Текст книги "Билет в ад"

Автор книги: Лоран Ботти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

3

Тома Миньоль долго рассматривал лицо на фотографии: по форме – почти идеальный овал, слегка искаженный тяжеловатой нижней челюстью; нос крохотный, словно выточенный скальпелем; пухлые губы сложены в фальшиво-многообещающую улыбку; кожа слишком натянута; глаза чуть удлиненные, и надо всем этим – ярко-рыжая шевелюра. Ни мужчина, ни женщина. Ни белый(-ая), ни черный (-ая). Непонятно, какого возраста. Удивительный, фантастический гибрид Карлы Бруни и Майкла Джексона. Или Тины Тернер и Жан-Клода Житруа.

– Вы ее узнаете, я полагаю?

Лейтенант Миньоль кивнул и слегка подтолкнул фотографию по гладкой поверхности стола к своему шефу, комиссару Рулену.

– Да, – ответил он. – Клео ди Паскуале.

– А также Роберта Молина, Карина Патов и так далее и так далее. Множество имен плюс прозвище Вдова. Его настоящее имя Кеннеди Васкес. Кубинец по происхождению. Во Францию прибыл около двадцати лет назад. Что еще вы знаете о нем… о ней? – уточнил Рулен.

Тома Миньоль слегка вздохнул и быстро окинул взглядом комнату – один из тех безликих кабинетов полицейской префектуры Парижа, в которых всем без исключения копам Иль-де-Франс предстоит хоть раз, да побывать. И хорошо еще, если речь пойдет о наведении справок, а не о служебном взыскании…

– Я не специалист по крупному бандитизму. Кажется, она сделала себе имя на торговле кокаином. Также ее подозревали в причастности ко многим убийствам. Считается одной из особо опасных преступников, что вполне объяснимо, поскольку с ее прошлым, точнее, с ее… особенностями…

– С ее членом, ты хочешь сказать. По информации, которой мы располагаем, она не делала операции по перемене пола.

– …заставить считаться с собой всех боссов парижского преступного мира было, вероятно, совсем непросто.

Рулен согласно кивнул.

Миньоль ждал, пока шеф снова заговорит. Кабинеты Генеральной инспекции служб, в отличие от других полицейских подразделений, работающих фактически круглосуточно, в восемь вечера обычно уже пустели. Вызов к Рулену в такое время свидетельствовал о важности данного дела.

– Я тут недавно затребовал у ребят из отдела по борьбе с наркотиками досье Вдовы. Не буду перечислять, сколько звонков мне пришлось сделать и кому, чтобы получить к нему доступ, но в новоявленном Центральном бюро наконец согласились. Видно, решили не поднимать лишнего шума вокруг этого имени…

Миньоль молча кивнул. Сотрудники Генеральной инспекции служб – а это были сливки сливок всей полиции – в глазах остальных полицейских, по определению, были предателями, перебежчиками, коллаборационистами. Настоящими крысами, проще говоря. Они принадлежали к разным кланам и действовали прямо противоположным образом: если одни за много лет расследований привыкли приноравливаться к обстоятельствам и учитывать «человеческий фактор», то другие неукоснительно соблюдали правила, порой проявляя демонстративное пренебрежение к своим коллегам, за что получили от тех прозвище «маринадная инспекция» – намек на обычай устраивать многочасовые проверки.

– Досье весьма поучительное, – снова заговорил Рулен. – Итак, наша подруга прибыла в Париж около двадцати лет назад. В начале своей карьеры занималась проституцией. Золотое времечко! Уже тогда ее подозревали в причастности к ряду убийств – например, один из ее дружков был найден мертвым с дюжиной ножевых ран на теле. Потом организовала свое собственное веселое заведение, куда набрала девиц из Латинской Америки. Потом к этому добавились торговля наркотиками и рэкет… Словом, она сделалась настоящей «крестной матерью», единолично правящей своей империей.

– Но как могло случиться, что она ни разу ни на чем не попалась?

Рулен испустил долгий горький вздох:

– Наша… мадемуазель имеет серьезных покровителей, представь себе. Очень серьезных. Как раз благодаря своей особенности.

Тома предпочел воздержаться от комментариев.

– Ее хозяйство не только остается в наличии, но еще и исправно функционирует… Ходит даже слушок о его невероятных размерах… Сам понимаешь – кубинское происхождение, темперамент соответствующий… К тому же у Вдовы, кажется, есть и негритянские корни. Так что волшебная палочка нашей феи – это настоящий меч… или, скорее, мачете.

Мачете – это не на Кубе, машинально отметил про себя Тома. Шеф малость ошибся с географией… Комиссар, тем не менее, был явно доволен своей шуткой и издал один из характерных сальных смешков, на которые не скупился в продолжение всего разговора. Потом, переведя взгляд на лицо подчиненного, почувствовал свою оплошность – несмотря на вполне обычное французское имя, внешность Миньоля ясно свидетельствовала о североафриканских корнях. Улыбка шефа превратилась в натянутую гримасу.

– Короче, – проговорил он, – Вдова пользуется расположением весьма высокопоставленных господ.

– Судей, в том числе?

– Судей, политиков… Возможно, и высших полицейских чинов. Всякий раз, как затевается очередная операция по борьбе с бандитизмом или наркоторговлей и все вроде бы складывается удачно, Вдове неизменно удается выйти сухой из воды. Как будто ее кто-то предупреждает о готовящейся проверке или облаве.

Тома начал понимать, зачем его сюда вызвали:

– Я так понимаю, есть подозрение, что это кто-то из наших?

Рулен открыл другую папку, достал оттуда новую фотографию и положил перед подчиненным на стол.

Тома склонился над ней, вглядываясь в квадратное лицо с грубыми чертами, словно вытесанное из камня, в маленькие прищуренные глазки, взгляд которых казался убегающим, едва заметную довольную ухмылку… Нервный тип. Если не сказать – безбашенный.

– Лейтенант Миньоль, перед вами Серж Тевеннен, капитан отдела по борьбе с наркотиками. Тридцать семь лет, хорошие характеристики, уважение коллег… суровый, но справедливый, все такое. Это официальные данные. Неофициально всеми своим успехами он обязан двум главным козырям: первый – огромная физическая сила, которая изумляет всех, кто с ним знаком, и которую он использует при всяком удобном и неудобном случае…

– …и второй – невероятно разветвленная шпионская агентура, – договорил Тома.

Оба полицейских обменялись понимающим взглядом. Коп, чья успешная работа основывалась на донесениях внедренных повсюду информаторов, недаром вызвал интерес у «маринадной полиции». Чувствовалось, что по натуре он склонен искать опасности: ему явно нравилось плавать в бурных водах. И в ходе этого плавания он, возможно, завел несколько знакомств, которые в его среде были сочтены… нежелательными.

– Если уж выкладывать все… Мы некоторое время назад взяли его на заметку, – продолжал Рулен. – Но назначить расследование мы не имеем права, поскольку на него не поступило ни одной официальной жалобы. Только слухи, да еще одно мутное дело – бесследное исчезновение одного насильника, которого Тевеннен сначала задержал, потом вынужден был отпустить за отсутствием улик. В один прекрасный вечер тот тип не пришел домой, его сожительница явилась в полицию и устроила скандал – говорила, что это копы его куда-то увезли… В общем, ничего о нем так и не узнали.

– А сейчас что-то случилось?

– Вот что.

Рулен снова раскрыл папку и вынул оттуда несколько листков.

Миньоль быстро просмотрел их.

Анонимный донос. Какие-то цифры, похожие на шифр. Фотографии.

Тома не был удивлен. Одной из причин, по которым ГИС презирал остальной полицейский корпус, был ее принцип принятия дела к производству: для этого достаточно было письменной жалобы – неважно, от кого она поступала: от чересчур нервного соседа, от жаждущего мести бывшего супруга и так далее – или запроса из прокуратуры (что обычно случалось под нажимом СМИ). Кроме того, ГИС могла назначить расследование по собственной инициативе и в результате обратить в прах репутацию доселе безупречного копа (хотя случалось и так, что впоследствии его все же признавали невиновным).

Миньоль внимательно рассматривал фотографии: Тевеннен наклоняется к окну лимузина, откуда выбиваются пряди огненно-рыжих волос; тот же самый лимузин, номерные знаки крупным планом; чей-то профиль в окне задней дверцы – странный, получеловеческий, полузвериный, напоминающий морду льва… Потом – Тевеннен за рулем серебристо-серого «БМВ Х5». И наконец, на последнем снимке, он же на сверкающем белоснежном мотоцикле «хонда-голдвинг». Без шлема.

По самым скромным подсчетам оба транспортных средства должны были обойтись где-то в восемьдесят тысяч евро. Неплохо для капитана полиции… если тачка и мотоцикл в самом деле его. Наверняка есть еще и машина «на каждый день», чтобы ездить на работу, не вызывая подозрений…

«Фотосессия» сопровождалась заметками: точные даты и время встреч Тевеннена с Вдовой или кем-то из ее доверенных лиц. Эти сведения напрочь исключали для него возможность алиби.

В списке подручных Вдовы Миньоль обнаружил одно, имя, слишком хорошо ему знакомое. Он с трудом смог сохранить внешнее спокойствие.

– Если верить полному досье, которое я передам тебе через минуту, у нашего друга рыльце в пушку, – сообщил Рулен. – Правда, до какой степени он влип и во что именно – об этом история пока умалчивает. – Кажется, комиссар собирался снова засмеяться своим грубым смехом, но передумал и в заключение лишь добавил: – Во всяком случае, это очень серьезно.

Теперь Тома в общих чертах представлял себе расклад. Если расследование пройдет как надо, они смогут не только прищучить Тевеннена, но и предъявить официальное обвинение Вдове. К тому же для репутации ГИС будет полезно, если они смогут отыскать паршивую овцу в своем стаде, вместо того чтобы трепать нервы коллегам из-за проблем, не стоящих выеденного яйца.

Рулен подался ближе к подчиненному, склонившись над столом. Вся веселость комиссара в одно мгновение исчезла.

– Ты можешь взять в помощники кого захочешь, ты можешь действовать по своему усмотрению, – но мне нужен этот тип! И она тоже, если представится возможность прихватить и ее, хотя, конечно, в первую очередь ты должен сконцентрироваться на нем. Тебе передадут все нужные данные из отделов по борьбе с бандитизмом и наркотиками. Словом, ты получаешь карт-бланш. И не питай особых иллюзий. Когда ты все прочтешь, сам увидишь: речь уже не о том, увяз ли у птички коготок, а о том, не утонула ли она в болоте целиком.

Тома Миньоль понимал, что это расследование – серьезный шаг в его пока еще недолгой служебной карьере.

4

…2…7…14…17…35…

…3…6…

…нужно уезжать… быстро…

…найду решение… обещаю тебе…

…то, что я делаю для этих сук…

…все эти деньги…

…они за нами наблюдают…

…они сейчас явятся, они уже в пути…

…верни мне моего сына!..

…ааа…

…аааааа!..

Давид с криком вырвался из глубин сна, постепенно превращавшегося в кошмар, и какое-то время лежал неподвижно, оглушенный, растерянный, дрожащий как в лихорадке. Сбившиеся простыни спеленали тело, словно гигантская паутина. Он поморгал, перевел дыхание, стряхнул с себя недавний ужас… и почти сразу же осознал не менее ужасную реальность.

Он был у себя в комнате. У кровати горел ночник – мама оставила его включенным, когда ушла.

Когда он очнулся здесь в первый раз, придя в себя после обморока, она сидела рядом с ним. Глаза у нее распухли от слез, на скуле был синяк, но она не обращала на это внимания, охваченная тревогой за сына. Сейчас она, должно быть, спала, наглотавшись снотворного – иначе она не засыпала, – и Серж храпел рядом с ней. И Давид чувствовал себя одиноким – наедине со своими кошмарами и своими вопросами, в полной тишине зябкой зимней ночи городского предместья.

Он отбросил одеяло и, дрожа, сел на край кровати. Он знал, что приснившийся недавно сон был не совсем обычным. Образы были слишком реальными, слишком насыщенными и в то же время слишком бессвязными, не подчиняющимися текучей линейной логике сновидений. Нет, его сознание снова посылало ему сигналы из будущего, перемешанные с обрывками прошлого. Ничего приятного в этом не было. И однако…

Он встал и подошел к письменному столу, сидя за которым обычно притворялся, что делает домашнюю работу. Взял листок бумаги и аккуратно записал на нем ряд цифр. Две последние обвел контуром, напоминающим звезду.

Пригодится ли это ему когда-нибудь?

Он пока не знал.

Давид вздохнул. Теперь какое-то время не удастся заснуть. Он достал из школьного портфеля игровую приставку PSP, с которой никогда не расставался. Гаджет был для него чем-то вроде домашнего зверька. Давид всегда мечтал о собаке, которая могла бы стать ему товарищем для игр – он очень страдал от одиночества (однако он не хотел младшего брата или сестру: мысль о том, чтобы породниться с Сержем, пусть даже таким косвенным образом, была ему отвратительна).

Затем вынул из бокового отделения портфеля USD-диск с фильмом «Рататуй», который дал ему посмотреть Тео Богран. У мамы хватило денег только на приставку, на диски с фильмами и видеоиграми – уже нет, так что ими снабжал его Тео, школьный приятель (сам он имел все, о чем, по мнению Давида, мечтает каждый ребенок: iPod, крутой мобильник, PSP, само собой, плюс целую кучу видеоигр и фильмов). В обмен на это Давид давал ему списывать домашние задания; таким образом, деловые отношения были взаимовыгодными и сильно облегчали жизнь обоим.

Давид почувствовал, что хочет пить. Он немного поколебался перед тем, как выйти из комнаты – своего единственного владения, своего убежища. Остальная часть дома была вражеской территорией. За последние месяцы это ощущение обострилось до крайности: Давиду постоянно казалось, что за ним наблюдают. Но это, конечно, была иллюзия – просто во всем доме ощущалось присутствие Сержа. Даже когда его самого не было, здесь как будто незримо присутствовал его призрак.

Давид приоткрыл дверь и прислушался. Издалека доносился храп. Серж спал – значит, путь был свободен.

Он на цыпочках прошел по коридору и спустился на первый этаж, в кухню. Как только он вошел, его молнией пронзило недавнее воспоминание: его мать, скорчившись, лежит на полу…

Давид встряхнул головой, словно пытаясь избавиться от ужасного видения, и взял из холодильника бутылку кока-колы. Пока он пил, он повторял про себя семь цифр, которые недавно записал на листке бумаги. Счастливый билет, с которым можно было осуществить любую мечту… последняя надежда, за которую он продолжал цепляться, даже вопреки самому себе…

Но какую цену придется заплатить за эту надежду? «Воспоминания о будущем», которые приходили к нему во сне, были еще более смутными и бессвязными, чем те, что порой мелькали днем, во время бодрствования. Но никогда еще они не были настолько отчетливыми, как сегодня.

Обычно, когда события из будущего возникали в его сознании – как правило, внезапно и порой в самых неподходящих ситуациях, – это всегда выглядело одинаково: картина была слегка размытой, словно контуры предметов стерлись от времени, зато краски, звуки и запахи воспринимались четко. Однако Давид никогда не пользовался плодами своего таланта и тем более не пытался развивать его. Быть в состоянии каждый раз предвидеть, что, например, Лулу позвонит через несколько минут, не представляло для него никакого интереса и казалось лишь бесполезным напряжением мозгов.

К тому же он понимал, что не в силах контролировать механизм видений. Например, он не смог «увидеть» несчастный случай, произошедший год назад: ухаживая за растениями в небольшом школьном садике, он случайно упал и сильно разбил лицо о металлическое ограждение.

Единственной способностью, которую Давид использовал постоянно и с большой охотой, была его исключительная память, позволяющая сохранять всю информацию из учебников без малейших усилий. Правда, ему все время приходилось нарочно делать ошибки на контрольных, поскольку мама повторяла ему десятки, сотни раз: «Пусть это будет наш с тобой секрет… только наш, и больше ничей!»

«Почему?» – недоумевал он поначалу, когда они только-только открыли это его «отличие». Ответ пришел довольно быстро. В тот день, когда школьная учительница, мадам Дюмон, ужасная старая дева, морально искалечившая несколько поколений учеников и считающая главной своей миссией вдолбить им головы, что жизнь состоит из правил, которые нужно соблюдать, и запретов, которые нельзя нарушать, – так вот, когда мадам Дюмон собиралась раздать проверенные накануне контрольные. В своей отличной оценке Давид был уверен на все сто, поэтому не мог понять, почему она написала на его работе красными чернилами: «НЕЛЬЗЯ СПИСЫВАТЬ С УЧЕБНИКА!», словно для вящего назидания трижды подчеркнув эту надпись, – и поставила нулевой балл. Он с искренним недоумением спросил у нее об этом – примерно за час до того, как контрольные были розданы.

Мадам Дюмон долго смотрела на него из-под своей похожей на башню укладки седых волос, подкрашенных сиреневой краской, – вначале с подозрением (как мелкий паршивец мог узнать?..), потом с ужасом.

Целый год она его избегала – уклонялась от его взгляда, вздрагивала всякий раз, когда он обращался к ней с вопросом.

Впрочем, за каждую работу она теперь неизменно ставила ему высшие баллы, а общение с ним свела к минимуму – до такой степени, что это заметила директриса школы и пригласила ее к себе в кабинет, чтобы сделать соответствующее внушение. Ко всеобщему удивлению, вскоре после этой беседы мадам Дюмон уволилась с работы по состоянию здоровья. Сама директриса, кстати сказать, тоже порой невольно вздрагивала, встретившись взглядом с необычным учеником где-нибудь в школьных коридорах.

После этого случая – и некоторых других, менее значительных, – Давид сделал следующие выводы:

– мама была права;

– любое отличие от окружающих – препятствие к общению с ними, если они о нем знают или догадываются: тогда вы становитесь в их глазах опасным и даже отвратительным; вы обречены на одиночество;

– его «талант» может стать преимуществом лишь в том случае, если использовать его по минимуму и только в случае крайней необходимости.

Именно это было гораздо более важным уроком, чем все правила и запреты мадам Дюмон. Сама того не зная, учительница (которая из отпуска по состоянию здоровья отправилась прямиком на пенсию и больше никогда в жизни не встречала своего необычного ученика) выполнила свою миссию.

Давиду пришлось научиться лгать, скрываться, изворачиваться и при этом запоминать все что нужно, никогда не делая попыток развивать свои способности дальше – в повседневной жизни они как бы оставались за скобками. Свой «глаз» он держал по большей части полуприкрытым или закрытым полностью – хотя при этом втайне всегда надеялся когда-нибудь «увидеть» по-настоящему счастливое событие: окончание того многолетнего кошмара, в котором они жили вместе с матерью. Но эта мечта оставалась несбыточной. Со временем он перестал надеяться и только ждал, когда наконец вырастет, чтобы расправиться с Сержем так, как тот заслуживает, и освободить от него маму навсегда.

Этой ночью он почувствовал, что скоро произойдет нечто важное, после чего вся былая неопределенность его существования развеется как дым.

Сначала – цифры. Четкие. Искушающие. Зловещие. Потом – образы, тоже не сулящие ничего хорошего: огненные вспышки; выстрелы; дорога, словно уходящая в бесконечность; жестокое бледное лицо какого-то типа с ножом в руке; окровавленное тело, завернутое в простыню, на полу кухни; крики матери; белозубая улыбка на гладком лице странного существа с огненно-рыжими волосами, пряди которых напоминали лучи черного солнца… И – словно постоянное немое сопровождение всех этих картин, хаотически проносящихся перед ним, словно кадры кинопленки, – гнетущее предчувствие чего-то ужасного…

И очень странного, почти невероятного.

Эти цифры могли открыть путь к свободе – да, что-то подобное должно случиться, Давид был в этом почти уверен.

Но также они могли открыть дорогу в преисподнюю.

Он чувствовал на своих плечах давящий груз ответственности, необходимости принять важное решение.

Вкус кока-колы во рту стал горьким.

Давид открыл холодильник, чтобы поставить бутылку на место. В прямоугольнике слабого света он различил на плиточном полу какое-то темное пятно. Обычно пол на кухне блестел, как и все остальное, что было еще одним из нерушимых правил, установленных Сержем. И вот, тем не менее, пятно. Кровь. Единственное напоминание о той сцене, что разыгралась здесь несколько часов назад…

Скомканный в его руке листок бумаги как будто потяжелел и стал горячим… почти живым, как больной птенец, из последних сил цепляющийся за жизнь.

Бежать из преисподней! бежать из преисподней!..

И вдруг он понял – по-прежнему не отрывая взгляда от кровавого пятна и чувствуя в руке теплого бумажного птенчика, – что тот благословенный день, который он так надеялся увидеть в будущем, возможно, уже настал.

Он понял, что отныне ничто не будет хуже, чем эта кухня.

Он понял, что его решение уже принято, хотя он этого еще не осознает.

Потому что память никогда его не обманывала.

Они последуют тем путем, который уже начертан для них.