Текст книги "Мальтийская богиня"

Автор книги: Лин Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Вы делаете все, что в ваших силах, – успокоил Табоне Роб. – И я рад помогать вам. Но меня послали сюда оказать содействие в расследовании убийства канадского гражданина Мартина Галеа, и теперь, когда аутопсия установила его смерть в Канаде, здесь мне больше делать нечего. Не думаю, что найдется какая-нибудь связь между смертью Галеа и другими инцидентами. Надеюсь, что вы учтете мое мнение и что опрометчивые идеи Лары не окажутся заразительными.

Я смерила его взглядом:

– А как насчет вечера в доме Галеа? Что, если Сидьян имел план А и план Б? Вы сказали, он детально планировал каждую операцию, включая отступление. Возможно, планом А был вечер у Галеа. Согласно Мэрилин Галеа, ее муж возобновил отношения со своим старым другом детства. Каким? Неужели с Галициа? Если бы мы узнали, входили ли Абела и Галициа в список приглашенных гостей, тогда бы все встало на свои места. Предполагалось, что на вечере у Галеа будут присутствовать высокопоставленные люди. Наверняка преступники готовились.

Табоне пожал плечами и сказал без воодушевления:

– Я могу узнать, телефон же рядом.

* * *

Спустя несколько минут он уже разговаривал с кем-то по-мальтийски, а потом с некоторой долей удивления сделал пометку в блокноте.

– Так, так, – запыхтел детектив, повесив трубку. – Это была секретарь Абелы. Она сказала мне, что у премьера был запланирован частный прием несколько дней назад. Это не входило в служебные обязанности, поэтому он сделал запись карандашом в порядке возможного мероприятия. Эта небольшая вечеринка – пять-шесть гостей – должна была состояться в новом доме Галеа. Время мероприятия должен был установить хозяин по приезде, но оказался мертвым, и запись просто удалили из ежедневника. Догадайтесь, кто отпечатал приглашения от имени Галеа? Наш друг Джованни Галициа, конечно.

– Ну и что? – спросил Роб. – У нас нет ничего, что связывало бы Сидьяна с домом Галеа.

– О! Думаю, как раз наоборот, – прорвало меня. – В первую ночь я видела кого-то, думаю мужчину, с капюшоном на голове. Он стоял на заднем дворе. Я была здорово напугана, но больше его не видела. Теперь я понимаю: в том человеке было что-то, не знаю что, напомнившее мне телосложение Сидьяна. Когда я увидела его на скале вчера, до того как он оступился… я не знаю… что-то во мне щелкнуло. Потом пошла череда мелких пакостей – дохлая кошка, тормоза. Странно, что все эти инциденты произошли после моего приезда. Фарруджиа сказали мне, что у них никогда ничего подобного не случалось.

– Это говорит о том, что кто-то очень хотел выкурить вас из дома, – сделал вывод Табоне. – Но вы оказались крайне упрямы и не уехали.

– Да. С самого начала их идея использовать дом Галеа как место политического убийства не сработала. Им нужно было подготовиться, пронести незаметно оружие и осмотреть место на случай форс-мажорных обстоятельств, но рабочие весь день проводили в доме, а ночью сторожила его я. Поэтому они постарались выдворить меня, но опять пролетели. И тогда Сидьян приступил к плану Б – убийство в Мнайдре.

– А Галеа? Вы говорите, они убили его, чтобы воспользоваться его домом? Довольно круто, не находите? Нельзя же проводить вечер без хозяина?

– Вы правы, – согласилась я. – Но когда я впервые увидела Сидьяна в Мнайдре, то подумала, что он чем-то похож на Галеа. Вы не думаете, что он мог бы выступить в его роли?

– Вполне, – заверил Табоне. – Но в любом случае, Сидьян был уже здесь. Вы летели с ним одним рейсом, потому он не мог убить Галеа в Торонто.

Я пожала плечами:

– А как насчет Франческо? Где был он и что делал все это время?

– Хороший вопрос, – задумался Табоне. В кабинет вошел молодой полицейский с конвертом. Взяв его в руки, детектив сказал: – Ни в коем случае ничего не выясняйте, пока мы не узнаем, кто он. Может быть, это поможет.

Он вынул из конверта две фотографии.

– Взгляните-ка на них.

И положил передо мной два снимка. Я внимательно рассмотрела каждый. Сделанные с приличного расстояния, они были не очень хорошего качества. Я указала на один из снимков.

Табоне смутился.

– Вы выбрали Франко Фалконе, или Франко Фалцон. К сожалению, мальтиец. Он из Ксемксии, что в бухте Святого Павла. Уехал в Италию совсем юным, где явно приобрел скверные привычки.

– Франко-бедокур, – сказала я. – Мальчик вырос, чтобы стать гангстером. – Вспомнив слова Ёжика, я повеселела и закружилась по кабинету. – Вот что нам нужно!

– О чем она говорит? – спросил Табоне Роба голосом обескураженного человека. – Это что, шок, что ли?

– Франко-бедокур. Это тебе что-то напоминает? – спросил меня Роб.

– Трех школьных друзей. Марк – молодой бык, Джованни – крыса, Франко – бедокур. Марк вырос и стал архитектором, Джованни – министром иностранных дел, а Франко – гангстером. Спросите Ёжика.

– Ёжика? Что еще за ребусы? – возмутился Табоне.

Роб только ухмыльнулся:

– Да есть тут один чокнутый старик в Миллехе, который сидит весь день в шезлонге за бакалейной лавкой рядом с лестницей, ведущей в город. Если кто-нибудь что-то и знает, так это Ёжик.

– Пошлите к нему Эстер, – посоветовала я. – Скажите, чтобы прихватила упаковку пива «Киск». Он его любит. Она могла бы упомянуть мое имя, да, боюсь, он его не запомнил.

Табоне всплеснул руками.

– Не волнуйтесь, – сказала я, – он, может, не помнит меня, зато отлично помнит Джованни-крысу и Франко-бедокура.

Роб, улыбаясь, повернулся к Табоне.

– Меня заинтриговало это имя, Винс. Посмотрим, что можно узнать об этом Фалконе и о его деятельности. Скоро вернусь, – пообещал он детективу, выходя из комнаты.

Пока мы ждали, Табоне связался по телефону с Эстер и дал ей поручение съездить в Миллеху и отыскать Ёжика.

– Успехов, Эстер. Пора заканчивать с этим кошмаром.

* * *

Через пятнадцать минут Роб вернулся с довольно озадаченным видом.

– Мне не хочется говорить вам, потому что я заранее предвижу, как вы поступите, получив эту информацию, – сделал длинное вступление, – но, видит Бог, придется. Я переговорил тут с одним другом из ЦРУ насчет Фалконе и сделал запрос. Мы знаем, как Сидьян попал на Мальту, но откуда появился Фалконе, неизвестно. Оказывается, американцы тоже интересуются местонахождением Франко. Неделю назад ЦРУ случайно наткнулось на него в аэропорту при просмотре видеозаписи. Он известный преступник, которого ищут по всему миру, но он бесследно исчез. Фотографию, которую вы видели, Лара, получили с видеопленки, увеличенной в несколько раз. На всякий случай я попросил их уточнить время и место видеозаписи и уточнить расписание авиарейсов. Кажется, наш друг стоял в нескольких ярдах от входа на посадку.

– Он летел в Рим? – спросил Табоне.

– На Мальту? – прорезался мой голос.

– Неверно мыслите, господа. В Торонто! – сказал Лучка. – За двадцать четыре часа до смерти Галеа.

– Вы думаете, Франко убил Галеа, а потом воспользовался его билетом и дорожными документами? – предположил Табоне. – Такая версия вполне вероятна. На основании этой информации давайте забросим невод в море и посмотрим, сможем ли вытянуть улов. Итак, Сидьян заключает сделку с Галициа и следит за каждым шагом премьера. Но Абела болен, и возможностей убрать его не очень много. В новом доме Галеа намечается прием, и преступники решают привести план в исполнение там. Сидьян едет из Франции на Мальту. Франко убивает Галеа в Торонто, чтобы убрать с дороги, затем летит в Рим, используя его документы. Галициа знает, как выглядит Галеа, но премьер-министр, как и все остальные, может этого не знать: Галеа уехал отсюда много лед назад, и он архитектор, а не кинозвезда, в конце концов, чтобы его повсюду показывали. Пока он не умер, его фамилия была не очень известна на родине. Марисса и Иосиф могли бы доставить хлопот, но не думаю, что ему пришлось бы их устранить. Франко мог бы просто сидеть в засаде и ждать, пока появится жертва. Но дом, когда он приехал сюда, был уже занят, – заключил Табоне.

– Точно, – сказала я. – Я появилась в доме и свела на нет все усилия по претворению в жизнь первой части плана.

– Да и смерть Галеа спутала их карты. Смотрите, что получается. Франко засунул Галеа в сундук, который сам купил, но не знал, что мебель должна отбыть на Мальту на следующий день.

– А как же объяснить наличие желтой маркировки? Ведь этот предмет мебели не стоял в списке? – спросила я, но затем сама же ответила на вопрос, подключив логику: – Думаю, это Галеа изменил решение насчет мебели. Он сам поменял маркировку, или, на худой конец, это сделала Мэрилин.

Табоне продолжил:

– Итак, Сидьян, увидев Лару в доме Галеа, начинает разрабатывать альтернативный план Б и способы отступления, как выразилась Лара. Он еще не вступил в контакт с Франко, и в любом случае у него нет никакой возможности разузнать, сколько времени Лара пробудет на Мальте. Она вполне могла уехать до приезда Франко, и тогда бы они вернулись к выполнению плана А. Но затем Галеа находят в сундуке, и план А отпадает окончательно. Сколько потраченного зря времени!

Мы пытались выстроить логическую цепь дальнейших событий.

Наконец Роб сказал:

– И все-таки причастность Галициа к этим преступлениям пока что бездоказательна, ведь улик-то у нас нет. Нам нужно продолжить расследование по делу об убийстве Галеа в Канаде. И еще одно, Лара. Возможно, вам придется смириться с мыслью, что Мэрилин Галеа больше нет в живых. Если наша теория верна, то Мэрилин, вероятнее всего, тоже убил Фалконе. Может быть, он обошелся с ней по-божески, не так жестоко, как с ее мужем. Допустим, он убил ее и спрятал тело, а потом стал ждать, когда придет домой Галеа. Среда – выходной день у прислуги, как вы помните. Во всяком случае, ни его кредитки, ни ее чеки не были обналичены со дня смерти Галеа.

– Я знаю, – сказала я. – Я уже думала об этом. И как бы сильно не хотела видеть в ней убийцу, меньше всего я хочу, чтобы ее не было в живых.

* * *

Позже этим же днем мы с Робом отправились в Сиджеви к семье Фарруджиа. Марисса позвонила мне и сообщила, что они с Иосифом решили все рассказать Энтони – о его поступлении в университет Торонто, о его наследстве и его настоящем отце. Она сказала, что будет очень признательна, если мы с Робом тоже будем присутствовать при этом разговоре как третья сторона на случай, если им откажет мужество.

Мы собрались за чашкой чая в их крохотной гостиной. София тоже присутствовала при нашем разговоре. Сначала мы вели пространную беседу обо всем, но затем Марисса перешла к теме, ради которой мы все собрались. Иосиф сидел тихо, но видно было, как жилы вздувались у него на шее от напряжения.

– Энтони, – тихо начала Марисса, – у нас есть для тебя новости. Это касается университета и прочих вещей. Мы с отцом поступили не очень хорошо, за что просим у тебя прощения. Единственным оправданием нам, думаю, может послужить наша любовь к тебе и страх потерять сына, поэтому мы надеемся, что ты отнесешься к нам снисходительно.

Энтони пришел в замешательство от такого начала.

– Во-первых, тебя приняли в университет Торонто, – продолжила Марисса. – Жаль, конечно, что не в Риме. Мы вскрыли адресованные тебе письма, хотя нам этого делать не стоило. Прости нас. Вот они, – сказала она и протянула их сыну.

Энтони осторожно посмотрел на них, а затем сказал:

– Я знаю, что вам трудно расставаться со мной, но я очень рад узнать, что меня приняли.

– Ты будешь учиться, Энтони, – продолжала Марисса. – Мистер Галеа оставил тебе в своем завещании некоторую сумму. Конечно, пройдет какое-то время, пока ты получишь деньги. Лара переговорила с адвокатами мистера Галеа, и мы думаем, ты сможешь стать студентом, взяв в банке кредит, пока тебе не выплатят твою долю наследства.

Энтони сначала был ошарашен, а затем, как это ни высокопарно звучит, возликовал. Он встал и крепко обнял свою мать, потом Софию, а затем подошел к Иосифу, который едва держался, чтобы не заплакать. Отец похлопал его по плечу, но ничего не сказал.

– Как это мило со стороны мистера Галеа, правда же, мама? – захлебывался он от восторга. – Но почему он это сделал, хотел бы я знать?

– Он сделал это, потому… что я знала его раньше, давным-давно. Но он уехал, хотя я надеялась, что он вернется, но он вернулся только в прошлом году. Он сделал это, потому что понял…

Энтони смотрел на мать, тщетно пытаясь понять, о чем идет речь. Иосиф сжался в комок на своем стуле и прикрыл глаза. Марисса посмотрела на нас с Робом молящим взором. Она пыталась что-то сказать, но не могла. Я хотела прийти ей на помощь, но и у меня во рту пересохло, и я тоже не произнесла ни звука.

– Твоя мама пытается сказать, Энтони, – деликатно вступил в разговор Роб, – что Мартин Галеа – твой отец.

Несколько секунд глаза Энтони искали опровержение в наших лицах. У Мариссы по лицу струились слезы, я не могла вымолвить ни слова, Иосиф сгорбился еще сильнее на своем стуле и не мог смотреть на сына.

– Нет! – воскликнул вдруг Энтони. – Отцы помогают тебе делать уроки. Они ходят в школу и просят директора, чтобы тебя не выгнали за плохое поведение. Отцы учат тебя играть в футбол и все рассказывают тебе о девчонках. Но самое главное, – сказал он, и лицо его вспыхнуло, – отец – тот, кто хорошо относится к твоей матери. Мистер Галеа мог бы быть моим отцом, но, – он от волнения тяжело дышал, – вот мой отец!

Марисса обняла меня, и мы тихо поплакали друг у друга на плече. Даже Роб смотрел на нас затуманенным взором. Иосиф был потрясен. Только София оставалась невозмутимой и смотрела на Энтони так, будто он открылся ей в новом свете. Возможно, мы все увидели в нем нечто новое – обаяние и донкихотские замашки Галеа. Но в нем было то, чего недоставало его отцу, – щедрость души. У меня возникло ощущение, что я присутствую при становлении личности Энтони, который только что доказал свою состоятельность.

– Я еще хочу кое-что сказать, – продолжал он, едва мы все оправились после этого потрясения. – Я действительно хочу быть архитектором. Я знаю, это будет нелегко, но уверен, что добьюсь своего. И если мне дадут деньги, я поеду учиться в Канаду, но обязательно вернусь, когда закончу учебу. – Он повернулся к Софии и улыбнулся: – Я не забуду тебя, Софи, я обещаю.

– Конечно, не забудешь, – сказала она твердо, – потому что я еду с тобой.

Возможно, подумала я, история не всегда повторяется. Как же будет довольна Анна Стенхоуп!

– Не волнуйтесь, Марисса. Я присмотрю за ним, – пообещала я, когда мы уже собирались уходить.

– И я тоже, – вторил Роб, обнимая ее на прощание.

* * *

Накануне отъезда домой, когда день катился к вечеру, я вернулась в Мнайдру. Вокруг храмового комплекса был выставлен полицейский кордон, но один из людей Табоне узнал меня и пропустил на территорию.

Шатер VIP походил на призрачный корабль, приставший к берегу. Одна из опор повалилась, и брезент бился на ветру. Прожектор лежал на земле, лампа разбилась на осколки, сверкавшие в лучах утомленного за день солнца. Я увидела место, где упала Анна, и память вернула меня к событиям той ночи. Меня захлестнул ужас, обернувшийся горечью от возможной потери еще одного человека в моей жизни, ставшего мне таким дорогим.

* * *

Утром я навестила ее в больнице. Бледная, израненная, но мужественная женщина больше испытывала душевные страдания, нежели боль физическую. Медсестра разрешила мне войти в палату и на ухо сообщила, что завтра Анну перевезет в Англию на лечение воздушная «скорая помощь».

Я подумала, что она спит, потому что лежала наша героиня очень тихо, закрыв глаза. Но едва я вошла, она, не глядя на меня, заговорила.

– Мне следовало знать, что так все сложится, правда ведь? – мягко сказала она. Это скорее было утверждение, а не вопрос. – Мне следовало знать, что такого мужчину никогда не привлечет женщина моего типа. И если бы я не вела себя как глупая школьница, то заметила бы отсутствие интереса ко мне.

– Вряд ли, – стала я успокаивать ее. – Я – посторонний человек – и то не догадалась.

– У меня всегда так: если я когда и совершаю ошибку, то это нечто крупномасштабное, – занялась она самобичеванием. – Никогда ничего не делала наполовину. – Анна выдержала паузу. – А вы знаете, что меня назвали прекрасным человеком? – спросила она, повернувшись ко мне. – Самый большой промах в моей жизни связан вот с этим, – сказала она, помахав клочком бумаги передо мной. – Они дают мне медаль за это.

Я взглянула на лист бумаги. Это действительно было письмо от премьер-министра Абела, в котором говорилось о представлении к награде доктора Анны Стенхоуп.

– Полагаю, на ней будет сердце, – продолжала Анна. – А вы не знаете, «Пурпурное сердце» дают посмертно?

– Не знаю, – сказала я.

– О! Бьюсь об заклад, что дадут либо эту, либо какую-нибудь другую медаль с изображением сердца. Это нормально?

– Конечно, – сказала я, придавая разговору патетический оттенок. – Вы спасли жизнь этим людям, о чем речь? Они бы умерли, если бы не вы.

Несколько минут она молчала.

– Пора уходить на пенсию. Куплю себе маленький, но красивый домик в сельской местности, где-нибудь в Девоне или Корнуолле. Приятные долгие прогулки у моря, пинта пива в местном пабе, долгие вечера с хорошей книжкой. Думаю, они отпустят меня на пенсию пораньше, как вы считаете? Буду героиней, и точка.

Она улыбнулась.

– Не следует принимать решение прямо сейчас, – сказала я. – Подождите немного, пока не окрепнете.

Она кивнула.

Пришла медсестра и дала мне понять, что посещение закончилось.

Уже у двери я услышала голос Анны:

– Мне сказали, что он мертв, это так?

– Да, – подтвердила я.

Она закрыла глаза, и я оставила ее на одре страданий. Думая о том, как Сидьян лестью и галантностью влез к ней в сердце, я презирала не ее, а его.

* * *

Я посетила Мнайдру накануне отъезда, чтобы еще раз пережить случившееся. Я сидела на земле, прижавшись к древнему камню из храма Великой Богини, и думала о друзьях, старых и новых, которых я потеряла. Мартин Галеа, несмотря на все его грехи, был замечательным человеком. Он всегда избавлял нас от банальности и дарил прекрасный творческий огонь, интенсивный и страстный, жаль, угасший так рано. Я не забуду Анну Стенхоуп, в ком, если она уйдет на пенсию, мир потеряет прекрасного и вдохновенного учителя. Мне стало жалко Мэрилин Галеа – женщину, которой, может быть, уже нет в живых и которая так и не успела пожить по-настоящему. Я хотела отомстить за них за всех.

Но месть в любом проявлении, будь она справедливая или нет, не вернет к жизни погибших. Табоне сказал: «Min najgarrabx il-hazin ma jafx it-tajjeb», что в переводе значит: «Тот, кто не злился, не может знать цену хорошему».

Солнце садилось, превращая стены Мнайдры в золото, и я подумала о строителях этих древних храмовых стен, ныне преданных забвению, но оставивших нам, потомкам, наследие, которое может говорить за них. Я почувствовала себя лучше и подумала, что здания Мартина Галеа тоже говорят за него, так же как ученики Анны Стенхоуп, вдохновленные ее учением, будут говорить за нее.

Я только не знала, что или кто будет говорить за Мэрилин Галеа.

Часть четвёртая
Анат

Глава шестнадцатая

Ушли. Все ушли. Наконец-то свободна.

Прошло несколько дней после того, как мы с Робом вернулись на родину. Табоне отвез нас в аэропорт и, попрощавшись, поскольку мы отбывали в другую часть земного шара, вручил нам на память по экземпляру газеты «Тайме ов Молта».

«Министру иностранных дел предъявили обвинение по делу о покушении по политическим мотивам» – заголовок передовицы бросился мне в глаза. Я была удовлетворена, хотя связь Джованни с убийством Галеа не была найдена. Но, по крайней мере, человек, ответственный за покушение, заплатит сполна. Возможно, подумала я, что и Ёжик выступит на суде.

* * *

Подруга Роба Барбара и его дочь Дженифер встретили нас в Торонто. Дженифер оказалась красивой девушкой, но весьма угрюмой, и я подумала, что существует опасность перерастания такого настроения в привычку. Барбара, молодая, атлетического телосложения женщина, наоборот, отличалась веселым и бойким нравом. Ее блондинистые волосы были зачесаны в конский хвост. Они предложили подбросить меня до дома, но я настояла на такси. Усевшись поудобнее на заднее сиденье, я просидела в радостном молчании, пока не показались знакомые места.

Я была так рада повернуть ключ в замке двери моего маленького викторианского дома, что чуть не зарыдала. Я увидела свет в окнах дома Алекса, но решила посвятить остаток дня себе. Я знала, что он видел, как я приехала, и была уверена, что заглянет утром поговорить о моих приключениях. Но теперь мне требовалось время на размышления.

На кухонном столе лежала корреспонденция, разложенная Алексом на три стопки – первая с надписью «макулатура», дальше громоздились счета (их было больше всего) и последняя стопка с надписью «прочти сейчас». Жизнь снова возвращалась в прежнее русло.

Под надписью на листке «прочти сейчас» лежали два письма. Одно из Белиза, а на втором были штемпель и марка, которых я раньше не видела.

Дорогая Лара!

Мне очень трудно писать это письмо, а тебе, может быть, еще труднее будет его читать. Я провел много времени, думая о будущем, о том, что мне нужно делать в этой жизни, и конечно же думал о нас с тобой. Ты всегда уважала желание не обсуждать мою деятельность в подпольной организации, борющейся за реформы в моей стране, но я не думаю, что ты когда-нибудь подозревала, насколько важна для меня эта борьба.

Я убедился, что теперь пришло время выйти из подполья, выступать на публичной арене и осуществлять политические реформы. Это решение я принял благодаря тебе. Твой оптимизм и вера в то, что справедливость восторжествует, заставили меня надеяться, что я в силах изменить что-то в нашем обществе. И если люди искренне понимают назревшую необходимость в переменах, они тоже поддержат реформы. И поскольку я верю в политическую борьбу, то вряд ли смогу одновременно продолжать наши отношения. Я не могу увязать эти два аспекта моей жизни. Моя жизнь и культура очень отличаются от того, чем живешь ты, и, как ты знаешь, я не верю, что можно жить наполовину. Я должен выбрать ту дорогу, которая принесет пользу моему обществу, а не мне лично.

Думаю, ты не обрадуешься тому, что мне пришлось сказать тебе, – вероятно, я взял на себя слишком большую смелость. Если ты что-нибудь поймешь из этого письма, так это мою любовь к тебе.

Пожалуйста, прости меня и постарайся понять.

С любовью, Лукас

* * *

Той ночью я много раз перечитывала его письмо. Душевная боль была настолько сильная, что я не могла даже плакать. В конце концов, я отложила его в сторону. Нет, Лукас, ты взял на себя не слишком большую смелость, подумала я. Я постараюсь тебя понять, но я не знаю, смогу ли простить.

Наконец я открыла таинственное письмо.

* * *

Дорогая Лара!

Думаю, могу обращаться к вам именно так? Я надеюсь, что мое письмо найдет вас в целости и сохранности. Если верить газетным сообщениям, вы прошли через тяжелые испытания, за которые я некоторым образом несу ответственность, хотя считаю, что мои действия не стали прямой причиной ваших страданий.

Возможно, то, что случилось, – цепь трагических совпадений, но ваша жизнь подвергалась опасности, и это печалит меня гораздо сильнее, должна вам сказать, чем само деяние.

Я не собиралась это делать. На счете в швейцарском банке лежат деньги, отложенные моим отцом на крайний случай, поэтому я не могу сказать, что я без гроша в кармане, хотя мой нынешний финансовый статус далек от привычного благоденствия.

Я скитаюсь по белу свету, желая затормозить свой бег на минуту и поведать вам, что должна. Возможно, мне следует начать с самого начала, по крайней мере, с того места, где началась моя жизнь, когда я встретила Мартина Галеа. До этого я была неуклюжей, домашней, болезненно застенчивой женщиной, которая боялась всего в жизни. Я познакомилась с ним, работая в библиотеке университета Торонто, но не штатным библиотекарем. Женщины из семьи Маклин не работают и не ищут средств к существованию; по мнению моего отца, это ниже достоинства «леди». Я делала это из миссионерских побуждений, считая приличествующим занятием для женщины со средствами.

Моя мама умерла, когда я была маленькой. У меня остались весьма смутные воспоминания о ней, зато я храню ее портрет – один из двух предметов, которые я захватила с собой. Мама была красивая, а я, к сожалению, пошла в отца, и внешностью тоже. Я стала настоящим разочарованием для него. Моим воспитанием занималась домоправительница – довольно сурового вида женщина с ограниченным воображением. Затем потянулась вереница наставниц, о которых и вспоминать не хочется. Никто из них не интересовался мною как человеком, и у каждой были определенные постулаты насчет того, что мне следует делать и о чем следует думать.

Несмотря на свои разочарования, отец не жалел средств на мое образование, нанимал известных педагогов, отправлял на каникулы в великие очаги культуры. Лет в двадцать с небольшим он послал меня в Европу учиться в художественную школу. И тогда я открыла для себя Италию и, что характерно, открыла для себя архитектуру.

Один из моих профессоров по изящному искусству, бывало, говорил, что мир делится на два типа людей – тех, кто любит Венецию, и тех, кто любит Флоренцию. И я понимаю, что он хотел этим сказать. Я остаюсь равнодушной к Венеции: несмотря на все ее великолепие, она дает ощущение надвигающейся темноты и опасной сырости, напоминает влажные простыни после полуденного запретного совокупления.

Но Флоренция – ах, Флоренция! Для меня это город, где торжествуют порядок и здравомыслие не в застывших формах, а в процессе достижения величия. Эти портики со струящимся солнечным светом в совершенных узорах между абсолютно пропорциональными колоннадами были самыми прекрасными урбанистическими пространствами, которые я когда-либо видела. Я бродила по улицам, завороженная пышными парящими куполами Брунеллески, обширными площадями – моими любимыми. Сантиссима Аннунциата – абсолютно мягких пропорций – самая красивая площадь, думаю, во всем мире.

Но я снова отвлеклась. После Флоренции я безумно хотела работать архитектором, но отец не разрешил. Вы можете сказать, что в наше время и в таком возрасте женщины должны делать то, что хотят. В конце концов, это не викторианская Англия. Но я не имела мужества не повиноваться, особенно отцу. По прошествии времени он оказался прав, но по другим причинам. Мне не хватало необходимых архитектору качеств – непоколебимой веры в свои силы. Поскольку отец не позволил мне быть архитектором, я стала поклонницей архитектуры. Я работала по собственной инициативе в библиотеке архитектурного факультета, иногда пристраивалась в последних рядах аудитории, чтобы послушать лекции светил, просиживала в кафетерии, слушая разговоры студентов о своей работе.

Однажды, когда приводила в порядок книгохранилище, я услышала доносящееся из кабины для научной работы дыхание спящего человека. Подойдя поближе, я увидела самого прекрасного мужчину, которого когда-либо видела в жизни. У него были идеальные черты лица, темные ресницы, а под ними веснушки, совершенной формы нос, скулы гладкие, как мрамор. Одним словом – греческий бог во плоти. Голова его покоилась на согнутых руках, а под ними я увидела наброски, над которыми он трудился.

Я сидела и смотрела на него несколько минут, просто наблюдала, как он дышит, пока он не проснулся. Увидев меня, он очень смутился. Чтобы сгладить неловкость, я спросила его, над чем он работает, и он показал мне рисунки. Они были великолепны, как и он, а его энтузиазм к своей работе был очевиден. Он выглядел очень усталым, и я неожиданно для себя самой пригласила его выпить чашку кофе. Сначала он отклонил мое предложение, затем, извиняясь, засмеялся и признался, что у него нет денег. Я сказала, что деньги для меня не проблема.

Мы пошли в маленькое кафе недалеко от университета – кафе-кондитерскую в Уорвилле. Знаете? Ему не нужно было притворяться, он от природы был обаятельным, какой не могла быть я. Он рассказал мне о своей страсти к архитектуре, к занятиям, о том, как он хотел прославиться на весь мир и думал, что сможет все преодолеть. Однако он может вылететь из университета, так и не получив диплома, потому что не может продолжать учебу без очередного взноса.

В какой-то момент беседы за кофе я поняла, что мои бесцельно проживаемые дни закончились. Я нашла свое призвание, своего мэтра, которого должна была поддерживать, лелеять и в которого я безоговорочно верила и верю до сих пор, что он был от природы талантливым человеком. Я заплатила за тот год обучения, а затем и за несколько последующих лет. Я готовила ему еду, хотя и не люблю стоять у плиты. Я ходила по магазинам, я покупала ему одежду и следила, чтобы он выглядел и держался в соответствии с положением преуспевающего архитектора.

Спустя два года после нашей встречи мы поженились. Я снова пошла против воли отца, который угрожал лишить меня наследства. В конце концов, он этого не сделал, не смог, так как дал обещание моей матери. Я была намного старше Мартина, на целых пятнадцать лет. Мне было тридцать семь – возраст его последнего дня жизни, а Мартину – только двадцать два. Он говорил, что для него важно лишь, что я – его муза, его патрон, его собственная Медичи.

И я старалась соответствовать этому. Я представила его своим друзьям, друзьям своего отца. Он стал вхож в дома богатых и могущественных людей. Я обеспечила ему комфортную жизнь, смотрела, чтобы работа не обременяла его, чтобы он не занимался рутинными делами, например оплатой счетов. Наша совместная жизнь, в свою очередь, скрасила мое одиночество и ликвидировала страх, который мучил меня до встречи с ним. Мне не пришлось бороться с миром в одиночку. Его обаяния хватало на нас двоих. Нас приглашали повсюду сначала из-за моего социального статуса, а позднее – и его.

И Мартин превзошел мои самые фантастические ожидания. Он был настоящим гением, моим собственным Брунеллески. Я считаю, что история запомнит его как одного из величайших архитектором нашего времени.

Как мне описать вам в письме то, что произошло в тот день? Яркое пламя страсти в абсолютно бесстрастной жизни. До определенной степени я рассматривала свою жизнь с ним как работу и как добрые личные отношения, и все вместе придавало моему существованию оптимистичный настрой.

Я знала его недостатки, все до единого. Я знала, что он высокомерный, но считала, что он имеет на это право. Я знала, что у него были другие женщины. Физическая часть нашей совместной жизни никогда не была главной частью наших взаимоотношений. Возможно, я опасалась беременности, так как была намного старше его. И как я могла иметь ребенка от того, к кому изначально относилась как к ребенку?

Тем не менее, он остался со мной даже тогда, когда его успех сделал его независимым. Все, о чем я просила и мне было разрешено как его жене, – разделить его успех, искупаться в отражающихся от него лучах славы. И он никогда не лгал мне и не унижал.

Странно, что по мере роста его социального положения мое пришло в упадок. Я столько времени находилась в его тени, как и в тени своего отца, что стала почти невидимой. В какой-то момент, думаю, меня перестали признавать отдельно от Мартина. Я почти никуда не ходила одна, и старый страх общения с людьми, который я познала еще в детстве, снова вернулся. Я могла себя чувствовать свободно только в женском клубе.

Думаю, я немного напишу о том дне, когда вы посетили наш дом. Не уверена, смогу ли я передать вам, с каким удовольствием проводила каждый день по несколько часов в клубе, загородившись от мира розовой дымкой.

Каждый день я ходила туда на ленч. Я знала всех сотрудников и многих членов клуба в лицо, если не лично. Всякий раз я заказывала домашний салат. После я плавала в бассейне, расслаблялась в сауне, а затем облачалась в бледно-розовый банный халат и, свернувшись калачиком на удобной кушетке в гостиной, притворялась, что читала книгу. На самом деле я слушала, точнее подслушивала, случайные обрывки женских разговоров. Женщины говорили о детях, мужьях, парикмахерах, о различных методах лечения. Для меня это все не имело значения, только давало возможность узнать их жизнь – банальную, конечно, – этим безопасным способом.

В тот день я последний раз побывала в клубе. Одну из женщин, которая мне нравилась меньше всего, а если честно, которую я просто ненавидела, звали Роуз Девир. Она называла себя журналисткой, хотя в действительности вела рубрику бульварных сплетен. Лживыми намеками на свое якобы экзотическое происхождение она проникала в круг высокопоставленных людей, а затем, по-своему интерпретируя факты, писала в злобной и уничижительной манере о тех, с кем подружилась. По-моему, она была просто вульгарна.

В гостиной клуба был телефон. Роуз, конечно же, звонили по разным поводам, и я старалась не прислушиваться к ее разговорам, потому что они неизменно выводили меня из себя.

В тот день, в тот роковой день, ей, как обычно, позвонили, а я, в свою очередь, плотнее заткнула уши, чтобы не слышать ее голоса. Но одно слово привлекло мое внимание.

– Мальта! – воскликнула она. – Ты думаешь, что я сейчас все брошу и полечу с тобой на какой-то крошечный остров, о котором вообще-то мало что слышала! Почему я должна это делать?

Конечно же, мне не дано было предугадать ответ.

– Помочь тебе развлечь важных людей? Каких, например?

Наступила пауза. Видимо, человек на другом конце провода умолял ее поехать.

– Хорошо, но мне нужна новая одежда, – согласилась она наконец и повесила трубку. – Побежали, девочки: дела делать, людей встречать, платья покупать, – произнесла она, ни к кому конкретно не обращаясь.

Роуз торопливо вышла из гостиной, забрав с собой все: удовольствие, комфорт, безопасность, которые я искала и находила в этом месте.

Если быть честной, в тот момент я ничего не почувствовала. Я спокойно переоделась, попросила служащего подогнать машину и поехала домой. Я прослушала сообщения, записанные на автоответчик относительно предстоящего на следующей неделе вечера, и послание вашего грузоотправителя, сообщавшего, что приедет за мебелью до восьми часов. Я как обычно упаковала чемодан Мартина. Поскольку у Корали был выходной, он попросил приготовить легкую пищу перед полетом. Я накрыла ему за стойкой на кухне с особым старанием – Мартин любил, чтобы все было именно так, – и села в темной кухне ждать его возвращения.

Когда он пришел, я какое-то время ничего не делала. Если он и нашел что-то странное в моем поведении, то ничего не сказал. Я приготовила ему яйца с беконом и тост – все то, что он обычно ел, когда у Корали был выходной день. Я не могу похвастаться своей стряпней, но в ее отсутствие я всегда готовлю это единственное блюдо, которое Мартин любит… любил. За едой он сообщил, что собирается вылететь сегодня вечером на пару дней в Рим, чтобы узнать, как продвигается строительство по его проекту, при этом очень сетуя на отсутствие билетов первого и бизнес-классов. Затем он начал говорить о Мальте.

– Мне жаль, что ты не можешь поехать со мной на этот раз. Но это деловая поездка. Много скучных посиделок. Премьер-министр и пара чиновников из кабинета министров. Как всегда, будут только мужчины. Я знаю, что такое времяпрепровождение не для тебя. Ты находишь эти светские рауты тяжелым занятием. Но когда я вернусь, мы поедем на Карибы и отдохнем в нашем доме. Будем только мы с тобой. Представляешь, маленькая романтическая интерлюдия. Согласна?

Я попыталась ему ответить, но не смогла. Я почувствовала, будто весь воздух выкачали из комнаты, а мои легкие, вены и артерии сплющились до того, что глаза заволокла красная пелена.

Что я чувствовала? Страх? Гнев? Ярость?

На столе лежал нож. Я не перестаю спрашивать себя, что бы случилось, если бы его там не оказалось и если бы у Корали не было выходного в тот день? Может быть, мне следовало бы задать вопрос себе. Почему, спустя столько времени и зная его, как никто другой, я пошла на это?

Я пронзила его ножом с силой, о существовании которой не подозревала. Он умер не сразу. Напротив, в течение нескольких минут мы оба находились в оцепенении. Перед кончиной он посмотрел на меня с изумлением и печалью, а потом упал.

Крови осталось на удивление мало, чего я совсем не ожидала – всего лишь несколько блестящих красных капель на белом мраморе. Сила, с которой я так безжалостно вонзила нож в Мартина, все еще оставалась во мне, когда я запихивала его в дубовый сундук, вынимала из тела нож, порезавшись, а потом закрывала крышку.

Со странной методичностью я вытерла кровь бумажными полотенцами, которые потом сожгла, затем содрала вашу желтую маркировочную полоску с буфета, стоявшего в прихожей, и приклеила ее на его… гроб. Я плохо соображала и мне больно думать о том, на что я невольно обрекла вас.

Переодевшись, я собрала кое-что из одежды – только самое необходимое – в его чемодан, взяла его бумажник с авиабилетом, деньги и паспорт и, надев его перчатки, повела машину в аэропорт. Сознавая, что ваш грузоотправитель должен предварительно позвонить, я рассчитала, что он непременно состыкуется с обязательной Корали, обещавшей быть дома до его приезда. И действительно, не успела я доехать до конца улицы, как увидела выходящую из автобуса Корали, но не думаю, чтобы она заметила быстро пронесшуюся машину Мартина. По дороге в аэропорт я бросила нож и свою блузку с кровью мужа в большой мусорный бак.

Проходя регистрацию, я предъявила билет и свой паспорт. Вы когда-нибудь замечали, что сотрудники аэропорта практически никогда не смотрят на пассажиров? Никто не заметил, что Мартин Галеа является мистером, а не миссис. Таким образом, я ступила на борт самолета, в котором не было ни одного свободного места. Получилось так, что я заняла не то место, которое предназначалось мне, но подобный оборот был мне безразличен. Мне все было безразлично.

В Риме я не столкнулась с трудностями. Здесь меня едва удостоили взглядом. Во время перелета мне пришлось изрядно поволноваться по поводу заполнения туристической карты, но ее никто не потребовал. Таможенник одновременно разговаривал со своим коллегой и ставил печати в паспорте, ни разу не взглянув на меня.

А потом я просто исчезла. Не скажу вам, куда я отправилась и как я это сделала. Мне повстречались люди, которые помогли мне из милости, и я бы не хотела, чтобы они разочаровались, узнав, что помогали убийце. Могу только сказать, что полное растворение в толпе требует очень скромных денег и что сделать это на удивление легко.

Я упомянула, что у меня мало денег, точнее немного, но достаточно, чтобы вполне сносно жить в месте, где бедность – норма жизни, где относительно небольшие средства облегчают жалкое существование тех, кто меня окружает. Я торжественно поклялась себе, что превозмогу это, по крайней мере, смирюсь, искупая таким образом свой проступок. Мне еще не привычно жить без постоянных советов и рекомендаций, которые я сначала получала от отца, затем от мужа, но я считаю, что с каждым днем моя уверенность в себе понемногу растет. Угомон, которого вы подарили мне в тот день в магазине, до сих пор со мной, и я думаю о вас, когда оттираю свои беды об его горб.

Вы, несомненно, удивитесь, когда я скажу, что ничуть не раскаиваюсь в том последнем роковом шаге, перечеркнув наши с Мартином взаимоотношения. Я поступила бы так же, если бы обстоятельства опять сложились таким образом. Тем не менее, я безумно скучаю по нему. Он снится мне так ярко, что я просыпаюсь с чувством его присутствия. Вот, кажется, протяни я руку – и коснусь его. Если бы я могла его вернуть, если бы на то была Божья воля, я думаю, мы построили бы жизнь по-новому, и в ней нашлось бы место моей новорожденной независимости, и в ней с уважением бы относились к моему мнению.

Я узнала из газет, что власти считают меня умершей, убитой тем, кто покончил с моим мужем. Я бы хотела, чтобы все на этом и закончилось, иначе я бы не стала писать вам. Вы были очень добры ко мне в те мимолетные встречи. Кажется, вы проявили интерес ко мне как к человеку и к моим чувствам. Теперь моя судьба в ваших руках. Если вы сочтете нужным показать мое письменное признание полиции, так тому и быть. Не знаю, найдут ли они меня, но твердо уверена, что обязательно попытаются. Это решение я оставляю за вами.

С наилучшими пожеланиями и любовью, Мэрилин Галеа

* * *

Весь вечер я просидела не шелохнувшись, наблюдая за бойкой пляской пламени в камине и размышляя о том, что я прочла. Я думала о наслоении поистине драматических событий, произошедших за последние недели. Я испытывала боль от потери друзей и гнев на несправедливую судьбу. Где же ты теперь, Великая Богиня?