Текст книги "Воин мочика"

Автор книги: Лин Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Но, как ни развлек меня тур по музеям, если бы меня спросили, можете ли вы, к примеру, отличить изделие позднего периода культуры мочика от ламбаеке, ответом стало бы полное и безоговорочное «нет».

Однако вопрос, заданный мне Нилом, застал меня врасплох.

– Не думаю, что вы разбираетесь в том, как вести дела, – сказал он по-испански. – Счета, заработная плата, связи с местными властями, всякое такое. Беда в том, что сам-то я археолог, а не бизнесмен, и любая организационная работа напрочь выбивает меня из седла. У меня есть отличные исследователи, на раскопках им цены нет, но вести бухгалтерию и все такое ни один не умеет.

Разбираюсь ли я в том, как вести дела? Да еще как разбираюсь! Я пятнадцать лет, с одним только перерывом, управляла своим собственным делом. Конечно, надо соблюдать разумную осторожность. Я уже успела решить для себя, что единственный способ выжить в шкуре Ребекки Маккримон – по возможности приблизить ее жизнь к моей, чтобы снизить риск быть пойманной на каком-нибудь противоречии. По документам Ребекка родом из Канзаса, и водительские права ей выдавали именно там. Я же была в Канзасе всего раз, да и то проездом. Так что на этот счет мне придется соблюдать максимальную бдительность. Но вести дела? Кто сказал, что Ребекка Маккримон не имела никакого опыта в подобных вопросах?

– У меня довольно обширный опыт такого рода, – произнесла я, собрав все мои познания в испанском. – Я много лет управляла собственным делом. Розничная торговля мебелью. Правда, персонала у меня было немного, всего несколько человек, зато все вовремя получали заработную плату. И по счетам я всегда платила вовремя. А еще я привыкла иметь дело с таможенными властями и агентами, банкирами, налоговиками, бухгалтерами и поставщиками. Могу со всей честностью заявить, что ни разу не просрочила дату поставки по собственной вине. – Я немного помолчала и засмеялась. – Хотя, должна признаться, несколько раз была чертовски близка к этому.

– Вы приняты, – сказал он.

– Правда? – изумилась я.

– Разумеется. Вы хорошо говорите по-испански. Лукас пишет, что вам можно доверять – доверять абсолютно во всем, – и вы можете снять с моих плеч самое ненавистное занятие в мире. Чего мне еще желать? – Он засмеялся. – Лукас пишет, что, мол, просит меня об одолжении. Не говорите ему, но, по-моему, это я перед ним в долгу! – Условия вы знаете: доставка к месту раскопок, жилье и еда. Конечно, это не так уж много. Вы согласны? По рукам?

И он протянул мне руку. Я пожала ее.

– По рукам. Когда приступать?

Стив расстелил на столе карту.

– Мы проводим раскопки вот здесь, – он указал на пустое пятно на карте, – между Трухильо и Чиклайо. Культура мочика раннего и среднего периодов. Весьма многообещающее место. Ближайший город – Кампина-Вьеха.

Милый старина Лукас! Прямо к Кампина-Вьеха! Должно быть, я невольно вздрогнула, потому что Нил на несколько секунд остановился, прежде чем продолжить:

– Отсюда в Трухильо летают самолеты. Там надо найти автовокзал и сесть на автобус до Чиклайо. Они ходят почти каждый час и, если попросить, останавливаются в Кампина-Вьеха.

Сам я вылетаю туда сегодня же вечером. А вам предлагаю лететь завтра утром, днем побродить по городу – там есть что посмотреть, несколько достопримечательностей культур мочика и чиму, – а на следующее утро сесть на автобус. Я почти весь день проведу в городе и буду поглядывать на остановку. Если, когда вы приедете, меня там не окажется, просто сядьте на скамейку и чуть-чуть подождите. Я отвезу вас в наш лагерь. Мы сняли старую гасиенду. Там вы познакомитесь со всей остальной командой, включая и босса, Хильду.

– А теперь, – ухмыльнулся он, – давайте купим вам билет на самолет, пока вы не передумали. Кстати, как вы предпочитаете, чтобы вас называли?

Вот тут-то я едва не попала впросак. В его обществе мне было так спокойно, что я едва не назвалась настоящим именем, хорошо еще, вовремя опомнилась. А он уже продолжал:

– Лучше Ребекка или как-нибудь вроде Бекки?

– Ребекка, – ответила я. – Со всей определенностью, Ребекка.

После того, как мы с Нилом расстались, а солнце, как водится в тропиках, быстро-быстро начало спускаться к закату, я нанесла последний визит в то место, где, по сведениям Роба Лучки, жил Рамон Сервантес, которого я называла Ящером. Найти его дом оказалось совсем не трудно – в Кальяо проживал всего один Рамон Сервантес. Как и в двух предыдущих поездках, я поймала так называемый colectivo, этот типично перуанский вид транспорта – частный мини-автобус или фургончик, делающий регулярные рейсы по определенному маршруту, который написан на вывесках на переднем и боковых стеклах. Помимо водителя там есть еще и помощник – он открывает дверь и пальцами показывает число свободных мест. Фургончик останавливается ровно на секунду, чтобы только впустить вас и выпустить, зато он дешев и доставляет вас куда нужно, ловко пробираясь сквозь жуткие дорожные пробки, шумы и завесу выхлопных газов.

Рамон Сервантес, как я теперь окончательно уверилась, был человеком небогатым, раз ему приходилось жить на маленькой темной улочке на окраинах Лимы близ аэропорта. Район этот иначе, чем весьма скромным, назвать я не могла. Воздух там насквозь пропитался запахом прогорклого масла. Зато улицы, в отличие от многих центральных улиц Лимы, были вымощены, хотя и изобиловали ухабами и трещинами. Рамон жил в квартире, куда попадаешь по темной грязной лестнице, ведущей наверх между зловонным ресторанчиком и мастерской по ремонту машин. Стоя на улице, невольно ужасаешься, в какое же место ты попал, но, если сделать шаг назад, можно разглядеть на втором этаже приметы колониального прошлого Лимы: большие окна с решетчатыми, витыми карнизами для цветов, гипсовые венки и гирлянды под крышей. Ставни на окнах квартиры слева от лестницы были плотно закрыты.

В первый мой визит сюда, почти сразу по приезде в Лиму, я поднялась по темной лестнице на площадку второго этажа. Туда выходили двери двух квартир, одна напротив другой. На двери справа висела табличка с фамилией, но не Сервантес, а дверной молоток левой двери был обмотан черной траурной лентой. Я постучала – сперва нерешительно, потом погромче. Никакого ответа, ни звука. Я немного подождала, чувствуя на себе взгляд китаянки из маленького chifa, китайского ресторанчика на противоположной стороне улицы.

Во второй визит меня встретило все то же молчание за дверью. На сей раз я зашла в китайский ресторанчик через улицу и заказала пива. Через несколько минут китаянка, хозяйка забегаловки, подошла к моему столику.

– Кого вы ищете?

Я сообщила ей, что ищу сеньору Сервантес.

– Эту девку-то? – сказала она. – Сеньора Сервантес, так вы ее называете? Очень фасонно, очень. Ей бы понравилось. Считает себя лучше нас, всех прочих. Но тут ее кличут Карлой. А иногда – просто девкой. – Китаянка употребила слово fulana. У испанцев в ходу не меньше названий для жриц древнейшей профессии, чем у нас, англичан. – Да там она, там, – продолжала китаянка. – Просто к двери не подходит. Боится, это домовладелец. Платить-то за квартиру ей и нечем. Или боится своего деверя, который винит ее во всем. В смерти ее мужа то есть.

– Да, я слышала, – кивнула я. – Печальная история.

– Для нее-то, уж это точно. А для него – как знать. Для него-то – скорее милость Господня. Оставил ее с тремя детишками. Представляете, она отправила их к сестре, в Трухильо. Да такой, как она, вообще не следует детей заводить. Терпения не хватает. Сама как ребенок. А он, муженек, забрал все их деньги, да и бы таков. Отправился куда-то за границу, в Канаду, кажется, там и помер.

Похоже, моя новая приятельница была полностью в курсе всех дел своих соседей и ничуть не возражала поделиться знаниями с первым встречным.

– Интересно, и почему бы это? – сказала я.

Она фыркнула.

– Почему помер? Или почему сбежал в Канаду? Единственное, чему тут можно удивляться, так это откуда он взял деньги и почему не сбежал раньше, когда застал ее с другим. Со своим же собственным братом. Рамон Сервантес, он славный малый, не заслужил такого позора, вот что я вам скажу. Шлюха она, как есть шлюха.

Боже ты мой, подумала я, бедный Ящер! Но каким образом то, что ты застал жену на месте преступления, да еще с собственным братом, толкнуло тебя на аукцион в Торонто, навстречу кровавой и преждевременной кончине в кладовой моего магазина?

Однако китаянка сказала мне еще не все, что хотела. Она прервала рассказ лишь для того, чтобы принести еще пива – которое я не заказывала. По-видимому, таким образом мне полагалось расплатиться за информацию.

– Но что толку жалеть Рамона, правда? Мертвых жалей, не жалей, им все равно. Вот кого мне и правда жалко, так это его брата, Жоржа. Просто раздавлен горем. Раздавлен. Винит во всем себя. Пьет, как лошадь, в баре тут на углу, а потом приходит и стоит под окнами. Я ее зову шлюхой, а он – ведьмой, bruja. Говорит, она, мол, околдовала и его, и брата, заставляла их делать всякие дурные вещи. Жена его, беднягу, конечно, бросила. И детей забрала. Вот его мне и правда жаль.

– Вон. – Она показала на расхристанного и, судя по всему, мертвецки пьяного парня, что как раз проходил мимо забегаловки. – Жорж.

Мы молча проводили его взглядом. Китаянка была права: выглядел он и впрямь жалко. Через несколько минут, когда он скрылся из виду, она продолжала:

– А что до этой девки, так она даже и не одевается, как положено вдове. Позор! Сплошные яркие цвета. Розовый просто обожает. Если она и проливает слезы, то по себе, а не по нему. Ведет-то она себя по-умному. Мужчинам нравится о ней заботиться. Сперва папочка в ней души не чаял, потом Рамон, бедолага. А она еще ныла, что он, мол, для нее недостаточно хорош! Казалось бы, хороший человек на постоянной работе – всякая бы за такого ухватилась!

– Так она иногда выходит из дому? – спросила я самым небрежным и незаинтересованным тоном, какой могла изобразить.

Китаянка не ответила. Я заказала сандвич с сыром – самое дешевое блюдо в меню.

– По вечерам, – сообщила китаянка, ставя передо мной поднос с горячим сандвичем. – После того, как домовладелец закроет контору тут по соседству и уедет домой в Монтериккио. Тогда она обычно выходит. Часов в восемь-девять.

Так вот и вышло, что я вернулась в Кальяо вечером. Признаться, я слегка нервничала, оказавшись вечером в этой части города совсем одна, но китайский ресторанчик еще работал, так что я заказала себе кофе и взбитые сливки, и принялась ждать, что же будет дальше.

Около половины восьмого моя китайская приятельница дернула меня за рукав и показала на дородного господина средних лет. Проходя мимо жилища Сервантесов, он бросил долгий взгляд на темные окна.

– Домовладелец, – прошептала китаянка. – Уходит домой. Теперь следите за ставнями.

Я так и сделала. Через несколько минут в щелях забрезжил тусклый свет. Хозяйка ресторанчика многозначительно поглядела на меня.

Примерно через три четверти часа я скорее услышала, чем увидела, движение на лестнице, и на улице появилась молодая женщина.

– Девка, – прошипела китаянка, кивая в ее сторону.

Я торопливо расплатилась и направилась за вдовой Сервантеса.

Как и предсказывала моя осведомительница, Карла Сервантес нарядилась не на похороны. На ней было розовое платье без рукавов, с узкими плечиками и очень глубоким вырезом. На мой взгляд, платье слегка вышло из моды и, пожалуй, чересчур туго обтягивало формы молодой женщины – хотя, надо признать, я бы дорого отдала, чтобы выглядеть так, как она в этом платье. Нельзя было не заметить, что все мужчины на улице шеи себе посворачивали, а на меня ну ни один не взглянул, хотя в тот момент я была единственной gringa [9]9
  Иностранец, не говорящий по-испански.


[Закрыть]на улице. Вот уж и впрямь доказательство силы чар сеньоры Сервантес.

Улица выходила на оживленный проспект, и через пару минут Карла остановила colectivo, направляющийся на Мирафлорес. Я тотчас же поймала такси и попросила водителя, молодого человека в джинсах и футболке с эмблемой рок-группы, о которой я в жизни не слышала, ехать следом за тем colectivo. Предложение привело его в восторг, он нажал на акселератор и влился в поток машин, ожесточенно терзая гудок, а я с его обширной коллекцией аудиокассет тряслась на заднем сиденье, мотаясь из стороны в сторону, точно игральные кости перед броском. Время от времени водитель оборачивался, чтобы одарить меня заговорщической ухмылкой и совершенно без всякой необходимости показать на colectivoв паре машин перед нами. Я что есть сил цеплялась за ручку двери.

Фургончик, за которым мы следовали, свернул в переулок, немного покружил по боковым улочкам, а потом спустился в туннель, который жители Лимы зовут Канавкой – подземную скоростную автомагистраль, диагонально перерезающую весь город. А еще через несколько минут colectivoсъехал с магистрали и высадил Карлу у дверей одного из самых пижонских отелей Мирафлореса, самого шикарного района Лимы. Вслед за ней я прошла через стеклянные двери в бар при отеле, слева от главного входа, и уселась за три столика от Карлы, но так, чтобы хорошо видеть и ее саму, и мужчину, которому она, судя по всему, назначила встречу.

Он был гораздо старше ее – лет шестьдесят против ее двадцати восьми – двадцати девяти. Не местный. По манере одеваться я сочла его европейцем. Льющийся на всю катушку с огромного экрана за стойкой тяжелый рок мешал мне расслышать его голос, пока он не подозвал официанта, чтобы заказать мартини для своей приятельницы. Француз, решила я, похоже, француз. Сама я велела принести мне бокал белого вина и попыталась сделать вид, будто живу здесь в отеле. Надо сказать, опыта в слежке у меня никакого.

Льщу себя мыслью, что после пятнадцати лет торговли неплохо умею читать язык тела, и эта вот беседа, хотя я не слышала из нее ни единого слова, а подобраться поближе не смела, оказалась весьма захватывающей. Мужчина, элегантно одетый в коричневый замшевый пиджак, темно-серые брюки, желтую рубашку и стильный шейный платок, сперва откинулся на спинку кресла, как можно дальше отодвинувшись от своей спутницы и пряча лицо в тени. Одну руку он положил на колено, вторая свисала сбоку, между его бедром и подлокотником кресла. Большую часть разговора, который длился почти час, вся поза француза свидетельствовала: он абсолютно не заинтересован в том, что говорит ему Карла.

Она же, напротив, изо всех сил старалась в чем-то его убедить. У меня сложилось впечатление, будто она хочет сделать ему какое-то предложение, но, плохо его зная, не может сориентироваться, с какой стороны подступиться. Сперва она доверчиво наклонилась к нему, на губах ее порхала прелестная улыбка. Затем, когда это не возымело эффекта, за улыбкой последовали обильные слезы и Карла поднесла к носу изящный шелковый платочек. Собеседник даже не дрогнул. Слезы сменились укорами и капризной гримаской. Затем, прибегнув к последнему средству, Карла повела плечиком, как бы невзначай позволив одной из лямочек соскользнуть. Мужчина чуть подался вперед и улыбнулся. Неприятная вышла улыбка – победоносная и предвкушающая.

На протяжении всего этого часа я маленькими глоточками попивала вино, усиленно притворяясь, будто кого-то жду – время от времени демонстративно косилась на часы и нетерпеливо хмурилась. Цена за бокал вина в этом отеле оказалась так высока, что я и не помышляла заказать второй, сколько бы эта парочка тут ни проторчала. Я медленно ела орешки из вазочки, твердо вознамерившись тянуть время и не тратить больше ни гроша. Что и говорить, пребывание в чужой стране с ограниченным запасом денег и без кредитной карточки – не тот опыт, который бы мне хотелось повторить.

Вскоре после сползшей с плеча лямочки стало ясно, что пора уходить. Спутник Карлы подписал счет, доказав тем самым, что ему по карману жить в этом отеле. Только тогда я заметила, что на правой руке у него, которой он придерживал счет, пока левой расписывался на нем, недостает мизинца и указательного пальца.

Иностранец и Карла вышли из бара вместе. Собственно, на том слежку можно было бы и прекратить – не требовалось семи пядей во лбу, чтобы догадаться, куда они идут. Но я все равно проводила их хотя бы до лифта. Проходя мимо их столика, я попыталась прочитать подпись на счете, пока официант не унес его, но в баре царил полумрак, а подпись была слишком неразборчива. Зато номер комнаты я разглядела совершенно четко: 1236. Когда парочка скрылась в лифте, я, дабы проверить граничащие с уверенностью подозрения, посмотрела на табло. Лифт остановился на двенадцатом этаже. Похоже, вдова Сервантеса сносила свое горе весьма мужественно.

Я вышла из отеля и огляделась, высматривая colectivo, чтобы вернуться к себе. И тут на глаза мне попался какой-то парень близ бокового выхода. Он поспешно нырнул в тень, но я готова была поклясться, что это брат Рамона, Жорж.

И что теперь? Вот главный вопрос. В импульсивном и необдуманном путешествии, на которое меня толкнуло желание выпутаться из ужасной ситуации, в которую я угодила, меня вели лишь две нити: имя Рамона Сервантеса, вдова которого утешалась с другим там, наверху, с человеком, которого я видела впервые в жизни и подозревать которого в причастности к моим злоключениям не имела ни малейшего основания, и драгоценная ушная подвеска – скорее всего, подлинная работа мочика. Можно было продолжать следовать за именем: подождать здесь и посмотреть, куда и с кем вдова Сервантеса отправится дальше, или отыскать Жоржа и пораспрашивать его о гибели брата. А можно было следовать за подвеской, работать на территории мочика и посмотреть, что удастся выяснить там.

Я выбрала второй путь. Как говорят, когда не знаешь, куда идти, любая дорога тебя куда-то да приведет. Лично я предпочитаю строчку, вышедшую из-под пера поэта Роберта Браунинга: «Всяк рано или поздно в Рим приходит». В данном случае Римом был маленький городок на севере Перу под названием Кампина-Вьеха.

Жрица

Палач ждет – в одной руке клинок «туми», другая еще пуста. С ним Жрица, волосы ее – змеи. Она держит золотую чашу, что скоро наполнится священной влагой, кровью жертвы.

Пока они ждут подле уаки, мы готовим Воину саван. Три полотнища облекут его. Золотой шлем с пышным плюмажем из перьев, золотые и серебряные пластины, золоченые колокольчики – они уже на местах.

Паланкин, что снесет его вниз, лежит сзади. Воин покоится на втором головном уборе, полумесяце, увенчанном перьями фламинго. В правую руку мы вложим ему золотой скипетр, символ его земной власти, в левую – серебряный, поменьше. Золотой слиток на правой длани его, серебряный – палевой.

На лицо ему мы наденем пять золотых масок, на ноги – серебряные сандалии. Три пары ушных подвесок будут сопровождать его: первая – священный белохвостый олень, вторая – золотой паук, третья – кошачья голова, что олицетворяет существо, способное пересекать грань между двумя мирами, грань, отмеченную двухголовым змеем – черту меж миром нынешним и миром предков.

Три нагрудника из раковин мы положили ему на грудь, тысячи бусин, кремовых и зеленых, розовых и белых, украсили такие же браслеты на запястьях.

Далее идет ожерелье из бусин в виде орешков – как всегда, золото справа, серебро слева, двойной союз солнца и луны, земли и моря. Потом второе ожерелье из золотых пауков и третье, из золотых и бирюзовых дисков.

А накроем Воина мы его знаменами, стягами, символами земной власти: груботканный хлопок, на который мы нашили золотые диски и его образ, образ бога-воителя. А сверху, надо всем этим – саван.

Подношения собраны, стражи, что пойдут вместе с ним, избраны среди нас.

Скоро, скоро на площади начнется великая церемония.

8

В то самое время, пока я гадала, по какому пути расследования пойти, участники этой кровопролитной трагедии уже собирались на отведенные им места на подмостках. Как будто всеми нами управляла чья-то незримая рука. Одних вело отчаяние, иных – алчность, третьих – страсть. Были средь нас и те, что еще блаженно не ведали той роли, кою другие, куда более коварные, избрали для них. Совсем как в современной нравоучительной истории в стиле «моралитэ»: Герой, Злодей, Искусительница, Ведьма, Колдун, Дурак. Со всех четырех сторон света мы сошлись в Кампина-Вьеха, чтобы сыграть отведенные нам роли.

Позже мне подумалось, что такая концепция понравилась бы инкам, которые называли свою огромную, но недолговечную империю Тауантинсуйу, Край Четырех Сторон. Во время первых контактов европейцев с Америкой Тауантинсуйу была самым большим государством на земле. В центре ее стоял блистательный город Куско, пуп вселенной инков; подобно ему, Кампина-Вьеха стала сердцем нашей маленькой драмы.

С севера, то есть с Чинчайсуйу для инков, если считать место моего рождения, пришла я, Повествователь, или, того хуже, Дурак. И для меня путешествие из уютного кокона Лимы, обволакивающего тебя, как обволакивает атмосфера любого большого города, превратилось в процесс сдирания старого моего «я» и всех свойственных ему предрассудков и предвзятых мнений. Так змея сдирает с себя старую кожу. И не то чтобы само путешествие было таким уж необычным просто оно изобиловало странными моментами, наглядно демонстрировавшими, что Ребекка уже давно не в Канзасе.

Полет в Трухильо прошел без каких-либо событий, и автовокзал я тоже нашла без малейших проблем. Автобусные поездки в этой части страны, похоже, являются упражнениями в прикладной демократии – пассажиры развлекаются главным образом тем, что во весь голос указывают водителю, как рулить, и честят его за то, что он слишком долго простоял на какой-нибудь остановке или вообще едет не так, как им нравится.

Мы были на Панамерикана-Норте, Панамериканской магистрали, что охватывает узкую полоску пустыни, лежащей между морем и Андами, и которую пересекает несколько рек, в большинстве своем пересохших. Время от времени мы проезжали какой-нибудь городишко, рощицу или ферму, но в основном по обеим сторонам шоссе тянулась пустыня. Порой я успевала разглядеть отходящие от дороги следы шин, ровной линией ведущие через пески куда-то вдаль – в никуда. На горизонте вырисовывалась гряда гор. Каким бы мрачным ни выглядело это описание, на самом деле пейзаж потрясающе красив: цвета пустыни – золотые, коричневые, темно-зеленые, коричные и пыльно-багряные – переливаются на фоне сине-зеленого моря и мерцающих разноцветных бликов гор.

А что же остальные персонажи? Остальные стороны света? С юга, из Колласайи, грядет Колдун.

Не без помощи местных штурманов-любителей водитель регулярно останавливался, чтобы высадить старых пассажиров и подобрать новых – порой в деревушках, а порой у придорожных столбиков или вывешенных над обочиной знаков.

На одной из таких остановок в автобус заскочили молодой парень с девушкой, оба с неимоверными рюкзаками. Выглядели они лет на пятнадцать каждый, но, зная правду жизни, я решила, что им по двадцать с небольшим. Гринго. Девушка в разодранных на коленях джинсах и крошечном топике, открывавшем загорелый живот. Вся в побрякушках: на каждом пальце по серебряному кольцу, а в ушах длинные серебряные сережки в стиле навахо. Облако черных волос вокруг маленького личика придавало ей сходство с тициановской мадонной. Парень щеголял копной волос почти такой же длины, как у его подружки, обрезанными джинсами, футболкой с бахромой на месте оторванных рукавов и аккуратным рядом английских булавок в ухе. На предплечье у него красовалась татуировка: череп со скрещенными костями и непристойное предложение, чтобы Социум (вот прямо столь высокопарный термин) свершил над собой анатомически невозможный акт. Когда они проходили мимо моего места, я рассеянно подумала, знают ли родители этих молодых людей, особенно девушки, где сейчас их чада и чем занимаются. Вот они, издержки среднего возраста.

Через несколько минут после того, как автобус снова тронулся с места, парень прошел вперед и, повернувшись к пассажирам, достал из кармана колоду карт. Он ни слова не знал по-испански, а во всем автобусе никто, кроме меня, не говорил по-английски, но он выдал трескучую скороговорку, которой гордился бы любой настоящий актер, и, мгновенно сумев привлечь к себе всеобщее внимание, принялся демонстрировать карточные фокусы. Потом он взял газету, на языке жестов попросил одного из пассажиров на переднем сиденье как следует осмотреть ее, свернул и, достав из сумки бутылку воды, вылил воду в получившийся конус. После чего молниеносным жестом перевернул конус над головой ближайшего пассажира. Тот дернулся в сторону, однако из конуса не вылилось ни капли воды. Раздался гром аплодисментов. Молодой человек ухмыльнулся и, ни на секунду не прекращая что-то болтать, вылил воду обратно в бутылку.

Аплодисменты зазвучали еще громче, и я прекрасно понимала, почему. Хотя сама я не большой поклонник магических искусств, приходилось признать, что парень как фокусник исключительно хорош. У него не было даже рукавов, где бы можно было что-то спрятать, а я сидела достаточно близко, чтобы отслеживать его действия в мельчайших подробностях. Так ют, я решительно не понимала, как он это проделывает. Потом он показал еще несколько фокусов – один с монетой и один с пластиковой трубкой, оба очень забавные. Когда он закончил, девушка тоже встала и начала обходить пассажиров с кепкой в руках, собирая пожертвования. Я видела, что впередисидящие бросают самые мелкие коричневые монетки, почти ничего не стоящие по североамериканским меркам. И хоть я понимала, что надо бы экономить средства, но высыпала в кепку перуанский эквивалент трех долларов. Девушка, похоже, поразилась моей щедрости, и через несколько минут после конца представления парень небрежно хлопнулся на сиденье рядом со мной.

– Говорите по-английски? – осведомился он.

Я кивнула. Он был американцем.

– Меня зовут Ягуаром, в честь дикого кота, который бродит в местных краях, – сообщил он. – А мою подружку – Пачамама. Так аборигены называют Мать-Землю. Это не наши настоящие имена, – добавил он, – мы просто так называем себя сейчас.

А то я бы никогда сама не догадалась!

– А я Ребекка, – представилась я, пожимая протянутую руку парнишки, и похвалила его представление.

– А что вы делаете тут, на краю света? – спросил он. – Если это не бестактно с моей стороны.

– Еду работать на археологических раскопках, – ответила я.

– Ух ты! – воскликнул он. – Класс!

– А вы? – из вежливости поинтересовалась я.

– А мы тоже ездили на раскопки, только на юге, в основном, инкские. А теперь собираемся присоединиться к одной компании, что-то вроде коммуны, тут неподалеку. Будем сами выращивать пищу и все такое.

Типичные шестидесятые!

– Какая милая идея, – сказала я.

Он настороженно покосился на меня, проверяя, не смеюсь ли я над ним, и, кажется, пришел к выводу, что я воспринимаю его достаточно серьезно.

– Открою вам одну большую тайну, – важно прошептал он. – Мы едем туда, чтобы избежать конца света.

Я еле сдержала стон.

– Знаете ли, грядет самый настоящий покалипсис, – продолжал мой новый знакомец, по-видимому, не ведая о том факте, что слово «апокалипсис» начинается с буквы «а». – Землетрясения, пожары, извержения вулканов, потопы – все такое. А потом – ядерная катастрофа.

На мой взгляд, ядерная катастрофа – это уже был некоторый перебор.

– Ровно с ударом часов тридцать первого декабря девяносто девятого года, – во весь опор тараторил Ягуар. – Я это видел – то есть мысленным взором. Все капиталистические страны, и Америка, и Европа, и прочие, все без исключения, будут уничтожены. Вам повезло, что вы сейчас здесь.

После его столь смелого утверждения мы оба несколько минут помолчали. Затем он заговорил вновь:

– Знаете, теперь, как я поразмыслил об этих ваших раскопках, мне стало чуть-чуть не по себе. А вдруг вы найдете какую-нибудь гробницу и пробудите страшное тысячелетнее проклятие?

– Очень постараюсь не делать этого, – отозвалась я.

– Ну и славно, – он широко улыбнулся, поднялся и направился обратно на свое место. – Спасибо за пожертвование.

Я снова отвернулась, любуясь мелькающим за окном пейзажем. Перу, как показалось мне, была страной географических крайностей: от Атакамы, самой сухой в мире пустыни на юге – до богатейших в мире океанских вод, кишащих жизнью, рожденной холодным течением Гумбольдта из Антарктики и идущим с юга более теплым тихоокеанским течением – и до Анд, второй по величине горной гряды в мире. В этой части света холмов нет. Зато можно вылезти из Тихого океана, пересечь несколько миль засушливой пустыни и наткнуться на отвесную стену скал, что вертикально уходит к небу прямо из песков. А за ней или высится тропический лес, или расстилаются травянистые равнины и глубокие долины.

Говоря геологическим языком, область эта весьма нестабильна – океаническое плато Наска подползает под Южноамериканский континент на скорости, которая пусть и незаметна нашему взгляду, но все же превосходит любую другую тектоническую активность в мире. Именно это явление и породило Анды и необыкновенно глубокие океанские пропасти у самого побережья. Оно же служит причиной частых землетрясений и периодических извержений вулканов. Учитывая все это, пожалуй, Ягуар с Пачамамой не слишком благоразумно выбрали Перу для спасения от катаклизмов грядущего Армагеддона.

«Вот она, страна мочика», – потрясение думала я. Как столь процветающая цивилизация, способная создавать произведения искусства, вроде той подвески, владелицей которой я оказалась, могла произрасти на столь негостеприимной почве? Уму непостижимо. Однако именно так оно и было. Примерно за сто лет до Рождества Христова в долине Рио-Моче зародился некий политический союз, который вскоре окреп и распространился на север. В Серро-Бланко были возведены гигантские сооружения. В столице возвышались две величественные пирамиды, Уака дель Соль и Уака де ла Луна, храмы Солнца и Луны.

На протяжении нескольких веков индейцы мочика усиливали свои позиции, строя в речных долинах к северу и югу от столицы религиозные и административные центры: контроль за водой в столь засушливых краях играет наиглавнейшую роль. Они разработали систему каналов, что тянулась с высоких склонов Анд, доставляя воду и орошая ею земли пустыни.

У мочика была весьма сложная социальная структура: элита, класс воинов, ремесленники и крестьяне. Их замысловатые ритуалы подчас включали человеческие жертвоприношения. Знатнейших вождей мочика хоронили с пышностью, бросающей вызов Египту, а их яркие мифы, точнее, те обрывки, что дошли до наших дней, и по сей день завораживают умы ученых.

Однако в конце шестого века в северной прибрежной пустыне разразилась экологическая катастрофа. Череду длительных испепеляющих засух прервал внезапный опустошительный потоп, уничтоживший большую часть Серро-Бланко и других городов мочика. Индейцы пытались отстроить свою столицу, однако империи был нанесен невосполнимый ущерб, и постепенно цивилизация мочика пришла в упадок, сменившись другими культурами. И много веков прошло до тех пор, пока человечество вновь узнало и оценило все величие давно вымершего народа.