Текст книги "Вестник Силейз (СИ)"

Автор книги: Лиза Бронштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Шлепая через брод, отряд Инквизитора видит на другом берегу долийский лагерь. Туда их направил какой-то охотник из клана, отбивавшийся от демонов неподалеку от орлесианских военных укреплений. «Хранитель будет вам рад» – уверял сияющий от радости долиец, глядя на возглавляющего отряд сородича. Сэра и Солас презрительно закатывали глаза в ответ.

Лагерь похож на тот, что разбил клан Мерриль у Расколотой горы: видимо, все долийцы живут одинаково. Единственное, что удивляет Варрика – свободно гуляющее возле лагеря стадо белой рогатой скотины, по виду элегантной помеси козы с лошадью. Гном знает, что они называются «галлы» и совершенно мирные, как наги – и не может не удивиться тому, что Маргаритка почему-то любит грифонов больше, чем галл. От этих копытных буквально несет эльфностью.

Инквизитор тяжело вздыхает, глядя на повозки с ярко-красными знаменами (у них тоже есть какое-то название, но мастер Тетрас всегда страдал аллергией на эльфийские слова). Варрик даже не пытается представить, каково ему сейчас: гном знает, что ему этого не понять. И что на месте Золотка он бы вообще не сунулся в этот лагерь. Подумаешь, попросили передать пару слов: тот охотник и сам бы добежал до клана. Но Инквизитор – сама вежливость и сама доброта, конечно, он никогда не откажет никому в пустяковой просьбе.

Сэра порой была права, называя его дураком.

Вдруг к их отряду подбегает какой-то юноша-долиец. Глаза его горят восторгом.

– Вы из Инквизиции? – спрашивает он, глядя на зеленоватую ладонь Золотка. Тот кивает. – Анет ара! Я Лоранил, очень рад познакомиться… Я бы и сам хотел вступить в Инквизицию, но…

– Ты хочешь присоединиться к Инквизиции? – удивляется Кассандра.

– Да… Только она сейчас пытается помочь всему миру. Я тоже хотел бы быть в ее рядах. Да только Хранитель Хавен ни за что не позволит мне присоединиться к вам.

– Хавен? – Инквизитор кивает, будто припоминая что-то. – Я могу попробовать убедить его…

– Попробуйте, – скептически бормочет юноша, но все равно смотрит на них с восторгом.

– Неплохо будет найти здесь добровольца, а? – замечает Варрик. Золотко с очень неопределенным видом кивает и направляется в лагерь.

Им навстречу степенно выходит немолодой долиец в узорчатой мантии (у Инквизитора похожая, только поскромнее). Неожиданно для спутников Золотко кланяется ему в пояс. Старик отвечает церемонным кивком.

– Андаран атиш’ан, хагрен, – тихо говорит Инквизитор.

– Андаран атиш’ан, да’лен, – отвечает Хранитель. – Твое лицо мне знакомо.

– Я Первый… Хранительницы Дешанны Истимэториэль. Мы встречались на Арлатвене, хагрен.

– А. – Долиец выразительно приподнимает брови. – Клан Лавеллан.

С таким же видом, думает Варрик, гномы Орзаммара говорят о наземниках-«тучеглядах».

– Я встретил охотника Олафина из вашего клана, – говорит Золотко, чтобы заполнить гнетущую паузу. – С ним все в порядке.

– Ма сераннас, да’лен. Это отрадно слышать.

Снова повисает пауза. Инквизитор впервые на памяти гнома ведет себя, как скромный и безотказный слуга. И это, похоже, у их народа в порядке вещей.

– Если мне будет позволено спросить… – Хранитель снисходительно кивает. Мастеру Тетрасу вся эта церемония начинает напоминать прием у наместника. – Лоранил из вашего клана хочет присоединиться к нам, с вашего на то позволения.

Старик неприязненно оглядывает их отряд и знамена Инквизиции, развевающиеся за спиной у Блэкволла.

– К Инквизиции, стало быть? – уточняет долиец. – Нет, да’лен. Это исключено.

– Если мы можем вам как-то помочь…

– Помочь? – Хранитель холодным взглядом смотрит на Инквизитора в упор. – Мы слышали о том, что Инквизиция сделала кое-какое добро. Но мы слышали и о том, что случилось с кланом Лавеллан. Они спутались с Инквизицией – и вот чем это закончилось. Я не хочу такой же судьбы для Лоранила. Ты оскорбишь меня, да’лен, если еще раз попросишь об этом. – Помолчав, старик прибавляет уже мягче: – Никому из Народа, кто связался с людьми и их Церковью, не избежать расплаты за неосторожность. Тебе удалось высоко подняться, да’лен, но и твоя расплата придет. Не заставляй остальных делить с тобой эту ношу.

Воцаряется гробовая тишина. Варрику становится неловко за свое присутствие при этом разговоре. Не хотел бы он быть на месте Золотка, которого только что оплевали и унизили собственные сородичи.

И, что самое мерзкое, возразить им тоже нечего.

Отряд подавленно молчит, глядя на Золотко. Он то бледнеет, то краснеет от стыда…

– Говорила же, от этих долийцев проку не будет, – ворчит Сэра.

– Молчали бы уж, моя дорогая, – неприязненно бросает Вивьен. Неясно, то ли ей все-таки обидно за Инквизитора, то ли унизительно видеть его в такой ситуации – но, во всяком случае, мадам де Фер недовольна. Сэра тоже, но все-таки больше она ничего не говорит.

Золотко ужасающе долго молчит. В глазах его стоят слезы.

– Простите, что отнял у вас время, Хранитель, – еле слышно произносит он.

Старик снисходительно кивает и хочет было уйти, но Инквизитор жестом останавливает его. Затем снимает со спины свой резной посох и протягивает его Хранителю.

– Возьмите, – говорит эльф и в ответ на недоуменный взгляд старика поясняет: – Этот посох мне вручила Хранительница Дешанна несколько лет назад. Я… оказался его недостоин. Пусть он будет у вас.

– В этом нет необходимости, да’лен…

Не слушая его, Золотко снимает с шеи амулет, а с левой руки – кольцо и тоже отдает Хранителю. Затем молча снимает наручи, расшнуровывает и снимает наголенники, расстегивает пояс своей мантии: пальцы привычно возятся со множеством ремешков…

– Инкв…

Кассандра порывается было его остановить, но гном дергает ее за руку и, поймав ее взгляд, качает головой. В такой ситуации останавливать бесполезно. Искательница нехотя подчиняется, но взгляд ее полон ужаса.

На глазах у своего отряда, Хранителя и эльфов его клана, с любопытством наблюдавших за разговором, Инквизитор раздевается до исподнего (будь оно не скайхолдского пошива, несомненно, разделся бы догола) и отдает свое одеяние совершенно опешившему от такого поворота старику.

– Вы и другие Хранители были правы, – Золотко говорит тихо, но на удивление внятно. – Я не имею права на все это. Больше я… Инквизиция вас не побеспокоит. До свидания, Хранитель. Удачи вашему клану.

И только после этого наконец поворачивается лицом к своим спутникам.

Инквизитор без одежды – довольно жалкое зрелище, думает Варрик. У него стройное, едва ли не тощее тело – даже после всех боев и размахивания волшебным клинком мускулы у эльфа заметнее не стали. На золотистой коже есть шрамы – самый заметный на предплечье левой руки: в одной схватке венатори, помнится, пытались отрубить ее. И, оказывается, под одеждой скрывалась татуировка: на груди Золотко, у сердца, тот же замысловатый узор, что и вокруг его левого глаза. Все, что осталось от его долийскости.

Сегодня прохладный день, и, стоя на ветру, эльф покрывается гусиной кожей.

Инквизитор стоит перед своим отрядом, раздетый, с пылающими от стыда щеками – но не опускает и не отводит взгляд слезящихся глаз. Несколько долгих секунд спустя он тихо говорит:

– Идемте дальше.

И эти слова решают всё.

Первой от шока опоминается Кассандра, неизвестно зачем стиснув Золотко в объятиях. Подбегает Блэкволл с одеялом наготове, и они укутывают Инквизитора, бормочут что-то, подыскивают ему одежду из походных запасов. Лицо эльфа ничего не выражает, даже слезы так и не текут, застряв в глазах.

– Суки! – вдруг кричит Сэра вконец ошарашенным долийцам и по-детски закусывает губу. Эльфы бормочут что-то в ответ, но их никто не слушает.

Украдкой подмечая выражения лиц спутников, Варрик видит, что притихли и побледнели все – кажется, даже мадам де Фер. Но сильнее всех потрясен Солас: он будто даже немного выпал из реальности. Блэкволл суетится вокруг Золотко, но губы его сурово сжаты, он побледнел и, в отличие от Кассандры, не может смотреть Инквизитору в глаза. У самой же Искательницы немного дрожат руки.

У мастера Тетраса начинает неприятно пощипывать в глазах.

«Какая была бы великолепная драматическая сцена для книги», – думает он.

И понимает: он окажет Золотко самую большую услугу, какую может – он никому и никогда не расскажет об этом.

Комментарий к Варрик

Вся часть придумалась под этот саундтрек, которым вполне может сопровождаться:

https://www.youtube.com/watch?v=Q9xk_A9bUcI

========== Confianza ==========

Этот бал Жозефина нескоро забудет. Инквизиция не только решила судьбу Орлесианской империи, но и сделала это с таким тактом и блеском, что завистникам осталось только диву даваться. Все получилось так ловко и изящно, что пришлось по нраву всем без исключения – даже Каллену, который весь вечер был хмур из-за обилия досаждавших ему поклонников. Селина торжественно провозгласила Орлей вечным союзником Инквизиции, произнесла уместную случаю пафосную речь и ушла «наслаждаться праздником», предположительно в обществе Бриалы. Спутники Инквизитора наконец вздохнули свободно и воздали должное стараниям халамширальских поваров.

Жозефина, однако, не может думать о еде – даже несмотря на обещанные в качестве десерта карастианские сладости. У нее все не идет из головы танец Фареля и Флорианны, тогда еще великой герцогини. С каким изяществом он вел ее под руку, исполнял фигуры танца… а уж когда Флорианна откинулась назад, а он держал ее за талию… Все ахнули – и, наверное, громче всех антиванка.

«Зависть – плохое чувство» – без конца повторяет про себя леди Монтилье, но выбросить из головы этот танец не может.

Инквизитор с долийской татуировкой на лице стал подлинной звездой вечера. Он улыбался, поддерживал относительно непринужденную беседу с аристократами, произвел впечатление даже на придирчивую леди Мантильон, не говоря уж о Селине, которой он спас жизнь… И Жозефина – да и Лелиана с Калленом тоже – гордилась им, лидером Инквизиции, сумевшим продемонстрировать Орлею и светский такт, и умение почерпнуть нужную информацию в тенях, и силу тела и духа. Все получилось так прекрасно, что большего нельзя было желать.

И тем не менее Фарель куда-то исчез, не став выслушивать однообразные комплименты гостей и не менее однообразные тосты. Леди Монтилье обходит залы, всматривается во все уголки – и находит Инквизитора на балконе в гордом одиночестве.

Нет, сразу понимает Жозефина – не в гордом. В немыслимом одиночестве.

Она осторожно подходит к эльфу, сжимая пальцы ладоней (где перо и пюпитр, когда они так нужны?), и становится рядом с ним. Обращает на себя внимание громким дыханием, чтобы не напугать его звуком своего голоса. Фарель поворачивается к ней, и антиванке становится не по себе. Привычное озабоченно-вежливое выражение лица Инквизитора выглядит явно вымученным. Он устал. Кто угодно устал бы.

– С вами все в порядке, Фарель? – с беспокойством спрашивает леди Монтилье. – Вас не слишком… измучил этот вечер?

– Это так заметно? – вздыхает он.

– Нет, не очень… но вы можете расслабиться. Все позади. Мы… вы произвели настоящий фурор. Селина и весь Орлей в долгу перед вами.

Фарель слабо улыбается и неопределенно поводит плечами. Жозефина вдруг вспоминает, что они находятся в Халамширале, а для эльфов это название кое-что значит… и что вряд ли похвала антиванки имеет для Инквизитора хоть какое-то значение.

«Мы ведь еще и в Долах находимся. Это… страшное издевательство для него, должно быть – ублажать орлесианскую знать в Халамширале. Ну почему все так…»

Эльф снова отворачивается, и леди Монтилье непроизвольно закусывает губу. Она надеялась, что они спасут жизнь Селины и заручатся поддержкой Орлея – но никак не меньше она надеялась, что Фарель пригласит ее на танец. Он ведь научился прекрасно танцевать, продемонстрировал это всему орлесианскому двору… Жозефина понимает, что Инквизитор устал, что он предпочел бы сейчас оказаться как можно дальше отсюда, что он все еще не оправился от страшного потрясения… она все это понимает. И все-таки до одури завидует герцогине де Шалон, потому что та исхитрилась потанцевать с Инквизитором, а антиванка – нет.

Леди Монтилье касается его предплечья – мягко и осторожно, словно эльф сделан из стекла.

– Вам что-нибудь принести? – спрашивает она. – Может, выпьете?

Фарель еле заметно качает головой. Жозефина убирает руку.

«Ты ему мешаешь, – мысленно корит себя антиванка. – Он наверняка не просто так тоскует здесь. Захотел бы – обратился бы к кому-нибудь из… да ведь только он вряд ли захочет».

– Мы отправимся в Скайхолд, как только вы будете готовы, – вздыхает она, понимая, что говорит очередную глупость.

Инквизитор недавно «освежил» убранство своих покоев. Леди Монтилье, зайдя туда, почти перепугалась: огромная комната, раньше расписанная долийскими мотивами, теперь выглядела пустой и голой, как тюремная камера. Ни одного украшения, ни единой безделушки, ничего, что могло бы напомнить об эльфах. Если бы Жозефине предложили ночевать в таких покоях, она, наверное, предпочла бы уснуть прямо на столе в ставке командования: та и то казалась более обжитой. Конечно, украшения и безделушки были проданы по хорошей цене: эльф предпочел заработать на своем прошлом денег для Инквизиции. От этой мысли леди Монтилье становилось неловко.

«Все равно что предложить вернуться из одной тюрьмы в другую… как глупо, Жозефина, как глупо!»

Дуясь на себя, антиванка отворачивается и хочет было уйти, но ее останавливает легкое прикосновение и тихий голос:

– Не уходи, пожалуйста.

Жозефина застывает на месте. Фарель еще никогда не обращался к ней на «ты». Она оборачивается и видит его необыкновенные глаза.

Антиванка прочла множество романов, в которых герой смотрел на героиню так, что «сердце замирало в груди». Теперь, кажется, она понимает, что это означает. Потому что так – с нежностью, надеждой и затаенным страхом отказа – на нее не смотрел никто.

Инквизитор мягко прикасается к ее руке – и вдруг, отдернув ладонь, снимает перчатку с правой руки, затем с левой. Затем придвигается чуть ближе и нежно касается пальцами шеи леди Монтилье, пряди ее волос, очерчивает линию ее лица…

И вдруг сжимает ее в объятиях – несильно, но с искренним порывом.

– Спасибо, – шепчет он.

Жозефина тихо ахает, но не может не ответить на объятие. Касаясь ладонями спины эльфа, антиванка жалеет, что не может стащить перчатки с рук у него за спиной: они действительно мешают, делая прикосновение каким-то неестественным. Но все же, чувствуя тепло его тела, его дыхание, леди Монтилье счастлива. На миг ей кажется, что терзающая Инквизитора боль отступает.

– Ничего, что я обратился на «ты»? – шепотом уточняет Фарель. Подумать только, даже сейчас он помнит, что Жозефина ни к кому, кроме друзей и близких родственников (и еще Коула, потому что ему все равно), не обращается на «ты»: ей это кажется неприличным и фамильярным.

– Я совсем не против, – шепчет антиванка в ответ – и не лукавит.

У него совсем другой голос, когда он так близко. Нежный, мягкий, словно укутывающий теплым одеялом – и предназначенный только для нее.

Леди Монтилье хочет сказать так много, но путается в словах. Ее хватает только на то, чтобы покрепче прижать к себе эльфа. Сейчас Жозефина даже жалеет, что Коул не околачивается рядом и не может передать ее мысль Инквизитору.

– Спасибо тебе, – снова, будто немного дрогнувшим голосом шепчет он.

«Впрочем, и без Коула вполне можно обойтись».

Когда Фарель наконец отпускает ее, антиванка с готовностью снимает с рук перчатки. Эльф, глядя на нее, вдруг улыбается.

– Что-то не так? – спрашивает леди Монтилье.

– Чья все-таки была идея с униформой?

– Вы… ты знаешь, это предложил командир. – Обращаться к ему на «ты» странновато, но Жозефина уже подозревает, что быстро к этому привыкнет. – Дескать, как организация, мы должны выглядеть единообразно…

– То-то Каллен оказался единственным, кому этот мундир идет.

Антиванка тоже улыбается. Командир сегодня и правда пользовался небывалым успехом – наверняка не только из-за своего сурового ферелденского обаяния.

– Тебе он тоже идет. – Леди Монтилье, не удержавшись, поглаживает Инквизитора по золотистым волосам. – Покрой по фигуре, золотое шитье… Мы ведь старались ради тебя – и потому на тебя же равняемся.

Жозефина радуется, что сняла перчатки, когда эльф целует ей руку.

– Я, безусловно, признателен… но все же рядом со здешними леди мы выглядим не слишком эффектно. Я бы хотел, чтобы наши женщины – ты, Кассандра, Лелиана, леди Вивьен, да даже Сэра – тоже были в расшитых платьях. Так ведь было бы намного красивее.

Антиванка согласно улыбается. Мысль довольно бесхитростная, но леди Монтилье действительно с куда большим удовольствием надела бы сногсшибательное платье, чем этот мундир. Из всей женской части Инквизиции он смотрелся пристойно только на привыкшей к доспехам Кассандре.

Фарель тихо спрашивает ее, кладя тонкие пальцы на плечо Жозефины:

– А тебе что-нибудь принести? Тебе хочется чего-то?

От этого предложения антиванка едва ли не приседает. Инквизитор весь вечер раскрывал чужие тайны, любезничал с дворянами, выполнял чьи-то поручения – и теперь не прочь выполнить еще одно.

Он старается улыбаться, но улыбка у него грустная. Да и наглость леди Монтилье имеет свои пределы.

– Хочется вернуться в Скайхолд, – без запинки отвечает она. – Мы все очень устали за этот вечер.

– Это правда.

Эльф берет ее под руку и уводит из дворца. Перчатки они несут в руках, так и не собираясь надевать их обратно.

Жозефина почти убеждает себя в том, что не слышит доносящуюся из бальной залы музыку.

Комментарий к Confianza

Confianza – доверие (исп., он же антив.)

Гарри Хадден-Пэтон, озвучивший Инквизитора-мужчину британец, схалтурил на многих своих репликах – но вот все, что говорилось вполголоса или шепотом, он исполнил просто блестяще. Наверное, именно его и Аллегры Кларк тихие разговоры в романе с Жози произвели на меня самое сильное впечатление.

========== Коул ==========

Стены помнят. Митал анаст*. Кровь, боль, смерть с ее именем на устах. Многие века назад. Сейчас – то же.

Коул рад, что оказался здесь. Он нужен. Войска Инквизиции не боятся, боевой отряд силен – но сам Фарель слабеет. Ему больно. Призраки прошлого преследуют по пятам, прогрызают память, приговаривают помнить потери. Его сердце рвется. Снова речь о прошлом, о богах, о том, что было потеряно эльфами. Его боль, возведенная в абсолют.

Забрать эту боль Коулу не позволено. Но он все равно рядом, готовый помочь.

Женщина с вороньими перьями на плечах ворошит прошлое, говорит о богах, будто зная их как самое себя. Фарель пытается не слушать, пытается не понимать, пытается не быть здесь: она хвалится тем, что для него – рана. Коул пытается помочь: он отвлекает их, говорит о солдатах, которых надо спасать. Женщина не слушает. Фарель не слышит.

Он терпит боль, но не показывает ее. Он все еще заботится. Он помог солдатам, он защитил в бою женщину, он исполнил ритуалы и почтил обычаи храма. Он все еще идет Путем мира.

«Она гордилась тобой до последнего вздоха». Коул знает, что эти слова правдивы, но Фарель не услышит их. Они только причинят лишнюю боль.

Женщина с вороньими перьями на плечах принимает облик вороны и улетает. Погоня за призраком, все отдать, лишь бы не допустить потери крупиц знания.

Без нее лучше.

Новые залы, новые имена, новые молитвы. Проводник идет быстро, сердится, подгоняет: она здесь больше жизни, ей до этого нет дела. Фарель останавливается перед каждой мозаикой, читает надписи, преклоняет колени, говорит, что сейчас пойдет – с каждым разом все тише. Сэра сердится, Солас смотрит с сомнением.

Больше никто не говорит о том, каковы боги, как их почитают другие кланы. Боль не так сильна.

Новый зал – новое имя. Фарель останавливается, читает надпись, преклоняет колени и повторяет вслух:

– Силейз, чье тепло не меньше света Эльгарнана. Силейз, чьи храмы не ниже городов Митал. Силейз, чье дыхание остро, как копье Андруил. Силейз, чьим умениям позавидует Джун. Силейз, чей огонь не погасить. Предаемся с радостью в услужение тебе.

Его голос дрожит.

На лице – переплетение зеленых линий, священный знак. По знаку ползет слеза.

Мала суледин надас, да’лен**. Будет больно.

Я выдержу, Хранительница.

Да направит Силейз мою руку.

– Ее путь не всегда был мирным, – говорит Коул, – но века сделали мир путем.

Ладонь с Меткой касается картины из сотен кусочков. Судорожный вздох, попытка унять выступившие слезы. Погубил тех, кого должен был хранить. Не спросил совета у гордости, не справился, не спас. Предатель, променял Силейз на мнимую милость Андрасте. Плоскоухий. Те, кто ненавидят, правы.

Коул подходит ближе и касается его плеч.

Фарель вел его сквозь первозданную, чужую, ранящую Тень, защищая, оберегая и не прося благодарности. Коул поступает так же.

– Они не правы, – говорит дух. – Ты – Хранитель. Хранишь, холишь, хочешь, чтобы никому не было больно. Как она. «Путь Хранителя никогда не был легок, да’лен. Но это твой путь». Она не лгала тебе. Ты стал Хранителем – без мести, без лжи, без предательства. Ты показал своему клану путь, и они идут за тобой – и всегда будут идти.

– Куда бы ты ни повел нас, – вдруг говорит Кассандра.

Она поняла.

Фарель оборачивается. Знаку на коже много лет, но он причиняет боль. Метка – тоже.

Кассандра помогает ему встать. Он тянется к ней, строгой, сильной, стойкой. Ему этого не хватает, и он рад, когда есть на кого опереться.

Слезы в глазах постепенно высыхают.

Путь продолжается, плутает, проводит по покинутым просторам. Новая схватка, новая кровь, новые смерти. Фарель старается, чтобы их было меньше.

Коул помогает.

После схваток – голоса. Шепот тысяч эльфов, скрытый для вида водой. Сосуда больше нет, но остается Абелас, вечно скорбящий, и женщина с вороньими перьями на плечах.

И еще Фарель. Он не понимает, зачем ему надо здесь быть.

Абелас не любит чужаков, но признает праведных. Он разрешает услышать шепот Источника и уходит. Солас дает ему свободу.

Женщина с вороньими перьями на плечах рвется к Источнику, хочет познать его мудрость, хотя право даровано не ей. Она просит, настаивает, умоляет, клянется в верности, хотя ей не верят. Фарель отговаривает: он не хочет, чтобы она пострадала, чтобы ее сын остался без матери.

Хочет рискнуть сам. Не ради знания – ради того, чтобы забрать боль у других.

Он не сможет так. Он не дух сострадания: боль пожрет его изнутри, шепот сведет с ума.

Коул не может этого допустить.

Вороньи перья на плечах сердито дрожат. Она привыкла получать то, что хочет.

Фарель сомневается, смотрит на спутников, спрашивает, стоит ли. Он любит их спрашивать: ему так нужно.

Они за него волнуются. Создатель, пусть уж лучше она рискнет собой, чем ты. Не надо, отойди от этой эльфячьей хрени, хватит с тебя ее уже. Перспектива заманчива, друг мой, но стоит ли оно того?

Их слова и мысли беспокойны, заботливы, но не имеют силы. Другие предлагают забрать знание себе: не верят вороньим перьям, боятся, что знание попадет не в те руки, пусть оно лучше всецело принадлежит Инквизиции.

Фарель смотрит на Коула.

– Так много голосов, – говорит дух. – Они будут шептать у тебя в голове, будут одолевать. Тебе это не нужно. – И прибавляет так, чтобы услышал только он: – Она дрожит. Столько потерь, столько боли, сколько будет еще? Руки сжимают подол. Андрасте, смилуйся над ним: он снова наедине с прошлым. Как его от этого спасти?..

Никто не слышит Коула – и не понимает, почему Фарель вздрагивает, словно от удара.

Ему сейчас больно, но так лучше, так меньше боли, чем могло быть.

– Источник ваш, Морриган, – тихо говорит он, касаясь левой рукой знака на лице. – Будьте осторожны.

Она счастлива, спешит, стремится слиться со сведущими. Внутри нее теперь шепот тысяч эльфов. Она получила то, что хотела.

Они снова в Скайхолде: там хорошо, тихо, безопасно. Женщина с вороньими перьями на плечах снова хвалится знанием, добытым из шепота. Она не понимает: думает, что Фарель порадуется. Он не радуется.

Когда она уходит – смелая, гордая, перья на плечах слегка колышутся – Фарель смотрит ей вслед.

– Даже если бы я испил из Источника, я бы не смог передать бесценное знание своему народу. – Он говорит не радостнее того, кто назвал себя «скорбь». – Меня уже не позовут и не примут ни на одном Арлатвене. Любое знание умрет вместе со мной. Ты поэтому остановил меня?

– И поэтому тоже.

Фарель снова касается знака на лице. Он жжет, как Метка – или даже сильнее.

– Твоя метка сделала тебя рабом, – говорит Коул, – искалечила, заставила взвалить на плечи чужой груз. Тебе помогут забыть, но след останется навсегда.

– Да куда она денется… – бормочет Фарель, глядя на Якорь на левой ладони.

Он немного не понял. Дух поясняет:

– Жжет, болит, отпечаталась, как древнее клеймо. Арлатвен***. Вся боль, все страдание, взятое у себя и у других – во имя любви к народу. Но народ тебя не любил.

– Да, – согласно выдыхает Фарель, закрывая глаза. – Никогда не любил.

Он говорит тихо, теряя силы сопротивляться.

– Прости, – извиняется Коул. – Я пытаюсь распутать боль.

– Не надо. Ты не сможешь.

– Ты разрешаешь мне помогать другим, хочешь облегчить их страдания, помочь им – и запрещаешь помогать себе. Почему?

– Я не хочу забывать страдания. Я должен помнить. Я обязан…

Был бы обязан, если бы стал Хранителем. Невысказанная мысль ранит так же сильно, как метка. Фарель отворачивается, стыдится собственной боли, считает себя слабым. Учили не так. Учили глотать, впитывать чужую боль, не показывая своей. Учили беречь и заботиться. Учили следовать одному Пути.

– И ты по-прежнему следуешь ему, – отвечает Коул его мыслям. – Не из-за метки, не потому, что так хотели другие – но потому что для тебя есть только один Путь. И этого не изменит ничто. – Помолчав, дух прибавляет: – Она обращалась к Соласу, спрашивала, кто такая Силейз. Жалела, что мало знает. Ей неловко, что ты знаешь их обычаи, но они не знают твоих.

Коул радуется, когда лицо Фареля светлеет.

– Солас объяснил?

– Он много рассказал. Она очень старалась понять. Она верит, что тебя послала Андрасте – и теперь понимает, почему. Она рада, что ты следуешь Пути мира.

Фарель улыбается – тихо и грустно.

– Она все еще дрожит? – спрашивает он. – Ей больно? Ты что-нибудь чувствуешь?

– Боится, волнуется, ждет новостей. Рядом раненый солдат, страдает, стонет, стремится к смерти: просит держать его за руку. «Благословенны праведные, свет во тьме. В их крови начертана воля Создателя». Бой выигран, но солдат умирает.

Фарель качает головой. Он понимает, как ей тяжело видеть смерть.

– Скорей бы они вернулись. За Лелиану, Каллена и наших солдат я, в общем-то, спокоен… – Это неправда: за них он тоже беспокоится. Но Коул не винит его за такую неправду. – Но Жозефина…

Ему немного легче, когда он думает о ней – даже когда беспокоится о ней. Он привык заботиться и думать о других, но с ней все получается само. Коулу даже не нужно им помогать.

Дверь в комнату открывается, и внутрь влетает взлохмаченная Сэра.

– Эй, Вестник-всего-на-свете! – кричит она. – Пошли жрать, я тут уже с голоду помираю.

Когда Фарель оборачивается к ней, на его лице привычная спокойная улыбка. Эту боль он быстро прячет.

– Пошли, – отвечает он и послушно идет за Сэрой на кухню.

Коул следует за ними, радуясь.

Он немного помог.

Комментарий к Коул

* Благословение Митал (эльф.)

** Теперь крепись, дитя (эльф.)

*** Во имя любви к народу (эльф.)

========== Сercania ==========

Жозефина знает, что не сможет уснуть этой ночью. Завтра Фарель – Инквизитор – Вестник Андрасте – отправится сражаться с Корифеем. Если все будет хорошо (а все население Скайхолда уверяло, что так и будет), то древний магистр не переживет эту схватку. Но что, если… Антиванка не сомневается в Инквизиторе, но не переживать за него не может.

События происходят все чаще и чаще, Инквизиция постоянно должна что-то делать, все с надеждой смотрят в рот Вестнику Андрасте… Жозефина пыталась молиться Создателю и его Пророчице, чтобы Ее Вестник хоть немного смог отдохнуть – но эти молитвы, очевидно, не учитывались.

«А что, если… нет-нет. Что за дурацкая мысль. Сейчас это просто недопустимо».

Антиванка встает с постели, кутается в мягкую шаль и подходит к окну. На фоне черно-серого неба – яркое пятно заново открытой Бреши. Леди Монтилье боится, что больше не сможет представить, как выглядит небо без чудовищной зеленой дыры в Тень. Вдруг Брешь будет то и дело возрождаться вместе со всеми разрывами и демонами?..

«Создатель, смилуйся над нами, пожалуйста. Только… только Тебе известно, сколько мы еще продержимся. Сколько продержится Фарель. Будь же справедлив и милосерден ко всем Своим детям…»

Хотя сквозняки в Скайхолде больше не гуляют, Жозефина все равно зябко кутается в шаль. Страх, и без того часто дающий о себе знать, почти парализует ее.

В нескольких комнатах от нее – Инквизитор, который скоро даст бой бессмертному Корифею. Если антиванка – да чего там, весь Скайхолд, даже те, кто не говорит этого вслух – переживает за него, то каково же должно быть ему…

– Благословенны те, кто встает против зла и скверны и не отступает, – шепчет леди Монтилье, почти вжавшись носом в стекло. – Благословенны хранители мира, защитники справедливости…

«Благословенны хранители мира. Должен же он когда-нибудь наконец восторжествовать…»

– Благословенны праведные, свет во тьме. В их крови начертана воля Создателя…

«Создатель, пожалуйста, не забирай его у меня… у всех нас».

Жозефина пытается поправиться в мыслях, но уже поздно. Она уже не может думать о Тедасе, об Инквизиции, даже о себе – только об Инквизиторе. И это пугает ее не меньше, чем бледно-зеленое магическое пятно на небе.

«Это так глупо с моей стороны. Лучше просто выбросить все из головы, спокойно помолиться, уснуть и встретить завтрашний день… Андрасте, какая же я дура!»

Закусив губу, антиванка всхлипывает.

«Если ему суждено погибнуть, пусть завтрашний день вообще не наступает!»

Сердиться бесполезно, плакать – тоже. Леди Монтилье утирает непрошеную слезу, но успокоиться все равно не может.

«Вот бы Коул был рядом… он же появляется рядом, когда кому-то плохо и тяжело! Почему его нет?»

Коул не появляется, даже когда Жозефина силится подумать о нем. Видимо, без неожиданности сострадание получается уже не то.

Антиванка снова закусывает губу и кутается в шаль.

«Лучше умереть опозоренной, чем не успеть с ним проститься. Завтра я, наверное, и дышать не смогу – тем более если с ним что-то случится…»

Обув синие домашние туфли и кое-как поправив спутанные волосы, леди Монтилье осторожно выходит из комнаты и делает шаг в темный коридор. Озирается по сторонам, боясь натолкнуться на кого-нибудь мучимого бессонницей.