Текст книги "С мамой нас будет трое"
Автор книги: Лиз Филдинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
Глава вторая
Тянуть больше нельзя, решила Брон, надкусывая тост. Придется позвонить отцу Люси и сказать ему о письме.
Этой мысли оказалось достаточно, чтобы лишить ее аппетита, и она отложила тост. Если бы она не открывала этого письма! Если бы вообще могла забыть, что видела его. Ведь оно предназначалось не ей. Если бы не это совпадение инициалов…
Сначала она выпьет кофе. Она потянулась за кружкой, сшибла банку с джемом и, втянув голову в плечи, смотрела, как та падает и разбивается о выложенный плиткой пол. Следующие несколько минут Брон занималась уборкой, тщательно собирая осколки стекла и липкие лужицы. Это нужно сделать обязательно, говорила она себе – и работала все медленнее, оттягивая момент.
Важно то, что она прочиталаписьмо. В чем бы ни заключалась истина, Люси Фицпатрик – это ребенок, которому нужна помощь, и не исключено, что она, Брон, является единственным человеком в мире, который это знает.
Она без сна провела долгие ночные часы, еще не привыкнув к тишине, к тому, что никто в ней не нуждается, говоря себе, что впутываться в семейные проблемы других людей – значит нарываться на неприятности. Но одно дело – говорить и совсем другое – убедить.
Когда забрезжил рассвет, Брон прекратила бесплодные попытки уснуть, вышла в дышащий утренней прохладой сад и постаралась прогнать мысли о Люси в яростной борьбе с сорняками, которые буквально на глазах лезли из земли в это время года. Ведь у нее сколько угодно своих проблем. Например: что делать дальше?
Никакими профессиональными навыками она не владела, умела только ухаживать за матерью. Тут ее мысли снова обратились к Люси: интересно, кто присматривает за ней? Домоправительница или, может быть, няня? А может, она приходит после школы в пустой дом и ждет, когда вернется с работы отец? В конце концов голод дал о себе знать, напомнив ей, что она не завтракала. Брон выпрямилась, расправляя спину, и медленно пошла назад, к пустому дому, на ходу обрывая увядшие листья с розовых кустов. Пришлось признать, что мысли о Люси ее не оставят, как бы она ни старалась. Потребность что-то сделать боролась в ней со здравым смыслом, и шансов на победу у здравого смысла не было никаких. Оставить письмо без внимания ей не удастся. Значит, надо что-то предпринять. Брон вынула конверт из кармана, испачкав его зеленью, приставшей к пальцам во время прополки.
Прежде чем вытащить письмо, она вытерла руки о шорты. Люси не написала номера телефона. Понятно почему. Она ведь упомянула, что отцу не придется встречаться с мамой, – очевидно, надеялась сохранить все в тайне от него.
Она сняла трубку, набрала 192.
– Справочная… Фамилию, пожалуйста.
– Фицпатрик. Инициалов я не знаю. Адрес – Брэмхилл-Бэй, в Сассексе.
– Минутку, пожалуйста. – Потом: – Это может быть «Студия Фицпатрик»?
Студия Фицпатрик? Что за студия? Киностудия?
– Да, возможно. – Сердце упало. Очень даже возможно. Она почти уже уговорила себя, что Люси выбрала Брук, потому что та была известна, ею все восхищались. Тема спасения тропических лесов была сейчас в центре внимания, но если отец Люси кинорежиссер, то такое совпадение было бы весьма многозначительным… Интересно, что за киностудия может быть в какой-то маленькой деревушке в Сассексе? «Старый дом священника» – название подходит для мастерской художника, или гончарни, или того и другого вместе. Она представляла себе живописную постройку типа амбара и живущую там колонию художников. – Это место называется «Старый дом священника», – быстро добавила она.
Послышался щелчок, и пошла запись. «Нужный вам номер…» Брон записала его, перепроверила и положила трубку. Она сидела и смотрела на номер, который, казалось, говорил ей: ну вот, ты меня получила, и что теперь будешь со мной делать?
Отец девочки должен знать, что происходит, рассуждала Брон, готовя кофе и закладывая хлеб в тостер. Если Люси так остро нуждается в любви, что создала себе вымышленную мать в лице Брук, то… А если это не вымысел?
Так или иначе, все равно придется позвонить. Брон остановила взгляд на пустой кружке и брошенном тосте. Сейчас. Сделай это сейчас. Оттягивать нет смысла. Не исключено, что здесь нет никакой драмы. Люси, может быть, делает это каждую неделю или всякий раз, когда мама не соглашается дать еще сладкого, не разрешает поздно засиживаться перед телевизором, пропускать школу, – и тогда Брон услышит смущенные родительские извинения.
Брон сняла трубку, набрала номер. Один звонок. Два. Три. Никого нет дома. Испытав бурное облегчение, она уже собиралась положить трубку, когда услышала автоответчик.
– Джеймс Фицпатрик. – Голос напоминал расплавленный шоколад. Темный, дорогой шоколад. У Брон он вызвал отклик, похожий на теплую волну удовольствия, и ей стало трудно дышать. – Сейчас я не могу подойти к телефону, но, если вы оставите сообщение, я вам перезвоню. – Послышался щелчок и длинный сигнал автоответчика. Она все еще держала трубку в руке, когда кто-то длинно и настойчиво позвонил в дверь.
Фиц так и не нашел в себе сил объясниться с Люси. Он уговорил себя, что легче начать с другого конца, с ее матери, но, когда остановился перед домом с крутой, островерхой крышей и большим садом, где пышно цвели летние розы, его одолели сомнения.
Может, лучше было ничего не затевать. Брук знает, где его найти, но за все годы ни разу не позвонила, не проявила ни малейшего интереса к дочери.
Ну, таковы уж условия их договора, на которые он согласился.
Вплоть до того момента, когда он окончательно понял, что Брук не шутила, говоря, что собирается отдать ребенка на усыновление, Фиц не очень задумывался об этом. Нет, он не мечтал о ребенке, но невидимая и неведомая жизнь, так неосторожно и бездумно созданная, стала для него настолько реальной и ценной, что его охватило непреодолимое желание защитить ее. И как только этот комочек жизни оказался у него на руках, он понял, что никогда не сможет с ним расстаться.
В тот момент он пообещал бы Брук что угодно и ни на минуту не сомневался, что является выигравшей стороной. Он поддерживал ее во время беременности, заботился о ней и был уверен, что стоит только ей взять ребенка на руки, как она тут же полюбит его. Потом, после рождения Люси, когда Брук спокойно заявила, что собирается отдать малышку, она увидела его реакцию и заключила с ним сделку.
Особенно возмутительным и непростительным показалось ему то, что ситуация нисколько не угнетала ее. Через несколько недель, по ее словам, он и сам будет рад отдать ребенка какой-нибудь анонимной супружеской паре. В сущности, Брук было все равно, как он поступит с ребенком, лишь бы не ей приходилось не спать по ночам и менять пеленки. У нее не было времени на подобную бытовую чепуху, она намеревалась добиться успеха в жизни, а он готов был помочь ей в этом в обмен на ребенка. Что ж, надо признать, она не упустила своего шанса.
Возможно, в глубине души он сохранял надежду на то, что в один прекрасный день она поймет, чего лишилась, и вернется. Почти девять лет – вроде бы достаточно долгий срок, чтобы смириться с реальностью, но склонность к фантазиям, похоже, есть не только у Люси.
Может быть, именно поэтому ему было так трудно сказать Люси правду; может быть, до сих пор не верилось, что бывают такие бессердечные матери. Но теперь обманывать себя бессмысленно. Люси все за него решила.
И вот сейчас, когда он сидит здесь в машине напротив дома, который до этой минуты был просто адресом в документе, назначавшем его единственным опекуном Люси, ему все больше начинает казаться, что он гонится за химерой.
Этот дом принадлежал семье Брук. Вряд ли она жила здесь после университета, но другого адреса у него не было. Она уже давно ушла из телевизионной съемочной группы, снимавшей фильмы о жизни природы, куда он устроил ее на первую работу, легко найдя спонсора для создания собственной кинокомпании. Но там отказались сообщить ее адрес, посоветовав написать письмо, которое будет передано по назначению. Времени на это не было.
Он смотрел на почтальона, который шел по улице, опуская письма в почтовые ящики. Вот он дошел до Охотничьего домика, свернул к калитке, но у него, похоже, были не просто письма, а что-то требовавшее расписки или не помещающееся в почтовый ящик, потому что он позвонил в дверь. Кто ему откроет? Ее мать, более раннее издание самой Брук? Ее отец?..
– Брук… – изумленно вырвалось у него. Вот уж чего он не ожидал! Но это была она. Открыв дверь, она говорила с почтальоном, улыбаясь ему одной из своих сияющих улыбок; затем отвела назад волосы до боли знакомым жестом, прежде чем расписаться в получении письма. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он выскочил из машины и пересек улицу. Почтальон, увидев его, придержал калитку. Но на середине дорожки Фиц остановился.
А вдруг она откажется разговаривать с ним, с этим призраком, явившимся из прошлого, чтобы напомнить о том, что она предпочла забыть? Вдруг захлопнет дверь перед его носом? Откажется даже поговорить о Люси? Она вправе так поступить. Он обещал, что никогда не попытается связаться с ней, никогда не выдаст ее тайны. Но ему и в голову не приходило, что придется выполнять это обещание. Да и благополучие Люси важнее любого обещания.
Он сошел с дорожки и по газону направился к задней двери.
Брон положила заказное письмо от страховой компании матери на кухонный стол, не распечатав его. Ее мать умерла, и этому ничем не поможешь, а Люси была жива и нуждалась в немедленной помощи. Она снова сняла трубку. Надо оставить сообщение, попросить Джеймса Фицпатрика позвонить ей. Чья-то тень мелькнула в кухонном окне – кто-то шел к задней двери дома: наверняка это миссис Марш пришла проверить, как она справляется…
– Ну давай же, – нетерпеливо пробормотала она, набирая номер. И тут опять послышался этот голос. Только теперь не в записи на автоответчике.
– Брук… – сказал он, и она резко обернулась, увидела темную фигуру в дверном проеме и сразу поняла, кто это.
– Джеймс Фицпатрик… – проговорила она.
Какую-то секунду он стоял не двигаясь на пороге открытой двери – силуэт в ореоле солнечных лучей, освещавших его со спины.
– Для данных обстоятельств это слишком официально, Брук. Я все еще откликаюсь на Фица.
– Фиц, – тупо повторила она. Видимо приняв это за приглашение, он шагнул в комнату, на свет. О боже! Обладатель потрясающего голоса обладал и потрясающей внешностью. Настоящий красавец. Высокий, широкоплечий, поджарый, словно гончая, в белой полотняной рубашке, свободно облегавшей его торс, в старых, выцветших джинсах, туго обтянувших узкие бедра. Черные волосы непокорной массой густых темных завитков ниспадали на ворот рубашки, чувственный рот, глаза цвета спелой голубики… Никакой мужчина не имел права выглядеть таким красивым, таким… – Я… я как раз собиралась звонить, – сказала она.
– Тогда я имею ответ на свой вопрос. Значит, ты получила письмо Люси.
Брон оторвала взгляд от этого видения и посмотрела на помятый конверт, лежащий на кухонном столе. Пытаясь одновременно повесить трубку, она промахнулась. Трубка полетела вниз на длину провода, ударилась о стену и сорвала телефон с крепления. Все вместе с треском грохнулось на пол.
Джеймс Фицпатрик пересек комнату, нагнулся и подобрал аппарат.
– Он треснул, – сказал он, выпрямляясь рядом с ней.
– Он уже был треснутый.
– Понятно. – Он проверил, есть ли гудок, повесил аппарат на место и повернулся к ней. Его лоб был задумчиво нахмурен. – Я часто задавал себе вопрос, откуда это у Люси.
Люси тоже неуклюжая?
– Нельзя так пугать, – укоризненно сказала она. – Зачем нужно было подходить к задней двери?
– Я подумал, что неплохо бы застать тебя врасплох, прежде чем ты успеешь накинуть цепочку.
Брон почувствовала, что вблизи от него ей трудно дышать. Значит, это и есть отец Люси? И Брук ушла от такого мужчины, чтобы снимать на пленку обезьян, пауков, лягушек и еще кучу отвратительных тварей в кишащих москитами болотах? Если кто-то и сомневался когда-нибудь в ее увлеченности… До нее вдруг дошли его слова.
– Зачем бы я стала это делать?
– Я дал обещание. Факт моего появления здесь должен сказать тебе, что я собираюсь его нарушить.
Какое обещание?Его правая рука упиралась в стену, блокируя ее в углу, но ей и так не удалось бы сдвинуться с места. Она сглотнула.
– Это из-за Люси? Как она?
– У тебя было почти девять лет, чтобы задать этот вопрос. Со мной тебе не нужно притворяться, Брук. Оставь это для дочери.
Брук?
Брон смотрела на него так, словно ее ударило током, и он получил даже некоторое удовлетворение от того, что не только ему трудно дышать. Но ведь она должна была ожидать его появления? Если уж дошла до того, что собиралась звонить, то наверняка понимала, что он будет ее разыскивать.
Странно: он видел ее по телевидению десятки раз за эти годы и ничего не чувствовал. И вот пожалуйста – этих лет словно бы не было, а ей словно все еще двадцать лет и она смотрит на него снизу вверх, сидя на скамье в университетском кампусе.
Ее кожа все такая же нежная и бархатистая, чуточку порозовевшая от недавней жары – как будто не тронутая годами, проведенными под тропическим солнцем. Он ожидал, что она будет жестче, резче, при всей ее девичьей прелести, с помощью которой ей удавалось очаровывать телезрителей и с помощью которой она тогда очаровала его. Она выглядела старше и в то же время ничуть не изменившейся: смотрела на него все теми же туманно-серыми кроткими глазами, с тем же выражением удивленной невинности, которое ей так хорошо удавалось, которым она покорила его. Она улыбалась все теми же созданными для наслаждения, губами, которые никогда не нуждались в губной помаде, и, да помогут ему небеса, у него в крови все еще пылало влечение к ней.
Когда он впервые познакомился с Брук, она стала для него каким-то безумием. Очевидно, это безумие может периодически повторяться, потому что ему сейчас потребовалось усилие, чтобы припомнить, зачем он ее разыскивал.
– Если ты получила ее письмо, – сказал он, – то знаешь, зачем я здесь. Люси очень нужно, Брук, чтобы ты приехала к ней в школу на спортивный праздник.
– Нет, – начала она, – я не могу…
– Ты можешь. – Фиц ответил резче, чем хотел, но ему не нужны были ее отговорки. Если надо, то он может быть таким же жестким, как она под всей этой притворной нежностью. – Ты будешь там в два часа, одетая так, словно ты королева Амазонии, у тебя это здорово получается… – Она попыталась что-то сказать, но он закрыл ей рот рукой. – Отказа я не приму. Прощу не для себя, это нужно Люси. – Внезапно тепло ее губ обожгло ему пальцы, и он резко отдернул руку.
– Но я… сейчас я все объясню…
– Нет, с меня довольно, наслушался твоих объяснений. На этот раз ты сделаешь так, как я говорю. Иначе всем твоим драгоценным поклонникам станет известно, как именно ты сбагрила с рук своего ребенка. – Фиц ужаснулся тому, что только что сказал. Он не собирался… не понимал, откуда взялась эта угроза. Но, увидев испуганное выражение ее лица, понял, что инстинкт его не подвел – имидж для нее все. – Я передам эту историю бульварной прессе, Брук. Думаешь, после этого тебя будут все так же любить?
Ее серые глаза расширились – от боли, он мог бы почти поклясться.
– Ты не можешь так поступить!
Не боль. Страх. Что ж, это хорошо. Он это использует – у нее научился.
– А ты испытай меня, – сказал он, угрожающе наступая на нее. Сам того не сознавая, он прижал ее к стене всем своим телом – бедрами, руками, ртом, – желая ее, ненавидя, ненавидя за то, что так сильно ее хотел.
Оказавшись в западне, Брон сначала окаменела от шока. Но ей надо было объяснить этому мужчине, придавившему ее своим крепким телом, терзавшему ее губы злым поцелуем, что произошло недоразумение, и она начала вырываться. Она хотела оттолкнуть его, вцепившись в его бугрящиеся мышцами плечи, но ее слабые пальцы и короткие ногти не произвели никакого впечатления. Его рот был жестоким, требовательным; он наказывал ее за проступок сестры. Но под злостью и яростью ощущались чувственный голод и влечение, и все, что было в ней женского, все, что подавлялось в течение долгих бесплодных лет, пока улетучивалась юность, ответило на это влечение со слепым безрассудством. Ею овладел дикий инстинкт, древний, как само время, и пальцы, перестав отталкивать его, скользнули ему на затылок, путаясь в густых завитках волос, губы раскрылись, уступая давлению его рта, а язык встретился с его языком, подчиняясь ее собственному вдруг проснувшемуся голоду…
Фиц хотел наказать ее, хотел, чтобы она почувствовала весь его гнев, боль, возмущение и обиду. Но после первых секунд шока и сопротивления, когда ее тело обмякло в его объятиях, он понял, что наказывает лишь самого себя. Когда ее губы раскрылись для него, а руки, вместо того чтобы отталкивать, привлекли его ближе, когда она всем телом прильнула к нему, он оказался способен остановиться в той же мере, что и летать по воздуху.
Ее чисто женский аромат смешивался со свежим запахом сушившейся на ветру одежды, запахом травы и роз, и он готов был утонуть в нем, утонуть в ней…
На мгновение он замер, упираясь руками в стену, глядя в лицо единственной, видимо, женщины на свете, которая обладала силой, способной толкнуть его на крайности. Ее губы были слегка раскрыты, рот казался нежнее, а ресницы темнее, чем он помнил, взгляд затуманился, расширенные зрачки потемнели от желания. И она улыбалась… смеялась над ним… опять…
– В пятницу, – хрипло сказал он, резко отшатываясь. – В два часа. Будь там обязательно, иначе прочитаешь о себе в воскресных газетах. – Он повернулся и быстро вышел из залитой солнцем кухни, тщетно пытаясь стереть из памяти выражение лица Брук, ее припухлые, приоткрывшиеся для него губы, острые пики грудей, обозначившиеся под тенниской, глаза, страстно приглашающие остаться. Боже всемогущий, как она это делает? Почему он забылся, зная, что все это лишь актерская игра, и только? В следующий раз надо быть настороже, держаться от нее на расстоянии.
Он вдруг поймал себя на том, что тоже улыбается, хотя в улыбке было мало веселья. На спортивном празднике в школе он может считать себя в достаточной безопасности. Брук будут осаждать учителя, родители и дети, жаждущие пообщаться с ней хотя бы минутку. Люси будет в восторге. Он подумал, не позвонить ли Клэр Грэхэм, чтобы предупредить ее. Потом, когда к нему вернулась способность здраво рассуждать, он отказался от этой мысли.
Ну почему все обернулось для него так плохо? Он приехал с намерением просить Брук сделать это ради Люси и был готов предложить ей взамен все что угодно. А повел себя как горилла под действием избыточного тестостерона. Тут он поморщился. Брук почти наверняка сказала бы, что он обижает горилл. Без сомнения, так оно и было. Теперь она наслаждалась ситуацией. Один взгляд – и она «включила» его, словно рождественскую елочную гирлянду. Он считал себя совершенно невосприимчивым к ее чарам, но здесь, видимо, налицо один из тех вирусов, борьба с которыми требует регулярных инъекций.
А может, достаточно будет одного знания, что она все еще держит его на веревочке?
Хорошо бы, потому что Брук с ее сообразительностью наверняка поняла, что он ни за что на свете не осуществит своей угрозы. Никогда не разоблачит ее – ради Люси. Он не выставит дочь на обозрение желтой прессы. Значит, Брук вполне может оставить без внимания мольбу дочери и его дурацкую угрозу, а раз так, то лучше обойтись без всяких предупреждений. Ничего, Клэр справится с неожиданным визитом знаменитости.
Бронти стояла не шелохнувшись целый, казалось, век после того, как Джеймс Фицпатрик ушел. Только что она, совершенно ни о чем не подозревая, воспользовалась телефоном, собираясь оставить абсолютно незнакомому мужчине сообщение с просьбой позвонить ей, а в следующий момент этот самый мужчина целовал ее так, словно наступил конец света. Каким образом такое могло случиться? Как она это допустила? Стоило ему прикоснуться к ней, как она поняла…
Она потрогала губы кончиком языка. Они были горячими, припухшими и пульсировали жаром. Такое же ощущение было и во всем теле, и ей наконец стало ясно, как это ее сестра, осторожная, осмотрительная сестра совершила старую как мир ошибку, позволив себе забеременеть.
Если бы она была молодой и глупой, то могла бы подумать, что для этого достаточно одного поцелуя Джеймса Фицпатрика.
Наконец она пошевелилась, добралась спотыкаясь до кухонного стула и без сил упала на него. Потом истерически засмеялась и протянула руку за письмом Люси. Она пыталась сказать ему, что она не Брук, но он не слушал. Что ж, его мозг был занят лишь одной мыслью.
Непонятно, почему он обознался. Ведь Брук такая стильная, такая уверенная, такая красивая!
Правда, на первый взгляд они похожи: то же строение костей, та же кожа, тот же высокий рост, те же светлые волосы с прядями разного оттенка. Но на этом сходство и кончалось. Уже в школе Брук была всегда элегантной, уравновешенной, идеально ухоженной, тогда как она, Бронти, могла быть в порванной юбке, с пальцами в чернилах и со ссадинами на ногах от постоянных столкновений с мебелью и падений. Она посмотрела на свои запачканные зеленью колени, на руки, загрубевшие от работы в саду. Впрочем… Она пожала плечами. Прошло восемь лет с тех пор, как они виделись лично; если он видел Брук только на экране телевизора, в борьбе со стихиями, покрытую потом, с волосами, прилипшими ко лбу, без макияжа, если не знал, что у нее есть сестра, что ж, тогда ошибку не так уж трудно понять.
Восемь лет – это большой срок, достаточно большой, чтобы детали сгладились в памяти. Но недостаточно большой, чтобы притупились страсти.
Брон зябко вздрогнула, несмотря на льющееся в окна солнце, на распахнутую дверь, и потерла покрывшиеся гусиной кожей руки. Она пыталась сказать ему…
Надо было пытаться лучше. Она взглянула на телефон. Придется позвонить ему, все объяснить. Но сейчас рано. Он будет дома лишь через пару часов. Господи, как она сможет позвонить мужчине и сказать ему, что он совершил такую ошибку?
Через автоответчик, вот как. Прямо сейчас. Просто оставит сообщение, что произошла ошибка, что Брук за границей. Именно так можно будет избежать разговора, неприятного для них обоих.
Брон набрала номер, стала ждать сигнала. «Мистер Фицпатрик…» – твердым голосом начала она и остановилась. А вдруг кто-то другой услышит сообщение? Вдруг Люси придет из школы и включит автоответчик? Она положила трубку, решив не рисковать. Придется встретиться с ним лицом к лицу. Ей двадцать семь лет, она взрослая женщина и справится с этим. А пока надо найти секатор. Подрезка кустарников поможет ей не думать о горячих губах мистера Джеймса Фицпатрика. Может быть.
День тянулся бесконечно, стрелки часов, казалось, еле ползли. Семь часов… Время купания Люси? Время делать уроки? Что делали они с Брук в семь часов, когда был жив отец? Играли, разговаривали, смеялись. Очень много смеялись. А Люси и Фиц смеются вместе или нет?
Восемь часов. В восемь часов они отправлялись спать. Без разговоров. Могли почитать, послушать полчаса радио, но в восемь должны были находиться в постели. В девять, решила она. В девять будет безопасно.
Без четверти девять она не выдержала. Сняла трубку и набрала номер.
– Брэмхилл – шестьдесят пять тридцать семь сорок девять. – Аккуратный детский голосок четко и правильно произнес номер. – У телефона Люси Фицпатрик.
– Люси… – Брон вскинула руку к горлу.
– Мама? – Это прозвучало неуверенно, с надеждой и мольбой. – Мамочка? Это ведь ты, да?
Брон замерла, не имея сил отвечать. В своем безудержном желании поговорить с Джеймсом Фицпатриком она добилась именно того, чего хотела избежать.
– Папа сказал, что ты не получишь мое письмо, что ты переехала, но я молилась, чтоб…
– Кто это, Люси? – донесся до нее издалека голос Джеймса Фицпатрика.
– Это моя мама. Моя мамочка!Папа, она позвонила, она приедет. Я тебе говорила,что она приедет…
Потом трубку прикрыли, так что слышалось лишь отдаленное бормотание. Потом она услышала его голос.
– Брук?
Она не ответила. Не могла. Во всем виновата она. Надо было как-то объясниться с ним сегодня утром. Или позвонить сразу же, оставить номер телефона с просьбой перезвонить.
– Брук, это ты? – Его голос стал резче. – Брук!
Вздрогнув, она вернулась к реальности:
– Фиц, мне очень жаль, я не хотела…
Извинения его не интересовали.
– О чем, черт побери, ты думаешь – звонишь сюда, когда Люси может подойти к телефону? – Он буквально прошипел эти слова в телефонную трубку.
– Ей уже пора быть в постели, – пролепетала она в ответ.
– Материнский совет? От тебя?
– Нет… Прости… Послушай, я должна была позвонить. Сказать тебе…
– После того, что ты сейчас сделала, я хочу услышать от тебя лишь одно: что ты будешь здесь в пятницу.
О Брук! Как ты могла поставить меня в такое положение? Что же мне теперь делать? И едва ли не явственно ей послышалось, как Брук засмеялась в ответ: «Что делать, дорогая? Да делай, что хочешь. Если ты так беспокоишься из-за Люси, то почему бы тебе не поехать и не поиграть денек в счастливое семейство? Они ведь считают, что ты – это я, а у тебя всегда намного лучше получалось по части заботы…»
– Ну так как? – нетерпеливо спросил он. – Что мне сказать Люси?
«Они ведь считают, что ты – это я».
– Да. – Она слышала свой голос словно с большого расстояния. – Скажи ей, что я приеду. Но я… мне… я не знаю дороги.
– Я за тобой заеду.
– Нет. Не стоит. – Полдня играть роль сестры ради счастья маленькой девчушки и так уже трудное дело, а два часа в машине наедине с Джеймсом Фицпатриком – и вовсе невозможное.
– Мне это не составит труда.
Тут она поняла, почему он настаивает.
– У тебя нет причин беспокоиться, я не подведу Люси.
– Неужели?
Слово прозвучало с непередаваемым сарказмом. Она не ответила, потому что ее внутренний голос буквально вопил: «Скажи ему! Скажи сейчас, пока не поздно!» Но было уже поздно. Люси слышала ее, подумала, что она – это Брук. Никакими извинениями и сожалениями на свете не искупить такого разочарования.
– У тебя там есть ручка?
– Что?
– Ручка. Записать, как ехать.
– А, да… Нет, подожди, я уронила ее. – Он терпеливо ждал, пока она поднимет ручку, потом, полагая, что она знает, где находится Брэмхилл-Парва, объяснил, как найти школу.
– Записала?
Она посмотрела на страничку блокнота, испещренную неразборчивыми каракулями, но не попросила повторить объяснения: тогда он уж точно настоит на том, чтобы заехать за ней.
– Да-да, я найду ее.
Без лишних слов он процедил:
– Пойду позову Люси, чтобы она пожелала тебе спокойной ночи.
– Мама? Ты правда приедешь в пятницу? Можно я скажу мисс Грэхэм? И Джози?
Все еще не оправившись от ошеломляющего поворота событий, Брон прерывисто вздохнула.
– Я приеду, Люси. Можешь сказать, кому хочешь. Спокойной ночи, дорогая, приятных тебе снов.
Знакомый по собственным детским годам еженощный ритуал. Боже милостивый! Чего она наобещала? И как собирается выполнять свое обещание?
