Текст книги "Врата ада"

Автор книги: Лоран Годе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Садитесь, дон Мадзеротти, – ласково сказала Грейс.

Из всех присутствующих она, видимо, знала его лучше всех. На самом деле, Грейс, не задумываясь, пожертвовала бы своей жизнью ради этого старичка, который вот уже много лет выслушивал ее, давал советы, порой отчитывал, в общем поддерживал, как мог, но никогда не унижал, даже когда она рассказывала ему о том, как торгует своим телом по ночам в порту и сосет мужские члены, о хамах, которые, вволю натешившись и доведя до слез, тут же бросают ее прямо на мостовой, швырнув две купюры по 10 тысяч лир, и она, совершенно одуревшая, ползает на четвереньках, подбирая деньги, и только потом, всхлипывая, подтягивает чулки. Она выкладывала ему все: как порой ей бывает хреново и как она переживает, когда местные ребятишки преследуют ее, обзывая «подстилкой», – наверно, они не очень понимают, что это значит, но всегда рады устроить ей травлю.

– Почему он приходит тайком? – спросил Маттео у Гарибальдо.

– Он боится, что эмиссары Ватикана воспользуются тем, что его нет, и захватят церковь.

– Он не в ладах с Ватиканом?

– Да, – прошептал Гарибальдо с заговорщицким видом.

И объяснил Маттео, что в настоящее время церковь Санта-Мария дель Пургаторио стала прибежищем всех отверженных. Бродяги, проститутки, душевнобольные молятся здесь по ночам. Дон Мадзеротти всех их пускает и специально для них служит мессу. В конце концов духовенство обратило на это внимание. И решило, что дон Мадзеротти делает это неспроста. Принимая в своей церкви всех убогих, жалких и несчастных, он тем самым как бы демонстрирует, что, в отличие от других священников, заботится о простом народе. Положение ухудшается с каждым днем. Никто не желает терпеть «красного» падре в Неаполе. В один прекрасный день церковные власти направили дону Мадзеротти письмо с требованием оставить приход и удалиться в один из местных монастырей. Он отказался. Ему послали второе письмо, потом третье, уже на повышенных тонах. Пригрозили отлучением от церкви. Дон Мадзеротти опять ответил отказом. Именно поэтому он и занял круговую оборону. Не выходит на улицу, закрывает дверь церкви на засов и исповедует только знакомых. Есть он приходит к Гарибальдо, всякий раз только через туннель. Жители квартала прозвали его «prete matto»[12]12
  Сумасшедший поп (итал.).


[Закрыть], и каждый день на ступеньках церкви появляются корзинки с провизией или бутылками вина – их приносят почтенные матроны, а старик забирает с наступлением темноты, как осторожный бродячий кот.

Дон Мадзеротти сел и долго смотрел на окружавших его людей.

– Извините, я прервал ваш разговор, – любезно сказал он, что при его внешности – а он был похож на старую тощую птицу – прозвучало неожиданно.

– Нет, что вы… – тут же опровергла его Грейс.

– …Профессор объяснял нам, что все мы больше мертвецы, чем думаем, – добавил Маттео.

– Совершенно справедливо, – ответил священник.

В это мгновение Гарибальдо поднял руки, прерывая завязавшуюся беседу и приглашая своих гостей немного повременить.

– Подождите, подождите, – добродушно сказал он. Ему показалось, будто он вернулся в эпоху, когда вместе с соратниками готовил революцию в прокуренных подвалах. – Сначала давайте поедим. Чего бы вам хотелось?

Было решено, что он приготовит большой омлет с луком и pappardelle[13]13
  Вид пасты (итал.).


[Закрыть] с белыми грибами. Гарибальдо счел, что обстоятельства исключительные и вполне заслуживают того, чтобы он угостил присутствующих за счет заведения. Очень скоро из кухни донесся аппетитный запах жареных грибов.

Впервые за долгое время Маттео почувствовал себя хорошо. Он оглядывал эту странную компанию: безработный профессор, трансвестит, безумный священник и добродушный хозяин. Он наслаждался в компании этих людей, деля с ними трапезу, беседуя и слушая их, в полумраке этого маленького бара, вдали от мира и своих страданий.

– Итак, вы полагаете, что мы скорее мертвы, чем живы? – спросил Гарибальдо священника, продолжая есть.

На старика он смотрел с детским любопытством.

– Я сорок лет исповедовал людей, – ответил тот с лукавым видом, – и я знаю, что говорю. Вы не представляете, для скольких из них жизнь уже ничего не значит. Иногда они и сами этого не понимают, но все, о чем они говорят, это печальная череда страхов и дурных привычек. Их уже ничто не интересует, не волнует, не будоражит. Каждый новый день похож на предыдущий. В них не осталось ничего живого. Тени. Всего лишь тени. Сорок лет они сменяют друг друга, садясь на скамью в моей исповедальне. На душе у них тягостно, но в чем дело, они не понимают. Большинству из них вообще нечего мне сказать. Ни страстных желаний, ни злодеяний, ни душевных терзаний. Ну разве что какие-нибудь мелкие пакости. К счастью, тела их бренны.

Маттео смотрел на Грейс. Она грустно улыбалась. Что-то в ее лице изменилось. На нем застыло выражение неизбывной печали. «Что у нее за жизнь? – подумал Маттео. – Так ли уж ей весело, когда она громко болтает, размахивая руками? Скорей всего, ее жизнь полна страданий. И вообще, хоть кто-то здесь из сидящих за столом ощущает себя в полной мере живым?»

– Я согласен с вами. Да, да, – подхватил профессор, улыбаясь священнику. – Хоть я никогда никого не исповедовал… Вы правы. Я могу говорить только о себе… Если быть честным с собой, то все это совершенно очевидно…

– А я-то думал, что вы будете морочить мне голову вечным блаженством и успокоением душ, – сказал Гарибальдо, поднося к губам рюмку граппы. – И, наверно, это было бы куда приятней, потому что ваши слова наводят такую тоску!

– Вы когда-нибудь слышали о подземелье Аль Сальфьени? На Мальте? – внезапно спросил профессор, ни к кому не обращаясь, словно и не услышав Гарибальдо. – Нет? Это великолепный пример взаимопроникновения двух миров. В Ла-Валлетте можно побывать в громадных подземельях, возникших примерно за три тысячи лет до Рождества Христова. Это череда гротов и пещер. О народе, создавшем эти катакомбы, почти ничего не известно. Но я нашел ценный документ. Один польский ученый выдвинул в начале XX века захватывающую гипотезу: по его мнению, мы имеем дело с первым коллективным бунтом против смерти.

– Что это значит? – спросила Грейс, закуривая сигарету.

– По его мнению, эти люди вырыли гигантское подземелье, чтобы жить поближе к своим мертвецам, – ответил профессор. – Все спустились под землю. Женщины. Дети. В лабиринт, состоящий из пещер, и все лишь для того, чтобы оказаться рядом со своими близкими. Жители Мальты отвергли смерть.

– Где это? – спросил Гарибальдо, ошарашенный тем, что услышал.

– На окраине Ла-Валлетты. Вообще, на Мальте множество подземелий. Различных эпох. Рядом с Мдиной есть катакомбы святого Павла и святой Агаты. Словно люди на этом острове всегда хотели жить как можно ближе к своим покойникам.

– Невероятно! – вскричал старый священник.

Гарибальдо поднялся, открыл люк, из которого несколько часов назад появился дон Мадзеротти, и спустился в подпол. Вскоре оттуда донеслось его громкое сопение. Потом они услышали, как он что-то волочит по земле, наконец, из люка высунулись руки, держащие деревянный ящик, и водрузили его на кафельный пол, подняв облако пыли. Когда хозяин-исполин выбрался из люка сам, он перенес ящик к столу, открыл его с помощью ножа и вытащил все бутылки разом, держа по три в каждой руке. Он поставил их на стол, словно трофеи, и сказал с победоносным видом:

– Они не такие старые, как подземелья Мальты, но старше любого из нас.

Это были шесть запыленных бутылок неаполитанского вина, густого, как кровь буйвола, и черного, как слезы, которые каждый год, 24 апреля, стекают по фарфоровым щекам Мадонны из Кастель Фьорентино.

– Похоже, на сегодня с работой можно завязывать, – притворно захныкала Грейс. – От меня сбежит даже самый похотливый албанский матрос! – пояснила она, и все засмеялись.

– Сегодня вечером, – ответил священник, – ты не будешь работать, ты будешь просвещаться. – И добавил с лукавством старика, которому нравится шокировать окружающих: – А своими безобразиями ты займешься завтра. И не беспокойся об албанских матросах, они найдут себе другую дырку!

На мгновение все притихли: такие скабрезности в устах служителя церкви их изумили, но Грейс громко расхохоталась пьяным смехом, и остальные последовали ее примеру, они смеялись от всего сердца над непристойными шутками этого священника, который по возрасту мог быть папой, а выражался, как мясник.

– Подождите, у меня тут есть кое-что еще про запас… – заговорил профессор, счастливый тем, что явно завоевал аудиторию и все теперь готовы слушать его бесконечно. – Знаете ли вы о фаюмских портретах[14]14
  Погребальные египетские портреты I–III вв. Впервые были описаны в 1615 г. итальянским исследователем Пьетро делла Валле. Свое название портреты получили по месту первой крупной находки в Фаюмском оазисе, где в 1887 г. их обнаружила экспедиция британских археологов во главе с Флиндерсом Питри.


[Закрыть]?

Только Гарибальдо кивнул в ответ. Тогда профессор попытался описать своим слушателям странную неподвижность лиц, изображенных на портретах I или II веков после Рождества Христова. Аристократы, крестьяне, женщины и молодые пастухи из Верхнего Египта смотрели с них неподвижным взглядом своих круглых, больших глаз.

– Существует тысяча гипотез о том, что означают эти рисунки, – сказал он. – Кто-то считал, что речь идет о посмертных портретах, украшавших саркофаги. Что эти люди смотрят на нас, уже будучи покойниками. Это и верно, и неверно. На самом деле все сложнее. В 55 году после Рождества Христова случилось большое наводнение. За несколько дней до этого один молодой пастух предсказал, что Нил выйдет из берегов, и тщетно пытался предостеречь местных крестьян. Лишь немногие поверили ему и ушли вместе с ним, постаравшись найти убежище понадежнее. Наводнение действительно случилось, и за несколько минут все было сметено. Громадная грязная волна накрыла дома, людей и животных. И уничтожила их. Когда спасшиеся через несколько дней вернулись в родные места, вода уже схлынула, но от их деревень не осталось и следа. Там, где они раньше жили, образовались лишь залежи грязи. Тем же вечером они устроили грандиозные похороны. И тогда случилось нечто невероятное: мертвые вернулись, медленно поднялись из воды. Они перемешались с живыми, пели и танцевали вместе с ними. Как же они радовались, вновь обретя друг друга, это была радость вперемежку со слезами. Позже, уже ночью, когда луна исчезла за облаками, мертвые и живые стали совокупляться. Они похитили эту ночь любви у судьбы, так жестоко разлучившей их. Вдовы воссоединялись со своими супругами. Мертвые юноши сжимали в объятиях крестьянских девушек, на которых собирались жениться при жизни. В ту фантастическую ночь были зачаты дети, которые потом появились на свет. Странные существа – высокие, бледные, немые люди. Именно они и изображены на портретах из Фаюма. Их нарисовали, чтобы поведать всему миру о том, что случилось на берегах Нила. Чтобы весь мир узнал, что люди здесь, пусть на одну ночь, но победили смерть и ярость реки.

Сидящие за столом словно окаменели. Грейс и священник, как дети, ловили каждое слово профессора. Маттео чувствовал, как у него закипает кровь. Его охватило волнение. Он стиснул зубы и опустил глаза. История, рассказанная профессором, напомнила ему об его собственном горе. Все вернулось на круги своя. Он чувствовал свою полную беспомощность. Как будто на него набросили толстое вонючее покрывало, которое давит ему на плечи тяжелым грузом. Он помрачнел. Залпом осушил бокал, но это не принесло облегчения. У вина был горький вкус, и он пожалел, что выпил его. Перед глазами вновь возник Пиппо. Вот он лежит в машине «скорой». А вот бежит за ним, торопится и хнычет, потому что отец больно сжимает ему руку.

– Что нужно сделать сегодня, чтобы мертвые восстали? – спросил он глухим голосом.

Повисла неловкость. Все знали, что имеет в виду Маттео, и все боялись, что он не выдержит, завопит как оглашенный или разрыдается.

– Не знаю, – спокойно ответил профессор.

Нехорошая улыбка промелькнула на губах Маттео. Если профессор не может ничего ему ответить, значит, и все остальное – пустые слова.

– Все это сказки для детей, – сказал Маттео, мрачно глядя в пол. – Мертвые не возвращаются, профессор.

– Да, это так, – спокойно ответил ему профессор. – Но вы… вы можете к ним спуститься.

Маттео ошеломленно посмотрел на него. Он чуть было не спросил: «Куда?» Но удержался. Он все прекрасно понял. Спуститься туда. В преисподнюю. Это и хотел сказать профессор. Почему же в это мгновение он не рассмеялся, не рассердился на дурацкую шутку? Почему остался сидеть за столом, обдумывая про себя эту мысль, как нечто вполне реальное? Грейс, Гарибальдо и священник тоже сидели не шелохнувшись. Ни один из них не вздрогнул от удивления, не подавился от смеха. Казалось, никто не счел это предложение за бред. Почему? Неужели все они свихнулись, или их загипнотизировал профессор, который продолжал серьезно вглядываться в них, ожидая реакции?

И тогда, в полутемном зале, Маттео вдруг заговорил. Нет, он ничуть не возмутился предложением профессора и не собирался поднимать его на смех. Вместо того чтобы печально улыбнуться и откланяться или просто предложить профессору помолчать, ну в крайнем случае устало и недоуменно пожать плечами, он спросил, сам того не ожидая:

– Но как я туда попаду?

Словно то, что предлагал профессор, представлялось ему вполне возможным и все это можно было рассматривать всерьез, а единственная трудность – как это все осуществить.

Профессор посмотрел на него так, будто ожидал этого вопроса. Он сразу встал и пошел к своему столику за старым кожаным саквояжем. Открыл его прямо на глазах у своих нетерпеливых слушателей и вытряхнул оттуда груду пожелтевших от времени бумаг, исписанных бисерным почерком. Точно выпавшие листки из дневника безумца. Десять лет лихорадочной работы в полутемных библиотеках Юга Италии. Профессор педантично разложил перед присутствующими всю эту невообразимую мешанину испещренных записями листков, разорванных бумажек, карт с пометками. Глаза у него горели, как у человека, собирающегося раскрыть свои сокровенные тайны.

XIII
Забытые врата Неаполя
(ноябрь 1980)

– Знаю, о чем вы думаете… правда, правда… все, кому я рассказывал про свои открытия, реагировали так же, я к этому привык, – лукаво сказал профессор. – Вы считаете, что я безумен. И несу бред. Некоторые говорили мне это прямо в лицо. Но вы ошибаетесь… Я ничего не придумал. Ни словечка. Я все это выудил из книг. Люди больше ни во что не верят. И, чтобы не огорчаться, называют это прогрессом. Древние оставили нам много разных свидетельств. Карты. Тексты. Предметы. Изображения. Ученые изучают их, переводят, анализируют, комментируют, но на самом деле относятся к ним с пренебрежением. Никто в них все равно не верит.

Маттео и Гарибальдо опустили глаза. Они испугались, что профессор сейчас будет изображать из себя гонимого за правду и распространяться на эту тему. Должно быть, профессор почувствовал их настрой, поэтому сразу умолк, обвел присутствующих долгим взглядом, а когда заговорил вновь, перешел прямо к делу:

– Существует много проходов в ад…

Сидящие за столом прислушались повнимательнее.

– Они существовали всегда, – продолжал профессор. – Особенно здесь, у нас, на Юге Италии. В античные времена все знали это, и никому это не казалось странным. Посмотрите. Вот карта. Времен Великой Греции. Озеро Аверно, в нескольких километрах от Неаполя, помечено как врата ада. На протяжении веков птицы, которые пролетали над ним, умирали, задохнувшись ядовитыми испарениями. Озеро было вратами, потом смерть, по-видимому, решила закрыть их и открыть вход в другом месте. То же самое относится к Сольфатара. Я съездил туда. Там по-прежнему сильно пахнет серой, а желтая почва воняет, как тухлые яйца, и у вас першит в горле – несомненный признак того, что некогда это был вход в потусторонний мир. Существовали и другие. Я составил полный их список. Аббатство Калена. Катакомбы Палермо, до того как сицилийцы упрятали туда множество скелетов в партикулярном платье. Таинственные подземелья Мальты. Сасси в Матере. И это далеко не все. Я потратил два года, чтобы составить карту преисподней. Она у меня с собой. Смотрите.

Друзья с изумлением склонились над листком бумаги, который выложил перед ними профессор. Там была изображена карта Юга Италии, названия некоторых мест обведены черными кружочками.

– Что это? – спросил Маттео, ткнув пальцем в черный кружочек возле порта в Неаполе.

– Врата ада, – сдержанно произнес профессор.

– Здесь? В Неаполе?

– Да, – ответил Проволоне. – Вот эти нам подходят лучше всего. Их никто не знает. Вполне возможно, что они открыты. А все другие наверняка давно уже замурованы.

– И все же… – только и смог сказать Гарибальдо, подняв от карты глаза, полные страха. Похоже, он уже начал побаиваться профессора с его безумствами.

Он не закончил фразу, и никто так никогда и не узнал, что же он хотел сказать. Его прервал дон Мадзеротти, который вдруг выпрямился и приосанился. Присутствующие вздрогнули от неожиданности. Пока профессор говорил, священник сидел молча, прикрыв глаза и слегка откинувшись на спинку стула, поэтому все решили, что алкоголь вкупе с возрастом сделали свое дело и старик попросту заснул. Они ошиблись. Дон Мадзеротти не упустил ни слова из рассказа. И теперь сидел вот так, в безмолвном оцепенении, только потому, что рассказ поверг его в глубокое смятение. С каждым словом ученого священник убеждался, что всю жизнь ждал этого момента. С некоторых пор он стал скептически относиться к христианской иконографии и утратил веру в трехчастное деление потустороннего мира. Он перестал говорить своей пастве о рае и чистилище, и сердце его наполнилось тоскливой усталостью. А рассказ профессора вдруг возродил в нем веру. Теперь он, выпрямившись на своем стуле, сидел с непроницаемым лицом и воинственным видом. И когда заговорил, присутствующим стало не по себе:

– Я стар, вот уже несколько лет болен раком, мой кал окрашен кровью. Не сегодня-завтра я сдохну прямо в этой церкви, которую превратил в крепость, потому что псам из Ватикана не нравятся манеры моих прихожан. Я не хочу ждать, когда болезнь прикончит меня. Я спущусь в преисподнюю. По крайней мере, это имеет какой-то смысл. Ведь кто-то должен пойти на разведку.

– Мы пойдем вместе, – сказал Маттео.

Маттео все вспоминал, что сказала ему Джулиана: «Верни мне сына, а если не можешь, отомсти за него». Он сразу стал думать о мести как о единственно возможной, но сегодня, в компании этих странных людей, ему показалось, что и второй вариант тоже не исключен. «Верни мне Пиппо», – сказала она. Вот это он и сделает. Спустится в ад. Найдет там Пиппо и вернет его. Или по крайней мере попросит у него прощения и прижмет к себе.

– Если идти, – сказал дон Мадзеротти, вновь наполнив свой стакан, – то сегодня же ночью. Я весь сгнил изнутри и не знаю, доживу ли до завтра. А сейчас я еще и выпил. Не удивлюсь, если мои сосуды начнут лопаться один за другим. Сегодня ночью или никогда.

– А мы? – спросила Грейс с явным беспокойством.

– Вы проводите нас до входа и будете ждать там, – ответил священник.

– Совершенно незачем спускаться всем, – добавил профессор, который понимал, что Грейс разрывается между чувством солидарности и жутким страхом. – Да и вообще, вполне вероятно, что нас никуда не пустят.

– Как это? – спросил Гарибальдо, заинтригованный таким поворотом дела.

– Если в нас слишком много жизни, врата не откроются. Только если мы почти мертвы, мы сможем пройти.

– Пусть будет так, – сказал Гарибальдо, который твердо решил для себя, что он не пойдет. – Мы подождем вас у входа, пока вы не подниметесь обратно. Но сначала я сварю вам кофе…

И он побежал за стойку.

Приятели вновь уселись за стол и запаслись терпением. Они слышали, как Гарибальдо открывает стеклянные банки, выдвигает ящики столов, включает кофемолку, мелет, смешивает. Он колдовал, как алхимик, который вот-вот откроет тайну философского камня, но уже через десять минут вернулся с маленьким круглым подносом в руках, на котором стояли две кофейные чашечки. Странный исходил от них аромат – сочетание сладковатого ликера и горечи. Жасмин, мирт, лимон – все было в том кофе, приправленном дымком. Маттео заглянул в чашку: кофе был красного цвета.

– Кофе для смерти, – сказал Гарибальдо торжественно. – Пусть оно сохранит вам бодрость, пока вы спускаетесь в преисподнюю.

Оба выпили кофе залпом. Легкое опьянение, притупившее чувства Маттео и туманящее разум, сразу прошло. Мощное тепло заструилось по его телу.

– Если я выживу после этого кофе, – сказал старик-священник, переводя дух, – значит, черви до меня еще не добрались.

Друзья встали. У Маттео была ясная голова. Он чувствовал прилив сил. И был преисполнен решимости. Свежий ночной ветерок, бьющий в виски, окончательно отрезвил его. Ничто не могло бы заставить его отказаться от своей затеи. Пусть их компания выглядит гротескно, пусть нелеп и сам профессор, который развернул перед собой карту, чтобы не заблудиться в переулках. Ветер дул с моря, он нес влагу, оседавшую на коже.

«Если я не вернусь оттуда, – подумал Маттео, – я по крайней мере проведу мою последнюю ночь, как настоящий мужчина».

Они двинулись в путь. Дон Мадзеротти шел медленно. Грейс взяла старика под руку, чтобы поддержать его на черной булыжной мостовой. Все было тихо и неопределенно. Они то и дело вспугивали огромных жирных котов, которые удирали от них, прячась за ближайшей мусорной кучей или под машинами. Тротуары в старом городе были усеяны отбросами. Вечерами жители просто выбрасывали весь накопившийся за день мусор на улицу, не думая, о той вони, которую сами же устраивают. Город засыпал в этих рвотных миазмах, как гость, которого сморило за праздничным столом, и он уронил голову прямо на свою тарелку с объедками.

Вскоре они вышли из Спакканаполи и стали спускаться по широким улицам к порту. Ни одна машина не обогнала их. Улицы были пустынными. Маттео с удивлением разглядывал Неаполь. Вроде он изучил его вдоль и поперек. Он так часто ездил по городу в этот поздний ночной час, но сейчас все казалось ему странным, незнакомым. Они шли пешком, не слишком уверенно, точно паломники, затерявшиеся в чужих краях. Держась за руки, обнимая друг друга за плечи, они двигались в темноте на ощупь, точно слепые или безумцы, брошенные на произвол судьбы. Широко открытыми глазами они смотрели на непонятный им мир.

Вскоре они добрались до Кастель Нуово и свернули налево, на длинную улицу Нуова Марина, что идет вдоль моря. Они шли по левому тротуару, а машины мчались мимо них в обоих направлениях, к порту и от порта. Профессора слегка пошатывало, и Маттео подумал, то ли он совсем ослабел, ведь его все же избили, то ли выпил слишком много.

Наконец они вышли на площадь у церкви Санта-Мария дель Кармине, большую, мрачную и печальную, у самого моря. Днем на этой площади гудел рынок и была парковка для машин. В ночное время она наполнялась жалким, уродливым сбродом. Здесь бродили оголодавшие люди в поисках спиртного и секса. Чаще всего Грейс работала именно здесь. В одном углу толпились трансвеститы, в другом проститутки, а между ними сновали убогие клиенты и в зависимости от настроения или потребности обращались либо к тем, либо к другим. Здесь торговали своим телом нищие и оборванцы, которых не встретишь в борделях испанских кварталов или в публичных домах в стиле рококо в Вомеро. Здесь совокуплялись больные телом и душой, и деньги за оплату этих жалких услуг были столь же грязными и погаными, как руки, в которые они попадали.

Как только вся компания во главе с профессором оказалась на площади, она сразу попала в центр внимания. Предвкушая легкую добычу, к ним потянулись сгорбленные и ковыляющие люди. Они стремились осмотреть их со всех сторон, пощупать, стащить хоть что-то, а то и отобрать у них все, что можно, чтобы потом бросить их на тротуаре, словно выпотрошенные сумочки.

Но как только они узнали Грейс, тут же отступили. И она больше не дала им подойти, понося их почем зря и называя по имени.

– Эй, Наза, свинья такая, от твоей вони мы задыхаемся! А ты, Дино, дай людям пройти. От твоей злобы даже крысы сдохнут!

Если они не отступали сразу, она знала, как добиться своего, и унижала их, выдавая тайные пороки:

– Эй, Раф, кретин последний, хочешь, я расскажу всем, как тебе вставляют?

Она перемывала им косточки, наскакивая то на одного, то на другого, и это возымело действие. Оборванцы держались в стороне и дали им возможность спокойно пройти через площадь.

– Здесь! Здесь! – вскричал профессор, указывая на море.

– Там ничего нет, – возразил Гарибальдо.

Действительно, когда они перешли улицу Нуова Марина, за ней оказалась только земляная площадка, где валялись пустые пивные бутылки, сломанные шприцы и отупевшие пьяницы, а дальше возвышалась решетка, перекрывавшая вход в порт.

– Нам туда – к башне! – сказал профессор, приглашая их идти вперед.

На площадке, разделявшей два шоссе, действительно виднелась небольшая широкая башенка с усеченным верхом. А за вторым шоссе, у самой решетки перед зданием, где находилось управление капитана порта, стояла вторая. Обе уродливые. Вероятно, башни были старинные, но впоследствии так небрежно залатанные кирпичами, что выглядели просто убого. Словно две одинаковые бородавки.

Перейдя через дорогу и достигнув первой площадки, они оказались на островке, окруженном двумя скоростными дорогами, по которым даже в этот поздний час машины мчались на полной скорости.

– Это здесь! Здесь! – твердил профессор, указывая пальцем на башню.

Гарибальдо с Маттео подошли к ней и сразу принялись освобождать вход от сорняков, колючих кустарников и диких розовых кустов. Потом они толкнули дверь, которая поддалась без особых усилий, с усталым хрустом трухлявого дерева. С лестницы повеяло прохладой – словно они попали в грот или саркофаг.

– Пора, – произнес старый священник, ни минуты не колеблясь и с той властностью, которой от него уже не ожидали.

– Мы ждем вас здесь, – сказал Гарибальдо.

Тогда дон Мадзеротти поочередно обнял Грейс, Гарибальдо и профессора, взволнованно прошептав каждому из них «прощай»: конечно, он прекрасно понимал, как рискует, пускаясь в такую авантюру в его-то возрасте и с его здоровьем, и не питал никаких иллюзий. Обнимая Грейс, он добавил воинственным тоном:

– Когда меня тут уже не будет, не позволяй им отдать мою церковь какому-нибудь недоноску.

Настала очередь Маттео попрощаться с друзьями. Он хотел было попросить Гарибальдо связаться с Джулианой и рассказать ей обо всем, что случится, но потом передумал. Когда он в последний раз посмотрел на город, в глазах у него стояло лишь ее лицо. А когда он пригнул голову, чтобы начать спуск, когда обошел старого священника и вошел в башню, в ушах его звучал лишь ее голос. Голос Джулианы, которая потребовала того, на что не решилась бы ни одна другая женщина. «Верни мне сына». Конечно же, только из-за нее он оказался здесь, но она об этом никогда не узнает. Джулиана, любимая женщина с истерзанным лицом. Джулиана, поблекшая от горя, но с пылающими гневом глазами. Джулиана, которая так часто спрашивала «за что?», но в отличие от других женщин, не заламывая рук, не стеная бесполезно и жалобно, а в самом деле добиваясь ответа и проклиная этот мир, не способный его дать. Джулиана, которую он ощущал в себе и которая заставляла кипеть его кровь.