Текст книги "Запретный рай"
Автор книги: Лора Бекитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
Эта девушка не знала, что у людей, обладающих истиной маной, можно отобрать положение, состояние, но нельзя отнять мужество и желание поступать по-своему.
С этой мыслью он потянулся к ней и поцеловал в губы.
Эмили почудилось, будто ее коснулся огонь. Это был горячий след, след любви, той, о какой говорила Моана. Внезапно окружающий мир сомкнулся и стал очень маленьким. Эмили чудилось, что ее внутренности закручиваются в тугую спираль. Внезапно ей стало трудно дышать. Невидимая преграда была разрушена, и ее охватило желание пребывать в объятиях Атеа тысячу лет, как некий бог пребывал в морской раковине, пребывать, познавая все то, что она не чаяла познать.
Тем не менее в следующий миг она оттолкнула его и проговорила срывающимся голосом:
– Никогда больше не делай этого!
Взгляд Атеа изменился. Теперь молодой вождь смотрел холодно и требовательно.
– На Нуку-Хива, – сказал он, – были женщины, согласные сделать такое за деньги. И не только это. Сколько жемчужин я должен тебе дать?
Услышав эти слова, она не выдержала и замахнулась, желая ударить его по лицу.
– За это положена смерть, – спокойно произнес Атеа, перехватив ее руку.
– Так убей меня! – в отчаянии прошептала Эмили.
– Нет. – Он на мгновение сжал ее пальцы. – Лучше я женюсь на тебе.
Это прозвучало словно гром среди ясного неба. Эмили вздрогнула. Этот человек явно издевался над ней!
– Ты женишься на Моане, – напомнила она.
Атеа посмотрел ей в глаза, и внезапно Эмили вспомнила его рассказ о том, как Небо вступило в брак с Землей, отчего произошло пространство, как сочетались Огонь и Вода, что породило почву, деревья и скалы, и на миг ей почудилось, будто в их соединении нет ничего неестественного.
И тут Атеа промолвил:
– Я должен жениться на Моане.
Обратный путь они проделали в молчании. Океан дремал; в природе наступил тот загадочный мирный час, когда неодушевленное, казалось, сливается с живым, а реальность соприкасается с миром снов.
Перед тем, как расстаться, девушка заметила:
– Я думала, ты просишь прощения.
– Арики ни перед кем не извиняются.
Она гордо вскинула голову.
– Ты говоришь, что белые люди не являются вашими правителями, а я скажу, что мне ты не вождь. Я знаю: согласно вашим обычаям, до чего бы ни дотронулся арики, то становится его собственностью. Однако я принадлежу только самой себе.
– Неправда, – промолвил он, и Эмили не нашла, что возразить.
Она возвращалась на Тахуата с тяжелым сердцем. Ажурные тени на призрачных контурах гор казались ей паутиной, в которой легко запутаться, солнце палило слишком сильно, а синева воды и неба резала глаза.
Дневник Рене буквально распух от записей, но сейчас Эмили казалось, что едва ли во Франции кого-то заинтересует книга о далекой Полинезии. Об этом бесполезно читать, это нужно увидеть.
Внезапно она подумала о том, что променяла бы всю свою библиотеку на поцелуй юноши, чьи губы напоминали цветок, а один-единственный взгляд был способен похитить все ее тайны.
С этим надо было что-то делать, и Эмили сказала отцу:
– Я видела у Атеа жемчужину, которая стоит целое состояние. Между тем они живут в хижинах, а одеваются в тапу и пальмовые листья.
– Богатство вождя составляют не жемчуг и золото, а мана и уважение членов племени, – отозвался Рене, и дочь в сердцах воскликнула:
– Смешно, что ты все время стремишься играть по их правилам! Неужели для тебя Атеа остался бы арики даже в Париже и ты продолжал бы кланяться ему?
– Дело в том, – спокойно ответил Рене, – что Атеа никогда не попадет в Париж. Их мир меняется очень медленно. Еще долгое время они будут жить по такому же распорядку, есть ту же еду и носить такую же одежду, что и сотни лет назад.
При встрече Моана заключила Эмили в объятия, чем та была немало смущена. Туземка с гордостью показала белой гостье украшения, которые смастерила за время ее отсутствия. Моана не могла дождаться того дня, когда раскрашенная белой и красной краской, убранная цветами и перьями она встретит жениха. Девушка с гордостью заявила, что в день свадьбы Атеа подарит ей жемчужное ожерелье невиданной красоты. Ей и в голову не приходило расспрашивать, чем занималась на Хива-Оа белая гостья, ибо в ее глазах Эмили ни в коем случае не могла быть человеком, достойным внимания вождя.
Время летело быстро, и вот уже воздух дрожал от барабанного боя и танцоры извивались гибкими телами, протягивая руки к небу, словно желая дотянуться до звезд. Отблески пламени играли на украшениях невесты и переливались в глубине ее темных глаз. Красота Моаны казалась столь избыточной, завораживающей, нереальной, что от нее невозможно было оторваться.
Всюду, куда ни кинь взгляд, виднелись россыпи желтых, красных и белых цветов, на циновках высились груды плодов. Стойкий аромат тропических растений перебивал даже запах соленой воды и благоухание кокосового масла.
На фоне предсвадебного великолепия Эмили ощущала себя маленькой и ничтожной. Ее ладони покрылись испариной, одежда стесняла и душила. Как и все, кто присутствовал на берегу, она беспрестанно вглядывалась в океанскую ширь. Вот-вот должна была появиться лодка Атеа. Эмили была готова на что угодно, лишь бы отдалить этот момент.
У горизонта вода густо синела, тогда как возле берега была темно-красной, словно вино. Если б она в самом деле была бы хмельным напитком, Эмили выпила бы полную чашу, дабы забыть об Атеа, о предстоящем празднике и о том, какие переживания ожидают ее потом.
Девушка думала, что судно вождя с Хива-Оа будет украшено цветами, но по воде скользила простая лодка. Сколько бы Эмили ни разглядывала стоящих и сидящих в ней людей, она не могла найти среди них Атеа. Что такое могло с ним случиться, что он не приехал на собственную свадьбу?! Он тяжело заболел или… погиб?!
Когда судно причалило берегу, из него вышел какой-то человек. Церемонно поклонившись Лоа, он принялся что-то объяснять, и почти каждая его фраза сопровождалась громким, изумленно испуганным вздохом толпы.
Едва посланник умолк, Лоа набросился на него, громко выкрикивая какие-то слова. Эмили обратила внимание на пустые глаза Моаны, только что поразительно живой и красивой, а теперь напоминавшей статую. Казалось, потускнели даже краски и поникли цветы, украшавшие тело девушки.
– Что произошло? – с тревогой спросила Эмили у отца.
– Атеа… Атеа велел передать Лоа, что свадьбы не будет, что сейчас время думать о войне, а не о браке, – запинаясь, произнес Рене, а после воскликнул: – Он сошел с ума! Своими руками разрушить то, что создавалось столько лет! Когда угроза пришествия белых столь близка и реальна, такие могущественные вожди, как Атеа и Лоа, не должны ссориться! Почему он отказался от брака? Разве что услышал о своей невесте что-то порочащее… Но это невозможно! Моана не из тех девушек, которых бросают у алтаря!
– Что теперь будет? – прошептала Эмили, и ответом послужил вопль Лоа:
– Он хочет войны?! Он получит войну! Я не стану вас убивать, отправляйтесь назад и передайте своему вождю, что завтра состоится сражение! В полдень, в бухте Хана-Кау! Пусть соглашается, если он не трус!
Рене бросился к Лоа, расталкивая толпу.
– Не делайте этого! У Атеа есть много ружей, которые стреляют огнем! Он вас победит.
Вождь толкнул француза так, что тот полетел на песок.
– Прочь! Боги на моей стороне! Моя мана сильнее!
– Будет лучше, если мы уйдем отсюда, – пробормотал Рене, беря дочь за руку.
– Я должна побыть с Моаной, – сказала она, уверенная в том, что не сможет вынести выражения опустошенности в глазах девушки.
– Она не европейка, ей не нужно сочувствие. Думаю, она желает получить не жалость, а объяснение тому, почему Атеа так с ней поступил.
– Не может ли быть причиной… другая женщина? – нерешительно произнесла Эмили.
Рене горестно покачал головой.
– Только если Атеа решил во всем и до конца подражать белым! Но это вряд ли. Полинезийцы не воспринимают любовь так, как мы, – как некое таинственное чувство, существующее само по себе и обладающее неведомой силой. В этом случае они очень практичны. К тому же женитьба вождя это почти всегда в первую очередь политический шаг.
Выслушав отца, Эмили задала неизбежный вопрос:
– И что теперь будет?
– Поубивают друг друга, но чести Моаны это все равно не восстановит, – мрачно ответил Рене.
Они долго бродили по берегу, но потом Эмили все же пришлось вернуться в хижину Моаны.
Девушка лежала на циновке. На ней уже не было украшений, спутанные волосы разметались по телу. Она казалась готовой к тому, что ее вот-вот принесут в жертву каким-то богам. Эмили заметила, что лицо и грудь Моаны расцарапаны ногтями, и ее сердце сжалось от жалости.
Она не знала, что сказать, но, к счастью, Моана заговорила первой:
– Я надеюсь, отец отомстит за меня и убьет Атеа!
– Если ты желаешь ему смерти, значит, ты его не любила, – прошептала Эмили.
Внезапно преобразившись, Моана вскочила на ноги. Ее пальцы были стиснуты в кулаки, взгляд темных глаз метал молнии.
– Ты не понимаешь! – запальчиво вскричала она. – Он меня опозорил! Если он прилюдно отверг меня, значит, я порочна! Теперь не то что вождь, ни один простой мужчина не возьмет меня в жены!
– Почему он не приехал сам и ничего не объяснил?
– Потому что, – сказала Моана, – мой отец задушил бы его голыми руками.
Внезапно Эмили осознала, что тот особенный взгляд, которым смотрела на мир эта девушка, исчез. Не было ни наивности, ни неведения, ни восторга. Глаза Моаны горели таким презрением и ненавистью, что в груди Эмили все оборвалось.
Она понимала, что не должна была вторгаться в жизнь этих людей, затерянных в океанских просторах, людей, чьи обычаи и культура не похожи на обычаи и культуру других народов земли.
Впервые в жизни Эмили чувствовала себя невольной искусительницей. Полинезийцы были властителями рая, но для нее рай стал запретным местом, она могла видеть его во сне, но в реальности он был недосягаем, как луна или звезды.
Отец всегда учил ее: «Наблюдай, но не вмешивайся». Она невольно нарушила это правило и теперь пожинала плоды.
Глава четвертая
Рене Марен был прав, говоря, что междоусобные войны полинезийцев никогда не были особенно кровопролитными, прежде всего из-за отсутствия оружия, метко поражающего врага на расстоянии (они не использовали даже луки), и желания захватывать чужие территории. Места на островах, а также еды хватало всем. Но если дело касалось оскорбленной гордости, они были готовы сражаться из-за пустяка.
Ранним утром мужчины во главе с Лоа взяли лодки и отправились в бухту Хана-Кау. Женщинам, старикам, детям, а также белым гостям было велено оставаться в деревне.
Казалось, Моана совершенно не волнуется за исход боя и жизнь своего отца. Она как ни в чем ни бывало сидела во дворе и расписывала тапу растительными красками.
Эмили было известно, что островитяне никогда не стирают одежду. Когда она загрязнялась, ее просто выбрасывали. Потому в каждой хижине всегда лежало несколько рулонов тапы.
Ее изготавливали из тутового дерева. Полосы луба тщательно очищали острыми раковинами или вымачивали, а затем разрезали на полосы, из которых после «склеивали» одежду.
– Думаешь, твой отец победит? – спросила Моану Эмили, с утра не находившая себе места.
– Конечно. У него более сильная мана, – ответила девушка, и белой гостье почудилось, что в ее голосе нет былой сердечности.
– Ты говорила, что мана Атеа очень велика.
– Только не в том случае, если от нее веет безумием!
Эмили с трудом сдерживалась, чтобы не побежать на противоположный конец острова, в бухту Хана-Кау. Почему-то ей казалось, что там должно произойти что-то ужасное.
Она оказалась права: в полдень из-за скалы появились лодки, и вся деревня высыпала на берег.
Лоа стоял на носу переднего судна, держа копье наперевес; мощный торс вождя золотился на солнце. Было ясно, что победа на его стороне.
Подробности Эмили узнала от Моаны.
Воины Атеа имели столько же лодок и были вооружены так же, как воины Лоа, копьями и пращами: очевидно, ружья предназначались только для войны с французами. Моана не приняла это во внимание, тогда как Эмили сочла поведение молодого вождя благородным.
Судна Атеа и Лоа выстроились в одну линию, и с обеих сторон полетели камни. Вскоре внезапный порыв ветра нарушил строй лодок с острова Хива-Оа и погнал их на рифы. Лоа стал преследовать противника, в рядах которого началась паника. Многие лодки Атеа разбились о рифы, он потерял не меньше половины воинов.
Догнав лодку молодого вождя, Лоа ранил его, ловко метнув бамбуковый нож. Атеа свалился в воду, где его подобрали воины с Тахуата, связали и доставили на свой остров.
– Ты его видела? – спросила побледневшая Эмили.
– Мне незачем на него смотреть. Я увижу его во время казни.
– Казни?!
– Да. Совет нашего племени приговорил Атеа к смерти.
– А как же его племя?
– Вождь, попавший в плен, бесполезен для своего народа, потому что теряет ману. Атеа испытал еще больший позор, чем я. Отныне он никто. На Хива-Оа будет править совет племени, пока они не изберут другого арики.
– Когда и как его казнят?
– Завтра. Атеа принесут в жертву богам: жрец перережет ему горло, а потом его тело выбросят в океан.
– Тебе не жаль его? – прошептала Эмили.
– За что мне его жалеть?!
– А где он сейчас?
– Лежит связанный в бамбуковой клетке и ждет своей участи. У него есть время подумать о том, что он совершил.
Эмили бежала вдоль воды, подгоняемая ветром. Он трепал ее шаль, и она с трудом удерживала ткань, бьющуюся, как птичьи крылья. С каждый шагом ноги Девушки проваливались в сыпучий песок, в лицо летела мелкая пыль и соленые брызги.
Она вспоминала, как Атеа шел от лодки к берегу, словно скользя по воде, короткими изящными шагами, плавно покачиваясь, окруженный теплым сиянием солнца. Воскрешала в памяти разговоры, во время которых их души словно сливались воедино, вновь ощущала на губах поцелуй, пробудивший мысли о запретной телесной близости.
Рене сидел на облепленном мокрыми водорослями валуне. Поверхность моря казалась синим ковром, а птичьи стаи над ним – быстро движущимися белыми облаками.
Выслушав дочь, он сказал:
– Не надо вмешиваться. Мы не может ничем помочь.
– Но ты вмешался, испугавшись за жизнь Лоа!
– Ты видела его реакцию. До прибытия «Дидоны» еще целый месяц – не стоит поступать так, чтобы нас тоже принесли в жертву богам. Атеа виновен, потому его накажут.
– Я могу увидеться с ним?
– Зачем?
Они обменялись долгими взглядами, после чего Эмили повернулась и пошла назад. В этот миг она поняла, что не так близка с отцом, как ей казалось. Они прожили бок о бок много лет, но сейчас не были способны испытать общие чувства и общую боль.
Долгое время Эмили думала, что ее мать умерла, пока случайно не узнала, что та уехала на родину, когда дочери не исполнилось и трех лет. Она была англичанкой – в каком-то смысле тоже существом из другого мира.
Девушке пришло в голову, что в попытках залечить душевную рану и забыть сердечную боль отец и выбрал для себя удел вечного странника. Возможно, Рене Марен пытался от чего-то убежать? Однако он все равно всегда возвращался в Париж, где был его невидимый якорь.
Ей тоже придется вернуться, хотя сейчас она ощущала себя хрупкой лодкой, затерянной в безбрежном океане, не могущей прибиться ни к какому берегу. Лодкой, которую ветер будет долго швырять по волнам и в конце концов разобьет в щепки.
Девушка пришла в хижину Моаны. Ее мозг лихорадочно работал. В сундучке Эмили было все для того, чтобы лечить раны, там лежала небольшая пачка денег, а еще у нее имелся кинжал дамасской стали, по сравнению с которым бамбуковые ножи племени на-ики выглядели как детские игрушки. Его подарили отцу, когда он путешествовал по странам Востока, и Эмили положила кинжал в свой сундук втайне от Рене, который принципиально не брал в поездки оружие.
Разумеется, она тоже никогда бы не сумела им воспользоваться, зато это, наверное, смог бы сделать Атеа!
К вечеру Эмили удалось узнать важную вещь: клетка, в которую поместили пленного вождя, не охранялась. Лоа наложил на Атеа временное табу, и ни один островитянин не осмелился бы приблизиться к тому месту, где он сейчас находился.
Она с трудом дождалась, когда тьма укрыла хижину. Издалека доносился рокот моря, рядом чуть слышно дышала Моана. Стараясь не шуметь, Эмили натянула платье, сунула ноги в туфли, вынула из-под циновки приготовленный узелок и выбралась наружу.
Ночной бриз шевелил листву. Вскипали и вновь опадали невидимые волны. Океан и небо слились воедино. Склонившиеся над водой пальмы напоминали пальца диковинных чудовищ, пытавшихся достать желанную влагу.
В тропиках ночь буквально обрушивалась на землю, и хотя луна обычно светила ярко, меж деревьев все равно не было видно ни зги. Эмили жалела, что не может воспользоваться факелом из пучка сухих листьев кокосовой пальмы, каким островитяне обычно освещали себе путь в темноте.
Ветви кустарников цеплялись за подол платья, в ноги впивались колючки. Окутанная коконом темноты, Эмили двигалась, словно во сне. Она не была уверена, туда ли идет, ведь здесь не было ни дорог, ни улиц. Она боялась, что кто-нибудь проследит за ней, – за нарушение табу, наложенного вождем, полагалась смерть. Один удар каменного топора – и ее голова расколется, словно кокосовый орех!
Наконец она выбралась из зарослей и увидела клетку. На миг ей почудилось, будто там никого нет, но подойдя ближе, Эмили разглядела темный человеческий силуэт.
Она боялась, что Атеа окажется ослабевшим и сломленным, но когда она подошла ближе, он сразу зашевелился и поднял голову, и Эмили показалось, что его темные глаза горят в темноте. Она тихо позвала его, и он откликнулся.
– Ты ранен? – спросила она, вынимая кинжал.
Быстро протянув связанные руки, Атеа ответил:
– Легко. Эта рана не помешает мне бежать с острова.
Просунув лезвие сквозь толстые прутья, Эмили перерезала веревки, стягивавшие его запястья, а ноги он освободил сам.
Ему ничего не стоило сломать стенку, и вот он стоял рядом с ней, высокий и стройный, по-прежнему уверенный в себе, в своих поступках и мыслях.
– Я знал, что ты придешь, – сказал он. – Нам надо поискать лодку.
Эмили настояла на том, чтобы осмотреть его рану, которая в самом деле была похожа на большую царапину.
– Заживет! – промолвил Атеа, и его зубы ярко блеснули во мраке.
Им повезло: сразу за поворотом скалы они обнаружили неохраняемую стоянку лодок. В одной из них нашлись даже вода и еда, о которых Эмили не подумала.
Обычно туземцы брали в дальнее плаванье хорошо закупоренные сосуды из кокосовых орехов и бамбуковых стволов, а также сушенных моллюсков и печеные плоды хлебного дерева. Они даже умудрялись разводить в лодке огонь, используя подстилку из песка!
– Будь острожен, – сказала девушка.
– Разве ты хочешь расстаться со мной, Эмалаи? – спросил Атеа, впервые назвав ее по имени, и протянул руку.
Эмили не хотела этого, потому вложила пальцы в его ладонь, шагнула в лодку, и Атеа легко оттолкнул ее от берега.
Девушка опустилась на дно суденышка. Она не вполне отдавала себе отчет в том, что делает. Ей казалось, что этот отрезок ее жизни, события этой ночи никак не связаны с предыдущими.
Лодка быстро скользила по волнам. От воды, отражавшей свет луны, исходило призрачное сияние.
Контраст наполненного прохладным соленым воздухом безбрежного темного пространства и сверкающего бесчисленными звездами неба казался волшебным. Создавалось впечатление, будто два несовместимых, бесконечно удаленных друг от друга мира спаялись в нечто единое.
Путешествие проходило в молчании. Эмили заговорила лишь тогда, когда во тьме проступили размытые контуры Хива-Оа.
– Моана сказала, что, попав в плен, ты утратил ману, что ты больше не арики и на твоем острове будет править совет племени!
– Когда я вернусь на Хива-Оа, никто не посмеет оспаривать мою власть. Моя мана – это моя душа. Разве я изменился?
Эмили хотелось сказать, что она слишком плохо знает, его, потому ей трудно судить, что он потерял, а что приобрел, но вместо этого она спросила:
– Почему ты отказался от свадьбы? Моана была очень несчастна.
– Отказался, потому что передумал. Такие ошибки как раз и влияют на ману. На самом деле нас с Моаной ничто не связывает. Не все то, что считается подходящим, является истинным.
– Она жаловалась, что теперь никто не захочет взять ее в жены.
– Глядя на Моану, ты можешь в это поверить?
Эмили вздохнула. Она вглядывалась вдаль, туда, где шелестели опахала пальм и бурлили прибрежные волны.
– Что я буду делать на твоем острове?
– Ничего. Я намерен плыть на Нуку-Хива.
Вцепившись в борт лодки, Эмили поднялась на ноги. Судно качнулось, но Атеа остался неподвижным. Волнистые волосы обрамляли четкий овал его лица, на котором играли блики лунного света. Облик молодого вождя был полон таинственности и дикой силы. Эмили была уверена, что в том мире, где она привыкла жить, такое уже не встретишь.
– На Нуку-Хива! Зачем?!
– Потому что там есть священник, и мы можем пожениться согласно твоим обычаям.
Эмили потеряла дар речи, между тем Атеа продолжил:
– То, что я тогда сказал, не было шуткой. Я сразу понял, что ты станешь моей женой.
С внезапной ясностью ей открылось то, что она ощущала уже давно. Она влюбилась в Атеа с первого взгляда, его мана взяла ее в плен и затуманила разум. И все же то, что он говорил, казалось немыслимым.
Охваченная смятением, Эмили едва нашлась, что ответить:
– Ты не можешь жениться на мне, ведь по вашим понятиям я простая женщина!
– Ты белая женщина, а это все меняет. И потом если я скажу, что ты знатного рода, мне не смогут не поверить.
Положив весла, он взял девушку за руки. Ладони Атеа были удивительно теплыми, в их прикосновении ощущалась надежность, в его глазах виднелся настойчивый блеск. Эмили не могла поверить, что ее робкие, трогательные, безнадежные мечты воплощаются в реальность с диковинной силой, сносящей и сметающей все на своем пути.
– Ты будешь моей, Эмалаи!
Она смутилась.
– Атеа! У нас это происходит не так. Сначала ты должен спросить моего согласия.
Он с готовностью кивнул.
– Ты хочешь стать моей женой?
Эмили печально улыбнулась.
– Даже если и да, то, по-моему, это невозможно. Мы из разных миров, ты не признаешь нашей веры.
– Я могу притвориться, – невозмутимо промолвил Атеа.
– Нехорошо обманывать тех, кто вещает от имени Господа!
– Гораздо хуже обманывать самих себя.
Они плыли всю ночь. Утро встретило их приятной прохладой, а день – печным жаром. Эмили подумала, что без зонта и шляпки ей грозят солнечные ожоги. Да и воды было не так уж много. Палящее солнце сделало ее вялой, и она не могла думать даже об отце, который наверняка сходил с ума от тревоги.
Эмили легла на дно лодки и, не отрываясь, смотрела на темный силуэт Атеа, четко выделявшийся на фоне залитого ослепительным светом пространства. Всецело положившись на волю судьбы, она не спрашивала, ни сколько времени им еще плыть, ни каким он видит их будущее.
Между тем, обнаружив исчезновение дочери, Рене впал в панику. Он сразу догадался, что это Эмили освободила Атеа, и был уверен в том, что полинезиец силой увез девушку с собой. Он бросился к Лоа, который был мрачнее тучи: нарушение табу вело к жестокой каре и к большой беде.
Вождь на-ики наотрез отказался дать Рене людей, которые сопроводили бы его на Хива-Оа, и француз пребывал в полнейшем отчаянии.
Он явился в хижину Моаны, чтобы забрать вещи Эмили. Туземка молча наблюдала за тем, как Рене шарит в сундучке дрожащими руками и бормочет, что ему во что бы то ни стало надо попасть на Хива-Оа.
– Не туда, – вдруг произнесла девушка, – на Нуку-Хива.
Рене обернулся.
– Почему?
– Тебе не вызволить Эмалаи без помощи белых людей. Если Атеа решил взять твою дочь себе, просто так он ее не отпустит.
– Как я доберусь до Нуку-Хива, если Лоа отказывается дать мне сопровождающих даже до Хива-Оа!
Сделав шаг вперед, Моана коснулась его плеча.
– Я поплыву с тобой.
– Ты женщина! Тебе не провести судно через волны и рифы!
– На самом деле я многое умею, – веско произнесла Моана. – Но я возьму с собой одного из младших братьев. Он не откажется мне помочь.
– А как же Лоа? Ты отправишься на Нуку-Хива без его разрешения?
– На сей раз я намерена сама решать свою судьбу.
Рене по-прежнему сокрушенно качал головой. Внезапно ему в руки попался дневник, который Эмили собиралась вести в Полинезии, и он с надеждой открыл его. Когда взгляд Рене натолкнулся на девственно-чистые страницы, он понял, что совершенно не знает свою дочь.
Украшенный французским флагом Нуку-Хива был самым большим из ближайших островов – двадцать миль в длину и столько же в ширину, – имеющим три удобные гавани. Лучшая из них носила название Танохое: в редкий день там покачивалось менее шести кораблей.
В ту пору на Маркизских островах было три католических миссионера общества «Пикпюс», отцы Гарсиа, Фурнье и Гюильмар. Последний руководил приходом на Нуку-Хива.
Молодой вождь с Хива-Оа сказал своей невесте, что на острове у него есть несколько знакомых, которые с радостью предоставят им ночлег в своей хижине.
Под конец путешествия, измотавшего ее жарой и качкой, Эмили пришлось узнать, каким неласковым может быть тропический климат: небо заволокло тучами, и сверху обрушился дождь.
Ветер моментально усилился; поднялись волны; всего лишь час назад напоминавший лазурный ковер, океан сделался мутно-серым. Словно гигантский спрут он тянул свои водные щупальца, грозя утащить лодку на дно.
Стена воды приближалась, увеличиваясь в размерах, и Эмили чудилось, что настал Судный день. Ей казалось, будто она слышит, как скрипит и стонет дерево: лодку стремительно несло к берегу, она подпрыгивала в дикой пляске, то ныряя, то вновь всплывая, и девушка всякий раз была уверена в том, что больше не сможет: вздохнуть.
В конце концов случилось неизбежное: несмотря на все усилия Атеа, судно стало добычей океана. Накрытая гигантской волной, лодка всплыла днищем кверху, словно мертвая рыба, и ее потащило на рифы, а людей закружило в пенном водовороте, белом и холодном, словно саван.
Эмили приготовилась испустить дух, но Атеа вцепился в нее мертвой хваткой и, как и в первый раз, сомкнул ее руки вокруг своей шеи. Ослепленная хлеставшей в глаза водой, наглотавшаяся соленой влаги, Эмили распласталась на нем, словно на спине дельфина.
Позднее, вспоминая о том, как Атеа боролся с волнами, она поняла, что испытывала все, что угодно, кроме страха смерти, и вовсе не потому, что он обладал геркулесовой силой, а скорее из-за его непоколебимой уверенности в себе и своей цели.
Падая от усталости, напрягая последние силы, они ползли по скользкому берегу, стремясь уйти подальше от водяных валов. Вслед им несся дикий грохот и летели клочья пены, напоминавшие огромные хлопья снега.
Невдалеке, словно: гигантские клыки, высились острые скалы; полоска суши, отделявшей их от бурного океана, казалась совсем узкой.
Стена дождя и темнота мешали разглядеть дорогу, но Атеа взял Эмили за руку и уверенно повел за собой.
Мокрые волосы облепили ее голову, подол платья – ослабевшие ноги. Обувь она потеряла, узелок с кое-какими вещами – тоже. Эмили могла радоваться только тому, что положила мешочек с деньгами в лиф платья.
Атеа привел девушку в хижину какой-то женщины. Увидев их, хозяйка заохала, а когда юноша что-то быстро объяснил ей на своем языке, согласно кивнула.
Эмили опустилась на циновку. В стены хижины, сделанные из неровных жердей, проникал ночной холод. Больше всего на свете ей хотелось снять мокрую одежду и согреться.
Когда женщина ушла, Атеа протянул руки и принялся расстегивать платье Эмили. Она не удивилась и не испугалась. У нее было такое же состояние, как в тот раз, когда в Париже она заболела жестокой лихорадкой и много дней пролежала в постели. Под конец у нее осталось так мало сил, что она не испытывала никакого стыда, когда молодой доктор видел ее обнаженную грудь.
Ее совершенно не интересовало, что будет делать Атеа, между тем он всего лишь стянул с нее мокрое платье и белье, над которым так потешалась Моана, вытер тело Эмили и завернул ее в сухую ткань. Потом принес два бамбуковых сосуда и заставил девушку выпить сперва странный горьковатый напиток, а потом – кокосовое молоко.
Первым, наверное, была кава. Эмили смутно помнила рассказы отца об этом напитке. Он бодрит, восстанавливает силы, но при этом одурманивает, причем совсем не так, как другие зелья. Впрочем ей было все равно.
Несмотря на каменную усталость, Эмили не могла заснуть. Видя, что она продолжает дрожать, Атеа забрался под покрывало и прижал ее к себе. Его тело было горячим и гладким, как нагретый солнцем камень, и вместо возмущения и стыда ее охватила нега, окутало блаженное тепло. Эмили словно лежала в утробе матери – то была забота, какой она не знала после того, как закончилось детство, а это случилось рано, потому что Рене часто уезжал, а присматривавшие за ней женщины, все как одна, не отличались сердечностью.
Атеа медленно отвел со лба Эмили влажный локон и погладил ее по щеке, так нежно, как не делал никто и никогда, и она тут же поняла, что отдаст ему все, ибо его прикосновения, слова и взгляды продолжали творить с ней что-то странное. Сегодняшние волны навсегда выбросили ее из прежней жизни и превратили в другого человека.
Ей хотелось ощущать биение сердца Атеа, как свой собственный пульс, она желала впитать в себя его силу, подчиниться всем его молчаливым приказам.
Эмили больше не задумывалась о том, можно ли полюбить человека, ничего о нем не зная, реально ли найти в себе силы отвергнуть то, что любишь, и способен ли тот, кому отказывают в способности любить, полностью раствориться в этом чувстве.
Она верила в то, что Атеа научит ее наслаждаться ветром и морем, покажет, как улавливать перемену погоды, распознавать движение звезд, а главное – откроет секрет, как идти вперед, ничего не боясь.
Открыв глаза в середине ночи, Эмили сразу поняла, что Атеа не спит. Когда его губы слились с ее губами, она словно провалилась в бездну. Ее чувства хлынули наружу подобно тому, как во время шторма океан выходит из берегов, а разум померк.
