Текст книги "Ярче, чем солнце"
Автор книги: Лора Бекитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
Глава седьмая
Дилан Макдафф жил в большом особняке в районе, где обитало высшее общество Галифакса. Улица была хорошо вымощенной, широкой, а стоявшие на ней дома выглядели просто великолепными: Миранде казалось, будто она каким-то чудом угодила в другой город.
Во дворе окруженного кованой оградой особняка Макдаффов был фонтан, чугунные статуи, оплетенная зеленью беседка, посыпанные гравием дорожки и аккуратные клумбы, а чуть в стороне от дома находился большой гараж.
Миранда не могла взять в толк, почему, обитая здесь, Дилан чувствовал себя несчастным. Что может быть лучше, чем жить в доме, где есть горничные, лакей, повар и личный шофер, в доме, который буквально пронизывало ощущение роскоши!
В столовой, где хозяев и гостью ждал ужин, висели старинные часы, стоял мраморный камин, длинный стол орехового дерева и стулья с высокими спинками. Тяжелые шторы на узких окнах были прихвачены толстыми золотыми шнурами, паркетный пол сверкал, словно зеркало.
Грегори Макдафф не понравился Миранде, как и она ему. Он был неразговорчив и хмур и пристально смотрел на нее из-за круглых очков. Судя по всему, на него не произвели впечатления ни ее красота, ни хорошие манеры. Между тем, собираясь в гости к Дилану, она как никогда тщательно выбирала одежду и украшения.
Платье благородного темно-синего цвета, с узкими длинными рукавами и неглубоким вырезом, струящееся до носков лакированных туфелек. Скромные серьги с аметистом в комплекте с перстнем – подарок родителей на совершеннолетие – и маленький крестик на золотой цепочке.
В разговоре Миранда старалась подчеркнуть, что ее отец – врач, по-своему известный и уважаемый в городе человек. Что ее обучали французскому и игре на фортепиано (хотя, признаться, она не преуспела ни в том, ни в другом). И что в ее личной библиотеке много современных книг. Однако в глазах Грегори Макдаффа все это не имело никакого значения.
Она была из низов, потому что ее родители не заправляли большими деньгами, не построили фабрику, не имели ни собственного дома, ни автомобиля. Их не приглашали на светские вечера, и, значит, они ничего не добились в жизни. А к тем, кто стоит ниже тебя, надлежит относиться согласно определенным нормам и не позволять приближаться к себе. С точки зрения мистера Макдаффа, красота не являлась пропуском в высший мир. Для этого было нужно нечто другое.
Он увидел в Миранде всего лишь ловкую девицу, желавшую выгодно использовать свою внешность, одну из многих тысяч обивавших пороги храма богатства и роскоши, куда им не было доступа.
На ужин подали крабовый салат и белую рыбу с молодым картофелем под соусом из муки, петрушки, сельдерея и лимона. На сладкое была клубника со взбитыми сливками, а также несколько напичканных цукатами и изюмом кексов и кремовых пирожных, которых Дилан, конечно, не ел.
Мистер Макдафф не стал пить кофе и, довольно сухо извинившись, удалился к себе. Позже Дилан пояснил, что у отца больное сердце.
«И вместе с тем холодное и безжалостное», – подумала Миранда.
Она чувствовала, что потерпела поражение. Это случалось нечасто.
А ведь она уже рассказала матери и отцу о том, что ей сделал предложение сам Дилан Макдафф! Эбби едва не упала в обморок от восторга, а отец усомнился в том, правду ли она говорит. А еще Миранда сообщила об этом Кермиту.
Вспомнив о нем, она невольно вздохнула. Все же он сильно отличался от Дилана. Увидев человека, который не хочет убираться с его пути, Кермит ни за что не свернул бы в сторону.
Заметно расстроенный Дилан пригласил Миранду пройти наверх. Его комната напоминала ее собственную: ничего лишнего, много книг. Рисунков не было: он хранил их в папке, оберегая от посторонних глаз, и не показывал даже отцу.
– Я не понравилась мистеру Макдаффу, – сказала Миранда, присев на диван.
– Это не имеет значения. Мы все равно поженимся.
– Но он может вас наказать. Например, лишить наследства.
Дилан помотал головой.
– Нет! Он меня любит.
«Разве любовь бывает важнее денег?» – подумала Миранда. Впрочем, она еще никогда не любила.
Ей ничего не оставалось, как сказать:
– Что ж, будем надеяться на лучшее.
– Миранда! – Дилан взял ее за руки. – Я ухожу на войну. Отбываю на другой континент. Отец знает об этом, но пока не может поверить. Мы вступим в брак, когда я вернусь, хорошо? Если он не изменит своего решения, церемония будет скромной, но вы же не против?
Миранда мечтала о пышном венчании напоказ всему Галифаксу, потому ей пришлось покривить душой:
– Конечно, нет.
А потом в ее голову пришла одна мысль. Она давно хотела узнать ту соблазнительную тайну близости мужчины и женщины, о которой писали в некоторых книгах. Отчего-то она полагала, что это станет ключом к свободе, скрытой формой протеста против привычных и потому ненавистных жизненных устоев, того убогого существования, на какое ее обрекала судьба.
И главное, она была уверена в том, что после этого Дилан женится на ней даже вопреки воле отца. Ведь о его порядочности впору было слагать легенды!
– Вы по-прежнему хотите записаться в армию, Дилан?
– Я уже сделал это. Я уезжаю через неделю.
Сколько Миранда ни уговаривала его, он так и не передумал. Это было, пожалуй, единственное, в чем он не желал ей уступать. Она считала, что это ужасно глупо, что он ведет себя, как ребенок, решивший поиграть в солдатиков, но не могла сказать ему об этом.
Продолжая игру, Миранда опустила глаза.
– Я понимаю, это ваш долг. Я знаю, что иногда женщины дарят мужчинам, которых они любят и которые уходят на войну, самое сокровенное, чтобы тем было что вспомнить на полях сражений. Я готова сделать то же самое.
Глаза Дилана выражали испуг, а его поза – величайшую нерешительность. Он был похож на бычка, которого вели на заклание. Похоже, он не вполне понимал, о чем она говорит.
– Расправьте постель, – попросила Миранда.
Он выполнил ее просьбу. Его руки дрожали. Она понимала, что он не решится ее раздеть, а потому сама расстегнула платье, а потом стянула его через голову. К счастью, сегодня на ней не было корсета, только легкая сорочка и отделанные кружевами панталоны, которые Кермит Далтон наверняка сорвал бы в порыве страсти и на какие смущенный Дилан едва осмеливался смотреть.
Миранда сняла белье. Ее груди были полными, а талия – тонкой. Наверняка прежде ее жених не видел обнаженных женщин, потому что его взгляд выражал безмерное восхищение и величайшую стыдливость. Сам он разделся после некоторого колебания, хотя его тело не имело изъянов.
Они легли в постель, и он неуверенно привлек девушку к себе.
Пока Дилан целовал Миранду и гладил ее тело, ей было довольно приятно, а потом началась настоящая пытка.
Он был неопытным, неловким, и у него ничего не получалось. Казалось, он просто не знает, что нужно делать. Миранда вновь подумала о Кермите: вот тот бы точно не растерялся! Да, с ним все было бы по-другому. Как же все-таки жаль, что он беден!
Когда Дилану наконец удалось проникнуть в ее тело, Миранда не почувствовала ничего, кроме легкой боли, а также довольно сильного раздражения. Вопреки тому, что писали в запретных книгах, ей вовсе не было хорошо, ей было противно; она желала оттолкнуть мужчину, которому сама же отдалась, а еще лучше – ударить его, потому что происходящее казалось ей на редкость унизительным. К счастью, все закончилось быстро.
После Дилан принялся осыпать тело Миранды горячими поцелуями, перемежавшимися с благодарностями и извинениями, но она почти никак не реагировала, она лежала и думала о том, зачем ей понадобилось совершать такую глупость? А если она забеременеет, а его убьют?! Впрочем, Миранда читала, что зачатие редко происходит с первого раза. Главное, чтобы это не повторилось до его отъезда.
Дилан смотрел на нее затуманенным взглядом. Подумать только, он был близок с женщиной, с любимой женщиной, подарившей ему свою невинность!
Вместе с тем он понимал, что не сумел доставить Миранде ни малейшего удовольствия. Но все произошло так неожиданно, а у него не было никакого опыта. Мало кто в его возрасте оставался девственником, но он не желал идти в бордель лишь для того, чтобы стать мужчиной. Он мечтал о любви.
Взяв со стола маленькую коробочку, Дилан опустился на колени и протянул ее Миранде.
– Я хотел подарить это вам, чтобы вы не сомневались в моих намерениях. Полагаю, сейчас как раз подходящий случай.
Она с любопытством раскрыла футляр: на черном бархате лежало золотое кольцо с небольшим прозрачным камушком.
– Простите меня за мою неловкость, – потерянно произнес Дилан. – Просто до вас у меня никого не было.
Миранде показалось, что он вот-вот заплачет, и она погладила его по волосам.
– Все в порядке, Дилан. Кольцо очень красивое. Я принимаю твое предложение. Полагаю, теперь мы можем обращаться друг к другу на «ты»?
Пересилив себя, она вновь легла с ним в кровать, где они провели около получаса. Миранда оставалась начеку и не позволила Дилану овладеть ею еще раз. Однако он был счастлив, даже просто целуя и обнимая ее. Когда, одевшись и приведя себя в порядок, они спустились вниз, Миранда лукаво улыбалась. Несмотря ни на что, она ощущала себя победительницей.
Поездка на родину произвела на Нелл удручающее впечатление. Все здесь выглядело убогим, серым, словно втоптанным в грязь. Туманные рассветы, пустой горизонт, мокрый бурьян, мутные от дождя и солнца стекла домов – ни малейшего сходства с Галифаксом, который она успела полюбить.
Нелл долго рыдала на могиле матери, в том числе оплакивая и свою участь. Соседи привели Аннели. Та и прежде была молчаливой и тихой, а теперь и вовсе сделалась похожей на тень. Сестры мало походили друг на друга: волосы младшей были каштановыми, а не рыжими, как у старшей, а глаза не карими, а серыми.
Нелл попросила соседей заколотить двери и окна дома. Его едва ли удалось бы продать, потому что он пришел в полную ветхость. Хозяйственные постройки тоже находились в плачевном состоянии; их можно было пустить разве что на дрова.
Уезжая, Нелл понимала, что окончательно порывает с местом, в котором родилась и выросла. Девушка жалела, что у нее не останется ни единой фотографии отца и матери: они никогда не ездили в город, никогда не снимались. Из вещей взять было совершенно нечего. Не старую же посуду или домотканые дорожки? Нелл с тревогой подумала о том, что ей придется купить Аннели новую одежду и отправить сестру в школу.
Разумеется, Кермит был недоволен, хотя и старался не подавать виду. Он с сочувствием отнесся к горю Нелл, приветливо поздоровался с Аннели, а потом сказал, что пойдет ночевать к приятелю. Девушка все понимала. Он снял эту комнату, желая жить в ней вдвоем, а не для того, чтобы Нелл поселилась здесь со своей сестрой. При Аннели они не могли ни толком поговорить, ни тем более заняться любовью. К тому же для троих в комнате было слишком тесно.
Не выдержав, Нелл поделилась своей проблемой с Сиеной (она продолжала называть ее так, хотя девушка и призналась, что имя ненастоящее), и та сразу сказала:
– В первую очередь думай о своей жизни. Молодые мужчины, а тем более неженатые, не любят всяких сложностей. Зачем ему твоя сестра? И когда тебе заниматься ее воспитанием? В Галифаксе есть заведение для сирот: там их и кормят, и учат. Отдай девочку туда; в приюте она будет под присмотром, а в выходной ты сможешь ее забирать.
Нелл так и сделала, хотя на душе скребли кошки. Аннели приняли: ведь она потеряла обоих родителей. Девочка не возразила ни единым словом, но у нее был совершенно убитый вид.
Впервые увидев сестру в тяжелых ботинках, сером платье и черном переднике, Нелл испытала острое желание немедленно забрать Аннели домой. Но она поборола себя. В приюте с девочкой не могло случиться ничего дурного, там было хотя и довольно убого, но чисто; детям выдавали школьные принадлежности и неплохо кормили.
В воскресенье, с разрешения воспитательниц, Нелл увела Аннели до вечера. Втроем, вместе с Кермитом, они решили посетить ярмарку, где в числе прочего были установлены карусели и показывали зверей.
Все, что продавалось на ярмарке, выглядело по-деревенски свежим: овощи, сыры, мясо, пчелиные соты. Горы ревеня и кленовый сахар были типично канадским товаром. Индейцы предлагали покупателям корешки дикого дягиля и чудодейственный пихтовый бальзам.
Кермит отправился смотреть скачки на неоседланных конях, а Нелл покатала сестру на карусели и сводила в зверинец. Потом все вместе пошли есть жареных цыплят, а затем купили Аннели мороженое. И за все это время девочка не проронила ни единого слова и не выказала почти никаких эмоций.
Нелл была встревожена, но она не знала, что делать. В приюте ей сообщили, что Аннели открывает рот, только когда ее о чем-то спрашивают, да и то говорит неохотно и тихо.
На обратном пути Нелл сказала сестре:
– Пойми, мне приходится работать целый день: некому будет встречать тебя из школы и кормить обедом. Я буду забирать тебя каждое воскресенье, а когда Кермит уедет, то иногда и чаще.
– Он твой муж? – спросила Аннели.
– Жених. Он тебе не понравился?
Девочка пожала плечами. Она видела и чувствовала, что Кермиту нет до нее никакого дела Да и со старшей сестрой у них не было почти ничего общего.
И вот наступил день отъезда галифакцев на фронт. На пристани было не протолкнуться. Играло сразу три оркестра. Над головами трепетали большие британские флаги. Кто-то произносил напутственную речь. В руках многих провожающих были цветы. Иные люди молились, другие плакали, третьи смеялись, а четвертые пили вино. По набережной сновали офицеры, пытаясь собрать новобранцев в кучу.
Кермит смотрелся в зеленой военной форме просто великолепно: она подчеркивала его мужественный вид и выделяла цвет глаз. Он держался нарочито сурово: настоящее прощание с Нелл состоялось минувшей ночью, полной безумной страсти, горячих и бесстыдных ласк.
Неподалеку стоял Дилан Макдафф, но они с Кермитом не видели друг друга. Дилану совершенно не шла форма; создавалось впечатление, будто он вырядился для театрального представления. В ней он выглядел моложе, чем был, и казался удивительно беспомощным.
Грегори Макдафф не пошел провожать сына: он не хотел, чтобы на них глазели любопытные жители Галифакса. Зато Миранда мечтала именно об этом. В красной бархатной шляпке с большой пряжкой, в плотно облегавшем фигуру английском костюме и туфлях на высоких каблуках она, напротив, казалась старше своего возраста. Ее губы были чуть тронуты помадой, а щеки – румянами. На пальце сверкало подаренное Диланом кольцо.
Они не целовались на людях, просто стояли и разговаривали, глядя друг на друга. В прошедшие дни Миранда вела себя очень сдержанно: больше им так и не довелось переспать. Она призналась, что боится забеременеть до свадьбы и желает сохранить свое доброе имя. Дилан не спорил: случившееся и без того казалось ему величайшим подарком судьбы. Если его убьют, по крайней мере, он успел испытать близость с любимой женщиной. А если он останется жив, у них с Мирандой еще будет время сполна познать друг друга.
– Я постараюсь писать тебе каждый день, дорогая. Я буду рассказывать обо всем, что увидел. Правда, я не знаю, насколько хорошо работает военная почта.
– Ты будешь рисовать?
– Войну? – Дилан содрогнулся. – Нет.
Он отдал заветную папку Миранде, попросив сохранить рисунки. И подарил свою, как ему казалось, наиболее удачную фотографию: на ней он не выглядел грустным, а улыбался светлой и радостной мальчишеской улыбкой.
– Постарайся не лезть под пули.
– Не буду. Ради тебя.
– Я так и не поняла, зачем ты идешь на войну? – не выдержала Миранда. – Ты не создан для нее.
Дилан вздохнул.
– Я знаю. Все так говорят. И это правда. Я не могу убивать. Видя, что по дороге ползет муравей или жук, переступаю через него, стараясь не раздавить. Ведь жизнь такая хрупкая! Человеческое тело кажется крепким, но стоит ткнуть кожу чем-то острым, как пойдет кровь. Но если я откажусь, что подумают люди? Дилан Макдафф откупился от судьбы деньгами своего отца?!
– Тебе так важно, что они скажут?
– Но ведь я буду думать то же самое. Можно закрыть глаза на чужое мнение, но как укрыться от своей совести?
– У тебя выдающиеся моральные качества, – усмехнулась Миранда. – Только ты забыл обо мне.
Дилан взял ее за руки.
– Я думаю о тебе каждую минуту. Я уверен, что Бог нас не оставит. Мы слишком сильно любим друг друга! Мы обязательно будем вместе.
Миранда сделала верный ход: после того, как она отдалась Дилану, он больше не сомневался в ее любви. И она знала, что он скорее умрет, чем нарушит данное слово.
Вскоре началась погрузка на корабль. Море словно тоже пребывало в состоянии смятения и войны. Увенчанные белыми гребнями волны кипели и грохотали от ярости.
Дилан покидал Галифакс, не зная, увидит ли его снова. Сейчас, когда он ехал туда, куда ему, в сущности, не хотелось ехать, он лучше, чем когда-либо, понимал, как сильно привязан к родному городу.
Он стоял у борта, глядя на берег слезящимися от резкого ветра глазами, когда услышал знакомый голос:
– Кажется, здесь запахло сахарной пудрой! Советую держаться подальше от воды: Сладкий Мальчик может размокнуть. Впрочем, ты всегда был размазней. Тебе известно о том, что ты отправляешься туда, где твои деньги ничем тебе не помогут, где ты будешь всего-навсего одним из многих?
Дилан не обернулся и ничего не ответил, однако в сотый раз повторил себе, что куда бы он ни пытался бежать, ему придется нести свой груз с собой. Хорошо, если Кермит Далтон не станет насмехаться над ним в присутствии других новобранцев! Разумнее было бы дать ему сдачи, ответить оскорблением на оскорбление и ударом на удар, но Дилан знал, что никогда не сможет этого сделать.
Глава восьмая
Канада вступила в Первую мировую войну в 1914 году, после того, как генерал-губернатор страны принц Артур подтвердил, что доминион[8]8
Термин, которым до 1947 г. обозначались государства – члены Британского Содружества Наций.
[Закрыть] является противником Германской империи.
Весной 1915 года подразделения Первой канадской дивизии были направлены на важнейший участок обороны союзных войск, Ипрский выступ, во Фландрию. Сейчас уже не было времени держать их в учебном лагере несколько месяцев: госпоже войне требовалось пушечное мясо.
Хотя Кермит Далтон и Дилан Макдафф служили буквально бок о бок, они почти не общались. Благодаря своей храбрости и сообразительности Кермит очень быстро выдвинулся и сумел стать признанным лидером даже среди тех, кто начал служить намного раньше. Очень часто именно его назначали в ночной наряд или поручали какое-либо ответственное задание. Кермит оставил в покое Дилана, решив, что такое ничтожество не стоит его внимания. Тот всегда тащился в хвосте, от него не было никакого толку. Ему не хватало ни физической выносливости, ни моральной устойчивости. Здесь он тем более не сумел найти себе товарищей. На войне, как и в мирной жизни, Дилан Макдафф оставался наедине со своими мыслями и чувствами.
Конечно, в этом хаосе колючей проволоки, внезапного ураганного обстрела, снопов осветительных ракет, воронок от снарядов, запаха крови и мертвечины было сложно не свихнуться. И если Кермиту помогала закалка, какую он приобрел с детства, а также природная выносливость, то у изнеженного Сладкого Мальчика ничего этого не было и в помине.
В свободные минуты Дилан писал Миранде, хотя иногда ему казалось, будто он переписывается с призраком. Он поражался тому, насколько быстро привычное сделалось нереальным и далеким.
Дилан не был плохим солдатом, он… вовсе им не был. Окопы, высотки, стрельба… Мелькание дней, в которых не было никакого смысла, а существовала одна задача – уцелеть. Пока что ему удавалось выжить, но больше ни на что не хватало сил.
Здесь никто не спрашивал, кто он, тут ему просто говорили, что нужно делать. Дилан не сопротивлялся и не возражал: он был вынужден принять правила игры, в которую сам пожелал вступить. Если ему поручали, он чистил уборные или мыл на кухне посуду.
Так продолжалось до тех пор, пока один из парней, служивших не первый год, не приказал ему надраить пол казармы зубной щеткой.
Это произошло в присутствии Кермита, и тот увидел, что лицо Дилана сделалось похожим на лицо растерянного обиженного ребенка. Но его ответ прозвучал поразительно твердо:
– Я не буду этого делать.
– Как это не будешь?!
– Не буду и все.
– Почему?
– Потому что бессмысленно, и вы это знаете.
Парень немедленно подступился к нему, собираясь показать, кто есть кто, и Кермит рассмеялся про себя. Сейчас этот богатенький папенькин сынок наконец-то поймет, куда он попал!
Но потом его словно что-то толкнуло: он сделал шаг вперед и отстранил парня от Дилана.
– А ну оставь его!
Разумеется, подмена слабого соперника на сильного не понравилась парню, и он ощерился:
– А тебе что за дело?
– Мы земляки.
– Так тут вроде все из Канады…
– Мы – из Галифакса, – веско произнес Кермит.
Оценив крепкие мускулы противника и его дерзкий взгляд, парень отошел в сторону, а Кермит заметил, что Дилан смотрит на него с изумлением и благодарностью. Но ни тот, ни другой не сочли возможным перекинуться словом.
Хотя большинство новобранцев стало солдатами по доброй воле и многие идеализировали войну, видя ее в некоем романтическом свете, мало кто из них думал о карьере, о том, чтобы война сыграла какую-то практическую роль в их жизни. А вот Кермит довольно скоро задумался об этом. Очутившись на фронте, он сразу почувствовал, что стоит многих других. Он обладал способностью мгновенно приходить в состояние полной боевой готовности, когда дело касалось опасности, ему была свойственна обостренная чуткость, он не страшился смерти и вместе с тем не был безрассудным. Кермит быстро подорвал власть тех, кто пытался подмять новобранцев под себя и заставить их выполнять всякие бессмысленные поручения, потому что ни капли их не боялся: тот, кто привык сражаться с судьбой, знает слишком много неписаных, зато реально действующих законов.
На войне различия, созданные происхождением, образованием и воспитанием, стирались. Иногда тот, кто был менее щепетилен, даже имел преимущества. Война, что называется, переплавляла людей, выявляла, кто чего стоит на самом деле.
Дилан знал, что сегодня предстоит важное сражение. Он нащупал в кармане письмо, которое собирался отослать Миранде, но не успел дописать. Внезапно он подумал о том, что пребывает в странном мире между жизнью и смертью, который, при всем при том, сейчас казался единственно реальным. В мире, где то, что он слышал, видел и узнавал, оседало в душе, как свинец. А еще Дилан думал о подлом животном страхе, заслонявшем и перечеркивавшем все, чем он жил прежде. Но в этом смысле он не был единственным. Он много раз видел тех, для кого прошлое утрачивало свое значение, чьи мысли превращались в глину, в зависимости от обстоятельств принимавшую то одну, то другую форму.
В тот роковой день Кермит первым из окружавших его людей заметил, что происходит что-то странное.
Желтовато-зеленое облако газа неуклонно наползало на окопы, и настигнутые им солдаты начинали задыхаться. Судя по всему, то был ядовитый газ, происхождения которого они не знали. Что могли придумать эти немцы?!
Кермит немедленно принялся размышлять, что и как можно использовать для защиты: ему в голову не пришла даже слабая мысль о постыдном бегстве. Пытаясь сообразить, что находится под руками, он вспомнил, как еще в детстве тетка советовала ему смазывать раны и ушибы… собственной мочой! В данном случае брезгливость не имела значения. Кермит тут же сказал об этом товарищам, и они наложили на лица тряпки, пропитанные мочой.
Благодаря его сообразительности они не только спасли свою жизнь, но и удержали позиции, а вскоре командование подтянуло резервы.
После Кермит и его сослуживцы постарались оказать помощь тем, кто пострадал от газовой атаки.
Их было очень много. Большинство погибло сразу – в основном от удушья. Другие чудом выжили, но поражения от хлора были ужасны. Пострадавших клали на плащ-палатки или носилки и переправляли в полевой лазарет.
Обходя позиции, Кермит обнаружил человека, который полз по грязи, словно червяк, и умолял о помощи. Это был Дилан Макдафф!
Склонившись над ним, Кермит увидел, что он закрывает лицо руками.
– Помогите! Мне больно!
Как ни странно, Кермит не ощутил ни капли жалости.
– Помогу, если ты ответишь на вопрос, было ли что-то между тобой и Мирандой Фишер? Ты понимаешь, о чем я!
На мгновение Дилан очутился в другом мире, где есть время, запахи, видения и звуки, где он оставил все, ради чего стоило жить. Но это длилось так недолго, а его столь сильно мучили неизвестность и боль, что он простонал:
– Ничего не было!
– Тебе повезло, потому что в противном случае я бы тебя убил. А теперь признай, что ты – ничтожество!
Дилан ощущал себя, как на Страшном суде, где гневный Бог задает ему вопросы. И он покорно произнес:
– Признаю.
– Ладно, вставай. – Кермит приподнял его за шиворот. – Ноги у тебя целы, значит, ты можешь идти.
– Я ничего не вижу!
– Я тебя поведу.
Из кармана шинели Дилана торчало что-то белое. Письмо от Миранды? Кермиту стало любопытно, что она пишет, и он вытащил сложенные листки.
Дотащив Дилана до полевого лазарета и передав в руки санитаров, Кермит нетерпеливо развернул письмо и пробежал глазами аккуратные строки.
То было не ее, а его послание, и оно показалось Кермиту проникновенным, страстным и нежным. Он ни за что на свете не сумел бы найти таких слов! На втором листе был рисунок. Несколько штрихов заставили сердце Кермита сжаться от боли. Галифакс. Гавань, место встреч и разлук, слияния прошлого и будущего. Оказывается, булочник умеет рисовать!
Впервые Кермит был готов признать, что у Дилана есть перед ним кое-какие преимущества.
Внезапно ему сделалось совестно. Чего он привязался к этому парню? У него постоянные отношения с Нелл, на которой он, возможно, даже женится. А Миранда все равно ни за что не вышла бы за него замуж.
Что заставило его издеваться над человеком, который наверняка страдал от невыносимой боли? Хотя именно такие, как этот Макдафф, и выдают военные тайны под пытками. Что ни говори, этому парню ни за что нельзя было идти воевать.
В конце концов Кермит решил в ближайшее время навестить Дилана в лазарете и вернуть ему письмо.
Очнувшись, Дилан не мог понять, где находится. Он не знал, почему не видит: только ли потому, что его глаза сжимала плотная повязка, или от того, что он ослеп? Он помнил, как брел, едва переставляя ноги, поддерживаемый Кермитом, и чувствуя, как его лицо словно обжигает языками пламени. Нечеловеческая боль вгрызалась в кожу, лишая воли, разума и сил.
Потом он, наверное, потерял сознание. Сколько прошло времени? Сможет ли он встать? Внезапно Дилану захотелось сбежать из собственного тела, сдавленного повязками и, как он полагал, изувеченного.
Он осторожно пошевелил руками, потом ногами. Все как будто было на месте, а перевязанным оказалось только лицо. А еще при каждом вздохе по легким будто разливался огонь.
Потом он услышал голоса. Какие-то люди, очевидно, доктора, остановились возле его кровати и беседовали, вероятно, не предполагая, что он очнулся.
– Думаю, зрение восстановится: глаза пострадали не очень сильно. Легкие тоже – он не успел надышаться газа. А вот что делать с лицом, я не знаю.
– Пластическая операция не поможет?
– Вам же известно, коллега, пластика – дело новое. Конечно, имея деньги, можно попытаться, но я ни в чем не уверен.
– Мне безумно жалко этого парня.
– Мне безумно жалко всех парней, угодивших в эту мясорубку. Они умирают толпами. Давайте продолжим обход.
Поняв, что они собираются уйти, Дилан счет нужным пошевелиться и тут же услышал:
– Вы очнулись, мистер Макдафф! Вы меня слышите? Вы в лазарете. Я главный врач, Уоррен Пайпер, а это мой помощник, мистер Тодд. Как вы себя чувствуете?
– Я ничего не вижу, а еще мне тяжело дышать.
– Это пройдет. И мы думаем, что ваше зрение восстановится. Просто надо несколько недель носить повязку с лекарством.
– Я ранен?
– На вашем теле нет ни одной царапины. Но ваше лицо, – мы вынуждены признать, – пострадало довольно сильно. Точнее, половина лица. Мы, как могли, нейтрализовали дальнейшее действие хлора, но он успел сделать свое дело. И еще… мистер Макдафф…
– Прошу вас, зовите меня по имени.
– Хорошо, Дилан. Нам придется сообщить вам плохую новость. К сожалению, ваше командование что-то напутало и послало в Канаду весть о том, что вы погибли. А сейчас мы узнали, что ваш отец скончался от сердечного приступа. Приносим вам свои соболезнования.
Дилан окаменел. На мгновение ему почудилось, будто в ткани бытия кто-то внезапно прострелил дыру, словно привычный мир вдруг оказался вывернутым наизнанку. Его отца, Грегори Макдаффа, давшего ему жизнь и вырастившего его, больше нет! Дилан вспомнил, как бросил ему в лицо: «А ты не думал о том, что я тоже способен убить?». Вот он и убил. И не кого-нибудь, а собственного отца!
– Мне надо домой! – простонал он, скребя по одеялу онемевшими пальцами.
– Вам придется еще немного побыть в лазарете. Вы все равно не успеете на похороны: они уже состоялись.
– Сколько же прошло дней?!
– Вы здесь почти две недели. Вам давали морфий, и вы почти все время спали. Возьмите себя в руки, Дилан: для вас война закончилась. Скоро вы поедете в Канаду и вернетесь к прежней жизни. Другим повезло куда меньше: они задохнулись или навсегда ослепли.
«Нет, – подумал он, – теперь я всегда буду думать о войне и о том, что она со мной сделала!»
Последующие дни он пребывал в таком состоянии, словно его душа очутилась в аду. Боль в груди и обожженных глазах не давала ему плакать, потому он страдал молча, вновь и вновь размышляя о том, что ему пришлось пережить. Задетым оказалось не только прошлое и настоящее, но и будущее. То, что он считал своей реальностью, исчезло; Дилан догадывался, что произошедшее полностью изменило его жизненный путь.
Однажды ему сказали, что к нему пришел посетитель. Услышав имя Кермита Далтона, Дилан удивился и сперва решил попросить, чтобы его не пускали, а потом передумал. Что такого мог сказать или сделать этот человек, чтобы ему стало еще хуже?
Как и многие люди, Кермит ненавидел госпитали с их запахом крови, гноя, лекарств и… смерти. Ситуацию не спасало даже присутствие хорошеньких медсестер, исподволь бросавших заинтересованные взгляды на красивого молодого человека с великолепной военной выправкой.
Кермит надеялся, что вскоре его шинель украсят офицерские погоны. Командованию стало известно о том, как он проявил себя во время газовой атаки: не только догадался, как защититься от отравляющего вещества, но и не позволил товарищам покинуть позицию, в результате чего германская армия не смогла прорвать оборону и город Ипр не был взят.
