Текст книги "Мой невыносимый телохранитель (СИ)"

Автор книги: Лина Манило

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

11 глава

Тимур целует так, что у меня вмиг подкашиваются коленки, а глупое сердце бьётся в груди. Я кладу ему руки на плечи, ощущаю жар кожи даже сквозь ткань, глажу тело, и пальцы порхают, норовя быть везде одновременно.

Мы сплетаемся языками, руками, телами, и уже невозможно разобрать, где кто, будто общим чем-то стали, единым целым. Мой затылок в его ладони, пальцы зарываются в волосы, ерошат их, путают, и сладкая дрожь гуляет вдоль позвоночника, заставляет тело трепетать. Я в его руках – желе, сгусток энергии, волшебный светящийся шар, наполненный любовью и предвкушением. Этот мужчина мой и только мой и никаким Аннам я его точно не отдам!

Так, стоп.

Замираю, и Тимур какое-то время ещё продолжает целовать, но всё-таки отрывается от меня. Взгляд затуманенный, жадный, голодный и немного растерянный. Он не может понять, почему я остановилась, а я и сама понять ничего не могу.

Но пока перед глазами стоит эта льнущая к Тимуру Анна, я ничего не могу с собой поделать. Не получается – оказывается, я слишком ревнива, хотя всегда смеялась с Анжелики, которая готова была часами выслеживать своих парней, чтобы убедиться в их неверности. Однажды она целый день в двадцатиградусный мороз торчала в кустах у ночного клуба, пока её очередная любовь всей жизни не вышел из него, конечно же, в окружении знойных красоток. Анжелика рыдала тогда трое суток кряду, но всё-таки была собой очень довольна.

Я всегда считала, что выше этого, и не буду уподобляться мегерам, которые, сгорая от ревности, выставляют крупный счёт возлюбленным, бьют посуду, что-то громко доказывают, истерят. Такой мне никогда не хотелось быть, но Анна… и Тимур. Они вместе, в застывших в сознании картинках они рядом, слишком близко. Они обнимаются, и мне никак не удаётся от всего этого избавиться.

Но что-то сейчас во взгляде Тимура провоцирует и дарит мне власть. Потому, бросаю за плечо все страхи и сомнения, толкаю Каирова в грудь, отталкиваю его от себя, веду в этой партии, став вдруг отчаянно смелой. Он усаживается на диван в гостинной, вдруг став непривычно покорным, ожидающим, а в тёмных глазах всё больше голода.

– Каиров, ты мой, – заявляю и сбрасываю с себя платье. Бросаю его за спину и повторяю: – Только мой. Понимаешь это?

– Только твой, – кивает и сглатывает, ощупывая моё тело жаждущим взглядом, закидывает руки за спинку дивана, расставляет шире ноги, а я замечаю уплотнение в районе ширинки. – Иди сюда!

Голос хриплый, но я не тороплюсь выполнять приказ. Я должна всё прояснить, должна разобраться, мне нужна сатисфакция.

– Анна ничего для тебя не значит? – спрашиваю, оборачиваясь к Тимуру спиной, покачиваю бёдрами, соблазняю. Танцую как в последний раз.

Перекладываю распущенные светлые волосы на плечо, открываю спину, чтобы любовался, чтобы ни о ком другом думать больше не мог. Никогда и ни за что. Он только мой, и я готова драться за этого мужчину до последней капли крови – желательно не своей, а тех баб, которые решат его у меня отнять.

– Для меня уже три года никто ничего не значит.

– Кроме меня? – где нахожу в себе смелость? Это, наверное, истерика или помешательство, но мне нравится то, что сейчас между нами происходит. Несмотря ни на что, нравится. – Отвечай!

– Какая властная ромашка, – задумчиво. – Конечно, Элла, кроме тебя.

В голосе слишком много щемящей искренности, и я больше не могу сдерживаться. Оборачиваюсь, порхаю к Тимуру, срываю с него одежду, не переставая целовать, отдаю всю себя, принимаю слишком много, но эта сладкая боль, к которой я почти привыкла, которая мне нравится.

– Ты только мой, слышишь?! – шепчу куда-то в шею, изнываю от желания, чтобы он вошёл ещё глубже, ещё сильнее. И Тимур чувствует мои потребности: подбрасывает вверх, насаживает на себя, сжигает меня взглядом, плавит им. – Только мой.

– Только твой, – жаркое, и обнажённая грудь в плену его губ, он ласкает языком соски, прикусывает, и крик рвётся наружу. – Мне никто не нужен, слышишь меня? Элла, ты слышишь? Я очень за тебя испугался, очень.

Он бормочет ещё что-то о том, что не хотел, чтобы я видела что-то, повторяет, что я глупая, но он не может ничего с собой сделать – я нужна ему, вся и без остатка.

Мы кончаем почти одновременно, а после Тимур бережно относит меня в кровать, и всё кажется таким правильным, таким нужным. Укрывает шёлковой простынёй, прижимает к себе крепко, бормочет, засыпая, о том, что я дурочка, но он всё-таки любит меня именно такой. Вот с первого взгляда любит и ничего поделать с этим не может.

– Не можешь?

– Не хочу, – целует в кончик носа, уговаривает спать, и это самая лучшая ночь за всю мою жизнь.

А после идут дни, напоённые сладостью любви, и никаких Ань, Наташ, Свет и прочих теней из прошлого. Мне нравится дом Тимура, нравится каждый уголок в нём, каждая деталь, любая комната. Я не знаю, чем всё закончится, но в этом доме я хотела бы встретить старость. Обязательно рядом с Тимуром и только с ним. И наплевать, что думают по этому поводу другие – я счастлива с этим мужчиной и только с ним. Больше никого мне не надо, а без него только медленная смерть.

_________________________________

А дальше у нас капля экшна, после которого уже ни один папа не сможет противиться любви Тимура и Эллы)

12 глава

Спустя несколько дней звонит папа. Говорит, что он соскучился по мне, а я так счастлива его слышать, так рада ему, что в уголках глаз скапливается влага. Больше всего на свете мне хочется его обнять, посмотреть в глаза, погладить по широким плечам. Пусть всё скорее будет хорошо, пусть всё закончится.

Три недели мы с Тимуром прячемся, отрезанные от мира и цивилизации, но вот, стоило услышать голос отца и кажется, что больше не выдержу. Даже ради Каирова и того, что между нами происходит, не выдержу.

– Дочь, ты у меня уже совсем взрослая, – говорит отец, и в голосе грусть.

– Папа, у тебя точно всё хорошо? Ты…

– Да, птенчик, всё замечательно. Знаешь, я сегодня весь день маму нашу вспоминал. Какой же она всё-таки была красавица.

– Ты хочешь меня добить? – хлюпаю носом, растираю соль по щекам, но папа, кажется, чувствует, что сказал что-то не то.

– Элла, скоро всё закончится, – объявляет с щедрой долей оптимизма, и слёзы моментально высыхают. – Я тебе обещаю: всё будет очень хорошо. Выборы скоро. Кстати, я на сегодняшний день заберу твоего охранника, нужно кое-что обсудить.

Ох, знал бы ты, папа, насколько этот охранник мой, голову ему отрубил, а так ничего, шутишь.

– Папа, может быть, откажешься? – предпринимаю ещё одну, тысячную по счёту, попытку поговорить с отцом о важном. – Зачем тебе это?

– Встреча с Тимуром? – делает вид, что не понял, что в виду имею, и даже смеётся, чем ещё больше меня злит.

– От поста этого! Отказаться от поста, ну? Понимаешь меня?

– В смысле отказаться? – удивляется, а я тяжело вздыхаю.

– В прямом! – не выдерживаю и теперь вместо слёз мне хочется метать из глаз молнии. – Ты не понимаешь, что ли? Это из-за твоего решения мы в такой глубокой заднице! Мог же и дальше заниматься благотворительностью, вкладывать деньги в регион, решать проблемы людей. Без кресла этого.

– Элла, ты забываешься! – осаждает меня отец, но я и так достаточно молчала. Хватит!

– Папа, а если тебя убьют? Ты думал вообще об этом? Разве власть и пост этот проклятый стоит таких жертв? Ты обо мне подумал?

– Всё, Элла, я ещё позвоню.

И снова обрывает звонок, а я едва сдерживаюсь, чтобы не запустить телефоном Тимура в окно. Ну что за пропасть?! Почему отец такой упёртый?

– Сдалось ему это мэрство! – выкрикиваю, и гнев вздымается в груди огненной лавой. Тимур забирает у меня телефон, усаживает за стол напротив себя и заставляет выпить чашку сладкого чая.

– Если твой отец чего-то хочется, он всеми путями будет этого добиваться, – говорит Тимур и усмехается. – Кто-то очень на него похож, тебе не кажется?

– Да ну тебя, – бурчу, но злиться больше не хочется. Никуда от правды не деться, мы с отцом действительно во многом одинаковые.

Тимур уезжает минут через сорок, целует меня в висок и скрывается в салоне машины – очередной неопознанной. Штампуют их для него, что ли? Впрочем, у него несколько автомобильных салонов и СТО, так что с транспортом проблем никаких. А я решаю, что вполне могу позволить себе небольшую прогулку. Просто пройтись по полю, посмотреть изнутри на лесок за ним. Может быть, грибы найду.

Идея пожарить на ужин картошку с грибами такая яркая и навязчивая, что от предвкушения кончики пальцев зудят. Я очень люблю это дело, и раньше, когда ещё в школе училась, мы с папой часто выбирались на вот такой вот культурный отдых. А ещё я просто обожаю рыбалку – да-да, однажды я самолично поймала щуку на три килограмма, а уж скольких карасей выловила за свою жизнь – не сосчитать.

Пулей несусь вверх по лестнице, залетаю в свою комнату и начинаю копаться в шкафу в поисках идеальной одежды грибника. Ну, конечно, ничего даже близко похожего нет, потому выбираю тёмно-голубые брюки, просторную белую футболку, обуваю кроссовки и, найдя в кухне небольшое пластиковое ведёрко, выхожу из дома. Я всего лишь немного погуляю, ничего страшного не произойдёт, просто…

Я слишком устала ото всего этого – многовато для меня нервов и потрясений, и им всё ни конца и ни края. Выборы, будь они прокляты, через неделю, а до этого ещё дожить надо.

В поле пахнет свежей землёй, травами и сладостью. Жужжат пчёлы, крошечные мошки норовят больно цапнуть обнажённые участки кожи, муравьи носятся туда-сюда с ветко-палочками на спинах. Я бреду вдоль вытоптанной утрамбованной дорожки, по бокам высится сочная зелень, ароматы и звуки лета будоражат, ведёрко при каждом шаге мягко стучит о бедро, и мне становится легче. Получается выкинуть из головы все дурные мысли и просто наслаждаться покоем и природой.

Когда я захожу в лесок, что-то тёмное мелькает на периферии зрения, я встряхиваю головой, хочу обернуться, но внезапно кто-то толкает меня в спину. От неожиданности не успеваю сгруппироваться, смягчить падение и лечу вперёд, падаю плашмя, взвизгивая на тонкой протяжной ноте.

– Ну что, папина дочка, – низкий голос совсем рядом, но у меня шок и я не могу пошевелиться, чтобы увидеть лицо говорящего. – Попалась?

________________

Надо было папе всё-таки послушать дочь)

13 глава

Колено болит неимоверно. Старая травма от падения даёт о себе знать, я лежу на земле и тихонько подвываю. Обхватываю ногу, покачиваюсь, а в фокусе только грибное ведёрко. Оно откатилось далеко и почему-то его мне жалко больше всего, как и картошку, которую я так и не изжарила. А так хотелось Тимура порадовать...

– Поднимайся! – командует мужчина, но я не вижу его лица, замечаю только грубые ботинки рядом с собственным лицом. Толстая подошва “трактор” да пыльные небрежно завязанные шнурки – вот и всё, что я вижу.

Всё остальное уплывает, и весь мир кажется зыбким, словно пустынное марево. Рядом ползёт муравей. Я вглядываюсь в его крошечное тельце, а он, будто является существом разумным, поворачивает ко мне крошечную головку, но почти сразу убегает, утаскивая за собой очередную тонкую веточку.

Грубые руки хватают меня. Крепко сжимаю бока, пальцами пересчитываю рёбра, прижимают безвольное тело, корчащееся от боли, к груди, волокут куда-то. Я пытаюсь закричать. Зову на помощь Тимура, папу – кого угодно, лишь бы меня услышали. Бесполезно, напрасно, но не могу молчать.

Чужая крепко пахнущая табаком и антисептиком ладонь зажимает мой рот, а шею обжигает горячее дыхание с нотками мяты. Пытаюсь укусить, мир перед глазами плывёт, волосы падают на глаза. Я ничего не вижу! Меня уволакивают в сторону и, не дав вздохнуть хоть разок, запихивают в автомобиль. В багажник, и следом раздаётся хлопок, и наваливается плотная темнота, словно погребальный саван.

Мне больно, но ещё больше страшно. Господи, помоги. Что вообще происходит?

Бьюсь руками, больной ногой в крышку багажника, зову на помощь, кричу до сорванного горла, но мотор ревёт, и машина трогается с места. Так стремительно, что меня отбрасывает в сторону. Не удержавшись, бьюсь плечом, вскрикиваю. Господи, я просто ору, долблюсь о железо, сдираю костяшки в кровь, задыхаюсь, но автомобиль катится вперёд, и никакой надежды на спасение.

Тимур, где же ты? Зачем ты уехал? Зачем я вообще попёрлась за этими грибами?! Ненавижу грибы!

Папа… Что же ты наделал, папа?

Вместе с нервным срывом приходит забвение, а когда прихожу в себя, меня уже вытаскивают из багажника. Вокруг темнота, ночь, и даже звёзды, словно в страхе, попрятались. Небо над головой непроницаемо, лицо моего похитителя не рассмотреть, да я и не пытаюсь. Пытаюсь бороться, но у меня слишком мало сил против взрослого большого мужчины, который явно настроен сделать мне больно.

– Отпустите, – сиплю, когда сильные руки обхватывают поперёк груди. – Мне больно…

– Замолчи! – хриплое из-за спины, и мир снова мелькает.

Небо меняется местами с землёй, всё снова переворачивается. Меня запихивают в какой-то сарай, замки щёлкают, и я остаюсь в кромешной темноте.

Оседаю на пол, рыдаю так, как не плакала даже в детстве. Скручиваюсь узлом, обнимаю себя руками, прижимаю колени к груди, вою.

Папа, я ненавижу тебя. Слышишь меня? Ненавижу!

* * *

Сколько проходит времени? Не знаю. Может быть, час или, возможно, сутки, а то и вовсе неделя – я совсем не ориентируюсь во времени. Только вижу вокруг себя темноту, к которой не получается привыкнуть, ощущаю пустоту и жажду.

Что делать, чтобы получить свободу? Как отсюда выбраться? Загадка, ответ на которую найти не получается.

Хочется пить, хочется есть и выбраться отсюда. Хочется к Тимуру – единственному мужчине, который нужен мне сейчас. К самому лучшему мужчине, единственному любимому.

Слышатся голоса. Кто-то совсем рядом ругается. Какой-то мужчина кричит, пытается что-то доказать, но мне не слышно слов. Лишь напряжение витает в воздухе электрическими разрядами, но сколько не вслушиваюсь, совершенно ничего не понимаю.

Одно знаю точно: это всё отец. Его игры в большую политику. Его нежелание слушать доводы разума. Его амбиции, страсть. Он хотел власти? Наверное, он её получит. Только какой ценой?

Или не получит?

Я уже совершенно ничего не понимаю. Жмусь в угол, обхватываю колени руками, чего-то жду. Чего? Сама не знаю. Мне очень страшно, очень больно, неуютно. В сознании оживают миллионы картинок, одна кровавее другой. Я определённо смотрела слишком много детективных сериалов, передач о маньяках и прочей лабуды. И сейчас кажется, что вот-вот дверь откроется, в неё ввалится огромный мужик, страшный, что та смерть, и изнасилует меня. Просто повалит на пол, навалится сверху и овладеет, не спрашивая разрешения.

Подползаю к двери, стучусь, бьюсь в неё, хочу выбраться, но бесполезно – я слишком слабая.

– Помогите! Пожалуйста, помогите!

Кричу так громко, что срываю горло. Хриплю, откашливаюсь, но во рту сухая пустыня. Зачем я здесь? Что от меня хотят эти люди, что ругаются где-то вдалеке?

Вдруг наваливается тишина. Она такая плотная, что, уверена, её можно разрезать ножом словно масло, и мне душно до ломоты под рёбрами.

С удовольствием зарыдала бы, но слёзы не идут, есть лишь злость, неконтролируемая ярость, позволяющая не скатиться в панику и безумие.

Когда дверь открывается, впуская в моё узилище тонкий луч света, я отползаю дальше, пытаюсь спрятаться в темноте, потому что… страшно. Безумно, до икоты. Всхлипывая, смотрю на тяжёлые ботинки – те же самые, что видела в лесу. Они такие же пыльные, грубые, и кажется, что вот-вот меня ими раздавят.

– Такая хорошая девочка, – скрипучий голос разносится вокруг, а я сжимаюсь в тугой комок, пытаюсь быть незаметной. Вдруг меня никто не увидит? Вдруг говорят не со мной? – Потерпи, детка.

Хочется закричать, что я никакая не детка, но голос не слушается, а горло стянуто тугим обручем. Дёргаюсь, когда меня тянут за волосы, пригвождают к стулу, обвязывают верёвками. Или ремнями? Обездвиживают.

Загорается свет, и я вижу перед собой лицо обладателя тяжёлых ботинок. Вопреки ожиданиям этот человек не имеет страшных шрамов через всю щёку или повязки на глазу, или каких-то других страшных опознавательных знаков. Обычный мужчина, симпатичный даже, только ледяной взгляд замораживает начисто.

– Просто смотри в камеру, – усмехается, и от этого мне ещё страшнее становится. – Просто попросим твоего папочку быть немного сговорчивее. Не нужен ему этот пост. Ты же, детка, и сама это понимаешь?

Молчу. Кручу головой, пытаясь избежать всего этого звездеца.

– Не буду. Не заставишь! – кричу, что есть мочи, дурею от всей этой ситуации, бьюсь раненной птицей, попавшей в силки. Ремни больно впиваются в тело, кожу саднит и кажется, что вот-вот прольётся моя кровь.

Мужчина обхватывает мои скулы рукой, причиняет боль, и пальцы его, что те клещи, сильно впиваются в кожу.

Я хочу и готова плюнуть в лицо тому, кто вдруг возомнил себя хозяином жизни. Брыкаюсь, борюсь. Наплевав на боль в колене, от ремней, дерусь, словно это последний день моей жизни. Лягаюсь, отталкиваю похитителя, но это не так просто как мне мерещилось, потому что вскоре боль пронзает меня насквозь, а щека горит. Он меня ударил!

Мою голову отбрасывает назад, лицо печёт и где-то в шейных позвонках раздаётся хруст. Он сломал мне шею!

– Просто скажи на камеру то, что требуется, или я сверну тебе голову! – мужчина в тяжёлых ботинках нависает сверху, снова бьёт по щекам, и тонкая горячая струйка вытекает из носа, достигает рта.

Слизываю соль и железо с губ, кричу что-то яростное и злое.

– Убей меня лучше, – ору, пытаясь вырваться, кусаюсь, дерусь. – Отойди от меня, урод!

– Плохая девочка, – усмехается прямо мне в лицо и, надёжно зафиксировав затылок, целует.

Это совсем не то, о чём я мечтала. Совершенно не то, что было у нас с Тимуром. Это противно, мерзко и действительно, лучше смерть. Господи, какое отвратительное ощущение!

Липкий влажные язык проникает в мой рот, вылизывает нёбо, насилует. Я задыхаюсь в этом поцелует, ненавижу запах мужчины, целующего меня: пот, железо и кровь. Немыслимо!

Это не Тимур, не он, не мой любимый Сухарь! И я изворачиваюсь и смыкаю челюсти. Кусаю урода, его язык, и вкус железа и соли наполняет рот.

– Сука! – выдыхает, отпрянув, смотрит на меня удивлённо, а я всё-таки плюю ему в рожу.

– Урод. Ненавижу! Пошёл ты в задницу, козлиная морда! – ярюсь. Ругаюсь, точно портовый грузчик, сыплю проклятиями, злюсь.

Меня уже не волнуюсь ремни, опутывающие меня. Пусть делают больно, пусть царапают кожу, но живой я не дамся. Если не с Тимуром, то ни с кем иным.

14 глава

Осознание своего идиотизма приходит резко. Шок растворяется в венах, глупая бравада проходит, а тело словно бы старыми тряпицами набито. Чувствую себя приколотой к бархату бабочкой под стеклом: нет сил трепыхаться, бороться, да и нужно ли?

Всё это не имеет никакого значения. Я сейчас совсем одна, один на один с большим и сильным мужской, растерянная и растрёпанная, и если продолжу сходить с ума, от меня мокрого места не останется.

Мысли вяло текут, сменяют друг друга, как кадры на истёртой киноплёнке. Я закрываю глаза. Дышу носом, пытаюсь собраться, прийти в себя, придумать, что делать и как из этого выпутаться, но я слишком слабая, а ремни держат крепко.

Мне если и выбраться, то только на тот свет.

– Успокоилась наконец? – голос моего похитителя наполнен ехидством. Он явно доволен, что ему наконец удалось меня сломать, сделать покорной, послушной.

Я убеждаю себя, что всё это – дурной сон. Верю, что даже самый страшный кошмар проходит, нужно просто потерпеть. Знаю: меня вряд ли оставят в живых – с жертвами похищения никто не церемонится. Их убивают раньше, чем поступает заявление в полицию.

Но, может быть, мне повезёт и случится чудо?

– Готова попозировать? – короткий смешок совсем рядом, дыхание касается шеи, и даже на руках дыбом волоски становятся. – Ты красивая девочка, всем наше видео понравится.

Я киваю и крепче зажмуриваюсь. Кажется, что если не буду смотреть, то всё, со мной происходящее, действительно окажется страшным сном, после которого смогу проснуться и жить дальше, словно ничего не произошло.

Мне просто нужно потерпеть.

– Открой глаза! – властный окрик, а я мотаю головой. Волосы падают на лицо, а крепкая хватка холодных пальцев на подбородке причиняет боль. – Если твой папаша не будет идиотом, он просто откажется от выборов и будете дальше жить, припеваючи. Он же откажется, а? Ради своей дочурки ненаглядной. Кому хочется, чтобы с единственной деточкой случилась беда?

Он издевается, и слова его сочатся ядом. Не верю, что меня действительно отпустят, но вдруг его слова обрастают смыслом. Вдруг… вдруг действительно папа откажется? Тогда не будет этих угроз, не придётся прятаться, и можно будет спокойно жить… если позволят жить.

– Я готова, – голос не слушается меня и очень хочется пить. Сглатываю, пытаюсь смочить его хотя бы слюной, но во рту пустыня. – Можно… можно воды?

– Всё, что пожелает принцесса, – снова этот полный издёвки голос, но мужчина уходит, чтобы через пару минут вернуться с бутылкой воды.

Её совсем немного, и мужчина резко подносит бутылку к моим губам, наклоняет вперёд, и я едва не давлюсь водой. Похоже, это своеобразная месть, но я жадно пью и уже ни о чём другом думать не могу.

– Э нет, сначала дело, потом уже все удовольствия мира.

Свет становится ярче: мне в лицо направляют лампу. Щурюсь, теряю фокус, и веки немилосердно печёт. Моргаю, из уголков глаз текут злые слёзы, и я пытаюсь стереть их плечом, но только размазываю влажную соль по лицу.

Мужчина, возомнивший себя великим оператором, отходит, громыхая ботинками, пододвигает штатив с камерой ближе, заглядывает в объектив. Что-то бормочет, сам с собой разговаривает, а я пытаюсь сделать всё, чтобы не помнить его лица. На меня наваливается тупая апатия. Хочется лишь свернуться клубком и никуда никогда не выходить, но раздаётся тихое жужжание и монотонные щелчки.

Тимур, пожалуйста, найди меня. Умоляю.

– Всё-таки такая миленькая девочка, – говорит похититель и выравнивается. – Итак, лирику в сторону. Сейчас смотришь в объектив, говоришь несколько жалобных фраз о том, что тебе очень больно, плохо, тебя держат в заложниках непонятные страшные люди. И обязательно добавь, что папуле просто необходимо снять свою кандидатуру с выборов, чтобы всё у всех снова было хорошо. Уяснила? Вроде бы ничего очень сложного даже для блондинки.

Урод.

Лампочка на камере зажигается, мужчина даёт отмашку, но слова не идут. Я пытаюсь хоть что-то сформулировать, но мысли путаются, а мужчина теряет терпение.

Я не хочу умирать. Хочу жить с Тимуром и быть счастливой. Чтобы у папы всё было хорошо и никаких политических игрищ. Господи, пожалуйста! Я обещаю, что всегда буду хорошей, никого никогда больше не обижу. Только верни мне мою жизнь, пожалуйста.

Откашливаюсь, щурюсь от слишком яркого света и, закусив губу, пусть с трудом и паузами, но говорю всё, о чём меня просили. Мир перед глазами плывёт, теряет очертания – я плачу.

Где-то в сердце теплится надежда, но всё обойдётся. Она очень слабая и робкая, почти задушенная ужасом, призрачная и невесомая, но яркая, точно колибри. Держусь за её крошечное крылышко и на истерическом нерве заканчиваю речь.

А когда камера выключается, меня уносит волной страха и отчаяния.

Я теряю сознание.