Текст книги "Наваждение"

Автор книги: Линкольн Чайлд

Соавторы: Дуглас Престон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Майк уставился на д’Агосту, потом пробормотал что-то в знак благодарности и повиновался. Завсегдатаи, получая выпивку, признательно ворчали и кивали.

Д’Агоста сделал большой глоток. Ему важно было показать, что он свой, а в таком заведении это означает не скромничать, когда дело касается выпивки. Он прокашлялся и громко сказал:

– Я вот тут подумал… может вы, ребята, мне поможете.

Все опять уставились на него – кто удивленно, кто подозрительно.

– Чем помочь-то? – поинтересовался седой мужчина, которого называли Гектором.

– Да жила здесь одна семья, Эстерхази их фамилия. Я пытаюсь их найти.

– А как вас звать, мистер? – спросил Нед, низкорослый рыбак с обветренным загорелым лицом и бицепсами толщиной с телеграфные столбы.

– Мартинелли.

– Коп? – нахмурился Нед.

Д’Агоста покачал головой.

– Частный детектив. Дело касается завещания.

– Какого завещания?

– Ну, там деньги немалые. Меня наняли душеприказчики – найти оставшихся Эстерхази. Если я их не найду – не смогу передать им наследство, так?

На минуту в таверне воцарилось молчание: присутствующие переваривали новость. У многих при упоминании о деньгах загорелись глаза.

– Давай, Майк, повторим. – Д’Агоста взял кружку с шапкой пены и сделал основательный глоток. – Душеприказчики назначили небольшое вознаграждение для тех, кто поможет найти оставшихся членов семьи.

Рыбаки посмотрели друг на друга, потом на д’Агосту.

– Так как, – спросил он, – можете что-нибудь рассказать?

– Нету здесь больше никаких Эстерхази, – сказал Нед.

– И вообще никаких Эстерхази в этой части света не водится, – прибавил Гектор. – После того, что тут было.

– А что было-то? – Д’Агоста старался не выказывать чрезмерного интереса.

Рыбаки опять переглянулись.

– Всего я не знаю, – сказал Гектор. – Но съехали они в большой спешке.

– Они держали на чердаке чокнутую тетку, – вмешался третий рыбак. – Пришлось ее запереть, а то она собак по всему городу убивала – и ела. Соседи слыхали, как она орала по ночам, в дверь колотила, все требовала собачатины.

– Да брось, Гэри, – усмехнулся бармен. – Это его жена кричала. Настоящая была гарпия. Тебе надо поменьше ужастиков смотреть.

– На самом деле, – вступил Нед, – жена хотела травануть мужа. Подсыпала ему в манную кашу стрихнину.

Бармен покачал головой.

– Выпей еще пива, Нед. Говорят, папаша проиграл все деньги на фондовой бирже. Потому-то семейка и слиняла – они ж задолжали всем и каждому.

– Темное дельце, – сказал Гектор, потягивая пиво. – Очень темное.

– А что они были за люди? – спросил д’Агоста.

Рыбаки с грустью разглядывали дно своих стаканов, опустевших с ужасающей быстротой.

– Майк, давай еще, если не затруднит, – попросил д’Агоста.

– Слыхал я, – сказал Нед, принимая бокал, – будто папашка, ублюдок эдакий, лупил жену проводом. Вот она его и отравила.

Чем дальше – тем невероятнее пошли истории; хорошо хоть д’Агоста точно знал от Пендергаста, что отец Хелен был врачом.

– А вот я слышал другое, – заявил бармен. – На самом деле чокнулась жена. Вся семья перед ней тряслась, ходили на цыпочках, боялись вывести ее из себя. А муж часто уезжал. Все время где-то ездил. В Южной Америке, кажется.

– Полиция их не трогала? Никого не арестовывали? – поинтересовался д’Агоста, хотя и сам знал, что в глазах властей Эстерхази были чисты как стеклышко: никаких трений с законом, никаких крупных семейных скандалов, о которых знала бы полиция. – Там же еще сын и дочь были…

Все на миг умолкли.

– Сын такой, со странностями, – после короткой паузы сказал Нед.

– Да нет, сыну доверили речь говорить, в школе, на выпускном, – возразил Гектор.

«Прощальная речь при выпуске. Это хоть можно проверить!»

– А дочь? Она что собой представляла?

Собеседники только плечами пожимали.

«Может, в школе сохранились документы», – подумал лейтенант.

– Кто-нибудь знает, где они сейчас?

Рыбаки переглянулись.

– Я слышал, сын где-то на юге, – сказал Майк. – А что с дочерью – понятия не имею. Эстерхази – фамилия редкая. Вы через Интернет не пробовали искать?

Д’Агоста смотрел на ничего не выражающие лица. Он не мог придумать вопросов, которые не вызвали бы новый шквал противоречивых слухов и бестолковых советов. Еще лейтенант понял – с некоторым испугом, – что слегка пьян.

Он встал, держась за барную стойку.

– Сколько с меня?

– Тридцать два пятьдесят.

Д’Агоста отыскал в бумажнике две купюры по двадцать долларов и положил на стойку.

– Спасибо всем за помощь. Хорошего вечера.

– Эй, а как насчет вознаграждения? – поинтересовался Нед.

Д’Агоста неспешно повернулся к нему.

– Да, вознаграждение. Давайте я оставлю номер моего сотового. Вспомните что-то еще – конкретное, а не просто слухи, – звоните. Если информация пригодится – может, вам и повезет.

Он положил перед собой салфетку и написал на ней номер.

Рыбаки покивали, Гектор помахал на прощание рукой.

Д'Агоста, подняв и придерживая воротник, вышел из таверны в стылую пургу.

16

Новый Орлеан

Больше всего Дезмонд Типтон любил именно это время – двери заперты на засов, посетителей нет, каждая мелочь на своем месте. Тихий промежуток с пяти до восьми: любители алкогольного туризма пока еще не ринулись на Французский квартал, как орды Чингисхана, и не наводнили все бары и музыкальные кабачки, наливаясь до потери сознания новоорлеанским сазераком. Каждую ночь на улице раздавались пьяные голоса, вопли, ругань, лишь отчасти приглушаемые старыми стенами музея Одюбона.

В тот вечер Типтон решил почистить восковую фигуру Джона Джеймса Одюбона – самый главный предмет экспозиции.

Фигура Одюбона в натуральную величину располагалась в диораме, изображавшей его кабинет с камином; в руках великий натуралист держал перо и планшет с зарисовкой мертвой птицы – красно-черной танагры. Подхватив ручной пылесос и метелочку из перьев, куратор перебрался через плексигласовое ограждение. Он пропылесосил одежду на восковой персоне, потом взялся за прическу и бороду, смахнул метелочкой пыль с красивого лепного лица.

Тут раздался какой-то звук. Типтон выключил пылесос, замер. Звук раздался снова – стучали в дверь.

Раздосадованный Типтон опять включил пылесос и продолжал чистить, но стук стал громче. И так – каждую ночь! Пьяные недоумки, прочитав на стене мемориальную табличку, начинают зачем-то стучать. Вот уже сколько лет днем посетителей все меньше и меньше, а шума и криков по ночам все больше. Только и была передышка что несколько месяцев после урагана «Катрина».

Настойчивый стук, громкий и размеренный, продолжался.

Типтон опустил пылесос, перелез через ограждение и зашагал к двери на едва гнущихся ногах.

– Закрыто! – прокричал он через дубовую дверь. – Уходите, а то полицию вызову!

– Неужели это вы, мистер Типтон? – раздался приглушенный голос.

Куратор оцепенел, недоуменно приподняв седые брови. Это еще кто? Среди дня посетители не обращали на него никакого внимания, да и сам он старательно избегал общения – сидел за столом со строгим видом занятого человека.

– Кто там? – спросил он, – оправившись от изумления.

– Не могли бы мы поговорить внутри, мистер Типтон? На улице довольно прохладно.

Типтон нерешительно отворил дверь и увидел на пороге мертвенно-бледного худощавого господина в черном костюме. В сумеречном свете вечерней улицы посверкивали серебристые глаза посетителя. Было в этом человеке нечто, делавшее его незабываемым, и Типтон вздрогнул.

– Мистер Пендергаст? – изумленным шепотом отважился спросить куратор.

– Он самый. – Гость вошел и коротко, официально пожал Типтону руку.

Пендергаст указал настул для посетителей рядом с письменным столом.

– Вы позволите?

Типтон кивнул, и Пендергаст уселся, закинув ногу на ногу. Куратор молча присел за свой стол.

– Вы как будто призрак увидели, – заметил Пендергаст.

– Э-э… мистер Пендергаст, – в смятении начал Типтон, – я думал… никого из семьи не осталось… Понятия не имел, что… – Голос его стих.

– Слухи о моей кончине сильно преувеличены.

Типтон нащупал карман в жилете своей поношенной шерстяной тройки, вынул платок и протер лоб.

– Счастлив видеть вас, просто счастлив. – И снова протер.

– Взаимно.

– А что – если мне позволено спросить – привело вас к нам? – Типтон сделал усилие и взял себя в руки. Почти пятьдесят лет он служил куратором музея Одюбона и многое знал о семействе Пендергастов. Меньше всего он ожидал увидеть во плоти кого-нибудь из них. Ту ужасную ночь, когда случился пожар, он помнил, словно это случилось вчера: толпа народу, крики с верхних этажей, пламя, рвущееся в ночное небо. Типтон, правда, слегка успокоился, когда съехали уцелевшие члены семьи – его от них в дрожь кидало, особенно от странного Диогена. Типтон слышал, что тот погиб где-то в Италии. И что Алоиз куда-то пропал. Эти слухи сомнений у него не вызвали – такая семейка, казалось, обречена на вымирание.

– Я хотел посмотреть, как тут наша недвижимость. И поскольку раз уж я оказался поблизости, решил навестить своего старинного знакомца. Как нынче дела в музейном бизнесе?

– Недвижимость? Вы хотите сказать…

– Именно так. Парковка, где когда-то находился Рошнуар. Я так и не смог его продать… Проклятая сентиментальность. – Эти слова сопровождались легкой улыбкой.

Типтон кивнул:

– Конечно-конечно. Что касается музея, сами видите, соседство наше переменилось к худшему. Посетителей много не бывает.

– Да, все переменилось. Как приятно видеть, что музей Одюбона все тот же.

– Мы стараемся сохранять все как есть.

Пендергаст поднялся, заложил руки за спину.

– Вы не возражаете? Я понимаю, музей сейчас закрыт, но мне все же очень хотелось бы посмотреть. По старой памяти.

Типтон поспешно вскочил.

– Разумеется. Вы уж простите, диорама не в порядке – я тут прибирался.

Куратор помертвел, вспомнив, что оставил пылесос на коленях Одюбона, а метелку сунул ему под мышку – словно какой-то шутник затеял сделать из великого человека уборщицу.

– А помните, – спросил Пендергаст, – выставку, которую устроили пятнадцать лет назад и для которой мы вам одолжили первое издание «Птиц Америки»?

– Конечно.

– Получился настоящий праздник.

– Да. – Типтон отлично помнил, какой ужас и потрясение он испытал при виде толп, бродящих по экспозиции с полными бокалами вина. Стоял прекрасный зимний вечер, светила полная луна, а он так измотался, что почти ничего не замечал. Первая специализированная выставка, которую он устроил, стала и последней.

Пендергаст расхаживал по залам музея, разглядывал в застекленных шкафах рисунки, гравюры и чучела птиц, вещи Одюбона, письма, наброски. Куратор ходил следом.

– Между прочим, я познакомился со своей женой именно здесь, на том самом открытии.

– Да что вы, мистер Пендергаст, а я и не знал, – скованно сказал Типтон. Пендергаст казался ему каким-то странно возбужденным.

– Хелен, моя жена, интересовалась Одюбоном.

– Да-да, припоминаю.

– А она… потом приходила в музей?

– О да. И раньше, и потом.

– Раньше?! – резко спросил Пендергаст.

Типтон смешался.

– Ну… да. Она то и дело приходила, занималась какими-то исследованиями.

– Исследованиями, – задумчиво сказал Пендергаст. – И задолго до того, как мы познакомились?

– Месяцев за шесть до той выставки, не меньше. Может, и больше. Очаровательная женщина. Я был так потрясен, узнав…

– Несомненно! – взволнованно перебил Пендергаст, но тут же успокоился и взял себя в руки.

«Странный он какой-то, – подумал Типтон, – в точности как и прочие Пендергасты».

Людей эксцентричных в Новом Орлеане хватает, город ими славится, но тут было что-то другое.

– Я мало знаю об Одюбоне, – продолжал Пендергаст. – Никогда толком не вникал в исследования Хелен. А вам про них известно?

– Немного, – ответил Типтон. – Ее привлекал период, когда Одюбон жил тут с Люси, в тысяча восемьсот двадцать первом.

Пендергаст остановился перед шкафом с затененными стеклами.

– Ее интересовало что-то конкретное? Она, кажется, собиралась писать статью или книгу?

– Вам лучше знать, но она, помнится, не раз спрашивала у меня про «Черную рамку».

– А что это?

– Ну как же, знаменитая утерянная картина, которую Одюбон написал в лечебнице.

– Простите, но мои знания об Одюбоне весьма скудны. Что это за утерянная картина?

– В ранней молодости Одюбон серьезно заболел. Пока выздоравливал, писал картину. Картина необычная; его первое выдающееся произведение. Потом она пропала. Любопытно, что никто из видевших ее, не упоминает, что именно на ней нарисовано, но все утверждают, что изображение – совершенно как живое и вставлено в необычную черную рамку. Жаль, но сюжета картины история, похоже, так и не узнает. – Оказавшись на знакомой почве, Типтон слегка успокоился.

– И Хелен интересовалась картиной?

– Этим интересуется любой, кто изучает творчество Одюбона. Именно с этой картины начался тот период его жизни, который завершился «Птицами Америки» – величайшим трудом по естественной истории. «Черная рамка», по всеобщему признанию, была первой работой настоящего гения.

– Понятно. – Пендергаст глубоко задумался. Неожиданно он вздрогнул и посмотрел на часы. – Ну… рад был вас повидать, мистер Типтон. – Пендергаст подал ему руку, и куратор в замешательстве почувствовал, что руки у гостя холодны, словно у покойника.

Куратор проводил гостя до двери и на самом пороге наконец-то решился тоже задать вопрос:

– Мистер Пендергаст, скажите, а то первое издание у вас сохранилось?

Пендергаст обернулся.

– Разумеется.

– О! Надеюсь, вы простите мою прямоту, но если вы по какой-то причине захотите найти для него подобающее место, где с ним будут должным образом обращаться и показывать публике, то мы, разумеется, сочтем для себя честью… – намекнул куратор.

– Буду иметь в виду. Спокойной вам ночи, мистер Типтон.

Старик порадовался, что Пендергаст больше не протянул ему руку.

Дверь закрылась; Типтон заложил засов и некоторое время постоял в раздумье. Жену лев съел, родители сгорели… Вот так семья! И этот, последний, с годами явно не стал нормальнее.

17

Расположенная на Тулейн-стрит школа медицины Тулейнского университета помещалась в непримечательном сером высотном здании, какие можно встретить в нью-йоркском финансовом квартале.

Пендергаст вышел из лифта на тридцать первом этаже и направился в отделение гинекологии; там, задав несколько вопросов, он нашел кабинет доктора Мириам Кендалл и деликатно постучал.

– Войдите, – ответил сильный звучный голос.

Пендергаст открыл дверь. Небольшой кабинет явно принадлежал профессору: два металлических шкафа, заполненных учебниками и научными журналами, на письменном столе высятся стопки экзаменационных тетрадей… Из-за стола поднялась женщина лет шестидесяти.

– Здравствуйте, доктор Пендергаст. – Она сдержанно пожала протянутую руку.

– Зовите меня Алоиз, – ответил он. – Благодарю, что согласились меня принять.

– Не стоит. Присаживайтесь, пожалуйста.

Она опять уселась за стол и стала пристально разглядывать Пендергаста – почти как врач пациента.

– А вы ни на день не состарились.

О ней самой этого нельзя было сказать. В золотистом утреннем свете, лившемся из высоких узких окон, Мириам Кендалл выглядела намного старше, чем в то время, когда делила кабинет с Хелен Эстерхази-Пендергаст. Однако вела она себя как прежде – холодно, жестко, по-деловому.

– Внешность обманчива, – ответил ей Пендергаст. – Однако благодарю. И долго вы уже в университете?

– Девять лет. – Она уперлась пальцами в стол. – Признаться, Алоиз, странно, что вы не обратились с расспросами к начальнику Хелен, Морису Блэклеттеру.

– Я обращался. Он уже не работает – вы, наверное, знаете. После «Врачей на крыльях» он консультировал различные фармацевтические компании, а теперь он отдыхает в Англии, вернется только через несколько дней.

– А как насчет «ВНК»?

– Я побывал у них сегодня утром. Настоящий бедлам, всех мобилизуют в Азербайджан.

– Ах да. Землетрясение, много жертв.

– Там нет никого старше тридцати – те, кто улучил минуту, чтоб поговорить, мою жену почти не помнят.

– Это работа для молодых, – подтвердила Кендалл. – Одна из причин, почему я оттуда ушла и стала преподавать гинекологию. – Не обращая внимания на внезапно зазвонивший телефон, профессор оживленно продолжила: – Конечно же, я с удовольствием поделюсь с вами своими воспоминаниями о Хелен. Странно, конечно, что вы решили обратиться ко мне спустя столько лет.

– Ничего удивительного. Я намерен написать о своей жене мемуары. Описание ее жизни – такое же короткое, как и сама жизнь. «Врачи на крыльях» – ее первое и единственное место работы после получения степени магистра биофармацевтики.

– Разве она не эпидемиолог?

– Биофармацевтика – ее первая специальность. – Пендергаст сделал паузу. – Я понял, как мало знал о работе Хелен в «ВНК»… Тут полностью моя вина, которую я теперь пытаюсь искупить.

При этих словах суровые черты Кендалл слегка смягчились.

– Рада слышать. Хелен была замечательной женщиной.

– Тогда расскажите мне, пожалуйста, о ее работе в «ВНК» И прошу вас, не нужно ничего ретушировать – недостатков у Хелен хватало. Я предпочитаю неприкрашенную правду.

Взгляд Кендалл переместился в какую-то точку позади Пендергаста, куда-то вдаль, словно она смотрела в прошлое.

– Как вы знаете, в «ВНК» мы занимались программами по обеспечению населения третьего мира санитарными условиями, питьевой водой, продовольствием. Помогали людям улучшить условия жизни и здоровье. А когда происходили катастрофы – как сейчас в Азербайджане, – мы мобилизовывали бригады врачей и работников здравоохранения и отправляли в районы бедствия.

– Это мне известно.

– Хелен… – Кендалл замялась.

– Продолжайте, – проговорил Пендергаст.

– Ваша жена была прекрасным сотрудником, с самого начала. И все же у меня часто возникало чувство, что в нашей работе ей больше всего нравятся приключения. Да, она месяцами терпела кабинетную работу, но больше всего ей хотелось попасть в эпицентр какой-нибудь катастрофы. Однажды… – Мириам Кендалл прервалась и с удивлением спросила: – Вы что, записывать не будете?

– У меня отличная память, профессор Кендалл. Продолжайте, прошу вас.

– Так вот, однажды в Руанде нас окружила толпа – человек пятьдесят, все пьяные, размахивают мачете… У Хелен в руках откуда ни возьмись появился двуствольный «Дерринджер», и она разогнала этот сброд. Велела им бросить оружие и проваливать. Они ее послушались, представляете! – Кендалл покачала головой. – Неужели она вам не рассказывала?

– Нет.

– Хелен очень умело обращалась с пистолетом. Она научилась стрелять в Африке?

– Да.

– Мне всегда это казалось немного странным.

– Что?

– Охота. Странное увлечение для биолога. Хотя каждый снимает стресс по-своему. Иногда, в экспедиции, бывает невыносимо тяжело: смерть, жестокость, дикость. – Кендалл умолкла, словно вспоминая что-то.

– Я надеялся посмотреть ее личное дело в «ВНК», но тщетно.

– Вы же себе представляете, с канцелярией им возиться некогда, да и некому. Так что документы они не хранят, тем более бумаги десятилетней давности. А папка с личным делом Хелен была бы самая тонкая.

– Почему?

– Она ведь работала на полставки.

– Это была… не основная ее работа?

– Ну, «полставки» – не совсем точно. То есть Хелен отрабатывала полных сорок часов в неделю, а в командировках – гораздо больше, но она часто уезжала, иногда сразу на несколько дней. Я всегда думала, что у нее есть и другая работа или она трудится над каким-то проектом, но раз вы говорите, что она больше нигде не работала… – Кендалл пожала плечами.

– Другой работы у нее не было. – Пендергаст помолчал и спросил: – А что вам запомнилось в характере Хелен?

– Она всегда поражала меня своей закрытостью, – нерешительно начала Кендалл. – Я даже не знала, что у нее есть брат – пока он однажды не пришел к нам в офис. Тоже очень красивый. И, припоминаю, тоже медик.

– Джадсон.

– Совершенно верно. Видно, медицина. – это у них семейное.

– Да. Врачом был и отец Хелен.

– Понятно.

– Она когда-нибудь говорила с вами об Одюбоне?

– О натуралисте? Нет, никогда. Забавно, что вы о нем упомянули.

– Почему же?

– Потому что это был один-единственный раз, когда она вышла из себя.

– Расскажите, пожалуйста, – заинтересованно попросил Пендергаст.

– Нас послали на Суматру, после катастрофического цунами. Жуткие разрушения…

– Ах да, помню ту поездку, всего через несколько месяцев после нашей свадьбы.

– Настоящий хаос, работали мы на износ. Как-то вечером я захожу в нашу палатку – мы жили с Хелен и еще с одной нашей сотрудницей. Хелен на складном стуле дремала с книгой, раскрытой на изображении какой-то птицы. Я решила потихоньку убрать книгу, но Хелен резко проснулась, вырвала у меня книгу и очень разволновалась. Потом как будто опомнилась, пыталась даже засмеяться. Сказала, что я ее напугала.

– А какая была птица?

– Маленькая, яркая такая. Название необычное… Там еще было название штата.

Пендергаст на миг задумался.

– Виргинский пастушок?

– Нет, это я бы запомнила.

– Калифорнийский бурый тауи?

– Нет, зеленая с желтым.

Последовало молчание.

– Каролинский попугай? – спросил наконец Пендергаст.

– Точно! Я еще тогда удивилась, не знала, что в Америке есть попугаи. А Хелен мои слова просто проигнорировала.

– Понятно. Спасибо, профессор Кендалл. – Пендергаст поднялся и протянул руку, прощаясь. – Благодарю вас за помощь.

– Мне хотелось бы получить экземпляр ваших мемуаров. Я очень любила Хелен.

– Непременно, как только их опубликуют, – с легким поклоном пообещал Пендергаст и вышел из кабинета.

Покинув здание, он в глубокой задумчивости побрел по улице.

18

Пендергаст пожелал Морису доброй ночи, взял початую за ужином бутылку «Романе-Конти» урожая 1964 года и отправился из большого зала в библиотеку.

С Мексиканского залива налетела буря; над домом выл ветер, бился в ставни, дергал деревья за голые ветви. Стучал по стеклам дождь, полную луну закрыли тяжелые разбухшие облака.

В застекленном книжном шкафу хранились самые ценные книги: второе издание шекспировского «Первого фолио»; двухтомный словарь Джонсона, изданный в 1755 году; выполненная в шестнадцатом веке копия «Великолепного часослова герцога Беррийского», иллюстрированного братьями Лимбург. Четыре тома первого издания «Птиц Америки» Одюбона располагались в отведенном для них отдельном ящике, в самом низу.

Облекши руки в белые хлопчатобумажные перчатки, Пендергаст вынул гигантские – размером три на четыре фута – фолианты и разложил их на длинном столе посреди комнаты. С исключительной осторожностью он раскрыл первый том на первой странице. Прекрасное изображение, словно только что отпечатанное, было как живое; казалось, самец дикой индейки вот-вот сойдет с листа. Этот экземпляр – один из двухсот – прапрадед Боэций получил по подписке от самого Одюбона. Экслибрис и подпись прапрадеда красовались на форзацах книг.

Самое дорогое издание за всю историю Нового Света – цена его теперь доходит до десяти миллионов долларов.

Пендергаст медленно перевертывал страницы. Желтоклювая кукушка, лимонный певун, пурпурный зяблик… Он внимательно разглядывал птиц одну за другой, пока не дошел до двадцать шестой страницы – каролинский попугай.

Пендергаст вынул из кармана листок со своими заметками.

Каролинский попугай (Conuropsis carolinensis)

Единственный вид попугая, обитавший на востоке Соединенных Штатов. Объявлен вымершим в 1939 году. Последний дикий экземпляр убит во Флориде в 1904 году, последний, живший в неволе – «Инка», – умер в зоопарке Цинциннати в 1918 году.

Причинами исчезновения популяции послужили вырубка лесов, уничтожение ради перьев, шедших на украшение шляпок, истребление фермерами в качестве вредителей, а также массовый отлов для содержания в неволе.

Основная причина вымирания – стайное поведение. Когда отдельных птиц отстреливали, остальные не улетали, а собирались вокруг убитых и раненых, словно желая помочь; в результате истреблялась вся стая.

Пендергаст отложил заметки, плеснул в бокал бургундского и пригубил, почти не чувствуя вкуса прекрасного вина.

К своему огромному разочарованию, он понял, что его знакомство с Хелен было не случайным. Неужели Хелен вышла за него замуж исключительно по причине приятельских отношений его предков с Одюбоном? Нет, она любила его! И все же стало ясно одно – его жена вела двойную жизнь. Какая ирония судьбы: Хелен, единственный человек, кому он научился доверять, перед кем мог полностью раскрыться, скрывала от него какую-то тайну! Подливая вина в бокал, Пендергаст думал, что именно из-за своего безоговорочного доверия он ни разу ничего не заподозрил. Будь на месте Хелен любой другой близкий человек, Пендергаст сразу бы догадался о существовании тайны.

Все это он понимал, но все это казалось пустяком по сравнению с вопросами, которые его буквально жгли.

Что крылось за одержимостью жены Одюбоном, и почему она столь тщательно скрывала свой интерес от мужа?

Какая связь между увлечением знаменитыми гравюрами Одюбона и птицей малоизвестной породы, вымершей почти сто лет назад?

Куда делась первая зрелая работа Одюбона, таинственная «Черная рамка», и для чего Хелен ее искала?

И наконец – самый трудный и самый важный вопрос: почему увлечение Хелен привело к ее трагической смерти? Хотя Пендергаст мало в чем был уверен, он ни секунды не сомневался: за этой завесой вопросов и предположений скрывается не только мотив убийства, но и тот, кто его совершил.

Отставив бокал, Пендергаст подошел к телефону, стоявшему неподалеку на столе. Поднял трубку, набрал номер.

Ответили почти сразу:

– Д’Агоста слушает.

– Здравствуйте, Винсент.

– Пендергаст! Как дела?

– Где вы сейчас?

– В отеле «Копли Плаза». Решил дать отдохнуть своим двоим. Вы хоть представляете, сколько Фрэнков училось в Массачусетсском институте технологий одновременно с вашей женой?

– Нет.

– Тридцать один. Шестнадцать мне удалось отыскать. Никто не признался, что был с ней знаком. Пятеро уехали из страны. Двое умерли. Восьмерых не нашел – в университете про них ничего не знают.

– Давайте покамест уберем старину Фрэнка в долгий ящик.

– Одобряю. А куда теперь? В Новый Орлеан? Или в Нью-Йорк? Мне бы хотелось побыть немного с…

– Плантация Окли, к северу от Батон-Ружа.

– Как-как?

– Поедете на плантацию Окли, неподалеку от Сент-Фрэнсисвилля.

Долгая пауза.

– И что я там буду делать? – опасливо спросил д’Агоста.

– Осматривать чучела попугаев.

Еще более долгая пауза.

– А вы?

– Я тоже приеду в Луизиану, на поиски пропавшей картины. Остановлюсь в отеле «Байю-Гранд».

19

Байю-Гула, штат Луизиана

Пендергаст сидел в обсаженном пальмами внутреннем дворике роскошной гостиницы. Ноги в черных брюках он заложил одну на другую и скрестил руки – недвижный, словно гипсовые статуи, украшающие интерьер отеля. Ночную бурю сменил теплый солнечный день, притворявшийся весенним.

На подъездной дорожке из белого гравия парковщики отгоняли на стоянку дорогие автомобили, кедди толкали сверкающие тележки для гольфа. Чуть дальше сверкал лазурью бассейн – без пловцов, но зато окруженный любителями загорать, потягивающими «Кровавую Мэри». За бассейном раскинулось обширное поле для гольфа: безукоризненные лужайки, ямы с песком, среди которых прохаживались мужчины в блейзерах пастельных тонов и женщины в белых костюмах для гольфа. На горизонте широкой коричневой полосой тянулась Миссисипи.

Пендергаст заметил краем глаза какое-то движение.

– Мистер Пендергаст? – обратился к нему невысокий пухлый человечек лет шестидесяти, в темном костюме, застегнутом на все пуговицы, и кроваво-красном галстуке с еле заметным узором. Лысая макушка незнакомца сверкала на солнце, словно позолоченная, седые волосы были зачесаны за уши двумя одинаковыми запятыми. На румяном лице глубоко сидели маленькие синие глазки, тонкие губы сложились в официальную улыбку.

Пендергаст поднялся.

– Доброе утро.

– Я – Портби Шоссон, главный управляющий гостиницы.

Агент пожал протянутую руку.

– Рад познакомиться.

– Взаимно, – ответил Шоссон и махнул розовой ладошкой в сторону гостиницы: – Мой кабинет вон там.

Он повел Пендергаста через двор в гулкий вестибюль, облицованный мрамором кремового цвета. Они прошли мимо упитанных бизнесменов и холеных женщин к неприметной двери позади стойки портье. За дверью оказался роскошный кабинет в стиле французского барокко. Управляющий усадил Пендергаста в кресло у изящного письменного стола.

– По вашему произношению я вижу, что вы из этой части страны, – сказал Шоссон, усевшись за стол.

– Новый Орлеан, – ответил Пендергаст.

– А! – Шоссон потер ладошки. – У нас, полагаю, вы впервые? – Он проверил по компьютеру. – Точно. Благодарю вас, мистер Пендергаст, что выбрали для отдыха наше заведение. У вас, позвольте заметить, замечательный вкус: «Байю-Гранд» – самый роскошный курорт в дельте Миссисипи.

Пендергаст наклонил голову.

– Далее. По телефону вы сказали, что вас интересуют наши программы отдыха и гольф. У нас есть две программы: недельная «платиновая» и двухнедельная «алмазная». Недельные программы стоят от двенадцати с половиной тысяч долларов, я могу предложить продлить ее до двух недель, потому что…

– Простите меня, мистер Шоссон, – мягко остановил его Пендергаст, – если вы позволите мне сказать, думаю, мы оба сэкономим наше бесценное время.

Главный управляющий замолчал, глядя на Пендергаста с выжидательной улыбкой.

– Я и вправду выказал некоторый интерес к вашему гольфу. Надеюсь, вы простите мне этот маленький обман.

– Обман? – растерялся Шоссон.

– Именно. Я просто хотел привлечь ваше внимание.

– Не понимаю.

– Не знаю даже, как выразиться яснее, мистер Шоссон.

Управляющий недоуменно нахмурился:

– Вы хотите сказать, что вам без надобности номер люкс в «Байю-Гранд»?

– Увы, гольф не моя стихия.

– Так вы обманули меня только для того, чтобы я вас принял?

– Ну наконец-то вы все поняли!

– В таком случае, мистер Пендергаст, нам нечего более обсуждать. Всего хорошего.

Пендергаст секунду разглядывал свои безупречно наманикюренные ногти.

– Вообще-то есть.

– Тогда следовало обратиться ко мне без всяких фокусов.

– В таком случае я почти наверняка не попал бы в ваш кабинет.

Шоссон побагровел от возмущения.

– С меня хватит. Я человек занятой. Прошу простить, но мне нужно заняться настоящими клиентами.

Однако Пендергаст, явно не собираясь вставать, со вздохом сожаления вытащил из кармана небольшой кожаный чехольчик, рывком раскрыл его и показал золоченый жетон.

Шоссон уставился на значок.

– ФБР?

Пендергаст кивнул.

– Совершено какое-то преступление?

– Да.

На лбу управляющего выступили капельки пота.

– Вы что, намерены… арестовывать кого-то в моей гостинице?

– Я имею в виду нечто другое.

Шоссон несколько успокоился.

– Речь идет о преступлении?

– С гостиницей оно не связано.

– У вас есть ордер или предписание?

– Нет.

К управляющему вернулось самообладание.