Текст книги "Запретный рай"

Автор книги: Лора Бекитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Глава шестая

Совсем недавно небо было покрыто россыпью звезд, но вот уже начало светать. Горизонт заиграл волшебными красками, и из-за края земли, где по преданию маркизцев рождается жизнь, вынырнуло багровое солнце.

Рене посмотрел на Моану, неподвижно стоявшую на корме и одетую нежным светом зари. Она вглядывалась в длинные ряды бурлящих волн, разбивавшихся о берег с тучей соленых брызг. Эта девушка вполне оправдывала свое имя: как и океан, ее душа никогда не успокаивалась, а воля не ослабевала.

За время путешествия Рене довелось пережить такое, что ему и не снилось. Мало того, что его слепило солнце, а вода ревела так, что французу казалось, будто его поместили внутрь огромного барабана, однажды посреди открытого океана лодка дала течь! Хотя Рене и умел плавать, однако сомневался в том, что сумеет добраться до суши, если кругом виден лишь сплошной горизонт!

Моана и ее брат Тауи не выказали ни малейшей паники. Девушка подала Рене половинку кокоса, велев вычерпывать воду, а юноша быстро законопатил дыру пучком кокосового волокна.

– Не бойся, – сказала Моана, поймав облегченный взгляд француза, – даже если бы лодка затонула, мы бы доплыли до берега.

– Вы, но не я, – заметил Рене и в сердцах воскликнул: – Хотел бы я знать, какие боги учат вас плавать!

Девушка пожала плечами.

– Мы такими рождаемся.

– Так не бывает.

– Почему? Кто учит паука ткать паутину, а акулу искать добычу?

– Ты права, – рассмеялся Рене, – вы дети моря! Мы прикладываем множество усилий, пытаясь понять мир, в котором живем, а вы и так все о нем знаете. Вы способны в одиночку противостоять огромным пространствам, а нас пугает собственная душа.

Издалека огромный скалистый берег казался колышущимся, расплывчатым. Он возвышался в море, словно гранитная стена. Некое чувство подсказывало Рене, что остров встретит его плохими вестями. Едва ли мсье Брюа, обосновавшийся на Нуку-Хива губернатор океанских колоний, захочет послать солдат на Хива-Оа только затем, чтобы вызволить дочь французского путешественника!

Белый, как сахар, прибрежный песок состоял из миллионов крохотных ракушек и коралловой крошки. Водоросли и морские анемоны образовывали в прибрежной заводи живой ковер всех цветов радуги – то был настоящий подводный сад.

Прямая и невозмутимая, как богиня, Моана уверенно направилась вглубь острова. Тауи остался на берегу, возле лодки.

Рене с трудом удалось убедить девушку накинуть на плечи одну из шалей Эмили и завязать узлом на груди. Он знал, что как постоянно открытая часть тела женская грудь не слишком привлекает местных мужчин, чего нельзя было сказать о живущих на острове белых военных. Не хватало еще, чтобы кто-то из них вздумал приставать к гордой дочери вождя!

Попасть к губернатору оказалось не так-то просто: прежде Рене пришлось встретиться с офицером, возглавлявшим здешний гарнизон.

Тот был молод, не старше двадцати пяти лет, и носил всего-навсего звание капитана. Высшие чины, а также военные, обремененные семьями, не стремились отправиться за океан, справедливо полагая, что вернуться домой будет нелегко.

– Губернатора нет, он в отъезде, как и начальник гарнизона, которого мне поручено заменять, – сообщил капитан, представившийся Морисом Тайлем.

– Я прошу вас выслушать меня, капитан, это очень важно.

– Присаживайтесь, мсье, – пригласил Тайль, с любопытством разглядывая Моану, стоявшую возле дверей с таким видом, словно она вот-вот готова напасть или напротив – сбежать.

– Меня зовут Рене Марен, я изучаю Океанию. Прибыл на Маркизские острова по поручению Французского географического общества. Со мной приехала моя дочь, Эмили Марен. Мы прожили на Тахуата почти два месяца, когда ее похитил вождь с острова Хива-Оа по имени Атеа. Мне необходимо вызволить ее, и я обращаюсь к вам за помощью.

– Расскажите подробнее, как это произошло, – попросил капитан и, внимательно выслушав Рене, сказал: – Я не могу послать людей на Хива-Оа без соответствующего приказа свыше. На то, чтобы отправить запрос начальству и получить ответ, уйдет много времени. Вы полагаете, вашей дочери угрожает опасность? С какой целью она была похищена? Что вообще представляет из себя этот Атеа?

Он взял лист бумаги и обмакнул перо в чернила, приготовившись записать приметы.

– Ему двадцать три года. Удивительно развитый для полинезийца, очень красивый и непомерно тщеславный. Я не знаю, зачем ему Эмили. Не думаю, что он сделает ей что-то плохое, но я хочу получить свою дочь обратно.

– Так, – офицер отложил перо, – а она не могла сама с ним бежать?

– Вы допускаете такое?!

– Судя по вашему описанию, этот вождь вполне мог ее соблазнить.

– Я в это не верю, – отрезал Рене, – Эмили очень разумная девушка.

– А это кто? – поинтересовался Тайль, кивнув на Моану. – Ваша вахине[4]4
  Женщина.


[Закрыть]?

– Это дочь вождя Лоа, та самая девушка, которую Атеа бросил в день свадьбы.

– Неужели? Такую красавицу?! Я бы никогда этого не сделал. Она понимает наш язык?

– Немного. Думаю, она уловила суть разговора.

– Передайте ей, что я восхищен ее красотой. Значит, теперь она одинока?

– Дочери вождей блюдут себя, капитан. Думаю, у вас нет никаких шансов, – несколько раздраженно произнес Рене.

Он прекрасно знал, что каждый белый на острове живет с полинезийкой, а иногда и не с одной. То, что у островитян брак не закреплялся никаким гражданским или церковным актом, вполне устраивало французов, и они великодушно величали своих временных подруг женами.

На самом деле о таких женщинах можно было только мечтать: они не требовали ни особого внимания, ни подарков, ни денег, ни комплиментов, вдобавок одаривали мужчин ничем не скованной чувственностью.

– Жаль, – заметил Морис Тайль и сказал: – Я подумаю, чем вам помочь. Будет лучше, мсье Марен, если вы придете завтра, скажем, в это же время. К сожалению, гостиниц здесь нет, но я бы посоветовал вам остановиться у отца Гюильмара. Он весьма радушный человек; я объясню, как его найти.

Когда они вышли на улицу, Моана спросила:

– Что тебе сказал этот белый? Я не все поняла.

– Что он постарается нам помочь. А еще он восхищался твоей красотой, – ответил Рене и добавил: – Будь осторожна с белыми мужчинами. Им нельзя верить.

– Я могу за себя постоять, – твердо произнесла Моана.

Рене невольно любовался ею. Этой девушке была присуща та мягкая грация и поразительная свобода движений, какой не увидишь у европеек. Ее спокойное открытое лицо редко омрачалось заботой или тревогой. Впрочем так было недавно. Теперь же ее беспрестанно грызли какие-то мысли, отчего взор прекрасных карих глаз словно заволокло грозовыми тучами.

Забрав Тауи, они отправились к священнику.

Отец Гюильмар сразу понравился Рене. Линии его лба были чисты и благородны, взгляд казался удивительно проникновенным, а в уголках губ затаилось что-то горестное. Услыхав имя посетителя, он вздрогнул всем телом.

– Совсем недавно ко мне заходила ваша дочь!

– Эмили?! Не может быть! Она на Хива-Оа!

– Ошибаетесь. Она на Нуку-Хива.

– Как она здесь оказалась?! Она обратилась к вам за помощью?!

– Нет, – ответил священник и пригласил: – Садитесь. – А когда Рене сел, нашарил на полке небольшую жестянку и спросил: – Хотите чаю? Я берегу его, как иной берег бы крупицы золота.

– Благодарю вас… Святой отец, умоляю, не тяните! Что с Эмили?! Как мне ее найти?!

– К сожалению, я не спросил, где она, то есть… они остановились.

– Они?

Отец Гюильмар смотрел на Рене в упор.

– Что вам известно о вашей дочери?

– Эмили похитил Атеа, вождь с острова Хива-Оа.

– К сожалению, это не совсем так. Судя по всему, она уехала с ним добровольно. – Священник присел к столу. – Что предложить вашим спутникам? Тоже чаю?

– Лучше кокосового молока, если у вас найдется.

– Да, – сказал отец Гюильмар и позвал: – Сесилия! – Из соседнего помещения вышла женщина лет тридцати с широким плоским носом, очень полными губами и непроницаемым взглядом черных глаз. Ее цветастое покрывало было скромно повязано поверх груди, а на обвивавшей шею цепочке висел большой крест. – Сесилия, отведи этих молодых людей на кухню и накорми.

Рассказ священника длился недолго. В конце он сказал:

– Я предлагал вашей дочери помощь, обещал отпущение любых грехов, умолял ее одуматься – все напрасно! Она повернулась и ушла.

В глазах Рене заблестели слезы. Пальцы теребили потертый кожаный пояс.

– Как она выглядела?

– Растрепанные волосы, босые ноги, обгоревшая кожа, линялое платье. Похоже, ее нисколько не удручал собственный вид. Она думала только об этом полинезийце.

Обхватив голову руками, Рене принялся раскачиваться на стуле.

– Я не понимаю, ничего не понимаю. Я думал, что хорошо знаю дочь, я считал вождя Лоа своим другом; этот молодой человек, Атеа, понравился мне своей дальновидностью и упорством; мне казалось, я без труда угадываю помыслы островитян.

Отец Гюильмар вздохнул.

– Мсье Марен, я живу здесь много лет и каждый день вижу этих людей, но так и не стал частью их жизни. Я учу их преодолевать животные инстинкты и следовать зову души, но все напрасно. В их языке нет слова «работать», зато есть десятки названий для… сами понимаете чего.

– Вы полагаете, это уже произошло с Эмили?

– Трудно сказать. Не удивлюсь, если да.

Рене вскочил и ударил кулаком по столу.

– Если этот дикарь посмел обесчестить мою дочь, я его убью!

– Мадемуазель Марен утверждала, что вы очень хорошо относитесь к полинезийцам. Похоже, она считала, что вы не станете возражать против этого брака, – заметил отец Гюильмар, на что Рене ответил:

– Вероятно, она сошла с ума.

Покинув дом священника, Рене решил вернуться к Морису Тайлю. По дороге он сказал Моане:

– Атеа забрал с собой Эмили, чтобы жениться на ней. Она приходила к священнику, дабы тот совершил обряд по обычаям белых.

К его изумлению, туземка приняла это известие совершенно спокойно. Ее лицо осталось таким же твердым, и взгляд не затуманился гневом.

– Эмалаи не виновата, – промолвила она. – Это все мана Атеа. Перед ней никто не может устоять.

– Вы бы были прекрасной парой. Зачем ему понадобилась моя дочь! – в отчаянии воскликнул Рене.

– Я слышала, иные женщины отправляются на Нуку-Хива, чтобы затем родить детей от белых и снискать всеобщее уважение. Сын арики – божественный ребенок. Должно быть, Атеа хочет произвести на свет человека с такой маной, какой еще не видывал свет! – В тоне Моаны не было иронии, лишь странная задумчивость и легкая горечь.

К счастью, офицер был на месте, и Рене удалось встретиться с ним еще раз.

– Если они здесь, – сказал капитан, – это меняет дело. Остров не такой уж большой – мы их найдем. Заберем вашу дочь, а туземца отправим в тюрьму.

– Мне нелегко в этом признаваться, но, похоже, Эмили сбежала с ним по своей воле. В чем его можно обвинить в этом случае?

Морис Тайль задумался.

– В связи с белой женщиной. Я слышал, в Америке за это приговаривают к смертной казни!

– Речь идет о рабах, а Атеа – свободный. Кроме того, он арики, вождь. И его нельзя считать темнокожим. К тому же жители Маркизских островов – французские подданные.

– Вы правы. Это осложняет дело, – задумчиво произнес капитан и в сердцах добавил: – Всем известно, что наши мужчины живут с местными женщинами. Но чтобы белая девушка связалась с полинезийцем – такого еще не случалось! – И видя, что Рене совершенно убит, предложил: – Давайте для начала отыщем их, а после решим, как нам поступить.

Их тела сливались так естественно, как сливались бы потоки воды; Эмили доставляло удовольствие покоряться бесконечному и безудержному желанию Атеа. Теперь она понимала, что значит сродниться и душой, и плотью. Ей казалось удивительным, что мечту, оказывается, можно гладить, целовать, прижимать к себе.

Влюбленные отрывались друг от друга лишь затем, чтобы поесть, сходить к источнику или искупаться в море при лунном свете. Страсть пробуждалась и распускалась в теле Эмили под ласками Атеа, словно растение под жарким солнцем.

Молодой вождь был удивлен, узнав, что европейки устроены иначе, чем полинезийские девушки: те начинали испытывать наслаждение с первой же ночи, проведенной с мужчиной, и когда дело касалось плотской любви, не ведали запретов или стыда.

– Правда, что арики всегда берут себе несколько жен? – спросила Эмили.

Она одевалась, собираясь пойти с Атеа на местный рынок. Ей хотелось посмотреть, что можно купить на французские деньги.

Атеа, чьи сборы занимали существенно меньше времени, лежал на еще не остывшем ложе любви и наблюдал за нею.

– Да, но ни один из них не имел белой жены. Наши законы не касаются тебя, Эмалаи. К тому же я никогда не стану делать того, что может причинить тебе боль.

– Мне кажется, твои люди не примут меня.

– Они будут делать то, что прикажу я.

Эмили не успела выйти на солнечный свет: внезапно дверь распахнулась, и на пороге появился Рене. Позади стояли незнакомый мужчина в офицерской форме и два солдата. А еще, к своему величайшему удивлению и стыду, девушка увидела рядом с ними Моану.

Эмили невольно отшатнулась, а Атеа вскочил с циновки и подался вперед.

– Рене!

– Я убью тебя собственными руками! Что ты сделал с моей дочерью?!

Девушка никогда еще не видела отца в таком состоянии. Рене был охвачен разочарованием и гневом. Он понял, что Эмили променяла его на Атеа, догадался, что они уже были близки.

– Она стала моей женой. Я хотел заключить с ней брак по вашим обычаям, чтобы он был признан и белыми, но нам отказал священник.

– И правильно сделал! Неужели ты думаешь, что я отдам ее тебе!

– Почему нет? Я куда более знатный человек, чем вы, Рене, и владею значительным богатством.

– Ты обыкновенный дикарь!

Глаза Атеа загорелись, а губы задергались, но он ничего не сказал. И тут вперед выскочила Моана. К счастью, у нее не было оружия, потому что если бы она держала в руке нож, то непременно вонзила бы его в тело Атеа.

Гибкая, как пантера, она прыгнула на него, будто на добычу, норовя выцарапать глаза. На Эмили полинезийка даже не взглянула.

Оторвав от себя девушку, Атеа отшвырнул ее прочь. Моана упала, но тотчас поднялась на ноги и произнесла несколько слов. Судя по тону, это было тяжкое оскорбление, проклятие, а быть может, клятва о мести.

– Я намерен задержать тебя, – сказал капитан полинезийцу.

Атеа смерил его взглядом.

– За что? Я ничего не сделал.

– Ты вступил в связь с белой женщиной.

– Это не преступление.

– И все же я намерен тебя допросить.

– Послушайте, – вмешалась Эмили, – все произошло по доброй воле. Я в самом деле согласилась стать женой Атеа. Вы не можете его задерживать. У вас нет такого права.

– Я знаю свои права, – заметил Морис Тайль и сделал знак солдатам: – Арестуйте этого человека.

К всеобщему удивлению, Атеа не выказал никакого сопротивления, и капитан испытал заметное разочарование, поскольку надеялся бросить полинезийца в тюрьму за неповиновение властям.

– Меня скоро отпустят, – сказал Атеа Эмили. – Им не в чем меня обвинить.

Когда его увели, девушка обернулась к отцу. В глазах Рене блестели слезы. Его силы истощились, боевой дух испарился.

– Что ты наделала! – только и сказал он.

Эмили опустила голову. Ей было жаль отца, и она боялась взгляда Моаны, как страшилась собственного стыда.

– Прости меня, если можешь! – прошептала она.

Туземка сделала шаг вперед. Эмили ждала, что Моана ее ударит, но та всего-навсего сорвала с себя шаль, бросила на землю и наступила на нее ногами. А после произнесла несколько фраз.

Хотя Эмили мало что поняла, у нее было чувство, будто каждое слово вонзается в ее сердце подобно острой игле.

Напоследок Моана обратилась к Рене на французском:

– Мы будем ждать тебя возле лодки.

Потом повернулась и, не оглядываясь, зашагала прочь вместе с Тауи.

– Что она сказала? – спросила Эмили у отца, и тот устало перевел:

– Что у них есть миф, рассказывающий о происхождении людей от червей. И что иногда случается так, что человек возвращается к этому состоянию. Она не будет тебе мстить, потому что знает: тебя ждут великие беды.

Девушка подавленно молчала, и Рене промолвил:

– Эмили! Нам лучше дождаться «Дидоны» на Нуку-Хива.

Она стояла вполоборота к нему. Ветер трепал ее распущенные волосы, а в голубых глазах играло солнце. Хотя она хотела выглядеть и казаться счастливой, свободной и смелой, мужчина чувствовал, что в глубине души ее терзают сомнения и страхи.

– Зачем мне «Дидона»? Я остаюсь здесь.

– Ты должна вернуться в Париж.

Эмили зажмурилась, зная, что причинит ему невыносимую боль.

– Я никому ничего не должна.

Рене попытался взять себя в руки.

– Хорошо. Я должен вернуться в Париж. Но я не могу сделать это без тебя.

– Зато ты можешь отправиться на Хива-Оа вместе со мной и Атеа.

Отец сокрушенно покачал головой. Впервые он не чувствовал в своей дочери родной крови, не ощущал ни малейшей частички себя. Ему казалось, что их разделяет целый континент.

– Что он с тобой сделал? Он… взял тебя силой?

– Нет. Я его люблю. Мы любим друг друга.

Рене тяжело вздохнул.

– Жди меня здесь. Я пойду на берег и скажу Моане и Тауи, чтобы они возвращались на Тахуата без меня.

Лодка мерно покачивалась на голубом зеркале воды. Тауи разбивал о камень собранных морских улиток и преспокойно ел их сырыми. Лицо стоящей рядом Моаны было хмурым и… прекрасным. Выслушав Рене, она сказала:

– Как хочешь. Если ты отказываешься ехать, Тауи отправится на Тахуата один.

– А ты?!

– Я останусь на Нуку-Хива. Я знала, что не вернусь. Моя тамошняя жизнь закончена. Здесь же я постараюсь начать все заново.

– Моана! Ты не можешь жить на Нуку-Хива одна. Тебя могут обидеть.

– Я никого не боюсь.

– Лоа будет очень огорчен.

– Зато ему не придется стыдиться дочери, отвергнутой женихом.

Рене знал, что с ней бесполезно спорить. Порывшись, он извлек из карманов две монеты по пять франков.

– Возьми. Пригодится.

Покосившись на деньги, Моана покачала головой.

– В отличие от вас мы прекрасно обходимся без них. На острове много еды. А если мне что-то понадобится, я сумею добыть это без денег.

Рене молчал. Что он мог сказать? Судьба этой девушки была сломана из-за жестокой прихоти одного человека и слепого безумства другого. Вместе с тем он знал, что полинезийцы воспринимают жизнь, как поток, который куда-нибудь да вынесет и, в отличие от европейцев, никогда не считают себя мучениками обстоятельств.

Впрочем он видел, что сердце Моаны не разбито. Пострадала лишь ее гордость. И потому он куда сильнее боялся за дочь. Рене знал, что ему не удастся разубедить Эмили, ибо любовь – костер, способный разгореться, пока в нем теплится хотя бы один уголек. Значит, остается уповать на то, на что нельзя уповать, если желаешь своему ребенку счастья: на разочарование, предательство, разбитые надежды.

Глава седьмая

С первых минут ареста Атеа держался как лицо, облеченное высшей властью. Он без колебаний опустился на деревянный стул, как европейский король опустился бы на трон, и с величайшим снисхождением задал Тайлю вопрос:

– Так какой закон я нарушил?

– Закон, который гласит: не строй из себя слишком много, – ответил капитан. – Ты посягнул на честь белой девушки, причем вопреки воле ее отца.

– Но не вопреки ее воле. И почему вы считаете возможным указывать, что мне делать?

– Потому что ты французский подданный.

– Это не ваши острова. Не вы, а я правитель одного из них. Так что у меня есть основания считать вас своим подданным.

Морис Тайль не ожидал такой наглости. Он не знал, что сказать, тем более он чувствовал себя неуверенно в чужом кабинете, кабинете настоящего начальника гарнизона.

Помещение имело мрачный и запущенный вид. Кроме того, здесь было жарко, как в печи; под потолком на разные лады звенели мухи. Стол был завален бумагами, на стене висели барометр, картина с изображением парусника и карта той окраины земли, куда Мориса Тайля занесла судьба. На этой карте виднелись обширные пробелы.

– У тебя будет время подумать, кто такой ты, а кто я. Я отправляю тебя в тюрьму.

Атеа встал со стула.

– Вы не имеете права!

– Еще как имею, – ответил капитан, хотя и не был полностью уверен в этом.

Морису Тайлю было в диковинку видеть перед собой туземца, пусть и не вполне правильно, но довольно сносно говорящего по-французски, отнюдь не наивного и поразительно уверенного в себе. Для капитана, как и для большинства людей, мир дикарей и мир цивилизованных людей были двумя полюсами, противостоящими друг другу во всех отношениях. Он не разделял миссионерских позиций и считал, что для всех будет лучше, если дикари так и останутся дикарями.

Его глубоко оскорбляло и страшно раздражало поведение Атеа, посмевшего дотронуться до белой женщины. Он соглашался видеть в нем самое большее – красивое животное, однако чувствовал, что под обликом варвара скрывается непомерное честолюбие и величайшая гордыня, которую французу во что бы то ни стало хотелось сломить.

А еще Морис Тайль понимал, что боится этого человека. Потому прежде, чем позвать солдат, он взял пистолет и взвел курок.

Полинезиец замер. Его взгляд пронзал капитана насквозь. Он словно касался его души невидимым жезлом, повелевая встать на колени. Морису понадобилось много усилий, чтобы заставить свои руки не дрожать.

Когда в кабинет вошли вооруженные солдаты, он облегченно перевел дыхание.

– Отведите этого молодчика в тюрьму Будет сопротивляться, стреляйте. Поместите его с теми парнями, которых арестовали вчера.

Те задержанные были белыми. К несчастью, эти края нередко становились пристанищем заблудших, беспринципных душ. Преступники, бродяги, авантюристы умудрялись проникнуть на торговые судна и прибыть на Нуку-Хива. Здесь они пытались обирать туземцев, напивались кавы, дурно обращались с женщинами. Отец Гюильмар много раз жаловался на них начальнику гарнизона, но тот лишь пожимал плечами. Когда Тайль, воспользовавшись временными полномочиями, решил их приструнить, они принялись его оскорблять, и тогда он приказал посадить их в тюрьму.

Местная тюрьма представляла собой самый обычный, более-менее надежно сколоченный из досок сарай, запиравшийся на большой железный замок. Коренные островитяне туда почти не попадали, потому что их просто не за что было сажать.

Когда солдаты втолкнули в помещение Атеа, а затем заперли дверь, трое белых арестантов принялись колотить в стены и кричать:

– Эй, капитан, ты же обещал: никаких обезьян!

Ответом послужило молчание, и тогда они обратили взоры к Атеа, сохранявшего величавую осанку вождя.

– Сейчас ты пожалеешь о том, что здесь очутился! – прошипел один из них.

И Атеа спокойно ответил:

– Я уже жалею.

Мужчины удивились: они не ожидали, что полинезиец может говорить по-французски. Это разозлило их еще больше, так как они привыкли к безмолвному и трусливому повиновению туземцев.

Когда один из арестантов бросился к Атеа, другие немедленно последовали его примеру. Они навалились на него, заставив встать на колени. Кто-то вцепился ему в волосы, другой схватил за шею.

Пол «тюрьмы» был покрыт обычной смесью ракушек и песка. Нашарив раковину с острым, как бритва, краем, Атеа с силой полоснул ею по руке, сжимавшей его горло.

Издав пронзительный крик, мужчина отпустил свою жертву. Воспользовавшись мгновенной растерянностью остальных нападавших, Атеа раскидал их по сторонам.

Один из них, быстро придя в себя, принялся кружить вокруг полинезийца.

– Ах ты тварь! Погоди, сейчас мы тебя скрутим!

– Не думаю, – произнес Атеа, внимательно следя за его движениями. – На твоем теле есть несколько уязвимых мест, которые я могу порезать этой раковиной: пять толчков сердца, и твоя душа отправится гулять по острову.

– Оставь его! – проворчал другой мужчина, а после обратился к полинезийцу: – За что тебя сюда посадили?

– За то, что я это я.

– Хороший ответ. Что ж, раз ты такой храбрый и прыткий, нам не стоит ссориться. В конце концов, и мы, и ты не на свободе.

Посмотрев на него своими большими, темными, непроницаемыми глазами, Атеа твердо и четко произнес:

– Я свободен.

В это время в кабинет Мориса Тайля вошла Эмили Марен. Капитан догадывался, что она скажет, но он не знал, что ответить ей, прежде всего потому, что по-прежнему сомневался в своей правоте. И все же он не понимал эту девушку, не боявшуюся того, что ее хрупкая греза развеется, соприкоснувшись с грубой реальностью внешнего мира.

Эмили не выглядела ни искушенной, ни безумной, ни утомленной скукой, ни пресытившейся богатством. И между тем была готова променять жизнь в Париже на убогое существование в хижине дикаря.

Морис не мог постичь ее стремлений, потому что сам прибыл в Полинезию именно для того, чтобы иметь возможность вернуться во Францию хотя бы с какими-то деньгами. Здесь мало на что приходилось тратиться, и большую часть жалованья молодой человек складывал в пустую жестянку из-под табака.

После всех революций и войн Париж наводнила орда бедноты, согласной работать за такие гроши, что найти хорошую работу казалось почти невозможным. Нищие множились, как саранча; в ту пору жалкая чердачная комната без мебели и камина для многих казалась роскошью.

Желая вырваться из оков бедности, Морис с радостью согласился на предложение отправиться на Маркизские острова, где тепло и вдоволь бесплатной еды и женской любви.

В результате он уже устал от здешней жары, ему надоела местная кухня, а вахине он еще не нашел.

Морис часто вспоминал Париж, как некое волшебное видение. Ему казалось, будто он существует в странном сне, где все прекрасно и в то же время до боли чуждо. Он очень хотел вернуться обратно.

– Прошу вас, капитан, – сказала Эмили, – отпустите Атеа. Ведь он и впрямь ничего не сделал!

– Но ваш отец…

– Мой отец не чувствует того, что чувствую я.

– Он не хочет оставлять вас в Полинезии. Зачем запирать себя на крохотном Хива-Оа? За пределами океана – целый мир; поверьте, мадемуазель Марен, он очень большой!

– Этот мир в моем сердце, – ответила Эмили и прижала руки к груди.

– Простите, – не выдержал Морис, – но вы влюблены в дикаря!

– Разве дикарь может сказать: «Я всегда хочу видеть себя в твоих глазах?» – спросила девушка, и капитан не нашелся, что ответить.

– Мсье Тайль, – продолжила Эмили, – позвольте нам самим решать свою судьбу. Любая возможность таит в себе и надежду, и страх. Гораздо хуже, когда ее просто нет.

Капитан со вздохом поднялся со стула, попутно отцепляя от пояса ключи.

По дороге он задал своей спутнице вопрос:

– А что вы думаете о той девушке, которую ваш избранник попросту вышвырнул из своей жизни?

– Мне кажется, Моана не была бы счастлива с Атеа.

– Слабое утешение. Зато они очень похожи, а вот вы с ним – нет. Вам всегда придется относиться к нему со снисхождением.

Эмили улыбнулась.

– Возможно, вы не поверите, но, кажется, совсем наоборот.

Капитан привел последний аргумент:

– Вы согласны существовать в беспросветной бедности?

– Ошибаетесь: Атеа очень богат. Если б вы знали, какую жемчужину он показал мне на своем острове! За нее можно выручить кучу денег!

– Ну и что он сумеет купить здесь на эти деньги? – проворчал Морис.

Открыв дверь тюрьмы, он заглянул внутрь. Атеа сидел на корточках возле стены, белые узники расположились на противоположной стороне. Капитану почудилось, будто глаза полинезийца светятся в темноте, и он вновь испытал неприятное чувство, будто к нему вернулись давние детские страхи перед неведомым.

– Я тебя отпускаю, – сказал он. – Иди и постарайся быть настолько разумным, насколько это возможно.

Атеа поднялся на ноги и, не промолвив ни звука, не оглянувшись на остальных узников, вышел из сарая так уверенно и неторопливо, как будто переходил из комнаты в комнату.

Следом вскочили другие арестанты и забарабанили в дверь, которую Морис едва успел запереть.

Обернувшись, он увидел, как Эмили бросилась навстречу Атеа. Она и впрямь смотрела на него так, будто это живой бог спустился с небес, чтобы разделить с ней жизнь. Они оба глядели друг на друга так, словно на свете ничего больше не существует.

Под вечер Морис Тайль вернулся домой в растревоженных чувствах. Он не знал, чем закончится эта история, и не хотел знать.

Его здешнее жилье было тесным и бедным. Застеленное циновками узкое ложе, нечто вроде комода, сплетенного из бамбука, традиционный набор туземной посуды – тыквенных мисок и чаш из кокосового ореха. Добывание и приготовление пищи на острове не требовало никаких усилий, но, с точки зрения Мориса, ею было невозможно насытиться. Он мог сколько угодно набивать желудок фруктами и плодами хлебного дерева, и все равно ощущал голод. На острове почти не было мяса, и порой капитан мрачно шутил, что понимает туземцев, готовых отведать человечины.

Морис опустился на ложе. Странно, за окном – яркий, шумный, красочный мир, а здесь – пустота и тишина. Он вновь подумал о вахине. Другие военные, недолго думая, обзаводились временными спутницами, но он не знал, кого выбрать, ибо все туземки казались ему на одно лицо. Делить же свое жилье с кем попало ему не хотелось, хотя он понимал, что было бы неплохо привести в дом женщину, пусть даже для того, чтобы она вела его скудное хозяйство.

Уже засыпая, Морис очнулся от какого-то звука. Он по сей день жил, как на войне, всегда и везде чутко прислушиваясь к любым шумам.

Открыв глаза, он приподнялся на локте и… остолбенел: в дверях стояла та самая девушка, Моана!

Вскормленная плодами земли и обласканная солнцем, она обладала тем совершенством, какое только способно пожелать мужское воображение. У парижанок не встретишь такой свежей кожи и ясных глаз! Овал лица полинезийки был безукоризненным, а зубы поражали своей белизной. Казавшаяся живой завеса волос прикрывала ее прелестную грудь, а из-под подола юбки виднелись стройные ножки.

Что ей нужно?! У Мориса часто забилось сердце и пересохло во рту Сможет ли она его понять? Он еще недостаточно хорошо знал местный язык.

Молодой человек боялся ее спугнуть, хотя было очевидно, что она пришла к нему с какой-то определенной целью.

– Входи, – сказал он, и Моана переступила порог.

В ней не чувствовалось никакого страха, и вместе с тем она выглядела настороженной.

– Где Атеа?

Морис вздрогнул. Сдался им всем этот Атеа! Он ощутил разочарование и досаду.

– Не знаю.

– Не знаешь? Ты приказал схватить его! Ты можешь его убить?

– Не могу. Я его отпустил.

Сделав шаг вперед, она тряхнула головой.

– Почему ты это сделал?

– Меня попросила та француженка, Эмили. К тому же Атеа не совершил никакого преступления. Мне не за что его задерживать, а тем более убивать.

– Он отверг меня.

– Знаю. Я тебе сочувствую. Однако мне кажется, что такая девушка, как ты, без труда найдет себе другого мужчину.

– После того, как меня бросил Атеа, на мне никто не женится.

– Думаю, ты ошибаешься, – мягко произнес Морис, а после спросил: – Ты собираешься вернуться на свой остров?