Текст книги "Запретный рай"
Автор книги: Лора Бекитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)
Глава восемнадцатая
– Не беспокойся, я тоже беглый, – с этой фразы началось настоящее знакомство Атеа с Патриком Таубом.
Прожив у него некоторое время, полинезиец все еще не мог сказать, пленник ли он или предоставлен самому себе.
Впрочем бежать тут было особенно некуда. Острова Фиджи или оставались необитаемыми, или же их населяли дикие племена, не брезговавшие людоедством. Сам Патрик в прошлом был каторжником. Он бежал из британской колонии для заключенных, угнав баркас после того, как убил кого-то из тамошней охраны, за что ему неминуемо грозила бы смертная казнь.
Сколько лет назад это случилось, он припомнить не мог:
– Прежде я каждый месяц делал зарубки, а после сбился со счета. Полагаю, я живу здесь не меньше пяти лет. В общем-то у меня есть все, даже добрый ром, не хватает только белой женщины.
Мечтам о белой женщине Патрик Тауб предавался часто: это была его навязчивая идея.
– Конечно, есть местные, – говорил он, – только это не то.
Туземцы работали на него, как понял Атеа, за очень маленькую плату, тогда как сам Патрик имел довольно большой доход. Фиджийцы заготавливали кокосовое масло, ловили трепангов, вырубали остатки сандаловых деревьев, практически уничтоженных на Фиджи еще два десятка лет назад. Эти товары Патрик сбывал заезжим торговцам из разных частей света.
– Хотя все это ерунда, – как-то обмолвился Тауб. – Главное, я мечтаю создать тут большую тростниковую плантацию.
Атеа удивлялся, как один человек может держать в страхе целый остров. Впрочем Тауб объяснял это крайне просто:
– Я прибыл сюда с ружьем, которого местные никогда не видели, и первое, что я сделал, – убил их вождя. Дикари полагали, что он обладает сверхъестественными способностями, но я показал, кто из нас сильнее.
Французского матроса с затонувшего корабля, о котором он обмолвился в самом начале, Патрик тоже застрелил, поскольку они не поделили власть на острове. Для личной охраны Тауб использовал головорезов из числа местных чернокожих, которым отчаянно не доверял, отчего ему приходилось спать буквально «с ружьем в руках».
К счастью, его «охранники» не умели стрелять, и Патрик прилагал все усилия к тому, чтобы они не овладели этим секретом.
Как ни странно, он был рад появлению Атеа.
– Вижу, ты парень с головой. И с характером. Хочешь, оставайся здесь. Будешь помогать мне командовать черными, что работают на меня.
Отчасти такое расположение объяснялось тем, что Тауб не видел в Атеа конкурента, каким бы мог стать белый. Вместе с тем он нуждался в помощнике, хотя бы для того, чтобы иметь возможность отлучаться с острова.
– У меня этот «рай» уже в печенках сидит, – признался он. – Не представляешь, что бы я отдал за то, чтоб посидеть в таверне хотя бы полчаса! К тому же мне нужно купить кучу всяких вещей.
Понимая, что должен затаиться и переждать тяжелые времена, Атеа решил притвориться, что разделяет взгляды Патрика. Он видел, насколько бесправным и забитым было здешнее население. В отличие от полинезийцев они трудились от зари до темна, как рабы, и почти ничего не имели. Патрик Тауб и его приспешники могли брать себе любых женщин, даже если те были замужем или едва вышли из детского возраста.
Атеа не понимал языка фиджийцев, потому первое время сторонился их и проводил время в компании Патрика. А еще его заинтересовали собаки.
Завидев полинезийца, они скалили зубы, но не нападали, потому что Патрик запретил им это делать. Атеа впервые видел животных, понимающих человеческую речь! Они смотрели на него глазами разумных существ! Но он не верил, что когда-нибудь сможет общаться с ними.
– Собаки не едят людей, а местные люди – едят, потому люди хуже собак, – заметил Патрик. – А еще собака никогда тебя не предаст, а человек может сделать это тысячу раз!
Однажды полинезиец увидел, как стая собак напала на своего же сородича с явным намерением разорвать его на куски. Именно этого пса Атеа ранил камнем: с тех пор бедняга прихрамывал, отчего не поспевал за остальными, и ему доставалось меньше корма.
Атеа вспомнил родное племя: там никогда не уничтожали больных и слабых; напротив, другие выполняли за них всю работу. Здешние люди, как он уже понял, были другими. Должно быть, и животные – тоже.
Разогнав собак камнями и палкой, Атеа склонился над бедолагой. В собачьем взгляде сквозили усталость, испуг и оскорбленная преданность. Атеа отнес искусанного пса на террасу и стал заботиться о нем: лечить раны, кормить и гладить.
Вскоре собака перестала его бояться и, завидев, громко стучала хвостом об пол. Поправившись, пес всюду ходил за Атеа. Когда тот сидел на крыльце, собака клала рыжую морду ему на колени. Разговаривая с животным, Атеа ощущал его молчаливое понимание. Он решил назвать пса Паки, и тот быстро запомнил свою кличку.
У Атеа тоже была хорошая память: однажды услышав новое слово, он, как правило, не забывал его. Сопровождая Патрика, он внимательно вслушивался в речь фиджийцев, а по вечерам расспрашивал англичанина, что означает то или иное слово. О себе он рассказывал очень мало. Признался, что бежал от белых, потому что они хотели его повесить.
– За что? – спросил Патрик.
– За непокорность.
– Ты умеешь стрелять из ружья?
Атеа не знал, что ответить, но все же решил признаться:
– Да.
– Это хорошо. У меня их два. Одно из них ты завтра возьмешь с собой. Я тебе доверяю. Пора браться за дело. Я объясню черномазым, что ты мой помощник, и все же от них можно ожидать чего угодно.
На Фиджи Атеа просыпался всегда в одно и то же время, при первом проблеске утренней зари, о чем возвещал резкий крик какой-то птицы. Затем на четверть часа наступала тишина, а после подавали звуки другие пернатые обитатели леса: козодои, дрозды, попугаи.
Вскоре первые лучи солнца пронизывали листву золотистым светом, отчего капли ночной росы сверкали, как жемчуг. Воздух был таким свежим, что его хотелось пить, а цветы, казалось, распускались на глазах.
Позавтракавший лепешками с беконом и кофе с хорошей толикой рома Патрик спустился во двор, где Атеа кормил Паки.
– Ну что, идем?
Выпрямившись, полинезиец кивнул.
Тропинка шла через лес. Атеа привлекало великое множество лиан, которых не было на его островах. Тонкие и гладкие или узловатые и грубые, они были перекинуты с дерева на дерево, подобно корабельным канатам. Не представлялось возможным понять, откуда они брали свое начало и как росли.
А еще он выглядывал в зарослях обезьян. Атеа удивляли – и пугали эти странные, похожие на людей существа, умеющие смеяться и корчить рожи.
Тауб их ненавидел:
– Самые подлые создания на свете! Ни с того ни с сего залепят тебе в лоб кокосом или нагадят на голову, а попробуй их подстрелить в этих зарослях! К тому же на таких тварей жалко тратить патроны.
По дороге он наставлял своего спутника, отвлекая его от созерцания тропической природы:
– Когда я скажу чернокожим надсмотрщикам, что теперь ты – главный, им это не понравится. Так что будь внимателен. У них есть ножи, и они способны пустить их в ход. А если они убьют тебя, то непременно съедят, и я ничего не смогу поделать. Следи, чтобы туземцы работали, а не валялись в зарослях, да еще с женщинами! Кстати, ты можешь выбрать себе любую. Я разрешаю. Кивнешь ей, и она пойдет с тобой.
Атеа покачал головой.
Патрик внимательно посмотрел на него.
– Не нравятся? Мне тоже. Ничего, теперь, когда здесь появился ты, я возьму баркас и наконец отправлюсь в Хобарт-таун за белой красоткой. Но тебе придется довольствоваться местными или перебиваться, как знаешь.
Разбросанные меж высоких деревьев хижины фиджийцев напоминали плетеные корзинки. Почти сразу за деревней начинались тростниковые поля. Они имели различный вид: на одних участках растения были совсем низкими, на других средними, а на некоторых превышали человеческий рост. Как объяснил Патрик, после посадки урожая надо ждать больше года, потому это делается в разное время.
Среди обитателей деревни было много рослых и сильных мужчин. Вооруженные длинными ножами для резки тростника, они легко смогли бы напасть на Тауба. Атеа удивляло и оскорбляло, что туземцами может повелевать человек, не обладающий маной. Мана была тонкой и чистой энергией, тогда как от Патрика исходила только грубая сила.
– Это мой новый помощник, – небрежно произнес Тауб. – Его зовут Атеа. Он тоже не белый, но все-таки посветлее, чем вы. Да и мозгов у него побольше. Он будет следить, чтобы вы не отлынивали от работы.
Большинство фиджийцев опустило глаза. Их враждебность была подобна каменной стене. Атеа почувствовал это всей кожей, и то же самое случилось с Паки: шерсть на загривке пса вздыбилась, и он залаял дурным голосом.
Молодой человек сразу понял, что надо отправить пса домой: в такой ситуации лучше быть одному, а не с тем, кто тебе дорог, пусть даже это собака. Всегда легче бояться за себя, чем за другое живое существо.
– Назад! – приказал он Паки, и тот нехотя обиженно затрусил в сторону дома.
– Не робей, – сказал Патрик полинезийцу. – С ними нетрудно справиться. Главное дать понять, что ты сильнее.
Это Атеа знал и без него. Только ему вовсе не хотелось заставлять этих людей работать, угрожая им ружьем.
– Я пойду на другое поле, а ты оставайся здесь. Если что-то пойдет не так, кричи, а лучше стреляй, – заявил Патрик и ушел.
Местные жители взялись за привычную работу. Многие косились на Атеа, но едва он поворачивался к ним, тут же отводили глаза.
Атеа решил обойти поле. На островах Фиджи было куда больше живности, чем на Маркизских: тростниковые заросли так и кишели всякими тварями. Чтобы избежать укусов ядовитых насекомых, перед вырубкой приходилось поджигать поле.
Атеа скорее догадался, чем услышал, что происходит за его спиной, и, резко обернувшись, с силой ударил прикладом. Мужчина упал на землю, зато другие вооруженные резаками фиджийцы немедленно окружили Атеа.
Отступив к стоявшему стеной тростнику, он навел на них ружье, но не спешил стрелять. Мужчины долго и молча изучали его, потом один сказал:
– Откуда ты взялся? Кто ты такой?
А другой тотчас добавил:
– Все равно мы тебя прирежем.
– Я не желаю вам зла, – решился ответить Атеа.
– Никто не приходит сюда со злом, но все только его и творят. Чем ты подкупил белого?
– Тем, что не испугался. И вас я тоже не боюсь.
– И мы тебя не боимся, несмотря, на то, что в твоих руках огненная палка. Мы не позволим тебе взимать лалу[5]5
Плата, налог.
[Закрыть]!
– Мне не нужна лала.
– Тогда бери нож и руби тростник.
Атеа покачал головой.
– Я никогда не стану работать на белого так, как это делаете вы.
– Хочешь сказать, ты особенный? Да, твоя кожа светлее нашей, и все-таки ты ничего не стоишь без этой стреляющей палки.
По выражению их лиц и глаз Атеа видел, что они все равно его убьют. Подкараулят и прирежут где-нибудь, днем или ночью. Он понимал, что надо что-то решать: сейчас или никогда.
Он отшвырнул ружье, а потом повернул к ним ладони.
– Подойдите и сразитесь со мной. Теперь у меня ничего нет, – сказал он и добавил про себя: «Ничего, кроме… маны».
Мана таится во многом: в красивой мелодии, в узоре ветвей на фоне лазурного неба, в полете птицы и запахе гибискуса, но сейчас она была только в нем, ибо усилием воли он вобрал ее из окружающего мира. Она заставляла его стоять твердо и прямо, она гнала его кровь по жилам и трепетала в его сердце. Сперва она едва теплилась в нем, а потом поднялась высоким и чистым пламенем, выжигая смятение и страх.
Замершие перед Атеа люди видели тот облик, который он избрал для себя сейчас. Облик высшего существа, наделенного силой, которая им и не снилась.
Патрик Тауб не сумел бы этого понять, но фиджийцы еще не утратили способности постигать такие вещи.
– Кто ты? – осторожно спросили его.
– Я был вождем своего племени.
– И что? – воскликнул какой-то смельчак. – Ты продался белому!
– Неправда. Я никому не продаюсь.
Вперед выступил какой-то старик.
– Наш роко-туи[6]6
Вождь.
[Закрыть], которого убил белый, мог ходить по горящим углям! Если в тебе есть что-то, чего нет в нас, сделай это! – сказал он и показал на тлеющий тростник.
Атеа вздрогнул. Он никогда не видел, чтобы кто-то совершал нечто подобное. В его родной Полинезии ни для вождя, ни для рядовых членов племени не устраивались жестокие испытания. Это был край любви и радости. Однако здесь все было иначе.
Он вспомнил слова покойного отца: «Кто ты такой, это совсем не то, каким ты можешь быть. Это способен понять только вождь. Он – солнце племени, никто не в состоянии до него дотянуться».
Атеа знал, о чем говорит отец. Сила человеческого воображения, равно как власть потусторонних миров, выше и главнее земного и вещного. Его народ и христиан объединяло одно: вера в господство духа над телом.
Он смотрел на тлеющее пламя до тех пор, пока зловещий красноватый отблеск углей не превратился в переливчатое сияние камушков под голубой пеленой воды. Ему ничего не стоило пройти по мелководью, и он это сделал. Атеа слышал плеск волн, его ноги обволакивала прохлада.
Он очнулся на сухой, твердой и не горящей земле. Его ноги испачкала сажа, но на них не было даже малейшего следа ожогов.
– Роко-туи, роко-туи! – разнеслось вокруг.
Атеа позволил себе перевести дыхание и поднял ружье, лишь когда фиджийцы разошлись по своим местам. Он знал, что это испытание было далеко не последним. Ибо заставить человека отступить гораздо проще, чем проникнуть в его мысли и сердце.
Внезапно Атеа стало горько. Он вновь использовал свою ману для того, чтобы помочь самому себе, а не кому-то еще. Не как христианский Бог, не как благородные люди.
Вернувшись, Патрик, похоже, удивился тому, что «знакомство» прошло так гладко и мирно. Но он ничего не сказал.
Когда настала пора возвращаться с поля, Атеа окружили мужчины.
– Откуда ты? Почему оставил родное племя?
Намереваясь послушать его рассказ, фиджийцы присели на корточки, но Атеа был немногословен. Вместо того, чтобы распространяться о себе, он спросил их:
– Почему вы боитесь белого? Ведь он один!
– Наш вождь был очень сильным человеком, а он его убил.
Атеа покачал головой.
– У него нет маны.
– Зато есть помощники. Нитао, Теаки, Маунуту и Калунга. Если мы убьем белого, будет еще хуже. Тогда стреляющими палками завладеют они. Убьют и съедят неугодных, станут насиловать женщин. Это они приказали нам убить тебя.
– Почему же они не попытались сделать это сами?
– Боятся хозяина.
«Или меня», – подумал Атеа.
В это время, как по заказу, на дороге появились приближенные Патрика Тауба. Это была четверка рослых, сильных, наглых парней.
Один из них, проходя мимо, бросил:
– Эй вы! Хозяин не любит, когда вас собирается слишком много!
Больше никто ничего не добавил, но Атеа видел: это его враги.
– Будь острожен, – заметил один из собеседников полинезийца, – они станут следить за тобой. Не говори и не делай лишнего, не сиди с нами, иначе они расскажут об этом хозяину.
Дома Патрик как обычно предложил Атеа рому, а тот как всегда отказался.
– Скучный ты человек, – заявил Тауб и придвинул к нему стопку монет: – Может, хоть это тебя порадует!
Атеа невозмутимо смотрел на тускло сияющие кружочки. Он мог понять ценность чего-то необыкновенного и красивого, рожденного природой, но это…
Угадав его мысли, Патрик расхохотался.
– Люди, не ведающие власти денег, навсегда останутся дикарями! – заявил он, а после сказал: – Я собираюсь наведаться на большой остров, расположенный довольно далеко отсюда, близ побережья Австралии: тот самый, откуда когда-то сбежал. Мне надо пополнить кое-какие запасы и кое-что разузнать. К тому же я надеюсь привезти сюда женщину.
– Ты собираешься купить ее? – невозмутимо осведомился Атеа.
– Белые женщины не продаются! То есть продаются, конечно, но не в таком прямом смысле. Хобарт-таун – поселок для каторжников. Там есть ссыльные женщины. Думаю, одна из них согласится уехать со мной. Разве здесь не райское место? И она станет в нем королевой.
– Я отправлюсь с тобой? – спросил Атеа, размышляя о чем-то.
– Нет. Я не могу оставить дом и плантацию на черных. Они тут все разворуют. Вижу, ты быстро научился справляться с местными. Я оставлю тебе запас оружия и пороха. В случае чего, стреляй, не мешкая. А я постараюсь вернуться как можно скорее.
В то время как Патрик готовился к отъезду, Атеа продолжал наблюдать за жителями деревни, ни с кем особенно не сближаясь. Четверка парней, которых Тауб иной раз угощал ромом, но которым опасался давать ружья, сторонилась пришельца. Однако при этом они делали что хотели и держали в страхе всю деревню.
Однажды полинезиец увидел, как из зарослей выскочила одна из местных девушек, заплаканная, в разорванной юбке.
Атеа узнал ее. Она была красивее других, но выглядела испуганной и забитой. Звали ее Аматуку.
Следом за девушкой появился Нитао, один из пресловутой четверки. Он хотел пройти мимо Атеа, но тот преградил ему путь.
– Оставь Аматуку в покое.
Фиджиец зловеще оскалил зубы.
– Хочешь взять ее себе? Кто тебе мешает? Бери!
– Я хочу, чтобы ее не трогал ты.
– Почему? Я уже владел ею до тебя, и буду делать это впредь.
– Нет, не будешь, ни ты, ни твои друзья. Клянись своими предками! – сказал Атеа и наставил на него ружье.
В эти минуты он не собирался использовать ману, он решил выстрелить. Нитао это понял.
– Будь ты проклят! – пробормотал он. – Забирай ее себе, больше я до нее не дотронусь!
Возможно, Аматуку слышала этот разговор, потому что на следующий день к Атеа подошла ее мать.
Несмотря на то, что он был роко-туи, женщина осмелилась дотронуться до его руки.
– Прошу, – в ее глазах стояли слезы, – возьми мою дочь себе! Тогда ее никто больше не тронет.
Перед мысленным взором Атеа на мгновение предстал светлый, как солнечный луч, и легкий, как ветер, образ Эмили.
– Нет, – сказал он, – не возьму. У меня есть жена.
– Такой мужчина, как ты, должен иметь много женщин.
– Нет, – твердо повторил Атеа. – Но я обещаю, что они оставят твою дочь в покое.
Женщина заплакала.
– Сперва ею овладел хозяин, а потом его помощники. Теперь моя дочь вынуждена каждую ночь проводить с кем-то из них. Они заставляют ее делать такие вещи, о каких я сроду не слыхивала! Белые люди… они не учат нас хорошему, – промолвила она и внезапно добавила: – Ты пришел ниоткуда, ты принес на себе запах другого мира, иного ветра. Скажи, там живут счастливые люди?
Прежде Атеа ответил бы «да», а теперь промолчал. На острова, принадлежавшие его предкам, тоже явились белые, и теперь счастье полинезийцев будет убывать, как убывает поток той энергии, что используется неправильно.
В тот вечер он отправился на берег и долго думал. Вспоминал, как фиджийцы говорили о том, что происходит с ними после смерти: «Духи отправляются на небесные острова и живут там, как на земле, только все вещи у них ненастоящие, призрачные. В том мире вожди остаются вождями, а духи простых людей со временем поедаются более сильными соплеменниками. Духи могут посещать свою родину, и друзья могут их видеть, если не побоятся взглянуть».
Атеа посмотрел на свой крест. Можно верить в разные вещи, но человеческая доля везде одинакова: что в этом, что в загробном мире. Христиане говорили, что там может быть лучше для тех, кто хорошо вел себя здесь. Однако их собственные поступки далеко не всегда соответствовали их вере.
Возможно, они придумали свою религию для того, чтобы управлять другими народами? Вернее, придумал один хороший человек, которого плохие люди постарались убить! Атеа не мог сказать, имел ли он ману. Однако он точно знал, что она есть у него самого, и теперь понимал, для чего он ее получил.
Глава девятнадцатая
Иногда Эмили чудилось, что она видит унылый, серый, беспробудный сон.
В ее обязанности входило делать уборку в доме и чинить хозяйское белье. Иногда Эмили помогала миссис Даунинг разматывать шерсть или чистила медную посуду. Часы чтения вслух были самыми лучшими, хотя хозяйка держала в своей библиотеке только скучные назидательные книги.
Как-то раз она попыталась расспросить Эмили о том, за что и почему ее осудили, кем она была прежде, но молодая женщина замкнулась в напряженном молчании. Чужие люди влезли в ее жизнь, разрушили, растоптали ногами будущее. У нее отняли все, оставив лишь воспоминания о прошлом, которыми она не была намерена делиться ни с кем.
Непокорность Эмили проявилась только в этом, в остальном же она являла собой образец послушания, и вскоре миссис Даунинг стала отправлять ее за покупками, для чего хозяин был вынужден выписать своей служанке-заключенной особый пропуск.
Походы в лавку, где Эмили покупала молоко, яйца, хлеб, крупу, баранину или мясо кенгуру, а также кофе и чай, вносили в ее жизнь некоторое разнообразие.
Раз в несколько месяцев ссыльным разрешалось отсылать письмо на родину (разумеется, его проверяла цензура), но Эмили было не с кем переписываться. Она могла бы попытаться написать в приют, но едва ли ей бы ответили, к тому же она не хотела, чтобы кто-то знал о том, что у нее были дети. О матери она старалась не думать.
«Была», «были» – теперь она могла говорить о своей жизни только в пошедшем времени.
Однажды по дороге в лавку Эмили встретила Келли. Та очень хорошо выглядела; вместо арестантской одежды на ней красовалась юбка из синей саржи, ноги были обуты в кокетливые высокие ботинки. Узнав Эмили, она обрадовалась и разговорилась с ней.
Они шли рядом по широкой грязной дороге. Тротуаров не было, по обочинам тянулись водосточные канавы. Теплый послеполуденный ветер шелестел сухой травой. Откуда-то доносились ритмичные удары молотка.
– Если закрыть глаза, то можно подумать, будто мы в Англии, – заметила Келли. – Или в какой-нибудь французской провинции, – добавила она, посмотрев на Эмили.
Та кивнула. Да, если закрыть глаза и не видеть каторжников в серых одеяниях, разбивавших камни, рывших канавы, тянувших повозки, и наблюдавших за ними солдат охраны. А еще – стройных, как колонны, эвкалиптов на холмах и сверкающей чаши моря.
– Как ты устроилась? – спросила Келли.
Эмили пожала плечами. Работа была не слишком трудной, кормили не хуже и не лучше, чем в тюрьме: безвкусный хлеб, спитый чай, жидкая похлебка, изредка – кусочек мяса кенгуру.
– Работая в таверне, я знаю все и обо всех, – сказала ее подруга. – Твой хозяин прежде сам был ссыльным, а его жена – дочкой прежнего губернатора! Скандальный брак – кто бы мог подумать! Он-то, конечно, женился на ней для того, чтобы получить свободу, да еще из-за денег. С годами миссис Даунинг превратилась в настоящую крысу. Хотя теперь ее муж богат, все же их не пускают в местное «высшее общество». Потому она ходит только в церковь и изнывает от скуки. Ему-то лучше: он работает, а еще шляется.
– Что? – переспросила Эмили.
– Гуляет с другими женщинами. Изменяет жене. К тебе он не приставал?
– Нет.
– И все-таки будь осторожна.
– А ты? – спросила Эмили. – Ты довольна?
Келли заливисто засмеялась.
– Я попала именно туда, куда хотела попасть! Я верчу мужчинами, как хочу, особенно после того, как налью им выпить, – разумеется, за их деньги! Вышибала из «Колонии» не позволяет им лапать меня, так что все пристойно и достойно. Чтобы быть привлекательной, я не ношу арестантской одежды: так распорядился хозяин.
– Тебе повезло, что на эту работу взяли именно тебя, а не свободную девушку, – заметила Эмили.
Келли фыркнула.
– Ни один местный мужчина, даже из самых бедных, не позволит своей жене или дочери работать в трактире, где полно мужчин! А вообще в Хобарт-тауне мало женщин, тем более красивых. Думаю, я освобожусь досрочно, выйдя замуж за свободного поселенца. Кое-кто уже есть на примете.
Они шли, болтая, пока Келли не заметила вдалеке нескольких мужчин в форме местной уголовной полиции.
– Эмили, там патруль! Я нарочно пошла этой дорогой, здесь почти никогда не бывает полицейских.
– Да, я ни разу их не встречала.
У них не было возможности разминуться с патрулем: если бы полицейские заметили, что девушки, на одной из которых одежда каторжанки, сворачивают в сторону, они бы неминуемо начали их преследовать.
– Что же мне делать?! – взмолилась Келли. – У меня за поясом бутылка рома, которую я взяла в трактире. Как и всем заключенным, мне ничего не платят, а деньги нужны, вот я и несла ее на продажу! Хозяин всегда убирает выручку, ну а ром не спрячешь, вот я и таскаю его потихоньку. Если патруль найдет бутылку, то непременно расскажет ему об этом, и мне конец! Хозяин сказал, если я попытаюсь что-то украсть, он немедля отправит меня в здешнюю тюрьму! Знаешь, что там?! Одиночные камеры, кандалы, железный ошейник!
– Думаешь, нас обыщут?
– Конечно, да еще с каким удовольствием!
– Клади бутылку в мою корзину, на самое дно, – спокойно сказала Эмили. – Там много продуктов; надеюсь, они не станут в ней рыться.
– А если найдут?! Тогда в дом для заключенных бросят тебя!
– Поверь, мне уже не будет хуже.
Загородив собой подругу, Келли сделала вид, что поправляет шнуровку на ботинке, а тем временем Эмили положила бутылку на дно корзины. После чего они продолжили путь.
Поравнявшись с девушками, патруль потребовал их предъявить пропуска. Проверив документы, один из полицейских спросил Эмили:
– Что в твоей корзине?
– Продукты, купленные для миссис Даунинг, моей хозяйки.
Она приподняла холст, и полицейский увидел зелень, хлеб и яйца.
– Не прячете ли вы чего под своими юбками? – развязно произнес он.
– Только то, что обычно бывает у девушек, – в тон ему ответила Келли.
Шлепнув ее по заду, командир патруля разрешил им продолжить путь.
– Дешево отделались, – промолвила Келли, переведя дыхание. Она посмотрела на Эмили: – Я у тебя в долгу. Буду рада, если когда-то смогу отплатить.
– Как ты думаешь, когда Ребекка гадает, она говорит правду? – задумчиво произнесла Эмили.
– Ее карты никогда не врут.
Вернувшись домой, Эмили разложила продукты, вернула хозяйке сдачу, а после спросила, что делать дальше.
– Я собираюсь в гости, – сказала миссис Даунинг, – вернусь поздно. Обратно меня проводят. Наведи порядок в доме и можешь отдохнуть. Никуда не отлучайся. Когда придет мистер Даунинг, подашь ему чай.
– Хорошо, мэм.
Поскольку мистер Даунинг долго не возвращался, она ушла в свою каморку и там легла на матрас. У нее не было никаких мыслей, она просто разглядывала унылые стены и вдыхала запахи сырой глины, земли, свежего тростника на крыше, гниющей воды в дренажной канаве, прорытой как раз возле стен ее каморки. Это бездумное состояние немного приглушало сердечную боль: Эмили погружалась в него всякий раз, как только предоставлялась возможность.
Хозяин явился, когда стемнело, и она не знала, вставать ли ей и выходить ли из своей комнаты. Пока она размышляла над этим, мистер Даунинг сам постучался к ней.
– Не спишь? Выйди подай мне чай.
Он никогда не называл Эмили по имени: это было не принято.
Пригладив волосы, она отправилась на кухню, где в этот час уже никого не было. Большой железный чайник оказался холодным, и Эмили разожгла огонь в большой плите, покрытой пятнами растопленного жира.
В дверном проеме появился мистер Даунинг. От него пахло лошадьми и спиртным. Вероятно, он провел вечер в трактире; возможно, даже в «Колонии», где работала Келли.
– Ты что, не могла сделать этого раньше? Ты меня не ждала?
– Простите, сэр.
Фраза была вполне уместной, а вот тон – холодным и отчужденным.
– Ты держишься, как монахиня, хотя на душе у тебя совсем не то. У тебя был возлюбленный? – развязно произнес мистер Даунинг.
– Теперь у меня ничего нет, – твердо ответила Эмили.
– Было бы, если б ты захотела, – сказал он и, сделав шаг вперед, прислонил молодую женщину к стене. – Мы сделаем это прямо здесь, или ты предпочитаешь пройти в спальню? Я готов оказать тебе такую честь. Мне-то известно, каково быть свободным, а потом надеть на себя арестантские тряпки!
– Прошу вас! – Эмили пыталась оттолкнуть Даунинга, но он стоял, как стена. От его дыхания несло ромом и луком, а его руки были сильными и горячими. Он был способен согнуть Эмили, как тростинку.
– Мы могли бы скрашивать друг другу жизнь, эту проклятую жизнь в проклятом краю!
Краем глаза молодая женщина видела нож для резки мяса, висевший на стене как раз на уровне ее плеча. Когда хозяин, держа ее одной рукой, другой попытался задрать ей юбку, Эмили сделала вид, что покорилась.
Дрожа от отвращения, она ждала, когда он ослабит хватку. И едва это случилось, резко повернулась и схватила нож и ударила.
В тот миг ей было все равно, что с ней будет. Она должна была защититься любой ценой.
Даунинг отпрянул с пронзительным криком, а после молча смотрел, как по рубашке расползается кровавое пятно. Эмили не двигалась. Эти секунды длились, казалось, вечность, после чего она встретилась с ним взглядом и в тот же миг поняла, что будет делать дальше.
Даунинг пытался удержаться за стол, однако с громким стоном сполз на пол. Обойдя его, Эмили вышла из кухни. Ее мозг работал, как часы. Она не думала, что будет с хозяином, не собиралась оказывать ему помощь. Скоро придет жена и найдет его. А пока миссис Даунинг не вернулась, ей надо бежать.
Она прошла в хозяйскую спальню, где на вбитых в стену гвоздях, за небольшой ширмой висели платья хозяйки. Гардероб не отличался разнообразием; впрочем, у Эмили не было времени выбирать.
Быстро сбросив с себя одежду каторжницы, она облачилась в темно-синее платье и шляпку с полями и надела туфли. Возможно, если она пройдет по улицам в таком виде, патрулю не придет в голову ее останавливать, хотя и было достаточно поздно для того, чтобы порядочная женщина появлялась в поселке в одиночестве.
С другой стороны, Эмили не знала, куда идти. У нее не было никого, кто согласился бы ей помочь. Разве что Келли?
Остров простирался в длину и ширину примерно на двести миль, и половина этого пространства была покрыта зарослями, в которых скрывались чудом уцелевшие коренные жители. Эмили была наслышана об их нелегкой участи: несчастных аборигенов не просто сгоняли с насиженных мест; случалось, белые охотились на них с собаками ради развлечения, как на диких животных.
Она шла мимо крытых тростником глинобитных коттеджей, возле входов в которые кое-где висели фонари. Напротив церкви стояло большое каменное здание – тюрьма, а возле нее возвышалась большая черная виселица. Эмили знала: здешний суд непременно решит, что именно там ей и место.
В другое время она сказала бы, что ей все равно, но сейчас в ней теплилась смутная надежда на то, что все будет так, как предсказала Ребекка. Она была готова прорваться сквозь пространство и время, пылала решимостью совершить невозможное.
Эмили знала: как только будет обнаружено, что она совершила, зазвенит колокол, звучавший всегда, когда сбегал кто-то из каторжников.
Она благополучно прошла мимо патруля; как и предполагала Эмили, полиция не стала останавливать прилично одетую женщину.
