – доктор Слоп тихонько прошептал на ухо сначала моему отцу, а потом дяде Тоби. – – Голове же, – продолжал он, – такая опасность не угрожает. – Разумеется, не угрожает, – проговорил отец, – а только если это может случиться с бедром – – вы свободно можете снести также и голову.
– Читателю решительно невозможно тут что-нибудь понять – – довольно того, что понял доктор Слоп. – – Взяв в руку свой зеленый байковый мешок, он с помощью туфель Обадии, весьма проворно для человека его сложения, зашагал через комнату к дверям – – а от дверей добрая повитуха проводила его в комнаты моей матери.
Глава XVIII
– Всего два часа и десять минут – не больше, – – воскликнул мой отец, взглянув на свои часы, – как прибыли сюда доктор Слоп и Обадия. – – – Не знаю, как это случается, брат Тоби, – – – а только моему воображению кажется, что прошел почти целый век.
– – Тут – – сэр, возьмите, пожалуйста, мой колпак – – да прихватите заодно колокольчик, а также мои ночные туфли.
Так вот, сэр, все это к вашим услугам, и я от всего сердца дарю это вам при условии, если вы уделите настоящей главе все ваше внимание.
Хотя отец мой сказал: «не знаю, как это случается», – однако он отлично это знал, – – и в ту самую минуту, когда он говорил это, уже принял про себя решение подробно объяснить дяде Тоби, в чем тут дело, при помощи метафизического рассуждения на тему о длительности и ее простых модусах, чтобы показать дяде Тоби, в силу какого механизма и каких выкладок в мозгу вышло так, что быстрая смена их мыслей после появления в комнате доктора Слопа и постоянные переходы разговора с одного предмета на другой растянули такой короткий промежуток времени до таких непостижимых размеров. – – «Не знаю, как это случается, – – воскликнул мой отец, – – а только мне кажется, что прошел целый век».
– Все это объясняется, – проговорил дядя Тоби, – сменой наших идей.
Отец, который, подобно всякому философу, испытывал зуд рассуждать обо всем, что ни случается, а также давать всему объяснение, – ожидал для себя величайшего удовольствия от беседы на тему о смене идей, нисколько не опасаясь, что она будет выхвачена у него из рук дядей Тоби, который (честнейшая душа!) обыкновенно все принимал так, как оно происходило, – – и меньше всего на свете утруждал свои мозги путаными мыслями. – – Идеи времени и пространства – – или как мы доходим до этих идей – или из какого материала они образованы – родятся ли они с нами – – или мы их потом уже подбираем по дороге – еще в юбочке – – или когда уже надели штаны – вместе с тысячей других изысканий и пререканий о бесконечности, предвидении, свободе и необходимости и так далее, на безнадежных и недоступных теориях которых свихнулось и погибло уже столько умных голов, – никогда не причиняли ни малейшего вреда голове дяди Тоби; отец мой это знал – – и был крайне поражен и раздосадован нечаянным решением вопроса моим дядей.
– А понимаете ли вы теорию этого дела? – спросил отец.
– Ни капельки, – отвечал дядя.
– – Но есть же у вас какие-то идеи относительно того, что вы говорите? – сказал отец.
– Не больше, чем у моей лошади, – отвечал дядя Тоби.
– Боже милостивый! – воскликнул отец, возведя глаза к небу и всплеснув руками, – в твоем простодушном невежестве столько достоинства, брат Тоби, – что прямо жаль заменять его знанием. – – – Но я тебе расскажу. – —
– Чтобы правильно понять, что такое время, без чего для нас навсегда останется непостижимой бесконечность, поскольку одно составляет часть другой, – – мы должны сесть и внимательно рассмотреть, какова наша идея длительности, чтобы толком уяснить себе, как мы до нее дошли. – Кому и зачем это нужно? – спросил дядя Тоби. – Ведь если вы устремите взор внутрь, на вашу душу, – продолжал отец, – и будете наблюдать внимательно, то вы заметите, братец, что когда мы с вами разговариваем, размышляем и курим трубки или когда мы последовательно воспринимаем идеи в нашей душе, мы знаем, что мы существуем, и таким образом существование или непрерывность существования нас самих или чего-нибудь другого, соразмерные с последовательностью каких-либо идей в нашей душе, мы считаем нашей собственной длительностью или длительностью чего-нибудь другого, сосуществующего с нашим мышлением, – – и таким образом, соответственно этой предпосылке[148]148.
Vide Locke. – См. Локк.[*](vi)
См. Локк. – Опыт, кн. II, гл. 14, 3.
[Закрыть] – Л. Стерн.
[Закрыть] – – Вы меня совсем сбили с толку, – воскликнул дядя Тоби.
– – Это объясняется тем, – возразил мой отец, – что при наших вычислениях времени мы так привыкли к минутам, часам, неделям и месяцам[149]149.
Привыкли к минутам, часам. – Локк, Опыт, кн. II, гл. 14, 19.
[Закрыть] – – – а при счете часов (провалиться бы всем часам в нашем королевстве) так привыкли вымерять для себя и для наших домашних различные их части – – – что впредь смена наших идей вряд ли будет иметь для нас какое-нибудь значение или приносить нам какую-нибудь пользу.
– Однако, наблюдаем мы это или нет, – продолжал отец, – в голове каждого здорового человека происходит регулярная смена тех или иных идей, которые следуют вереницей одна за другой, точь-в-точь как… – Артиллерийский обоз? – сказал дядя Тоби. – Как вереница бредней! – продолжал отец, – которые сменяют одна другую в наших умах и следуют одна за другой на определенных расстояниях, совсем как изображения на внутренней стороне фонаря, вращающегося от тепла свечи[150]150.
Фонаря, вращающегося от тепла свечи – цитата из Локка, «Опыт», кн. II, гл. 14, 9.
[Закрыть]. – А у меня, – проговорил дядя Тоби, – они, право, больше похожи на вертушку, приводимую в движение дымом из очага. – – В таком случае, братец Тоби, – отвечал отец, – мне нечего больше сказать вам по этому предмету.
Глава XIX
– – Какое удачное стечение обстоятельств пропало даром! – – Отец мой на редкость в ударе давать философские объяснения – готовый энергично преследовать любое метафизическое положение до самых областей, где его вмиг окутывают тучи и густой мрак; – – – Дядя Тоби в отличнейшем расположении его слушать; – голова у него как дымовая вертушка: – – дымоход не прочищен, и мысли в нем кружатся да кружатся, сплошь закоптелые и зачерненные сажей! – – Клянусь надгробным камнем Лукиана – если он существует – – а если нет, так его прахом! Клянусь прахом моего дорогого Рабле и еще более дорогого Сервантеса! – – разговор моего отца и дяди Тоби о времени и вечности – был такой, что только пальчики облизать! и отец мой, сгоряча его оборвавший, похитил из онтологической сокровищницы такую драгоценность, которую, вероятно, не способны туда вернуть никакое стечение благоприятных случайностей и никакое собрание великих людей.
Глава XX
Хотя отец мой упорно не желал продолжать начатый разговор – а все не мог выкинуть из головы дымовую вертушку дяди Тоби; – сперва он, правда, почувствовал себя задетым, – однако сравнение это заключало в себе нечто, подстрекавшее его фантазию; вот почему, облокотясь на стол и склонив на ладонь правую сторону головы, – он пристально посмотрел на огонь – – и начал мысленно беседовать и философствовать по поводу этой вертушки. Но жизненные его духи настолько утомлены были трудной работой исследования новых областей и беспрерывными усилиями осмыслить разнообразные темы, следовавшие одна за другой в их разговоре, – – что образ дымовой вертушки вскоре завертел все его мысли, опрокинув их вверх тормашками, – и он уснул прежде, чем осознал, что с ним делается.
Что же касается дяди Тоби, то не успела его дымовая вертушка сделать десяток оборотов, как он тоже уснул. – Оставим же их в покое! – – Доктор Слоп сражается наверху с повивальной бабкой и моей матерью. – Трим занят превращением пары старых ботфортов в две мортиры, которые будущим летом должны быть употреблены в дело при осаде Мессины, – – и в настоящую минуту протыкает в них запалы концом раскаленной кочерги. – Всех моих героев сбыл я с рук: – – в первый раз выпала мне свободная минута, – так воспользуюсь ею и напишу предисловие.
Предисловие автора
Нет, я ни слова не скажу о ней – вот вам она! – – Издавая ее – я обращаюсь к свету – и свету ее завещаю: – пусть она сама говорит за себя.
Я знаю только то – что когда я сел за стол, намерением моим было написать хорошую книгу и, поскольку это по силам слабого моего разумения, – книгу мудрую и скромную – я только всячески старался, когда писал, вложить в нее все остроумие и всю рассудительность (сколько бы их ни было), которые почел нужным отпустить мне великий их творец и податель, – – так что, как видите, милостивые государи, – тут все обстоит так, как угодно господу богу.
И вот Агеласт (раскритиковав меня) говорит, что если в ней есть, пожалуй, несколько остроумия – – то рассудительности нет никакой. А Триптолем и Футаторий, соглашаясь с ним, спрашивают: да и может ли она там быть? Ведь остроумие и рассудительность никогда не идут рука об руку на этом свете[151]151.
Остроумие и рассудительность никогда не идут рука об руку. – Мнение о несовместимости остроумия и рассудительности (точности суждения) считалось твердо установленным в английской поэтике благодаря авторитету Локка. «Можно указать, – пишет он, – некоторые основания для общеизвестного наблюдения, что люди с большим остроумием и живой памятью не всегда обладают самым ясным суждением и глубоким умом. Ведь остроумие главным образом состоит в подбирании идей, представлений и быстром и разнообразном сопоставлении тех из них, в которых можно найти какое-нибудь сходство или соответствие, чтобы нарисовать в воображении привлекательные картины и приятные видения; суждение, наоборот, состоит в совершенно ином, в заботливом разъединении идей, в которых можно подметить хотя бы самую незначительную разницу, чтобы не быть введену в заблуждение сходством и не принять по взаимной близости одну вещь за другую. Этот способ движения прямо противоположен метафорам и намекам, в которых в большинстве случаев лежит вся занимательность и прелесть остроумия» («Опыт», кн. II, гл. XI, 2).
[Закрыть], поскольку две эти умственные операции так же далеко отстоят одна от другой, как восток от запада. – Да, – говорит Локк, – как выпускание газов от икания, – говорю я. Но в ответ на это Дидий, великий знаток церковного права, в своем кодексе de fartendi et illustrandi fallaciis[152]152.
Об восполнении и изъяснении ошибок (лат.).
[Закрыть] утверждает и ясно показывает, что пояснение примером не есть доказательство, – и я, в свою очередь, не утверждаю, что протирание зеркала дочиста есть силлогизм, – но от этого все вы, позвольте доложить вашим милостям, видите лучше – так что главнейшая польза от вещей подобного рода заключается только в прочистке ума перед применением доказательства в подлинном смысле, дабы освободить его от малейших пылинок и пятнышек мутной материи, которые, оставь мы их там плавать, могли бы затруднить понимание и все испортить.
Так вот, дорогие мои антишендианцы и трижды искушенные критики и соратники (ведь для вас пишу я это предисловие) – – и для вас, хитроумнейшие государственные мужи и благоразумнейшие доктора (ну-ка – прочь ваши бороды), прославленные своей важностью и мудростью: – Монопол, мой политик, – Дидий, мой адвокат, – Кисарций, мой друг, – Футаторий, мой руководитель, – Гастрифер, хранитель моей жизни, – Сомноленций, бальзам и покой ее, – – и все прочие, как мирно спящие, так и бодрствующие, как церковники, так и миряне, которых я для краткости, а совсем не по злобе, валю в одну кучу. – Верьте мне, достопочтенные.
Самое горячее мое желание и пламеннейшая за вас и за себя молитва, если это еще для нас не сделано, – – состоят в том, чтобы великие дары и сокровища как остроумия, так и рассудительности, со всем, что им обыкновенно сопутствует, – вроде памяти, фантазии, гения, красноречия, сообразительности и так далее – пролились на нас в эту драгоценную минуту без ограничения и меры, без помех и препятствий, полные огня, насколько каждый из нас в силах вынести, – с пеной, осадком и всем прочим (ибо я не хочу, чтобы даже капля пропала): – в различные вместилища, клетки, клеточки, жилые помещения, спальни, столовые и все свободные места нашего мозга – да так, чтобы их можно было еще туда впрыскивать и вливать, согласно истинному смыслу и значению моего желания, пока каждый такой сосуд, как большой, так и маленький, не наполнится, не напитается и не насытится ими в такой степени, что больше уже нельзя будет ни прибавить, ни убавить, хотя бы речь шла о спасении жизни человеческой.
Боже ты мой! – как бы мы прекрасно тогда поработали! – – какие чудеса я бы совершил! – – и сколько воодушевления нашел бы я в себе, принявшись писать для таких читателей! – А вы – праведное небо! – с каким восторгом засели бы вы за чтение. – – Но увы! – это чересчур – – мне худо – – при этой мысли я от упоения лишаюсь чувств! – – это больше, чем силы человеческие могут снести! – – поддержите меня – у меня голова закружилась – в глазах потемнело – – я умираю – – меня уж нет. – – На помощь! На помощь! На помощь! – Но постойте – мне опять стало лучше: я начинаю предвидеть, что когда это пройдет, все мы останемся по-прежнему великими остроумцами – и, стало быть, дня не проведем в согласии друг с другом: – – будет столько сатир и сарказмов – – издевательства и Злых шуток, насмешек и колкостей – – столько выпадов из-за угла и ответных ударов, – – что ничего, кроме раздоров, у нас не выйдет. – Непорочные светила! как мы перегрыземся и перецарапаемся, какой поднимем шум и крик, сколько переломаем голов, как усердно будем бить друг друга по рукам и попадать в самые больные места – – где нам ужиться между собой!
Но ведь, с другой стороны, все мы будем также людьми чрезвычайно рассудительными и без труда будем улаживать Дела, как только они начнут расстраиваться; хотя бы мы опротивели друг другу в десять раз больше, чем столько же чертей и чертовок, все-таки мы будем, дорогие мои ближние, олицетворением учтивости и доброжелательства – молока и меда – – у нас будет вторая обетованная земля – – рай на земле, если только подобная вещь возможна, – так что, в общем, мы выпутаемся довольно сносно.
Все, из-за чего я волнуюсь и о чем беспокоюсь и что особенно мучит мое воображение в настоящее время, это – как мне приняться за свое дело; ведь вашим милостям хорошо известно, что упомянутых небесных даров – остроумия и рассудительности, которые я бы желал видеть щедро отпущенными вашим милостям и мне самому, – припасено на нас всех лишь определенное количество на потребу и на пользу всего человеческого рода; они ниспосылаются нашей обширной вселенной такими крохотными дозами, раскиданными там и здесь по разным укромным уголкам, – изливаются такими жиденькими струйками и на таких огромных расстояниях друг от друга, что диву даешься, как они еще не выдохлись или как их хватает для нужд и экстренных потребностей всех больших государств и густо населенных империй.
Правда, тут надо принимать в расчет то обстоятельство, что на Новой Земле, в северной Лапландии и во всех холодных и мрачных областях земного шара, расположенных в непосредственной близости от Арктики и Антарктики, – где все заботы человека в течение почти девяти месяцев кряду ограничены узкими пределами его берлоги – где духовная жизнь придавлена и низведена почти к нулю – и где человеческие страсти и все, что с ними связано, заморожены, как и сами те края, – там, в тех краях, вполне достаточно ничтожнейших зачатков рассудительности – а что касается остроумия – то без него обходятся совсем и совершенно – ибо поскольку ни искры его там не требуется – – то ни искры его и не отпущено. Да охранят нас ангелы господни![153]153.
Да охранят нас ангелы господни! – Шекспир, Гамлет, акт I, сц. 4, пер. М. Лозинского.
[Закрыть] Какое там, должно быть, унылое занятие управлять королевством, вести сражение, или заключать договор, или состязаться в ристании, или писать книгу, или зачинать ребенка, или руководить заседанием провинциального капитула, при таком изобильном недостатке остроумия и рассудительности! Помилосердствуйте, не будем больше думать об этом, а отправимся как можно скорее на юг, в Норвегию – – пересечем, если вам угодно, Швецию через маленькую треугольную провинцию Ангерманию до Ботнического озера; поедем вдоль его берегов по западной и восточной Ботнии в Карелию и дальше, по государствам и провинциям, прилегающим к северной стороне Финского залива и северо-восточной части Балтики, до Петербурга и вступим в Ингрию; – – а оттуда отправимся напрямик через северные части Российской империи – оставляя Сибирь немного влево – пока не попадем в самое сердце русской и азиатской Татарии.
И вот, во время этого долгого путешествия, в которое я вас отправил, вы наблюдаете, что у местных жителей дела обстоят куда лучше, чем в только что покинутых нами полярных странах; – в самом деле, если вы приставите щитком руку к глазам и вглядитесь повнимательнее, то можете приметить кое-какие слабые искорки (так сказать) остроумия наряду с солидным запасом доброго простого домашнего разума, с помощью которого, учитывая его количество и качество, они отлично управляются, – будь у них того и другого побольше, нарушилось бы должное равновесие, и я убежден вдобавок, что им не представилось бы случая пускать эти излишки в ход.
А теперь, сэр, если я отведу вас снова домой, на наш более благодатный и более изобильный остров, вы сразу приметите, как высоко взметает прилив нашей крови и наших чудачеств – и насколько у нас больше честолюбия, гордости, зависти, сластолюбия и других постыдных страстей, с которыми мы должны справляться, подчиняя их нашему разуму. – Высота нашего остроумия и глубина нашего суждения, как вы можете видеть, в точности соответствуют длине и ширине наших потребностей – и, таким образом, они нам источаются в столь пристойном и похвальном изобилии, что никто не почитает себя вправе жаловаться.
Надо, однако, заметить по этому поводу, что так как погода наша по десяти раз на день меняется: то жарко, то холодно – – то мокро, то сухо, – никаких правил и порядка в распределении названных способностей у нас нет; – – таким образом, у нас иногда по пятидесяти лет сряду почти вовсе не видно и не слышно ни остроумия, ни здравомыслия: – – их тощие ручейки кажутся совсем пересохшими – потом вдруг шлюзы открываются, и они вновь бегут бурными потоками – вы готовы думать, что они никогда больше не остановятся: – – вот тогда-то ни один народ за нами не угонится в писании книг, в драчливости и в двадцати других похвальных вещах.
