Текст книги "Литературная Газета 6262 ( № 58 2010)"

Вавилон, город надменный

Литература

Вавилон, город надменный

ПИСЬМА В ТИБЕТ

Письмо восьмое

Продолжаем публикацию «писем» Кирилла АНКУДИНОВА (г. Майкоп) о современной русской поэзии, начатую в «ЛГ» № 26, 29, 35, 41, 45, 50 за 2009 год, № 4 за 2010 год

Вновь здравствуй, мой тибетский эпистолярный визави.

Как я погляжу, ты решил предаться воспоминаниям и мысленно перенёсся в Москву начала ноября 1991 года. Именно тогда мы с тобой и познакомились – на Фестивале молодой поэзии, организованном товариществом молодых литераторов «Вавилон».

Кстати, я был не только дипломантом Первого Вавилонского фестиваля поэзии, но и участником (почётным гостем) второго подобного, состоявшегося в апреле 1994 года. К тому времени ты уже пребывал за пределами России.

Ты спрашиваешь меня, чем нынче занят неутомимый босс «Вавилона» Дмитрий Кузьмин (у тебя о нём нет никаких сведений).

Отвечаю. Наш общий знакомец Дмитрий Кузьмин цветёт и здравствует: всё так же курирует и структурирует литературную жизнь, часто появляется на телевидении, с 2006 года начал издавать собственный журнал поэзии «Воздух».

Однако моё отношение к его деятельности переменилось.

Хотя я продолжаю считать, что в конце 80-х годов и в первой половине 90-х (примерно до 1994 года) проекты Кузьмина, в общем, играли прогрессивную роль.

Советская поэзия была явлением в своём роде замечательным, но безнадёжно замкнутым, закрытым. Советские поэты как бы жили внутри запаянной колбы. На переходе 80-х и 90-х годов колба советской поэзии вдруг лопнула. В те годы кто-то должен был взять на себя роль просветителя поэтов, оказавшихся на вольном ветру, рассказать им о глобальных тенденциях в поэзии, об американском авангарде и европейском поставангарде. «Вавилон» превосходно справился с этой задачей.

Но начиная с середины 90-х годов «Вавилон» стал терять свою нужность. В настоящее время культуртрегерство Дмитрия Кузьмина, по моему мнению, очень вредит литературе в целом и поэзии в частности.

Дело в том, что Кузьмин – человек, который не выносит простоты, природности, естественности; он всегда в любом случае предпочтёт сложное и противоестественное.

Несмотря на то что Кузьмин выступает единым фронтом с либералами, сам он не либерал. Кузьмин – «левый» (западноевропейской выделки), Мишель Фуко и Андре Глюксман в одном флаконе. В соответствии со своими левацкими догмами Кузьмин рьяно (и довольно комично) борется с малейшими проявлениями «спроса» и «обслуживания» в литературе. Вот как пример:

«Бывает и другое: читатель сознательно или бессознательно выставляет запрос на тексты с такими-то и такими-то заранее известными свойствами, автор сознательно или бессознательно производит продукт с этими свойствами, варьируя их в рамках дозволенного. Так функционирующее искусство – по сути своей не искусство уже, а особая разновидность сферы обслуживания… Верность классическим образцам – не в их воспроизведении и варьировании, а в способности уклониться от них, расподобиться, сказать своё. Только это мы понимаем под поэзией – искусство как сфера обслуживания мне неинтересно…»

(«Вместо манифеста»; «Воздух», 2006, № 1)

Тоже мне новость: оказывается, поэзия обладает свойством вызывать читательский спрос. Кого этим удивишь? Разве что капризного р-революционера. Попав в магазин, он заходится благородным негодованием: «Торгуют! Продают и покупают! Какое безобразие! Долой буржуазный магазин, даёшь высокоинновационный бебезин!» Лет через десять выявится, что нововыстроенный бебезин – тот же магазин, только расценками подороже, а качеством товара похуже.

Жизнь не подчиняется догмам – Кузьмину не по силам ввести «военный коммунизм» и «распределительно-комиссарскую систему» в литературе. Посему деятельность решительного культуртрегера имеет последствиями лишь всемерное возрастание дурного элитизма в литературном цехе: наслушавшись Кузьмина, гордые митрофанушки задирают нос и начинают всерьёз думать, что превзошли «инерционного» Олега Чухонцева, потому что пишут стихи без знаков препинания.

Вообще новизна – сомнительный критерий определения качественности искусства. Любое хорошее стихотворение всегда связано с классическими образцами – так или иначе – и потому не стопроцентно в новизне. В 1916 году Блок смотрелся старьём на фоне заумника Алексея Кручёных. Ставить на новизну искусства – давать фору чепухе, ибо лишь чепуха способна выглядеть сияюще-суперновой, как только что отчеканенный рубль.

Читаю «Воздух» – пробиваюсь сквозь душные джунгли графоманской белиберды:

Из домов нас жмёт скворец,

спит в пыли репей-отец –

не хватило всем телец…

и внезапных глаз река

нас признает лишь слегка.

Механический мирок

мерзко мёрзнет возле ног

муравья-первопроходца.

Листья, пойте из колодца!

(Михаил Ильин. «Мимы в зал без глаз глазели…», 2008, № 1).

Друг мой, ведь ты согласишься с тем, что это – бессмысленный набор взятых с потолка слов, а не стихи.

Вот ещё:

Вздымают край народа

нулями тиражей

снежинки, мои жинки,

среди янтарь-ножей.

(Евгений Ракович. «Молодостьзрелостьстарость», 2007, № 3).

Я ведаю механизм создания подобных опусов: такое пишется только от лени. Лягу на диван, отключу разум – и враз сочиню добрую дюжину аналогичных «новаций». Испанки, мои панки. Британки, мои танки. Потапки, мои тапки…

Кузьмин ратует за «приращение смысла». Возможно, в ерунде Ильина и Раковича смысл и впрямь прирастает – но куда? К какому месту?

Отмечу ещё одну забавную деталь: пока Кузьмин воевал за «приращение смысла», хитрая молодёжь коварно обошла его с тыла. Возник «вавилонский стиховой штамп», буколически простой и гомерически непритязательный – так называемый «вавилибр», то есть верлибр ясноглазого горожанина, простодушно повествующего о своих буднях и влюблённостях. В сей коктейль по вкусу добавляются имена западных рокеров и кинорежиссёров, названия модных фирм, программистские жаргонизмы, кофейни, чай мате, чай каркадэ – и всенепременно эсэмэски:

Мне нечего читать,

кроме пустых клеток в блокноте

да старых смс на экране телефона,

в которых так много спрессованных

                               слов о любви,

что хватит на сотню романов,

и каждое второе сообщение

заканчивается поцелуем,

порхающим в эфире,

потерянным в электронных сотах…

А о чём ещё писать?

(Дмитрий Григорьев. «Далеко от дома», 2008, № 1).

Действительно, о чём ещё писать? И что инновационного во всех этих «вавилибрах», одинаковых, словно пиксели? Старый селянин строчит силлабо-тонику о босоногом детстве, а нестарый москвич или рижанин – верлибристику о свиданках-стрелках в кофейне. Дело понятное и приятное…

Конечно, в «Вавилоне» и «Воздухе» есть не только бессмыслицы и «вавилибры». Скажем, Всеволод Зельченко – хороший же поэт. Или Андрей Поляков. Многие авторы, связанные с «Вавилоном», достойны внимания. Николай Звягинцев, Сергей Круглов, Яна Вишневская, Данила Давыдов, Андрей Тавров, упомянутые в предыдущих письмах Мария Степанова, Полина Барскова и Наталья Черных.

Но вот ведь какая штука: все эти поэты – либо из «старовавилонской» команды 80–90-х годов, либо гости, зашедшие в «Вавилоновоздух» извне (Кенжеев, например). С авторами новых призывов дело швах: редко-редко в сотне страниц многих десятков «младовавилонцев» откопаешь один хороший стишок – но он появился только потому, что природа берёт своё и даже у нерадивого огородника может вырасти крупный огурец.

Я бы сравнил «Вавилон» (и прочие проекты Кузьмина) с видеосалонами перестроечной эпохи. Ты помнишь время, когда весь СССР покрылся видюшниками. Они сделали своё дело – ознакомили советского человека с недоступной прежде кинопродукцией – и сошли на нет, побеждённые кинозалами, телевещанием, аудиотехникой. Невелико удовольствие – глядеть шедевры кинематографа («Сатирикон» Феллини или «Крёстного отца» Копполы) вперемежку с копеечными боевиками и элементарной порнухой. Всё равно что читать стихи Кенжеева вместе с виршами Раковича, бессмысленной Скандиаки, безликого Львовского, претенциозного Сен-Сенькова и несуразного Нугатова.

Твой Кирилл

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345

Комментарии:

Из жизни неправильных рассказов

Литература

Из жизни неправильных рассказов

ЛИТПРОЗЕКТОР

Публичная зона. Сборник Organic Prose. – М.: Livebook, 2009. – 416 с.

Александр ЯКОВЛЕВ

Вспоминается классика: «В этой сказке нет порядка: Что ни слово – то загадка!» А загадки приходится решать последовательно и кропотливо. Без обращения к корневым литературоведческим положениям, которые вроде бы и напрашиваются при одном виде списка внушительного авторского корпуса, привлечённого составителями в «Зону».

Вот с составителей и начнём. Но их… нет! Хотя они и пишут предисловие, но обнародовать имена и фамилии не спешат. Ну может быть, потому, что перед нами только первый том из заявленного трёхтомника Organic Prose. Мало ли, вдруг читателю и критикам не понравится? Зачем же головы подставлять? По-человечески понятно. Как понятно, что не может быть у составителей ответов и на вопросы, ставшие в последнее время почти риторическими. И почему непременно надо привлекать английским названием? И почему в ряде рассказов свободно присутствует ненормативная лексика? И почему среди авторов в подавляющем большинстве представители так называемого либерального лагеря? И почему… И т.д.

Перейдём к названию тома. Тут составители принципиально выдали вновь нечто загадочное. Во-первых, они считают (если верить предисловию), что книга называется «Семь метров. Публичная зона». Кажется, это известно только им одним. Поскольку в выходных данных мы видим иное. Ну хорошо, поверим. Тогда что такое семь метров? Вновь загадочное в предисловии: «Психологи и социологии (именно так, и даже вынесли цитату в анонс! – А. Я.) считают, что в западной культуре человек не воспринимает события, объекты и субъекты, находящиеся на расстоянии семи метров и далее, как относящиеся к нему лично». Так вот почему Organic Prose? Потому что «в западной культуре»? Но, позвольте, ни одного западного писателя в сборнике нет. Серьёзно, не сочтите занудой, но охота уже просто и тупо разобраться. Иначе чего ради я читал эти криптограммы?

О, при более тщательном осмотре этого полузападноевропейского клона удалось обнаружить одно-единственное имя, несущее ответственность за издание. Итак, знакомьтесь – корректор Панда Грин. Имя комментировать не буду. Оно и некорректно (простите за невольный каламбур) по отношению к… даме? В общем, очень хотелось бы узнать у этого существа, отчего столько ляпов и небрежностей в этой самой «Зоне»? Ну ладно, с составителями и их «социологиями» так обошлись – свои люди, простят. Но в произведении Виктора Ерофеева «Званый вечер, или Новая кухонная философия» фотоаппарат известной фирмы отчего-то носит название Kanon. Классику, понятно, не до мелочей. Но Панда явно завалил (а?) доверенный участок. Но коли уж зашла речь о Ерофееве, то чтобы с этого места почти порожняком не уходить, стоит отметить и некоторую жизненную неправду «Новой философии». Так, вряд ли соответствует действительности утверждение уважаемого автора, что на советских кухнях «часто отказывались болеть за советские спортивные команды – болели за чехов или шведов назло». Вполне допускаю, что такие «болельщики» имели место быть. Но чтобы часто?! Даже заключённые уголовники, когда смотрят детектив, переживают не за преступника, а за сыщика. Закон жанра-с!

Не верится и Петру Белосветову, автору повествования «Человек с ружьём» из цикла «Ленинские чтения» (циклы о Ленине пишет, понимаешь; тоже мне Зоя Воскресенская!). У него Свердлов демонстрирует такие вот познания в кулинарии: « – Сделай этому шлимазлу порцию твоих чудных котлеток по-пожарски!» Как ни относись к Якову Михайловичу, но человек дореволюционного воспитания в отличие от нынешних образованцев, наверное, знал, что котлеты называются пожарскими. А «по-» бывают котлеты по-киевски. Понятно, что зацикленный на Ильиче автор «стебается», и, например, сестра вождя обращается к его же супруге так: «– Ну всё, затянула шарманку, – Мария Ильинична сплюнула. – Ты с кем споришь. Ты же с Лениным споришь, стерва. С вождём народных масс». Но, как говорится: котлеты отдельно!

И вновь вопрос: а сборник чего перед нами? Позиция анонимных составителей исполнена благородства: «Читателю известно, думаем, что хороший рассказ, несмотря на его более простую, нежели у романа, устроенность, написать едва ли не труднее… Поэтому… нас привлекает этот незаслуженно обойдённый вниманием читателя жанр…» Итак, рассказ? Однако прочтение тома наводит на ясную мысль, что в сборник включены помимо рассказов и новеллы, и повести. Что думают по этому поводу составители, неизвестно. Но (наконец-то им можно сказать спасибо) они обратились за разъяснением к Виктору Топорову, который и попытался разобраться с путаницей среди форматов в заключающем книгу эссе «За что мы их не любим?». При этом цитирует одного из участников сборника, Александра Кабакова: «У меня есть такой подход: правильный рассказ и неправильный рассказ. Неправильный рассказ – это рассказ, который нельзя пересказать одной фразой…» Топоров поясняет: «То, что Кабаков называет «правильным рассказом», на язык литературоведения переводится как новелла. То, что «неправильным», – и является, собственно, рассказом».

О самом же сборнике В. Топоров такого мнения: «Стоит ли такая овчинка выделки? На мой взгляд, примерно в половине случаев ответ положительный». Пожалуй, соглашусь. Одно непонятно: затевать с таким размахом сборник с привлечением «паровозов», кроме В. Ерофеева, ещё и В. Маканина, Л. Юзефовича, М. Веллера, П. Крусанова, З. Прилепина, чтобы из почти двух десятков публикаций успешными стала лишь половина?!

Нет, в этой сказке явно нет порядка. Да и то молвить: сказка – ложь…

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345

Комментарии:

Назад к карточке книги "Литературная Газета 6262 ( № 58 2010)"