Текст книги "С мамой нас будет трое"
Автор книги: Лиз Филдинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Лиз Филдинг
С мамой нас будет трое
Глава первая
– Фиц, спасибо, что заехали. Я знаю, вы очень заняты.
Джеймс Фицпатрик взял протянутую ему маленькую, идеально ухоженную руку.
– Всегда к вашим услугам, Клэр. Я никогда не бываю слишком занят, если дело касается Люси, вы же знаете. – Но ответ Клэр Грэхэм на его улыбку напоминал – в максимально возможной для нее степени – хмурую гримасу. Значит, очередная неприятность. – Еще одно разбитое окно?
– Это было бы полбеды.
– Окно и умывальник? – Люси была высокой для своего возраста девочкой, руки и ноги которой жили, казалось, своей собственной жизнью, и генерировала вокруг себя хаос с тех пор, как научилась выбираться из кроватки. У нее не было сознательного намерения крушить вещи, просто все находящееся в радиусе трех футов от нее имело тенденцию спонтанно разрушаться.
– Нет, все цело. Этот триместр прошел мирно.
– Но он еще не закончился.
– Садитесь, пожалуйста, Фиц. – Несмотря на весь свой чопорный облик Клэр Грэхэм была мягче воска, и обычно от нее можно было добиться улыбки, а после заседания школьного совета, после пропущенного стаканчика шерри ее можно было даже увидеть разрумянившейся. Но похоже, не сегодня.
– Ну так что же она сделала? – спросил Фиц, осторожно садясь на элегантный стул, стоящий перед ее письменным столом. В заднем кармане у него лежала чековая книжка, которую он захватил, готовясь выслушать перечень последних разрушительных событий с участием Люси. Однако услышанные заверения относительно сохранности школьного имущества отнюдь не успокоили его, а, напротив, заставили предположить нечто гораздо худшее. – Судя по последнему табелю успеваемости, – сказал он, – с учебой у нее, похоже, было неплохо.
– Люси – способная девочка. У нее чрезвычайно живое воображение, как вы, конечно, знаете. – Клэр подтвердила слишком ему, увы, известное, и это лишь усилило его беспокойство. – Вы хороший отец, Фиц. – Тут она помолчала, словно подыскивая нужные слова. – Я никогда не спрашивала вас об этом, но сейчас, видимо, придется. Вы поддерживаете какие-либо контакты с матерью Люси?
Опасения обрели конкретную форму и, несмотря на летнюю жару, иссушавшую игровые поля и площадки за окном кабинета, образовали ледяной ком у него внутри.
– Нет, никаких.
– Но вы смогли бы связаться с ней? Если возникнет необходимость?
– Не могу представить себе такой необходимости.
– Даже ради Люси?
– Люси ее не интересует, Клэр. Если бы решать предоставили ее матери, то Люси передали бы приемным родителям.
– Тогда все очень усложняется. – Ее серые глаза смотрели на него прямо и твердо. – Я должна сказать вам, Фиц, что Люси начала строить фантазии относительно своей матери.
– Фантазии?
– Она сочиняет о ней истории, выдумывает, будто ее мать – какая-то знаменитость.
Ледяной ком у него внутри катастрофически вырос, но он попытался улыбнуться.
– Вы же сами говорите, что у нее очень живое воображение.
– Да, все так, но это не похоже на обычные полеты ее фантазии. Очень уж она настойчива в этом случае. Вы ничего не замечали? – Он покачал головой, и Клэр Грэхэм сочувственно посмотрела на него. – При данных обстоятельствах я бы сказала, что мы имеем дело с вполне нормальной реакцией. Через это проходят почти все приемные дети…
– Но Люси – не приемный ребенок. – Он надеялся, что в его голосе не слышно того отчаяния, какое он чувствовал.
– Я это понимаю, но при отсутствии родной матери ситуация становится в какой-то степени похожей. – (Фиц был слишком занят поисками ответа на вопрос, как его дочь могла обнаружить то, что он так тщательно прятал, и поэтому не отреагировал на сочувствие в ее голосе.) – Это та же самая тяга, потребность ребенка верить, что отсутствующая мать совершенно особенный человек, что лишь некая большая трагедия могла заставить ее отказаться от обожаемого ребенка. Если есть информационный вакуум, ребенок обязательно заполнит его фантазией, создав ситуацию, в которой его мать является центром всеобщего интереса и восхищения…
– Понятно, – сказал он, не дав ей продолжать.
– Правда? – Клэр Грэхэм посмотрела на него с сомнением. – Вы не должны на нее сердиться, Фиц. Ее любопытство, ее желание знать вполне естественны.
Он стал наконец слушать со всем вниманием, так как уловил в ее словах нечто спасительное.
– Если это естественно, то в чем же проблема? – спросил он.
Клэр Грэхэм откинулась на спинку кресла, приподняв руки жестом, призывающим его проявить понимание.
– Проблема в других девочках. Они думают, что она задается, пытается представить себя особенной. Я поговорила с Люси, посоветовала ей держать свои истории при себе, но если бы вы рассказали ей о матери, показали бы фотографии, то у нее сложился бы образ, на котором она могла бы фиксировать свои чувства. Может быть, стоит даже попытаться организовать встречу, если это вообще возможно. Я была бы рада помочь чем только смогу. Поскольку я – сторона нейтральная, то, возможно, подошла бы на роль посредника…
Фиц встал, положив конец обсуждению и испытывая потребность выйти из тесного, душного кабинета на воздух, где можно было бы подумать.
– Спасибо вам, Клэр, за то, что поставили меня в известность о происходящем. Я с этим разберусь.
– Вы можете порвать контакты, Фиц, можете уничтожить всякое вещественное напоминание, но не можете помешать маленькой девочке интересоваться своей матерью.
– Вы так считаете?
– Я это знаю. Возможно, она не хотела Люси, но теперь ей наверняка хотелось бы узнать, какой девочка стала, как выросла. Может быть, она обрадуется возможности познакомиться с ней. Это будет вполне естественно. – Клэр пошла проводить его до двери. – Учебный год скоро заканчивается. Вы куда-нибудь уезжаете на лето?
Он хотел было сказать ей, что это ее не касается, как отвечал всем, когда привез Люси домой и подвергся массированному наплыву патронажных сестер, социальных работников и заботливых граждан, которые желали знать, кто же будет ухаживать за этой малышкой, так как пребывали в убеждении, что обыкновенный мужчина с этой задачей просто не справится. Но Клэр Грэхэм интересовалась по-доброму, она делала то, что полагала правильным, так что он ответил вежливо:
– Да, мы собираемся провести лето во Франции.
– Подходящее время для разговора с ней. Пусть она спрашивает, а вы постарайтесь быть справедливым. Ребенку требуется любить обоих родителей, даже если они не любят друг друга. – (А как быть, если мать не любит ребенка? И не хочет знать?) – Ради Люси вам придется пойти на это, Фиц, переступив через свою боль.
Но не сейчас же. Люси только восемь лет, она еще слишком мала, нельзя разрушать ее драгоценный воображаемый мир…
– Я поговорю с ней. Скоро.
Клэр никогда не хмурилась, но сейчас у нее на лбу появилось что-то очень похожее на морщины.
– Будет лучше всего, если девочка избавится от этой навязчивой идеи до начала нового учебного года, – сказала она, когда они подошли к парадной двери. Потом, сказав то, что должна была сказать, и поняв, что все равно между ними высится глухая стена, она переменила тему: – Так мы увидим вас на спортивном празднике, Фиц?
– На спортивном празднике?
– Это в пятницу. Разве вы не получили письмо? Удивительно, ведь Люси должна бы только об этом и говорить. Она соревнуется по прыжкам в высоту и в беге на пятьдесят метров. Она определенно выиграет прыжок – если прежде не снесет стойки и планку. Будет жаль, если вы не придете.
– Я приду.
– Хорошо. – Она не сразу выпустила его руку. – Вы не спросили, кого она выбрала на роль матери, Фиц. Неужели это вам совсем неинтересно?
Клэр Грэхэм, понял Фиц, сделала ту же ошибку, что и одноклассницы Люси, посчитав, что та лжет. При сложившихся обстоятельствах так, может быть, даже лучше.
– Я предпочитаю порыться в собственных фантазиях, Клэр. Но все равно очень вам благодарен. Увидимся в пятницу.
– Жаль, что Брук не смогла приехать на похороны. Мы теперь так редко ее видим.
– Мне не удалось связаться с ней и сообщить о маме, – сказала Брон в сотый, похоже, раз за этот день. Неужели здесь нет никого, кто пришел на похороны просто в знак уважения к ее матери? Или эта огромная толпа присутствующих собралась исключительно в надежде на появление ее знаменитой сестрицы? Она выдавила из себя сотую улыбку. – Она снимает фильм в Бразилии. В сельве. За тысячу миль от ближайшего телефона. – Но не от ближайшей же станции спутниковой связи? Она должна была получить сообщение, но просто слишком занята своей ролью спасительницы природы, чтобы откликнуться.
– Как это грустно. – Слова собеседницы вернули Брон к реальности. – Вы одна заботились о своей дорогой матушке все эти годы, а теперь и через такое вам приходится проходить одной.
– Тут уж ничего не поделаешь.
– Да, наверно. Но она так много делает для спасения планеты, что мы должны ей все прощать. – Женщина улыбнулась. – Из-за нее я теперь не сразу решаюсь воспользоваться машиной, собираю и сдаю старые газеты и стеклотару, а когда нам понадобилась новая дверь, я не разрешила Реджи покупать красное дерево. Хотя как ваша сестра справляется со змеями и пауками… Я, например, просто падаю в обморок, если вижу паука в ванне…
– В точности как Брук, – перебила ее Брон, которая сама была на грани истерики. – Вопит как ненормальная при виде паука. Мне приходилось ловить их и выпускать в окно. А уховертки вызывают у нее кошмары.
– Правда?! Тогда для всех нас еще есть надежда. Хотите, я останусь и помогу вам прибраться? – В голосе женщины послышалась нотка озабоченности, когда она окинула взглядом чашки из тонкого фарфора и хрустальные бокалы, оставшиеся на столах и столиках в гостиной.
Брон усмехнулась про себя. О ее неспособности вымыть чашку, чтобы у той не отвалилась ручка, ходили легенды.
– Миссис Марш любезно согласилась убрать все за меня. – Брон еще не успела договорить, а добросердечная леди уже загружала поднос с такой скоростью и проворством, что Брон впала в благоговейный восторг.
– Но вы все-таки звоните мне, если потребуется какая-то помощь, хорошо?
Брон благодарно улыбнулась.
– Я буду рада, если кто-то поможет мне на следующей неделе разобрать мамины вещи. Вы наверняка знаете, как лучше всего с ними поступить, – сказала она.
– С удовольствием займусь этим, вы только позвоните мне. – Женщина огляделась. – Что вы теперь будете делать? Наверно, продадите дом. Я знаю, что ваша матушка никогда бы не захотела уехать отсюда, но вам будет гораздо удобнее в небольшой хорошей квартирке.
Небольшая хорошая квартирка, где негде повернуться и нет сада. Это было бы ужасно.
– Я еще не знаю. Надо поговорить с Брук, когда она приедет.
– Конечно, спешить особенно незачем. Отдохните какое-то время, прежде чем что-то решать, – вам ведь здорово досталось за последние несколько недель.
Недель. Месяцев. Лет.
Час спустя Брон наконец закрыла за миссис Марш дверь, прислонилась к ней, прикрыв глаза, и тишина волной накатилась на нее, принеся с собой ощущение полнейшего одиночества. Мамы больше нет, и теперь их только двое – она и Брук.
В глубине души она была рада, что Брук не прилетела домой, бросив дела. Ее появление неизбежно превратило бы все в цирк. Сестра не из тех женщин, которые приносят утешение. Она бы просто сказала, что мама теперь больше не страдает. Брук всегда и все видела лишь в черном и белом цвете.
Брон чувствовала себя совершенно опустошенной. Выжатой досуха. Ей потребовалось большое усилие, чтобы оттолкнуться от двери. Может, все правы и действительно стоит уехать куда-нибудь на несколько дней? Уехать прямо сейчас и решить, что она собирается делать с остальной жизнью.
Остальная жизнь? Это звучит как шутка. Ей уже двадцать семь лет, а никакой жизни у нее так и не было. Может, она не воспринимала бы это так болезненно, если бы не имела перед глазами пример сестры.
Так не должно было быть. Они с Брук совершенно не походили друг на друга во всех отношениях, за исключением внешности и мозгов. Она уже готовилась последовать за сестрой в университет, когда у их матери нашли болезнь, которая в конце концов и убила ее.
Брон позвонила в университет и сообщила, что не сможет приехать. Что еще ей оставалось? Ухаживать за мамой было больше некому. Кому-то из них следовало остаться дома, а Брук уже начала готовиться к сдаче экзаменов на степень бакалавра. Всегда подразумевалось, что после окончания университета она вернется домой, и тогда придет очередь Брон.
Но чернила едва успели высохнуть на ее дипломе, как ей предложили такую работу, какая может встретиться только раз в жизни.
– Ты ведь понимаешь, Брон? – спросила она со своей неотразимой улыбкой. – Я просто не могу это упустить. – (Конечно, Брон понимала. Было бы неразумно…) – И потом, у тебя так хорошо получается с мамой. Я бы не смогла делать то, что делаешь для нее ты. Ей с тобой уютно.
Но мама больше любит тебя. Она не сказала этого вслух, однако так оно и было. Легче любить дочь, которая красива, которая преуспевает, чем ту, которая изо дня в день видит тебя в борьбе с болью, в страданиях.
Итак, у нее до сих пор не было никакой жизни или, по крайней мере, ничего, что назвала бы жизнью ее сестра. Никакой карьеры, никакого отдыха, никаких зрелых отношений с мужчиной. Если бы не избыток шампанского на праздновании ее восемнадцатилетия в сочетании с решимостью не остаться единственной девственницей в классе, то сейчас она, наверно, являла бы собой самое печальное зрелище на свете – девственницу двадцати семи лет от роду.
Наверно? Кого она хочет обмануть? В ком может вызвать интерес женщина, посвятившая жизнь уходу за больной матерью? Женщина пяти футов и одиннадцати дюймов ростом, состоящая из одних ног и локтей…
По мере того как мужчины ее возраста поступали в университет, женились и переезжали, тот небольшой круг дружеского общения, который у нее был, с годами постепенно растаял, и шансов у нее не осталось.
Взгляд, брошенный на себя в зеркало, тоже не принес ей радости. Волосы – она отхватила их ножницами, когда ей было десять лет и до смерти надоело слышать, как ее сравнивали с красивой сестренкой, – не знали прикосновения парикмахера шесть последних ужасных месяцев. На время похорон она забрала их в узел на затылке, отчего выглядела почти сорокалетней.
Ее кожа, которая еще неделю назад имела тот оттенок бледности, какой бывает у человека, проводящего слишком мало времени на воздухе, теперь пошла пятнами от внезапного и длительного воздействия солнечных лучей. Она сказала себе, что лужайка должна быть в идеальном состоянии, бордюры прополоты и приведены в порядок перед похоронами. Мама любила свой сад, и ей бы очень не понравилось, если бы кто-то увидел его таким запущенным. По крайней мере именно так она себе говорила. На самом же деле теперь, когда отпала необходимость заботиться о маме, она просто чувствовала себя бесполезной, ненужной и старалась забыться…
Она состроила гримасу своему отражению.
– Что, жалеешь себя, Бронти Лоуренс? И уже сама с собой разговариваешь? Все настолько плохо, да?
Она бросила взгляд на груду почты, скопившуюся на столе в холле. По большей части открытки с соболезнованиями. Она взяла их и понесла на кухню, просматривая на ходу. И вдруг остановилась. Между открытками оказалось письмо, аккуратно надписанное круглым детским почерком. Мисс Б. Лоуренс, Охотничий домик, Бат-роуд, Мэйбридж.Она осторожно отклеила клапан конверта, пробежала письмо глазами, нахмурилась, села на один из деревянных кухонных стульев и перечитала его еще раз.
Дорогая мисс Лоуренс,
в пятницу, 18 июня, у нас в школе будет День спорта, и я пишу, чтобы спросить, не сможете ли вы приехать.
Надо же, как официально.
Когда я сказала своей подруге Джози, что вы моя мама, она мне не поверила, и теперь все девочки у нас в классе говорят, что я это выдумала…
В этом месте официальность кончилась, аккуратный почерк дрогнул и обозначилось смазанное пятно. Похоже на то, что здесь на лист капнула слеза. Рука продолжавшей читать Брон резко дернулась к горлу.
…выдумала, будто у меня знаменитая мама, и все надо мной смеются. Даже мисс Грэхэм, директриса, не верит мне, и это нечестно, потому что хотя я и ломаю вещи, но никогда не вру, так что вы приезжайте, пожалуйста…
Слово «пожалуйста» было жирно подчеркнуто.
…чтобы они знали, что я говорю правду, ладно? Я знаю, что вы очень-очень заняты спасением тропических лесов и бедных животных, и не хочу вам надоедать, и если вы сделаете только это, то я обещаю, что никогда больше ничего не буду просить. Ваша любящая дочь Люси Фицпатрик
И ниже:
P.S. Вам не придется встречаться с папой, потому что приглашение от школы на День спорта я выбросила в корзину, так что он о нем не знает.
И еще ниже:
P.P.S. Может быть, вы не знаете, что моя школа называется Брэмхилл-Хаус Лоуэр-скул, это на Фартинг-лейн, в Брэмхилл-Парва.
И еще:
P.P.P.S. В 2 часа.
Брон снова посмотрела на конверт, усомнившись на секунду, что правильно прочитала имя – а вдруг все-таки письмо адресовано кому-то другому?
Но нет. Почерк, похоже, детский, но достаточно четкий. Мисс Б. Лоуренс. Бронти Лоуренс. Так что же это может значить? И тут ее осенило: «…знаменитая мама… спасением тропических лесов…» Письмо предназначалось не ей, а сестре. Ошибиться было совсем не трудно. Такое случалось довольно часто, когда обе они жили дома, но уже очень давно никто не писал сестре на этот адрес.
Но она все-таки не совсем понимала.
У Брук никогда не было ребенка. Должно быть, это письмо от какой-нибудь бедняжки, у которой нет матери; она увидела Брук по телевидению и влюбилась в нее.
Она перечитала письмо еще раз. «Дорогая мисс Лоуренс». Если бы это не было так безысходно грустно, то она не удержалась бы от улыбки: только представьте себе – так пишет ребенок, обращаясь к матери. А вообразить сестру в роли матери – вот это действительно забавно!
Она снова перечитала письмо. Ради всего святого, как Брук удалось бы родить ребенка, чтобы в семье никто об этом не узнал? Как бы она скрывала этот факт столько времени: над тщательно написанным письмом явно трудился ребенок лет восьми или девяти.
Но хотя она и отвергала такую вероятность, ее трудолюбивый мозг уже просчитывал, где могла быть ее сестра восемь или девять лет назад. Ей тогда было двадцать или двадцать один и она училась в университете.
Брон посмотрела на адрес наверху страницы. Старый дом священника, Брэмхилл-Бэй.Брэмхилл находится на южном побережье, всего в нескольких милях от университета сестры. Она покачала головой. Все это просто нелепо. Невероятно.
Поднявшись наверх, она сняла черное платье, переоделась в шорты и тенниску, потуже стянула волосы на затылке резинкой. Потом снова взяла письмо с ночного столика, на котором его оставила.
Когда Брук была на третьем курсе, после Пасхи она уже больше домой не приезжала, хотя маме стало хуже и та хотела ее видеть. Да и пасхальные каникулы прошли для них не очень-то радостно. Брук чувствовала себя неважно: тоскливо слонялась по дому, постоянно жалуясь на холод, кутаясь в необъятный мешковатый свитер, и почти ничего не ела.
Брон села на кровать; по коже внезапно поползли мурашки. Пасха. После тех каникул Брук больше не приезжала, ссылаясь на неотложную научную работу. А после выпускных экзаменов ей представилась возможность принять участие в каком-то проекте в Испании. Хотя открыток оттуда она не присылала. У нее нет на это времени, говорила мама.
И выглядела она не такой уж загорелой, когда нанесла им блиц-визит, опьяненная своим дипломом с отличием и предложением работы, о какой можно было только мечтать: от телекомпании, славящейся своими программами по естествознанию. Следующие два месяца она провела на каком-то острове в Тихом океане и, фотогеничная от природы, мгновенно завоевала симпатии телезрителей. После этого ее наезды домой стали весьма редкими.
Прижав руку к губам, Брон снова перечитала письмо. Оно было вежливым, даже официальным для девочки, учащейся в начальной школе, – официальным, но и с ноткой отчаяния, подумала Брон, осаждаемая бесчисленными вопросами. Что, если Брук родила девочку и сразу отдала ее на удочерение?
Но тогда как эта девчушка узнала, кто ее родная мать? Ведь запрашивать такого рода информацию можно лишь по достижении восемнадцати лет, не раньше.
Нет, здесь что-то другое. Да вот же, это написано в письме… «Вам не придется встречаться с папой…» Господи, дитя, от этого просто сердце разрывается.
Она сунула письмо в карман, спустилась на кухню, взяла чайник, наполнила его и включила, потом снова вынула письмо.
Нет, невозможно. Это точно какая-то ошибка. В конце концов, Брук не такой тип девушки, чтобы подзалететь. Она слишком собранна, умна и эгоистична. Она всегда знает, чего хочет, и добивается желаемого с целеустремленностью, выводившей ее на первое место. Она знала, что их мать умирает, когда уезжала в Бразилию в погоне за очередной премией в длинной цепи наград, полученных за сериал «Земля под угрозой».
Если бы не ее желание на время отсутствия надежно устроить свою любимую машину в домашнем гараже, то вполне возможно, что под каким-нибудь предлогом она не нашла бы времени заехать домой попрощаться.
И все же… Если это сущий бред, то почему так трудно выбросить его из головы?
Брон еще раз перечитала письмо, ощутила, как дрогнуло сердце. Люси. Эта девчушка могла быть ее племянницей…
Нет. Она никогда этому не поверит. Или боится поверить? Боится поверить, что ее сестра может быть такой бессердечной? Нет. Должно быть, это какая-то маленькая девочка, которая в окружающем ее жестоком мире нашла себе точку опоры в лице женщины, выступившей в персональный крестовый поход за спасение планеты. Маленькая девочка, которая надеется, что у женщины с такой массой сострадания найдется чуточка любви и для нее.
Фиц обернулся со своего места у плиты. Сидя за кухонным столом, Люси на листе бумаги рисовала картинку, загораживая ее рукой.
– Тебе еще много, солнышко? Чай почти готов.
Она аккуратно убрала карандаши и картинку в школьную сумку, потом вскинула на него свои синие глаза, обычная яркость которых была сейчас притушена тенью, словно у человека, хранящего какую-то тайну.
А тайна у нее действительно была. Давно ли она все узнала? Когда нашла свое свидетельство о рождении, фотографию Брук Лоуренс, все вещи, которые он хранил под замком глубоко задвинутыми в ящик своего письменного стола – и своей жизни?
Он собирался ей рассказать. Когда-нибудь. Он обманывал себя, думая, что будет знать, когда наступит подходящий момент, чтобы сесть с ней и рассказать о матери, объяснить, как и что произошло. Но существует ли вообще момент, подходящий для того, чтобы сказать ребенку, что мама от него отказалась?
– Я закончила, – сказала она с быстрой улыбкой. – Накрывать на стол?
Боже, как она похожа на Брук, когда улыбается. Он этого не предвидел. Казалось, каштановые волосы и синие глаза означают, что в девочке нет ничего от Брук. Но эта чарующая улыбка…
– Да, пожалуйста, – быстро сказал он и отвернулся, якобы занятый помешиванием соуса. Почему это все еще трогает его? У Брук Лоуренс улыбка, может быть, действительно как у ангела, но и только. Где-то в глубине души он всегда это знал, даже когда бегал за ней с упорством, состоявшим из девяти частей тестостерона и одной части здравого смысла.
Как, ради всего святого, он сможет сказать этой девчушке, которую любит так сильно, что его сердце готово разорваться, даже когда он просто смотрит на нее, – как сможет сказать, что мама никогда ее не хотела, что отдала ее ему и ушла, не оглянувшись, на следующий день после того, как произвела свою дочь на свет?
Он не думал, что она так поступит. Считал, что лишь только она возьмет ребенка на руки, так сразу его полюбит.
Нет. Он никогда не сможет сказать Люси, как все было. Но Клэр Грэхэм права – придется открыть хотя бы такую долю правды, какую она выдержит. Потом, когда подрастет, пусть сама обратится к Брук со всеми «почему». Спросит, как та могла так поступить. Тогда, возможно, и ему перепадет толика объяснений, потому что он так и не понял мотивов этого поступка.
А сейчас надо хоть как-то поговорить об этом с Люси, пока она не нафантазировала чего-нибудь невероятного. Он уставился в кастрюлю, словно ждал вдохновения от ее содержимого. Увы…
– Люси…
– Что мы едим? – Она обхватила его за талию длинной, тонкой рукой и, встав на цыпочки, заглянула в кастрюлю.
– Спагетти карбонария.
– О, вкуснятина. Можно мне запивать кока-колой?
Он посмотрел на нее сверху вниз, и у него не хватило храбрости для разговора.
– Если мне будет можно пивом.
– Фу. Пиво отвратительное.
– Да? А ты откуда знаешь, какой у пива вкус?
Она хихикнула, и от этого его сердце, как всегда, дрогнуло.
– Тогда давай, неси напитки, пока я раскладываю еду.
Позже он сделал вторую попытку:
– Люси, мисс Грэхэм сегодня приглашала меня к себе.
Короткий испуганный взгляд, потом небрежное «да?». Потом: «Можно, я включу телевизор?» Она не собиралась спрашивать, зачем директриса хотела его видеть.
– Не сейчас.
– Но я хочу это посмотреть, – возразила она с необычным для нее угрюмым видом. Все было хуже, намного хуже, чем он себе представлял.
– Она сказала мне… – начал он и запнулся. – Она сказала… – Он смотрел на ее макушку, так как она вдруг оказалась целиком поглощенной своими кроссовками. – Она сказала мне о Дне спорта, – наконец проговорил он. – Ты забыла или не хотела, чтобы я пришел?
Она вскинула голову.
– Нет! Нельзя! Тебе нельзя приходить!
– Почему? – Ее реакция испугала его, но он постарался улыбкой скрыть тревогу. – Ты что, собираешься быть последней во всех видах?
Было очевидно, что какое-то мгновение она боролась с искушением именно этим и отговориться. Но тут же, наверно, поняла, что его абсолютно не волнует, какое место она займет в беге на пятьдесят метров и удачно ли прыгнет в высоту.
– Нет. Но если ты придешь, то все испортишь… – Она замолчала.
– Что испорчу, солнышко?
– Я… я… – Она покраснела. – Я сделала кое-что, и ты за это на меня очень рассердишься, папа.
Он почти боялся спрашивать, но узнать необходимо. Он притянул ее к себе, посадил на колени и прижал к груди.
– Позволь мне самому это решать. Я думаю, все не так плохо, как тебе кажется.
После довольно долгого молчания она пробормотала ему в рубашку:
– Я… написала… письмо… – Ему показалось, что у него остановилось сердце, пока длилась эта бесконечная пауза.
– Кому ты написала письмо, солнышко? – не выдержав, спросил он.
– Маме. Я написала маме и попросила ее приехать на День спорта. – И тут слова полились неудержимо: – Я попросила ее приехать, потому что они сказали, что я вру, они мне не поверили, но ведь это правда, папочка? – Она отклонилась назад и посмотрела на него, каждой клеточкой своего тела умоляя сказать, что это правда. – Правда, что Брук Лоуренс – моя мама?
У него в горле стоял ком размером с теннисный мяч, мешавший говорить. Он с усилием произнес:
– Да, Люси. Твоя мама – Брук Лоуренс.
Если он чего-то и ожидал, то прежде всего упреков за то, что не сказал ей раньше. И ее торжествующий вопль «ура!» словно ножом пронзил ему сердце.
– И она приедет на День спорта, и все узнают… – Она съехала с его колен и волчком закружилась по комнате.
– Осторожно! – Но предостережение запоздало: она уже смахнула стоявшую на телевизоре фарфоровую фигурку спаниеля. Фигурка упала на ковер и осталась бы целой и невредимой, но Люси, не успев остановиться, наступила на нее, и послышался хруст.
Фиц поймал дочь за плечи, когда ее шатнуло к нему, и зажал в спасительных тисках объятий, где она была в безопасности, где никакая беда не могла ее достать… По крайней мере так ему казалось.
Осторожно отпустив ее, он нагнулся за фарфоровой собачкой.
– Вот здесь немножко откололось, – сказал он, потерев большим пальцем нос собачки. – А ухо можно будет приклеить. – Он подобрал ухо, и оно тут же развалилось у него в пальцах. Знакомое ощущение. Последнее время оно посещает его все чаще.
Когда он наконец поднял голову и набрался храбрости посмотреть на нее, Люси все так же стояла перед ним. Он никогда еще не видел ее такой неподвижной.
– Я взяла ключ от твоего письменного стола у тебя на ночном столике, – сказала она. – Нам задали тему по истории семьи, и Джози принесла свое свидетельство о рождении. Там было имя ее мамы, и я подумала… – Она запнулась. – Прости меня, папа.
Ну нет. Это он должен просить у нее прощения. Нельзя было ставить дочь в такое положение, чтобы ей пришлось таскать ключи и шарить по ящикам в поисках того, что ей следовало давно знать.
– Ты видела фотографии, документы об опеке? – Люси нахмурилась, не поняв последнего слова, но, разумеется, она все видела. Иначе как бы узнала, куда писать?
– Она ведь приедет, правда, папочка? – Люси смотрела с таким отчаянием, с такой надеждой… Сколько уже времени она находится в таком состоянии? Почему он ничего не замечал? – Я написала ей, что тебя не будет, что ей не придется встречаться с тобой.
– Вот как? – Он чуть не улыбнулся в ответ на ее прямоту. – В таком случае я уверен, что она приедет. Если сможет. Она ведь может быть за границей, на съемках очередного фильма. Ты подумала об этом?
Лицо Люси омрачилось, но тут же снова просветлело.
– Нет, она не за границей. На прошлой неделе я видела ее по телевизору.
Да, он тоже видел: она рекламировала новый сериал, который начнут показывать в следующем месяце. Но это были отдельные куски из сериала, и по ним о ее местонахождении судить нельзя. Разве что новый сериал связан с книгой, и тогда предстоит бесконечный раунд ток-шоу с ее присутствием в студии, утренние телепередачи, весь рекламный цикл.
Придется все разузнать. При всей своей убежденности, что Брук не захочет и на милю приблизиться к дочери, он поймал себя на том, что дал девочке молчаливое обещание: если это вообще окажется в человеческих силах – хотя бы пришлось связать эту женщину по рукам и ногам и привезти ее в багажнике «рейнджровера», – он заставит ее присутствовать на Дне спорта.
