Текст книги "Билет в ад"

Автор книги: Лоран Ботти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)

5

Ужасная ночь. Ужасное пробуждение. Ужасное утро. Ее сердце было переполнено отчаянием, отвращением, паникой. Глаза, полные слез, почти не различали угнетающий сероватый зимний пейзаж за окном.

Затем Шарли начала готовить завтрак, почти механически выдерживая последовательность привычных действий: выжимать сок из апельсинов, заливать молоком кукурузные хлопья, варить шоколад. И ждать, пытаясь найти в себе силы, чтобы выдержать взгляд Давида, который должен был появиться в кухне с минуты на минуту. Она старалась держаться прямо, несмотря на сильную боль в пояснице – люмбаго? воспаление седалищного нерва? – впрочем, ей было все равно, она ничего не хотела об этом знать. Точно так же, как о синяках, ссадинах и кровоподтеках. Гораздо хуже были оскорбления, унижения, брань. Но самым худшим было то, что ее сын стал свидетелем этой пытки, этого ужаса. Вчера она не смогла даже вызвать для Давида «скорую» – Серж ей категорически это запретил, – и ей оставалось лишь беспомощно сидеть у изголовья сына, ожидая, пока он придет в себя. Несколько минут, проведенных в ожидании, показались вечностью.

Она услышала, как Давид спускается по лестнице. Когда он вошел в кухню, Шарли не сразу решилась повернуться к двери. Наконец ей удалось это сделать и изобразить на лице подобие улыбки.

– Как спалось, дорогой?

В ту же секунду, взглянув на измученное личико сына, она поняла, насколько это был глупый вопрос.

– Нормально…

Давид выглядел напряженным, замкнутым. Он не смотрел на мать, словно стыдился. Теперь, в отчаянии подумала Шарли, это всегда будет стоять между ними: Серж… Серж за работой. Она почувствовала, что вот-вот расплачется.

– Ты проголодался? – неуверенно спросила она.

Не отвечая, Давид подошел к столу и сел, по пути бросив мимолетный взгляд на пол перед холодильником, что не ускользнуло от Шарли. Сегодня утром кровавое пятно на полу бросилось ей в глаза, едва лишь она вошла на кухню. Шарли тут же оттерла пятно и теперь недоумевала, каким образом Давид мог о нем узнать. Она с трудом удержалась от этого вопроса и налила сыну бокал апельсинового сока.

– Сегодня ночью я три раза вставала и заходила к тебе. Ты крепко спал, у тебя вроде бы не было температуры, но…

– Все в порядке, мам. Не волнуйся.

Шарли сняла с плиты кастрюльку с горячим шоколадом и разлила его по чашкам.

– Что произошло вчера вечером, Давид? – мягко спросила она. – Ты можешь мне об этом рассказать? Это твое обычное… недомогание?

Он пожал плечами:

– Не знаю… просто голова болела, и все.

Шарли вздрогнула:

– Это похоже… на тот случай, в прошлом году?

– Нет… кажется, нет. Сначала заболела голова, а потом… ну, ты знаешь, как у меня бывает… когда память как будто скачет из прошлого в будущее.

Лицо Шарли омрачилось.

В прошлом году Давиду пришлось сделать энцефалограмму – он неудачно упал во время игры в мяч, и рентген обнаружил легкую черепную травму.

Именно тогда Шарли выяснила реальное положение дел: необычные способности сына были следствием изначально неправильного строения мозга.

– У вашего сына уже проявлялись какие-то особые свойства? – спросил ее невролог, элегантный мужчина с серебристыми висками, важный, как китайский мандарин, сидевший за столом в своем кабинете, оборудованном по последнему слову медицинской техники.

Шарли почувствовала, что краснеет.

– Нет, – солгала она.

Серж рядом с ней сидел не шелохнувшись, но она знала, что он стережет каждое ее слово, словно цербер.

– Видите ли, меня кое-что заинтересовало… Может быть, у него особенно хорошая память? Или какие-то необычные сны?..

Шарли очень хотелось рассказать ему обо всем. О том, как быстро Давид научился говорить, читать, писать. О том, как хорошо он все запоминал. Об этой его… аномалии, о «небольшом отличии», которое, возможно, могло в будущем сделать его настоящим гением. И о своем собственном ужасе, который она испытала, когда это стало для нее очевидно.

Но она промолчала. Меньше всего на свете ей хотелось, чтобы ее сына изучали, как подопытного кролика.

– Нет, доктор… ничего такого.

– Странно. Дело в том, что одна часть мозга вашего сына необыкновенно развита. Я говорю о конечном мозге, который находится в левом полушарии и отвечает за долговременную память. К тому же – и это делает вашего сына совершенно уникальным – его гиппокамп – иными словами, желудочек головного мозга, который обеспечивает связь кратковременной память с долговременной, – также имеет объем больше обычного. Это как если бы… в голове вашего сына находился огромный многопиксельный экран, на котором одновременно отражается множество событий.

– Я… я даже не знаю, что вам сказать, доктор. Да, мой сын довольно развит для своего возраста, он очень быстро все усваивает в школе, у него хорошие отметки, но… ничего сверхординарного.

– И у него не было ничего похожего на дежавю?

Кажется, доктор не заметил, как она вздрогнула. Да, судя по объяснениям Давида, это действительно напоминало дежавю: мгновенное, словно вспышка, воспоминание. Не предвидение – именно воспоминание, словно образы из будущего уже хранились где-то в глубинах его памяти и вдруг неожиданно всплыли на поверхность.

– Нет… а при чем здесь дежавю? – неуверенно спросила Шарли. Серж рядом с ней слегка пошевелился на стуле, отчего тот скрипнул.

– Согласно последним научным исследованиям, дежавю – некое кратковременное расстройство памяти. Осечка, можно сказать…

– Нет, доктор, – перебил его Серж с любезной улыбкой уличного торговца, которая всегда была у него наготове для щекотливых ситуаций. – Мы никогда ничего подобного за ним не замечали. Не правда ли, дорогая?

Доктор, слегка нахмурившись, в течение нескольких секунд переводил взгляд с одного на другую и обратно, как будто что-то подозревал. Наконец вздохнул и произнес:

– Что ж, хорошо. Было бы любопытно провести несколько тестов… но если вы ничего не замечали… На всякий случай все же присматривайте за вашим сыном. Если вдруг он испытает шок в результате какой-то чрезвычайной ситуации, это может… пробудить в нем нечто…

«…пробудить в нем нечто…»

– Этой ночью не случилось ничего особенного? – спросила Шарли.

Давид бросил на мать один из тех непроницаемых взглядов, которые порой ее раздражали – можно подумать, говорила она себе в такие моменты, что его невероятная память развилась за счет того, что одолжила немало клеток у системы, отвечающей за коммуникабельность.

– Тебе не снились… какие-то необычные сны?

Вместо ответа Давид низко опустил голову и отпил глоток из чашки с шоколадом.

– Почему ты спрашиваешь? – наконец спросил он, выпрямляясь. Над верхней губой были шоколадные «усы».

Шарли вздохнула. Нет, хватит на сегодня… на утро уж точно.

– Так просто, сокровище мое. А теперь беги, скоро придет автобус. Не опоздай.

Почему он выглядит таким отстраненным?.. То есть отстраненным гораздо больше обычного?.. Конечно, из-за вчерашней сцены. Из-за обморока… Разве могло быть иначе?

Через минуту после того, как Давид вышел из кухни, Шарли почувствовала дуновение сквозняка. Она выглянула в прихожую и увидела, что сын стоит неподвижно возле настежь распахнутой входной двери.

– Давид, что случи…

Он обернулся, и Шарли осеклась. На золотисто-смуглом личике, с огромными черными глазами и четко очерченным, несмотря на юный возраст, подбородком, она ясно прочитала два чувства: панику и вместе с тем решительность. Сходство с отцом было поразительным. То же самое выражение, которое…

…которое появилось на его лице, когда она объявила, что он скоро станет отцом…

Паника.

И решительность.

Это абсолютное сходство даже заставило Шарли испытать мгновенный приступ головокружения. Она слегка пошатнулась.

Давид протянул к ней руку.

– Держи, – прошептал он.

На его ладони она увидела что-то непонятное и машинально взяла это, даже не глядя, – на ощупь предмет казался просто бумажным комком, – поскольку не отрывала глаз от лица сына.

Она очнулась лишь тогда, когда Давид повернулся, вышел из дома и побежал к автобусной остановке.

– Давид!

Но крошечная фигурка уже почти растворилась в синеватом зимнем тумане, который окутывал все предместье последние несколько дней, и вскоре скрылась за поворотом.

Охваченная тревогой, Шарли закрыла дверь, потом с некоторым замешательством развернула смятый листок.

2, 7, 14, 17, 35.

3, 6.

Две последние цифры были обведены контуром, напоминающим звезду.

«Что за…»

Она вглядывалась в цифры, пытаясь понять, расшифровать это послание, этот код – и заодно выяснить, какое отношение он имеет к…

И вдруг ее сердце лихорадочно заколотилось – даже раньше, чем она успела полностью осознать смысл этих цифр.

Нет, воскликнула она про себя, ведь не может такого быть, что это… оно?..

Она пересчитала цифры. Семь. И две последние обведены звездой.

С трудом передвигая ноги, Шарли вернулась в кухню и опустилась на стул, словно придавленная неожиданно свалившимся грузом. Теперь она все понимала – и то, что произошло, и то, что это может означать для их будущего.

Если вдруг он испытает шок… это может пробудить в нем нечто…

Она поняла, что произошло этой ночью и почему наутро Давид так странно взглянул на нее, когда она спросила про сны. И конечно, она поняла, что он ей дал несколько минут назад.

Счастливый билет. Их билет к свободе.

6

Тома Миньоль неторопливо допивал вторую чашку кофе, когда дверь кафе распахнулась и вошел высокий худощавый человек, по виду явный выходец из Северной Африки. Он быстро взглянул в сторону бара, где три четверти здешнего населения уже потягивали свою первую порцию красного за день, потом разглядел в полусумраке кафе лицо Тома, сидевшего за одним из разделенных перегородками столиков, и решительно направился к нему бесшумной, слегка развалистой походкой. Подойдя, он сел напротив юного лейтенанта на банкетку, обтянутую потертой искусственной кожей, спиной к залу.

– Привет, Жамель, – сказал Тома.

– Здорово, земляк.

«Земляк»… В данном случае это слово не означало принадлежность к жителям одного и того же квартала, города или всего Иль-де-Франс, а было лишь одним из проявлений иронии судьбы – напоминанием о том, что в ряды ГИС Тома Миньоля привела вовсе не страсть к расследованиям, а всего лишь его физиономия. И его история.

Если не считать имени, вполне типичного для француза, все выдавало в нем североафриканца: шапка густых черных волос с упругими, словно теннисные мячи, завитками, вызывающий взгляд черных глаз из-под густых ресниц, орлиный нос, шрам на левой щеке. Идеальный кандидат в преступники, по мнению полицейских. Они задерживали его десятки раз, когда он еще подростком жил в арабском квартале, в маленькой квартирке, вместе с родителями – Миньолем-старшим, местным уроженцем, и Лейлой Зерруки, обильной телом женщиной со стойкими генами, которая передала сыну внешний облик своего брата и все тонкости приготовления кускуса по-мароккански.

Именно там, зажатый между башнями Валь-д’Уаза и страстно мечтающий о побеге, Тома, сам еще не зная об этом, выбрал свое будущее предназначение: бороться с полицейским произволом, с правонарушениями, возведенными в правило, с незаконными задержаниями, побоями, провокациями. Он понимал, что порой все это необходимо для обеспечения порядка, но это не могло не вызывать у него возмущения, как у человека, находящегося по ту сторону барьера.

Этот барьер он твердо решил пересечь, и это ему удалось. Отныне он сам был грозой полицейских, и его боялись те, кто некогда отравлял ему жизнь. Он имел полное право их контролировать. Путь от арабского квартала до ГИС был абсолютно прямым… и до сего момента безупречным.

Человек, сидевший напротив него, звался Жамель Зерруки. Один из главных помощников Вдовы. И, так сказать, по совместительству – двоюродный брат Тома.

Последний был ничуть не удивлен, узнав, что его родственник занимает столь высокий пост в иерархии преступного мира: кто бы ни контролировал наркотрафик – русские, африканцы или арабы, – рядовые участники цепочки рекрутировались именно в арабском квартале. Там же хранился товар – в разветвленных тайных лабиринтах домов, подвалов, складов…

До сих пор дела и заботы семейства Зерруки не касались Тома: он занимался полицейскими, а не преступниками. Но после того как в одном из досье он обнаружил имя Жамеля – в списке наиболее доверенных лиц Вдовы, – ситуация изменилась.

– Чем обязан удовольствию тебя лицезреть? – с иронией спросил Жмель.

– У тебя неприятности.

Над столом повисла тишина. Двое мужчин какое-то время в упор смотрели друг на друга. На лице своего родственника и предполагаемого союзника Тома прочел враждебность. Он понимал, что в глазах Жамеля выглядит как минимум трижды отступником. Начать с того, что отец Тома предпочел дать сыну западное образование вместо домашнего, как полагалось бы сделать в порядочной мусульманской семье. Во-вторых, Тома стал предателем, сотрудничающим с копами (так, по крайней мере, это наверняка представлялось Жамелю). И наконец, теперь он явился с дурными вестями.

– С каких это пор ваша «маринадная инспекция» нами заинтересовалась? – спросил Жамель с небрежностью человека, хорошо осведомленного о внутренних полицейских делах.

– С тех пор, как твоя… патронесса завела знакомства среди полицейских, – ответил Тома.

В общих чертах он обрисовал родственнику ситуацию, заметив, что при упоминании имени Тевеннена брови Жамеля слегка приподнялись – стало быть, рыльце у копа и впрямь было в пушку, и Вдова действительно была здесь замешана… Никаких дополнительных подробностей Тома сообщать не стал, ограничившись лишь информацией, необходимой, чтобы приобщить кузена к делу.

Он был уверен, что рыбка заглотнула наживку, как вдруг Жамель быстро и почти незаметно взглянул по сторонам, словно его что-то спугнуло.

– Ты зачем пришел? – спросил он.

Тома пожал плечами:

– Мы с тобой не в одной лодке, но я уж точно пришел не затем, чтобы сдавать своих родственников. Ты что, решил, что у меня в кармане диктофон? Твои дела меня не касаются. И моей инспекции тоже.

– Хорошо, тогда скажи зачем. А то это похоже на подставу.

Тома немного помолчал, размышляя, как лучше изложить суть дела, не раскрывая своих истинных намерений.

– Тебе так нравится работать под башмаком у трансвестита, который раньше был шлюхой? – без обиняков спросил он.

Даже в полусумраке Тома заметил, как лицо Жамеля побагровело. На лице его читался гнев, смешанный со стыдом. Причина была понятна: даже если Вдове удалось создать разветвленную преступную сеть, действуя со всей жестокостью и непреклонностью, и купить всеобщее почтение ценою страха, то для сыновей Корана она оставалась, в лучшем случае, существом, предназначенным для греховных развлечений, в худшем – ошибкой природы. И в обоих случаях – тем, что называлось archouma.[3]3
  Здесь: стыдоба (араб.).


[Закрыть]

– Вот что я тебе предлагаю, – продолжал Тома. – Ты поможешь мне прищучить Тевеннена, а я в обмен помогу тебе свалить Вдову. На какое-то время тебе придется исчезнуть, но потом ты сможешь вернуться и продолжать вести прежние дела… или заняться чем-то еще. Честная сделка.

– Считаешь меня крысой? – возмутился Зерруки.

– Я тебя считаю умным малым, который понимает свой интерес. Я предлагаю тебе дешево отделаться и выйти из этой истории невредимым. Может, даже с почестями. Если дело сорвется, тебе тем более ничего не грозит. К тому же речь идет о том, чтобы прищучить копа. С каких пор ты стал жалеть эту публику?

Жамель подозрительно взглянул на него, слегка приподняв одну бровь:

– А твой-то интерес в чем? Тебе от этого какая выгода?

Тома с трудом сдержал улыбку. Он знал, что кузен осторожен, как лис, – привычка, выработанная долгими годами уличного воспитания.

Участие в этом деле Жамеля Зерруки необходимо было Тома ради двух целей: как можно быстрее схватить Тевеннена и заработать себе репутацию, достаточно хорошую, чтобы перейти из ГИС на более достойную работу.

Часто сталкиваясь с рядовыми полицейскими в ходе своих расследований, он постепенно осознал всю сложность положения этих людей, которым приходилось бороться с преступностью и в то же время постоянно ощущать на себе как минимум неприязнь или даже открытую ненависть большинства населения и СМИ. В свое время подобная ненависть привела Тома на работу в ГИС, но, оказавшись там, он вынужден был пересмотреть свое отношение, изучив ситуацию с другой стороны.

Теперь полицейский корпус вызывал у Тома Миньоля искреннее уважение – достаточное для того, чтобы стремиться стать одним из его сотрудников. И заняться настоящими преступниками.

Когда в «деле Вдовы» всплыло имя его кузена, Тома увидел в этом подходящую возможность отличиться, чтобы позднее претендовать на другую работу. Более благодарную. Более уважаемую. Более… полицейскую – борьба с преступностью, с наркотрафиком… Орфевр, 36.[4]4
  «Набережная Орфевр, 36» – французский детективный фильм о двух полицейских, которые стремятся занять вакантное место начальника полиции.


[Закрыть]

Он долго смотрел на двоюродного брата.

– Мой интерес в том, чтобы выиграть время, – наконец ответил он. – Хотя рано или поздно Тевеннен все равно попадется, а вместе с ним и твоя патронесса… Еще в том, чтобы мой уважаемый родич не оказался за решеткой – если у него хватит ума принять мое предложение. Ну и наконец, я хочу иметь хоть одну почетную страницу в своем досье. Как видишь, ни один из нас внакладе не останется.

Жамель Зерруки некоторое время молчал, глядя на свои сжатые кулаки. Затем вдруг резко встал и произнес одну-единственную фразу:

– Я ничего не обещаю.

Однако Тома понял, что выиграл первый раунд.

7

– Ты… никуда не поедешь сегодня вечером?

Шарли задала этот вопрос почти шепотом, хотя изо всех сил старалась, чтобы голос звучал естественно. Она старалась вести себя как ни в чем не бывало, и в каком-то смысле Серж ей даже помогал: он был молчаливым, отстраненным… можно сказать, отсутствующим, даже когда находился в доме. Их разговоры после недавней сцены свелись к минимуму – Серж словно и сам понял, что на сей раз переступил черту.

По крайней мере, так было до сегодняшнего вечера. Сегодня, по какой-то непонятной причине, Серж явился домой в хорошем настроении (догадаться об этом можно было хотя бы по тому, что он два часа просидел перед телевизором без единого комментария в духе: «Ну и б…ская морда!»).

– Нет. Посижу дома, со своей любимой женушкой.

Шарли изумленно моргнула, заметив адресованную ей улыбку, и одновременно почувствовала, как вдоль позвоночника пробежала легкая дрожь.

– У тебя разве нет никаких дел? – спросила она, хотя и понимала, что это лишнее. – Я слышала, как ты только что договаривался по телефону о встрече…

– Нет. Этот вечер я проведу с тобой. И все остальные вечера тоже. Никаких больше дел. Со всем этим покончено. Сейчас мне надо будет отъехать, но всего на полчаса.

Загадочная полуулыбка. Иронический блеск в глазах.

Шарли вздрогнула. Она не понимала, что происходит. Ситуация развивалась как-то очень странно, и это ей не нравилось. Совсем не нравилось.

Неужели он что-то заподозрил?

Нет, не может быть! Она приняла все предосторожности – в этом Шарли была уверена. Она даже не брала машину для своих недавних разъездов, опасаясь, что Серж может проверить счетчик и удивиться, обнаружив на нем лишние километры. В те четыре раза, что она отлучалась, Шарли садилась на автобус и отъезжала подальше от дома, а телефонные разговоры вела с городских таксофонов, расположенных на безопасном расстоянии от чужих ушей.

Конечно, во всех этих случаях она действовала торопливо, лихорадочно, постоянно ощущая холодок в животе, поэтому могла и не заметить слежки. Сейчас Шарли вспомнила одного подозрительного типа – темноволосого, очень бледного, с тонкими чертами лица, сидевшего за рулем припаркованного у тротуара «ауди», – его пристальный взгляд она перехватила, выходя из торгового центра с лотерейным билетом в сумочке. Что, если он следил за ней? Сейчас Шарли была в этом почти убеждена.

Она чувствовала, как в ней нарастает паника и одновременно – страстное желание закурить. Незаметно выскользнув из гостиной, она отправилась на кухню, где выпила стакан ледяной воды из-под крана и после этого некоторое время неподвижно стояла перед раковиной.

Но что бы ни случилось, она должна держаться. Это их последний шанс. Если Давид угадал все верно…

(…а он, разумеется, угадал все верно!..)

…второго такого случая им не представится больше никогда.

Из гостиной, где на полную громкость был включен телевизор, донеслись какие-то крики, потом послышался тонкий голосок девочки, которая явно нервничала.

– Эй, скоро ты там? – заорал Серж, перекрывая все остальные звуки, и Шарли изо всех сил стиснула зубы и кулаки, чтобы не броситься на него с воплем: «Ты можешь хоть раз вспомнить о том, что наверху спит ребенок!»

Но вряд ли это было так – разве Давид мог заснуть сегодня ночью? Наверно, он ворочается с боку на бок в постели или смотрит фильм на PSP – он думал, что ей об этом неизвестно, но ничего не скроешь от внимательного материнского взгляда… У Шарли просто не хватало духу лишить его этого удовольствия. А поскольку на школьной успеваемости это не отражалось, она предпочитала закрывать на это глаза.

Она глубоко вздохнула, разложила по вазочкам оливки и чипсы «Принглз» и плеснула в бокал щедрую порцию анисового ликера («Пусть он заснет, господи боже, сделай так, чтобы он заснул!»). Потом слегка побрызгала лицо холодной водой. И наконец, взяла поднос, привычно собравшись с силами, чтобы сдержать дрожь в руках, от которой слегка позванивала стеклянная посуда.

Она вошла в гостиную как раз в тот момент, когда Софи Фавьер начала объявлять результаты лотереи «Евромиллион».

Шарли поставила поднос на столик, не заметив внимательного взгляда Сержа.

– Итак, выигрышные номера…

…2…7…14…17…35…

…3…6…

И наш победитель… во Франции… в департаменте Эссонн… Наш победитель, который выиграл тридцать четыре миллиона евро!..

Шарли изо всех сил старалась сохранять бесстрастный вид, но при этих словах ощутила, как ее сердце на несколько мгновений замерло, а потом заколотилось с удвоенной силой. Она судорожно сглотнула слюну и сделала несколько коротких вдохов, чтобы выровнять дыхание.

Тридцать четыре миллиона! С ними можно уехать хоть на край света!.. Нанять хоть тысячу телохранителей, если потребуется!.. Изменить внешность, сделать себе другие документы, начать новую жизнь!..

Свободны, свободны, свободны!

Конечно, придется принять сотни предосторожностей. Шарли уже звонила во «Французские лотереи», чтобы выяснить всю необходимую информацию, и знала, как получить деньги. И в банк тоже (когда в последний раз она занималась финансовыми вопросами самостоятельно?..). Осталось лишь связаться с консультантом, чтобы договориться о переводе. И выбрать место, где они с Давидом будут в полной безопасности.

Шарли подошла к двери и, уже открыв ее, на мгновение замерла на пороге комнаты. Господи! Всего через неделю, самое позднее через две этот кошмар закончится! Она снова сможет смотреть Давиду в глаза, и…

– Отдай мне билет, Шарли.

Голос Сержа оторвал ее от просмотра захватывающего фильма, ускоренные кадры которого проносились в ее сознании. Здесь не было шикарных особняков, бассейнов и лимузинов с личными шоферами, было только одно: они с Давидом на морском пляже, смеющиеся, свободные.

Шарли обернулась, чувствуя, как снова перехватило дыхание, но все еще надеясь, что просто ослышалась. Конечно же Серж сказал… что-то другое.

– Что?..

На экране Жюльен Курбе начал свою очередную юридическую тягомотину.

– Отдай мне этот гребаный билет.

Голос Сержа был ледяным. В нем звучала спокойная уверенность человека, ни на секунду не допускавшего возражений.

Это невозможно! Только не это!

Нельзя упустить шанс, единственный шанс – убежать от него навсегда!

Шарли заморгала, чтобы рассеять темноту, внезапно сгустившуюся перед глазами, словно перед этим лицо Сержа освещал прожектор, который вдруг погас.

Стараясь говорить как можно мягче и спокойнее, она произнесла:

– Серж, я не понимаю, о чем ты.

Собственный голос донесся до ее ушей откуда-то издалека, словно из глубины туннеля.

Серж с едва заметной улыбкой покачал головой:

– Все ты понимаешь, Шарли. Ты знаешь, что мне нужно. И знай, что я его получу, этот билет.

– Но… ты головой ударился… или что?.. Я не играю в лотерею… может быть, пару раз в году покупаю билетик, если выпадает пятница, тринадцатое… и с чего ты взял, что у меня этот выигрышный билет?

Она поднялась, чтобы собрать посуду, хотя вазочки и бокал были по-прежнему полны.

Серж слегка подался вперед своей громадной тушей и, сунув руку в карман джинсов, с усилием достал оттуда какой-то небольшой предмет. Это оказался смятый клочок бумаги, который Серж с торжествующим видом сунул прямо ей под нос.

Шарли почувствовала, что сейчас потеряет сознание.

– Узнаешь? Я нашел это у тебя в сумочке сегодня утром. Не знаю, куда ты дела билет, но вот это… здесь ведь почерк твоего сопляка, так? – это было в боковом кармашке твоей сумочки.

Молчание.

– Ты ничего больше не скажешь?

Вазочки на подносе зазвенели друг о друга.

– С каких это пор ты роешься в моей сумочке? – едва слышно выдохнула Шарли, как будто, обвиняя его, могла спасти ситуацию… да что там ситуацию!.. свою свободу и свою жизнь.

Серж хмыкнул:

– Сколько раз ты принимала меня за идиота, Шарли? Сколько раз ты думала, что я не замечаю, как ты и твой щенок не осмеливаетесь поднять на меня глаза? Думаешь, полицейский, который допрашивал хоть одного виновного, не сумеет распознать других? Я уже давно за тобой слежу. Я всегда знал, что пригрел на груди змею, и вот сегодня утром… бинго! нашел этот клочок бумаги…

Серж помахал им, словно дразня собаку конфетой.

– К сожалению, я не сразу понял, что это такое. Номер телефона где-нибудь на краю света? Номер банковского счета? Пришлось поломать голову. Кто б мог подумать, что в таком тихом омуте и впрямь черти?.. Но я знал, что твой пацаненок способен на разные трюки… о да, мне доводилось замечать за ним очень странные вещи… так что я решил малость подождать. И кое-что проверить. И вот буквально только что меня осенило – когда пошла реклама «Звездной академии» и засюсюкала эта пигалица… Я понял, что мелкий засранец угадал правильные номера – уж не знаю каким образом, но точно угадал. К несчастью, мне уже поздно заполнять билет… но еще не поздно получить деньги, не так ли?

Звон стеклянных вазочек друг о друга стал, как показалось Шарли, оглушительно громким. Она застыла на месте, не в силах произнести ни слова. Мысли вихрем проносились в голове: он знает про Давида… Он знает, и теперь может потребовать, чтобы тот угадывал номера билетов каждую неделю… А если у него еще и будут деньги… он станет всесильным. Еще более могущественным, чем всегда. Неуязвимым.

«Если я отдам ему билет, мы с Давидом останемся в этом аду на всю жизнь».

Выиграть время. Только это и оставалось.

– Я не заполняла билет. Давид мне дал этот листок с цифрами, но я подумала, что это просто фантазия… Он никогда раньше ничего подобного не делал… Словом, я не стала покупать билет. Поэтому сейчас, когда я услышала, как объявляют номера… мне стало нехорошо. Я подумала, что, если ты узнаешь, что мы упустили такие деньги, ты рассердишься… но послушай, Давид сможет это повторить. Наверняка сможет! Мы попросим его об этом на следующей неделе, и…

– Шарли, Шарли… – вздохнул Серж с притворным сожалением. – Послушай, я знаю, что в последнее время у нас с тобой случались некоторые размолвки…

«Размолвки!» – мысленно воскликнула Шарли, не зная, смеяться или плакать.

– …но это потому, что на меня слишком много всего свалилось за последние недели. Работа и еще всякое-разное… Но это все изменится, поверь мне, если у нас будут деньги. Мы уедем отсюда, купим красивый дом где-нибудь на берегу моря и будем жить припеваючи. Начнем все сначала. Ты согласна, детка?

Невероятно, но на краткий миг Шарли ощутила к нему почти нежность – и ужаснулась сама себе. Она ведь знала все его приемы: это показное смирение было одной из самых частых его уловок. Вначале она несколько раз на это попадалась – а ведь тогда было еще не поздно от него сбежать. Все эти покаяния, просьбы о прощении, букеты цветов… Но это всегда было после побоев и других унижений. Никогда не до того. Она постоянно ощущала себя заблудившейся в джунглях, где никогда не знаешь, с чем столкнешься в следующий миг.

Серж взглянул на свои наручные часы, и этот неожиданный жест вывел Шарли из оцепенения:

– У меня нет билета, Серж. Извини, но ты зря на это надеялся.

И вышла из гостиной с подносом в руках.

Она была уж на кухне, как вдруг ее голову резко запрокинули назад. Поднос выскользнул у нее из рук, и вазочки с оглушительным звоном разбились, усеяв пол осколками, оливками и чипсами.

– Отдай мне этот чертов билет, Шарли! Ты что, не понимаешь? Это вопрос жизни и смерти, слышишь, сука? Жизни и смерти! Я тебя прикончу, если понадобится, и клянусь тебе, что буду делать это долго… очень долго! Но рано или поздно ты мне его отдашь!

– У меня его нет! Нет! – закричала она.

Серж резко выпустил ее, и это вызвало новый шквал боли в затылке.

– Билет! Отдай мне этот гребаный билет!

– Я же тебе сказала: у меня нет никакого билета!

Несколько секунд они стояли лицом к лицу, не говоря ни слова. Шарли увидела, что маска спокойствия полностью исчезла с лица Сержа: зверь вырвался на свободу. В его глазах вспыхнул так хорошо знакомый ей жестокий блеск.

– Хочешь, чтобы я попросил… у Давида? – промурлыкал зверь, особым тоном произнеся это имя, которого прежде никогда не произносил. – Может быть, билет и впрямь у него? Может быть, он окажется не таким идиотом, как его шлюха-мамаша?

Молчание.

– Пожалуй, я сейчас поднимусь наверх и спрошу его, что он об этом думает. Да, теперь я почти уверен, что билет у него.

(ТОЛЬКО НЕ ЭТО!)

Зверь уже сделал несколько шагов к лестнице, ведущей на второй этаж, когда Шарли закричала:

– Нет!

Зверь остановился, потом повернул назад.

Шарли и зверь вновь стояли рядом, глаза в глаза. Шарли пыталась не отводить взгляда, чтобы прочитать по глазам зверя, что у него на душе; то, что она увидела, заставило ее оледенеть. Зверь не отказался от своих намерений. Если он переступит черту, если он тронет Давида – а ради тридцати четырех миллионов он это сделает, – рука у нее не дрогнет.

Выхода нет… нет… нет!..

Сердце бешено колотилось, тело было парализовано паникой. Перед глазами проносились беспорядочные образы прошлого, которые она едва могла разглядеть сквозь мельтешащие черные точки: надежда и обещания во взгляде зверя после их первой ночи; букет полевых цветов – пустяк, но это были первые цветы, подаренные ей за долгое время, – и фраза «Я тебя не оставлю»; первая пощечина – полгода спустя, когда зверь явился домой в пять утра, пьяный, проиграв все деньги в покер; секс, больше похожий на изнасилования; ее собственная тошнота, когда он кончал ей на лицо, потому что зверь не видел разницы между женщиной и самкой, между женой и шлюхой…