Текст книги "Запретный рай"
Автор книги: Лора Бекитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
– Нет. Я остаюсь на Нуку-Хива.
Морис затаил дыхание. В темных глазах Моаны зияла бездна. Девушка стояла в двух шагах от него и вместе с тем казалась недосягаемой. Внезапно он понял, что желает ее сильнее всех женщин на свете.
– Тебе есть где остановиться?
– Я не думала об этом.
Она не уходила и словно чего-то ждала.
«Страсть – это их жизнь», – так говорили про туземок. Для них не существует завтра, они живут сегодняшним днем. Однако в Моане угадывалась страсть иного рода, разрушительная, похожая на невидимую стрелу, направленную в будущее.
Впрочем сейчас Морису было все равно. Он до боли желал ощутить вкус и запах ее плоти, хотел раствориться в ней, пить ее, словно вино. Через слияние с этой девушкой он мечтал познать простоту, чистоту и цельность жизни.
– Я буду рад, если ты останешься здесь и согласишься стать моей вахине.
Когда он произнес эти слова, Моана поднесла руку к лицу странным жестом, словно пытаясь прикрыть от неведомого ветра пламя своих сверкающих глаз.
– Это невозможно. Я могу принадлежать только тому, кто обладает маной. У тебя она есть?
Морис не удивился. Если б его мечта осуществилась, это было бы слишком большой удачей.
– Вероятно, нет, раз я не знаю, что это такое.
– Люди подчиняются тебе, ты способен вести их за собой?
– Если я прикажу, они пойдут.
– Это не то. Ты должен овладеть их душами.
Капитан усмехнулся.
– Такое мне не по силам. Я не Господь Бог и даже не священник.
Моана помолчала, оценивающе глядя на него. Этот белый был не хуже и не лучше любого другого мужчины. Единственное, что казалось в нем по-настоящему красивым, так это глаза: синие, как океан, и такие же глубокие и прозрачные. А еще ей нравилось, что он не пытается преувеличить свои достоинства, а говорит правду.
В конце концов отныне она должна отдать себя тому мужчине, который поможет ей приблизиться к цели. Если он желает ее тела, она заплатит телом, поскольку больше у нее ничего нет.
– Я буду твоей, если ты докажешь, что ты сильнее Атеа.
Морис встрепенулся.
– Я не смогу сделать это сейчас и не в состоянии справиться один. Атеа наверняка уехал на свой остров, а там он неуязвим в окружении воинов. Но я обещаю тебе попытаться. И я прошу тебя не уходить.
Сказав это, капитан огляделся. Разумеется, он не рассчитывал, что она с ходу согласится поселиться в его холостяцком жилье: не выметенный пол, остатки еды в тыквенной миске, под потолком – паутина. Но Моана ответила:
– Хорошо.
Его лицо осветила улыбка.
– Клянусь, ты не пожалеешь. Я о тебе позабочусь.
Он предложил ей фруктов, и она немного поела. Потом села на кровать и небрежно откинула назад волосы, обнажив свои дивные прелести. При этом у нее был одухотворенный и властный вид, что привело капитана в восхищение.
Морис ожидал, что Моана велит ему лечь на полу, но ошибся: она не стала возражать, когда он сперва медленно опустился на ложе, а после осторожно придвинулся к ней.
Разумеется, капитан попытался воспользоваться ситуацией, но у него ничего не вышло.
Для женщины она была удивительно сильной и так плотно сжимала колени, что он не находил ни малейшей лазейки. Однако Моана была не против, чтобы он целовал ее в губы и ласкал ее обнаженную грудь, и, делая это, Морис сгорал от неутоленной страсти. Он окунулся в бездну терпких запахов, пылких прикосновений, отчаянных вздохов. Плоть Моаны отвечала ему, и это сводило его с ума.
Они оба метались в темноте комнаты на горячем как печка ложе, но если при этом он не помнил себя, то она ни на миг не утратила власти над своим существом.
Потом Моана уснула в его объятиях, а Морис до утра не сомкнул глаз, мучительно ощущая ее дразнящую близость, глубокое чувственное дыхание, теплое прикосновение ее гибкого тела и шелковистых волос.
Он думал, что на рассвете она, как другие женщины, приготовит ему еду, но Моана сказала:
– Дочь вождя не прислуживает чужим мужчинам.
– Сдается, мы не совсем чужие, – с улыбкой промолвил Морис.
Моана посмотрела ему в глаза и ничего не ответила. Когда молодой человек попытался притянуть ее к себе, она сделалась неподатливой и колючей, уперлась рукой ему в грудь и с силой оттолкнула. Он смирился, тем более, что для объятий уже не осталось времени.
– Что же ты будешь делать целый день, пока я на службе?
– Не знаю.
Больше всего на свете Морис боялся, что она исчезнет так же внезапно, как появилась, и его посетила мысль отвести девушку к отцу Гюильмару. К его удивлению, Моана сразу же согласилась.
Когда они вышли на улицу, Мориса шатало, как после морской качки. Тем не менее он по-новому смотрел на этот огромный дикий сад, на вонзавшиеся в небо и похожие на акульи зубы зазубренные пики, на пассатные облака, бегущие своей вечной дорогой, на защитный барьер кораллового рифа. Возможно, правы те, кто считает, будто человеческое счастье измеряется не материальным благополучием, а душевным спокойствием. Если его вообще можно измерить.
Разумеется, священник заметил, что молодой человек пребывает в некоем дурмане, но не подал вида.
– Вижу, и вы, капитан, обзавелись вахине.
– Увы, святой отец, это не совсем так. Эта девушка согласилась поселиться в моей хижине просто потому, что ей некуда идти. Не могли бы вы позаботиться о ней, пока я на службе?
Священник улыбнулся.
– Я поручу ее заботам Сесилии. – И предложил: – Не хотите ли чаю?
– Кто же откажется от вашего чая, отец Гюильмар!
Когда Сесилия увела Моану, священник налил капитану полную чашку, да еще угостил его пресными лепешками.
Понимая, что разговора не избежать, молодой человек задавал себе вопрос: почему он должен добиваться близости полинезийки столь немыслимыми путями, тогда как другие мужчины получают от них все, что хотят, по первому же требованию? С местными женщинами не жили разве что высшие военные чины: в их среде это считалось неприличным. Или ему стоит принять расхожее мнение, что кого любит Бог, с того Он строже и спрашивает?
– Вижу, вы желаете эту девушку.
Морис вздохнул.
– Я знаю, вы скажете, что это грех.
– Нет, я скажу другое. Мне искренне жаль Моану, и я знаю, что у вас доброе сердце. Я бы советовал вам заключить христианский брак. Таким образом вы покажете хороший пример своим сослуживцам.
Морис, не отрываясь, смотрел в чашку, от которой поднимался ароматный дымок.
– Я не уверен, отец Гюильмар, хватит ли меня на это. Я не собираюсь оставаться на Нуку-Хива. Я приехал сюда заработать денег и мечтаю вернуться в Париж. Вы прекрасно понимаете, что я не смогу уехать туда с полинезийской женой.
– Из какой вы семьи?
– У моего отца была ферма, но он разорился во время войны.
Стоило Морису вспомнить вспаханную землю, росу на полях, живые изгороди, тюки сена, крестьян в неизменных сабо, как у него защемило сердце. Попав в Полинезию, он всеми силами старался отрешиться от хрупких, но неугасимых воспоминаний, и чаще всего у него получалось. Но иногда какой-то пустяк давал внезапный толчок мыслям о родине, и тогда они овладевали им, словно некое наваждение.
– Значит, во Франции вас никто не ждет?
– Пожалуй, нет.
– Если бы вы по-настоящему полюбили эту девушку…
Морис не удержался от иронии:
– А вы, отец Гюильмар, вы – любите островитян?
– Конечно.
– Как любят собак или кошек или все-таки как… людей?
– Как неразумных существ, нуждающихся в человеческом просвещении и защите Господа.
Капитан не стал говорить о том, что, похоже, туземцы ни в чем не нуждаются. Вместо этого он поднялся и, поблагодарив за угощение, отправился на службу, предвкушая вечернюю встречу с Моаной.
Возможно, со временем девушка станет сговорчивее и ему удастся избежать условия, которое сейчас казалось совершенно невыполнимым. Попробуй достань Атеа на его острове! А сюда он едва ли вернется, во всяком случае, в скором времени.
На службе его поджидал сюрприз. Еще до рассвета к берегам Нуку-Хива причалило судно с губернатором мсье Брюа и начальником гарнизона Жоржем Менкье, и теперь последний поджидал его в кабинете, где Тайль еще вчера единолично принимал решения, касающиеся проблем острова.
Пришлось срочно докладывать обстановку. Среди прочего Морис доложил о временном аресте Атеа.
– Что? – оторвав глаза от бумаг, Менкье уставился на капитана. – Этот выскочка с Хива-Оа был в ваших руках, и вы его отпустили?!
Тайль стоял навытяжку, тогда как его мысли беспокойно метались в голове. Он сразу понял, что совершил большую ошибку.
– Но этот человек ничего не сделал. У меня не было оснований его задерживать.
Начальник гарнизона поднялся из-за стола. Судя по всему, он был взбешен.
– Запомните, Тайль: вы имеете право арестовать и наказать любого туземца просто так, ни за что. И уж тем более должны были задержать этого наглеца с Хива-Оа. Он из тех вождей, которые не в состоянии понять, что являются всего лишь орудием в руках представителей великой державы. Он полагает, будто может иметь собственное мнение и проявлять непокорность. Он не продается и не сдается.
Капитан молчал. Очевидно, до начальника не доходило, что он говорит об Атеа как о герое.
– Как вам удалось получить офицерское звание? – спросил Менкье.
– Я проявил храбрость в бою.
– Значит, проявите ее еще раз, а заодно получите возможность исправить свой промах. Губернатор Брюа и я поручаем вам возглавить карательную экспедицию на Хива-Оа. Справитесь – будете прощены и, возможно, получите повышение. Но если нет, тогда не обессудьте.
От волнения Морис облизнул губы. Он не знал, радоваться ему или досадовать.
– Я слышал, у Атеа есть около сотни ружей и воины, умеющие из них стрелять.
– Это пугает вас, капитан? – насмешливо произнес Менкье. – Так выставьте против них двести ружей – я дам вам людей. У этого выскочки с Хива-Оа нет главного, что есть у нас: европейского ума и силы воли белого человека.
– Вы с ним встречались?
– Как говорится, не имел чести. Но я слышал, что он очень смел и обладает непомерной гордыней.
– Да, он производит именно такое впечатление, – согласился Тайль и спросил: – Когда я должен отплыть?
– Не сразу. Подготовьтесь. Мы обязаны навязать двум островам, Тахуата и Хива-Оа, протекторат, чего бы это ни стоило. Это наш долг перед страной и королем.
Морис кивнул, думая о Моане. Пожалуй, не стоит говорить, что дочь вождя Лоа находится на Нуку-Хива. Вместо этого он заметил:
– Я мало что слышал о Тахуата.
– Этот остров поменьше, и, кажется, тамошний вождь не столь влиятелен. Сейчас главная проблема – это Атеа. Захватите его или убейте, и тогда его земли и его люди окажутся в наших руках. Лишившись арики, они не станут сопротивляться.
Капитан не знал, стоит или нет упоминать об Эмили, но все же решил признаться:
– Атеа увез с собой белую женщину.
Глаза начальника гарнизона сделались похожими на две узкие металлические полоски.
– Что?! На Хива-Оа?
– Да.
– Он украл ее?
– Нет. Насколько мне известно, она уехала с ним по доброй воле.
– Потрясающе! Кто она?
– Эмили Марен, дочь путешественника Рене Марена. Он не хотел ее отпускать, но она не послушалась.
– Это интересно. И, полагаю, важно. Где сейчас мсье Марен?
– Думаю, еще здесь, на Нуку-Хива.
– Если это так, разыщите его и пришлите ко мне. Я хочу с ним поговорить.
Коротко поклонившись, Тайль вышел наружу. Солнце казалось безмятежным и ярким, а голубая гладь лагуны пестрела белыми чайками, ловящими рыбу Ему не хотелось воевать, но это было необходимо… во всех отношениях.
Вечером Морис отправился к отцу Гюильмару, чтобы забрать Моану, не будучи уверенным в том, что она все еще там. Эта вольная как ветер, непредсказуемая девушка была способна на любой поступок.
К его радости, Моана никуда не ушла: более того, священник отозвался о ней с большой похвалой:
– Она весьма сообразительна и старательна. Пусть приходит завтра. – А после добавил: – И подумайте над моими словами.
– Эта девушка и сама никогда не выйдет за меня замуж. Она говорит, что ей нужен мужчина, обладающий маной. У меня ее нет.
– Пройдет время, и она поймет, что никакая мана не стоит доброго сердца.
Поблагодарив отца Гюильмара, Морис кивнул Моане. Ему почудилось, будто при виде него глаза девушки сверкнули, а уголки губ дрогнули. Она ничего не сказала, а просто пошла за ним.
Стараниями отца Гюильмара и его служанки Сесилии Моана сменила «одежду»: теперь ее тело было обернуто куском пестрой ткани. По дороге Морис любовался округлыми плечами девушки и ее длинной шеей, а когда они вошли в хижину, взялся за концы узла и развязал его.
Ткань соскользнула на пол, и он снова мог видеть ее прекрасную грудь и гибкую талию.
Моана стояла посреди хижины, высоко подняв голову. Лунные блики, запутавшиеся в ее густых, вьющихся волосах, напоминали алмазы, а кожа словно светилась изнутри. Ее молчаливая, грозная таинственность богини сводила Мориса с ума.
Он положил на стол сверток, принесенный с местного рынка. В нем была свинина – редкое лакомство в Полинезии. Не надеясь на то, что Моана разведет огонь в земляной печи и приготовит мясо, он приказал поджарить его и теперь смотрел, как девушка с наслаждением вонзает в сочную мякоть свои острые белые зубы.
«У меня самая странная вахине на острове», – подумал он, но эта мысль не вызвала в нем раздражения.
Было видно, что она привыкла требовать и отказывать, не дарить, а брать. Интересно, а какой бы она была с Атеа? Явно не такой, как с ним, Морисом Тайлем.
Он не понимал Моану. Она могла уйти в непонятное ему созерцание, унестись к тем пределам, куда Морису с его «европейским умом» не было доступа. Жила собственной жизнью, в которой ему – увы! – пока не находилось места.
– Ты самая жестокосердная девушка на свете! – с горечью заметил он, когда она закончила есть. – Ты могла бы хотя бы поговорить со мной.
Обратив к нему взор своих пронзительных темных глаз, Моана сказала:
– Я согласна принять твою веру и надеть крест. Твой Бог, наделивший белых людей такими богатствами и знаниями, должен обладать великим могуществом. Но сделаю это лишь после того, как мне удастся его испытать, точно так же, как стану твоей, когда смогу испытать тебя.
– Меня ты сумеешь испытать, а вот Господа – не получится. Он властен над нами всегда и во всем, – ответил Морис, после чего рассказал ей о том, что ему поручено отправиться на Хива-Оа.
– Я поеду с тобой! – немедленно заявила Моана.
– Нет. Война – не женское дело. Будет лучше, если ты подождешь меня здесь. Я постараюсь сдержать свое слово, тем более, что мое командование хочет того же, чего желаешь ты.
– А мой отец? Ты можешь обещать, что он останется жив?
– Я сделаю все от меня зависящее, чтобы Лоа не пострадал.
Морис настойчиво смотрел ей в глаза. Ему хотелось, чтобы благодарность и любовь этой девушки вспыхнули ярким пламенем, чтобы она забыла себя и свою гордость и думала только о нем.
Теплый ветер трепал подол платья Эмили, ее белокурые волосы поблескивали на солнце. Изрезанный берег уединенной бухточки казался неприветливым и диким, но море манило к себе сверкающей голубой бездной.
Они с Атеа задержались с отплытием: Эмили хотела приобрести и забрать на Хива-Оа как можно больше полезных и нужных вещей.
Все это время Рене уговаривал ее одуматься, но она его не слушала. И вот теперь он стоял у кромки воды, глядя, как Атеа переносит в лодку вещи. Рене ненавидел этого полинезийского Аполлона с железной волей и каменным сердцем.
Молодой вождь предлагал французу отправиться на Хива-Оа вместе с дочерью, но тот наотрез отказался. Если и он, и Эмили окажутся на уединенном острове, пути назад не будет. Рене решил, что должен остаться на Нуку-Хива и попытаться спасти дочь. Ему не удалось вызволить Эмили из плена безумия путем увещеваний, значит, надо вырвать ее из рук Атеа при помощи силы.
– Из-за тебя сразу два отца лишились своих дочерей, – сказал Рене на прощание, – и ты поплатишься за это.
Атеа ничего не ответил. Рене в отчаянии потянулся к Эмили, но она отстранилась. Глаза девушки были полны слез.
– Прости отец, – промолвила она и шагнула в лодку.
Глава восьмая
Эмили не могла отвести взгляда от игравшего волшебными красками заката. Она знала: полинезийцы считают, будто солнце ныряет за океан на западе и, пройдя под землей, возвращается на небеса на востоке.
Когда мир окутала тропическая тьма, девушке почудилось, будто она ослепла. Эмили ощущала себя ничтожной в этой безбрежной ночи, но ей казалось, будто Атеа мрак лишь придавал мужества.
Возможно, так было потому, что он верил не только в то, что можно увидеть своими глазами. А еще с ним были луна и звезды, по которым он прокладывал путь.
Эмили не помнила, сколько времени прошло, но однажды, проснувшись на рассвете, поняла, что сегодня окажется в своем новом доме.
Она подняла голову, а потом села в лодке. На горизонте голубела горная гряда Хива-Оа. Атеа по-прежнему бодро работал веслами. От райских кущ острова их отделяла гряда бушующего прибоя.
Когда они были почти у самого берега, их подхватила и понесла вперед могучая волна. Позади и впереди пенились острые гребни, но Атеа справился с прибоем.
Зато Эмили была мокрой с головы до ног. Поля ее шляпки уныло обвисли, а новые туфли грозили развалиться так же быстро, как и прежние.
Атеа выволок лодку на берег, подальше от волн. После чего гордо выпрямился и внимательно осмотрелся. Это была его родина, его остров, его маленькое королевство.
Воздух пах водорослями и морской водой, а океан срастался с небесной синью. По воде скользила солнечная дорожка, на берегу трепетали пальмы. Великое и необъятное, вечное и неизменное властвовали над природой и человеком.
Эмили запрещала себе думать о прошлом. Ее увлекла сюда сила, которой она не могла противиться. И неважно, была ли то сила любви или какая-то другая. Она должна была выстоять ради своего будущего.
На берег высыпали люди. Десятки темных глаз удивленно разглядывали Эмили. Многие узнали белую девушку, которая некоторое время жила на острове вместе со своим отцом, но сейчас никто не понимал, что она делает рядом с арики.
Вперед выступили два немолодых жреца в колышущихся над головами уборах из пышных перьев, накинутых на плечи плащах из луба и с длинными жезлами в руках.
– Вождь Атеа! Ты жив! Уцелевшие воины сказали, что ты попал в плен!
– Как видите, я на свободе.
– А твоя мана?
– Ничто не может пошатнуть ее или разрушить. Кто правил в мое отсутствие?
– Совет племени.
Атеа кивнул. Как ни была растеряна Эмили, она не могла отвести глаз от его гордого профиля с прямым носом, твердым подбородком и надменно сжатыми губами, от его мускулистого и вместе с тем изящного тела.
Кивнув на нее, Атеа произнес несколько слов, и Эмили увидела, как лица жрецов вытянулись. Один из них стиснул свой жезл, а другой что-то хрипло выкрикнул.
– Что ты им сказал? – в тревоге спросила Эмили.
– Что ты будешь моей женой.
– Они не примут меня!
– Это не им решать, – ответил Атеа и, взяв Эмили за руку, повел ее в глубь острова.
По пути к ним без конца присоединялись люди. Мужчины и женщины в набедренных повязках и юбках из тапы, украшениях из кораллов и ракушек с благоговением смотрели на вернувшегося вождя и с любопытством – на его странную спутницу.
Атеа ни на кого не обращал внимания. Он привел Эмили во «дворец», представлявший собой большую хижину с обширным двором, окруженным высокой изгородью, сооруженной из обломков кораллов.
Внутри все было таким же простым, как и в других полинезийских домах, если не считать большего количества циновок, примитивной бамбуковой мебели и посуды. Две стороны дома имели крышу и «жалюзи» из листьев кокосовой пальмы, две другие – из листьев пандануса.
Атеа с гордостью показал ей свое жилище, и Эмили сказала себе: «Пусть у него нет дорогих одежд, великолепного дворца, груды золота, зато он готов подарить мне нечто большее – красоту своей страны и силу своей любви».
Открыв сундучок, Эмили принялась доставать из него вещи. Ей хотелось показать Атеа, что она хочет и сможет здесь жить.
– К сожалению, я должен тебя оставить, – сказал он. – Мне необходимо собрать совет племени. Я должен поговорить со старейшинами и жрецами.
– Обо мне? – взволнованно произнесла Эмили.
Взгляд Атеа потеплел.
– Не только. Не думай об этом, все будет хорошо. Я пришлю к тебе двух девушек; они дочери жрецов и немного знают твой язык. Они побудут с тобой до вечера, помогут тебе нарядиться и выбрать украшения.
– Зачем?
– Потому что вечером состоится наша свадьба.
Вскоре к дому подошли две девушки, такие же красивые, как Моана, немного настороженные и все же довольно приветливые. Одну из них звали Тефана, а вторую Киа. У обеих были широко расставленные глаза, полные губы, золотистая кожа и крепкие груди.
Девушки принялись восхищаться светлыми волосами француженки и ахать над ее нарядом, говоря, что он совсем не подходит для свадьбы.
Эмили была готова уступить. Она подумала о том, что одетой, как полинезийка, ей будет проще сблизиться с подданными Атеа.
В результате девушки распустили ей волосы, увенчав их венком из ярко-красных цветов гибискуса, натерли тело кокосовым маслом и шафрановой куркумой, надели на шею ожерелье из ракушек и длинных красивых перьев птицы босун, а бедра обернули желтой, как солнце, тапой.
Единственное, на чем настояла Эмили, так это на том, чтобы прикрыть грудь шелковой шалью. Глядя на себя в зеркало, она вспомнила свадьбу Моаны, и ей стало не по себе. Даруют ли чужие боги счастье той, которая отняла его у другой?
В это время Атеа вошел в круг своих соратников, составлявших совет племени, с украшенным резьбой жезлом в руках и в великолепном головном уборе в виде повязки красно-бело-черного цвета, увенчанной листьями пандануса и длинными переливчатыми перьями.
Подробно расспросив жрецов и старейшин о делах племени, Атеа объявил о предстоящей свадьбе и получил ответ:
– Рядом с тобой должна быть другая женщина.
– Это решаю только я.
– Ты прекрасно знаешь, что нет. Ты волен владеть любыми женщинами, но женитьба вождя должна служить интересам народа. Зачем тебе эта белая? Она чужая для нас!
– Она мне нужна, – твердо произнес Атеа.
– Ты готов поставить свою прихоть выше благополучия своего племени?
Глаза Атеа сверкнули, а губы дернулись. Подняв правую руку, он торжественно проговорил:
– Призывая богов в свидетели, я даю священную клятву в том, что никогда не променяю тех, среди кого родился и кем повелеваю, ни на какую женщину. Мои действия принесут пользу народу – со временем вы это поймете.
– Твои действия разбудили бога войны, теперь вождь Лоа – наш враг, а это очень плохо. Белым будет легче перебить нас по отдельности.
– Они не смогут нас победить, и мы не пропустим их к Тахуата. Мы заманим их к рифам, которые станут вратами смерти.
Пока вождь заседал с советом племени, десятки его подданных готовили свадебный пир. Крыли навес, а землю под ним застилали яркими циновками. Вынимали из земляных печей только что приготовленную пищу и несли туда, где должны были сидеть жених с невестой и их высокопоставленные гости, большие деревянные чаши, полные печеных плодов хлебного дерева. Клали на банановые листья зажаренные целиком свиные туши и жареную рыбу. Ставили в ряд сосуды с кокосовым молоком, соком манго и кавой.
Слыша вдали грохот барабанов, Эмили ощущала нервную дрожь. Вдобавок, желая порадовать будущую жену арики, Тефана наивно сообщила девушке о том, как сильно ей повезло:
– Многие женщины, испытавшие ласку нашего вождя, говорили, что он способен доставить своей избраннице немыслимое наслаждение.
Услыхав такое, Эмили прикусила губу.
– Значит, их было много?
– Ни одна женщина не откажется разделить ложе с вождем. К тому же по традиции многие отцы сами приводят дочерей к арики, чтобы он лишил их девственности. Это большая честь.
– Значит, и вы… тоже? – промолвила Эмили, глядя на Тефану и Киа.
Те переглянулись.
– Нет, – ответила Киа, – мы дочери жрецов; до брака нам нельзя принадлежать другому мужчине, даже если это сам вождь.
Эмили перевела дыхание. Спасибо хотя бы за то, что Атеа не назначил ей в компаньонки одну из своих бывших любовниц!
Войдя в хижину, он посмотрел на нее таким взглядом, словно весь мир лежал у его ног. Тефана и Киа немедленно вышли наружу. Эмили и Атеа остались одни.
– Я сумел их убедить, – сообщил он. – Ты станешь моей женой!
– Скажи, что любишь меня, – попросила она.
– Ты прекрасна, Эмалаи! – произнес Атеа, с восхищением глядя на алые цветы в ее белокурых волосах, на правильные и нежные черты ее прелестного лица. – Я люблю тебя!
Он надел ей на шею великолепное жемчужное ожерелье, которому позавидовала бы любая королева.
– Это мой свадебный подарок.
– Какой красивый! Спасибо.
Любуясь крупными, прозрачными, словно живыми жемчужинами, Эмили обратила внимание, что они нанизаны на какую-то странную нить.
– Это женские волосы, – пояснил Атеа, – самые прочные нити на свете.
Внезапно Эмили вспомнила, как Моана говорила о том, что в день свадьбы жених преподнесет ей прекрасное жемчужное ожерелье. Правильно ли поступил Атеа, подарив ей украшение, которое прежде предназначалось другой женщине? Не приведет ли это к несчастью?
Девушке стало не по себе, но она не решилась заговорить об этом.
Когда они явились на пир, Эмили вновь встретила неприязненные взгляды жрецов.
– Надо посадить ее на кусок белой тапы и прилюдно проверить, девственна ли она! – заявил один из них.
– Она была невинна до первой ночи со мной, я могу поклясться в этом, – невозмутимо ответил Атеа, а Эмили залилась краской.
Они уселись на небольшое возвышение в центре площадки, и пир начался.
Беспрерывно гремели барабаны – им вторила большая группа певцов. Красивые девушки и юноши исполняли ритуальные танцы. Когда по кругу пошли сосуды с кавой, жрецы и другие гости ненадолго забыли об упрямом вожде и его белой жене. Барабанный бой, пение, разговоры, веселый смех слились в сплошной гул.
Атеа взял Эмили за руку, и их пальцы переплелись. Он смотрел на гостей с гордой снисходительностью, а на нее – так, будто они были здесь только вдвоем.
Эмили сильно устала. Она не привыкла к такому шуму, ее смущали беспрестанные выкрики гостей, а движения танцоров казались бесстыдными.
Атеа вовсе не выглядел утомленным. Его глаза блестели, он двигался легко, как ветер. Полинезийцы были удивительно здоровыми людьми, не знающими ни телесных недугов, ни душевного уныния.
Когда пир закончился и они вернулись в хижину, крепкое смуглое тело Атеа обрушило на нее такие жаркие и безумные ласки, что Эмили потеряла голову. В том, что касалось телесной любви, он не ведал ни стыда, ни запретов.
Некоторые ее соотечественницы наверняка сочли бы происходящее настоящей оргией, но Эмили говорила себе, что они с Атеа чисты, потому что любят друг друга. А в том, что они не сочетались христианским браком, не было их вины.
Так началась ее жизнь на Хива-Оа. Рано утром Атеа покидал хижину, и Эмили оставалась в обществе Тефаны и Киа. Она не знала, что делал ее муж, – женщинам не разрешалось приближаться к тем местам, где собирались жрецы, старейшины и воины.
Он возвращался в самые жаркие часы, и пока солнце стояло в зените, проводил время в хижине. Отдых непременно сопровождался пылким любовным актом, после чего Атеа и Эмили засыпали в объятиях друг друга. Потом он вновь уходил и возвращался под вечер.
Они не ели вместе – на острове это было запрещено, ибо все действия вождя считались священными, а она была всего лишь женщиной. И все же Атеа во многом вел себя не так, как другие мужчины. Он пытался разделить ее мысли, он старался сделать так, чтобы она не грустила. В часы пьянящей, всепожирающей страсти он шептал, что исполнит любое ее желание, что их любовь никогда не умрет.
По вечерам они гуляли по берегу, купаясь в свете заката, глядя, как багровый свет растекается по небу, ослепительно вспыхивая, а потом медленно тает.
Атеа и Эмили шли рука об руку и разговаривали обо всем на свете. Они не всегда находили нужные слова, но все равно понимали друг друга.
Они говорили о золотой дороге, начертанной в море лучами заходящего солнца, по которой уходят души умерших. О вратах зари, открывавшей путь для юных искателей приключений. О ветрах, которые знают древнюю мудрость и шепчут вечные песни.
Легкий бриз трепал волосы Эмили, и они закрывали ее лицо золотистой вуалью. Ей было приятно ступать босыми ногами по теплому мокрому песку, она наслаждалась свободой тела от прилегавшей к нему одежды.
Разумеется, ей многого не хватало: книг, некоторых вещей, привычного общения. Тефана и Киа были веселы, исполнительны и милы, но они не могли стать настоящими подругами Эмили.
Пища на острове была поразительно однообразна. Ее готовили раз в день, после полудня, в земляной печи. По утрам обходились холодными остатками вчерашней трапезы. Мясо ели лишь по большим праздникам, вроде свадьбы Атеа и Эмили, но, похоже, никто не страдал от этого. У женщин было не так уж много работы: поскольку тапа раскисала в воде, грязную одежду не стирали, а просто выбрасывали. Посуду тоже не приходилось мыть: пищу раскладывали на банановых листьях, а ели руками.
Иногда Эмили думала о том, сумеет ли подарить Атеа наследника? Тефана и Киа сказали, что жена вождя обязана произвести на свет ребенка не позже чем через год со дня свадьбы: в противном случае муж вправе ее отвергнуть. Полинезийки рожали часто и много; на Хива-Оа дети не болели и не умирали, ибо здесь царило вечное тепло и было вдоволь еды. Эмили ни разу не встретила ребенка с врожденным уродством или каким-либо заметным недостатком.
Порой она задавалась вопросом, не захочет ли Атеа взять вторую жену? Ведь обычаи не запрещали, а поощряли это. Чем больше у арики женщин и детей, тем сильней его мана. Он обещал, что она будет единственной, но со временем все может измениться.
Однажды она заговорила об этом с Тефаной, и та спокойно ответила:
– Ну и что? У вождей так принято. Все равно первая жена считается главной.
Эмили оставалась одинокой среди местных жителей, потому что не понимала их, а они не понимали ее. Дело было не в речи (мало-помалу она постигала язык маркизцев), а в образе жизни, мыслях и чувствах островитян, которые не задумывались о будущем, не страдали по прошлому, всегда улыбались и никогда не плакали.
Не проходило дня, чтобы Эмили не вспоминала отца. Она не могла представить, чтобы Рене уехал во Францию без нее, и вместе с тем не надеялась, что он до сих пор находится на Нуку-Хива. Они всегда жили вдвоем, отец воспитал ее, у них был свой мир, а потом она его бросила, предала.
Иногда Эмили мысленно переносилась в Париж и путешествовала по знакомым улицам, а порой «навещала» свою комнату. Она думала о погруженных в сон книгах, об уютном мерцании свечей, о тихом поскрипывании мебели, и ей не верилось, что она никогда не вернется в Париж.
