Текст книги "Хэппи Энд (СИ)"

Автор книги: Лилия Хайлис, Александр Зевелев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Все. Ставлю чайник. Иду будить Кирилла. Сяду на край дивана и буду шептать его имя. Пока чайник не убежит или пока Кирилл не проснется. До скорого, старушка моя...

Клара. 9 июля, воскресенье, 23.47

Нельзя мне было ехать на эти похороны так же, как нельзя было ехать на проклятый пикник, им предшествовавший. Пашик, завтра я там быть не желаю. Деньги Олега мне не нужны: лишь бы Кириллу хоть что-нибудь досталось. Жалко мальчика. Я же – никто. Меня даже по-настоящему не было: так, покрутилось нечто эфемерное на горизонте да и пропало. Ну, а из сердца призраки испаряются легко. Ещё до того, как с глаз долой.

Ты говоришь о крыше... Не упоминаешь, не повторяешь, – твердишь. Ну, может, не совсем, как заклинание, зато трижды. Если не ссылаться на твой предыдущий и-мэйл, где речь идёт о том же. Значит, крайне взволнован, даже, пожалуй, напуган. Причины твоего волнения легко объяснить. Но, собственно, чего ты боишься? Это мне крышка. А ты соберёшься, разберёшься... Кстати, ты не так плохо выглядишь. Хочется надеяться, пройдут для тебя эти страшные дни и жизнь наладится. Комплексуешь только чересчур. И пьёшь, конечно, тоже через край. Но тут я тебе не указчик.

Ну что ж... Мне очень стыдно, что не оправдала. Я чувствовала, что сорвусь, да было бы странно, если бы мне удалось без напряжения выдержать ещё и это. Всё-таки я не статуя, а живой человек. Всегда считала себя маленькой, тихой, незаметной... И вдруг – такое навалилось! Да ещё в качестве бесплатного приложения ко всей этой семилетней эпопее с Олегом, измотавшей меня до последнего предела.

Вот. С самого начала мне было ясно, что на похоронах истерики не миновать. Не знаю только, на что надеялась. Когда я увидела его там... Внутри... А потом ещё гроб опустили и стали бросать землю... Паша, я ведь никогда не могла такого выдержать. Независимо от того... Ну, кто – покойник в общем... Там же так страшно, так темно должно быть. И ещё эта змея рядышком. Не она – я мечтала лечь рядом с ним. При жизни не получила этого счастья, и после смерти – опять то же самое. И винить, кроме себя, некого.

А вообще-то, страсть как мертвецов боюсь. Если хочешь знать, я даже в мавзолее нашем знаменитом никогда не была. Проходила мимо, а в очередь не становилась: как подойду, так чуть ли не обморок. И что это за болваны там торчали, на что любовались?

А в прошлом году, когда я ездила в Израиль, то прошла мимо гроба с останками Христа. Там почему-то не оказалось ни страшно, ни торжественно. Я даже не поняла, где, что... Проскользнула – и всё.

Вот. Да что тебе о своих чувствах... Кажется, вообще никаких не осталось. Да Бог с ними, с чувствами. Расследование заинтересовалось серенькой мышкой – мной. Вчера, пока там толкали речи о том, какие Олег и, главное, Зинка были порядочные, да как любили друг друга, каждое слово ножом в сердце... Короче, ко мне подошел этакий Порфирий Петрович в калифорнийской интерпретации: стройный, спортивный, зубастый (в буквальном смысле), улыбка, несмотря на похороны, – сто одиннадцать на восемь... Побеседовать, говорит, необходимо, но позже, один на один, а сегодня счёл нужным представиться. Для начала, дабы пристреляться.

Историю не сложившейся с Олегом семьи они уже, конечно, знают. Не знают только, что брак изначала предполагался фиктивный. Можно им об этом сказать? Впервые за последние годы порадовалась тому, что он успел официально развестись со мной и жениться на Зинке. Но истерику мою Порфирий вроде бы понял правильно. Я объяснила, что развод был сделан по инициативе Олега, а я любить его не переставала, независимо ни от каких оформлений. Да и не был этот брак фиктивным в классическом смысле этого слова. Сначала же всё происходило... И денег Олег мне никаких не платил: какие уж тут деньги! Явно же, не сложились отношения...

Детектив расспросил меня кое о чём. Вопросы его, в принципе, можно свести к трём. Сидела ли я весь вечер у костра? Когда мы с тобой уехали? Кого в какое время и где видела? Я-то из всех бываю всегда единственная трезвая. И кто-то, между прочим, уже успел ему этот факт сообщить.

Я стала вспоминать. Сначала сквозь слёзы, а потом вдруг поймала себя на том, что этим занятием даже начала увлекаться.

Мишка, на пару с заезжей незнакомкой, горланили всё время, с небольшими перерывами. Кирилла я вообще не видела. Только с Мишкиных слов знаю, что он там был. Но тобой присутствие мальчика на пикнике не подтверждается, а больше с того дня я ни с кем не общалась.

И Сюська, и Адик, и Лизка с Иоськой, и иже с ними... (по-моему, я тебе уже об этом писала. Если повторяюсь, прости, но я просто пытаюсь пересказать разговор). Итак, вышеперечисленные от костра не отходили до того, как мы уехали. А ты уверен, что до двух? Я-то, тютя безалаберная, вторую неделю забываю купить в часы батарейку. Поэтому никогда не знаю точное время. Вроде, вспоминаю, что ты посмотрел на свои и громогласно объявил.

Тут следователь меня перебил и сказал, что убили их между двумя и тремя. Поэтому видеть я ничего конкретного не могла. Потом он подумал и добавил, что зато могла случайно заметить какое-нибудь событие, им предшествовавшее. Или необычный взгляд... Или поступок...

А меня ведь покойница не отпускала весь вечер. Чуть не изнасиловала своими разговорами. Допрашивала, интересовалась, любопытствовала, – короче, не отставала. А главное, несколько раз со своей усмешечкой, которая меня едва не вывела из себя окончательно, Зинка вворачивала всё ту же основную идею последних со мной разбирательств. Всё-таки, умная была баба. Ведь не давила: так, вроде упоминала. Случайно, не злоупотребляя, исподволь. Но лишь теперь выясняется, что всё-таки достаточно настойчиво для того, чтобы эта мысль засела в моей бедной голове. Все, что ты и говорил раньше, а я не желала слышать. Что Олег мои деньги не потерял, а нарочно отдал, как жертву, чтобы присвоить себе в десятки раз больше. Дескать, их дом куплен на мои денежки. И Зинаида сим фактом не считала себя или мужа опозоренными, а ноборот, чрезвычайно гордилась.

Ты хорошо представляешь себе мои познания в финансах. Откуда что берётся и тем более, куда кладётся, у меня в голове не только на абсолютном нуле, но я даже и не пытаюсь в этом разобраться. С моих несчастных мозгов достаточно того, что они забиты тем самым кью-эй, за которое мне и платят, как тебе известно, те же деньги. Олегу я доверяла, прекрасно зная, что дурить он меня не мог, да ещё так безжалостно. А Зинка, исчерпав метод случайных замечаний, уже начала доказывать, что мог. Даже бумажками какими-то перед носом махала, чуть ли не брызжа слюной. Только в конце, когда я совершенно одурела от неё и её бумажек и была уже взвинчена до такой степени, что мечтала только об избавлении, – она оставила меня в покое. Вроде ей захотелось в туалет. Какое счастье, что иногда людям свойственны животные рефлексы. Естественно, можешь легко сообразить, что я не искала её после этого собеседования и до самого нашего отъезда.

Паша, это я тебе просто передаю содержание того, что разболтала Порфирию. Подобными признаниями вымощена дорога на электрический стул. Ох, как глупо, наверно! Да ведь и так все всё слыхали: помнишь, резкость и пронзительность Зинкиного голоска? Из тех, что услышишь, даже если тебе предварительно закупорят уши.

В общем, вынула Зинаида из меня всю душу и оставила, наконец, в покое. А я решила пойти одеться потеплее да поговорить, наконец, с Олегом. Или хоть в глаза ему посмотреть. Чего я от этого разговора ждала? Бог знает. Но только я никуда не дошла. Так и не знаю, где находился Олег. У костра он, кажется, вообще не появлялся. Да, живым мне увидеть мою несчастную любовь уже не пришлось. Дело в том, что пока его искала, – уж не помню, говорила ли я тебе об этом или нет, – мне стало плохо. Знаешь, подкатило к горлу, и я едва успела отбежать в темноту, как меня стошнило. Наизнанку вывернуло.

Мне кажется, я там всё на свете испачкала. Знаешь, так неприятно на лес блевать – ужас. Он ведь такой большой, мудрый, терпеливый, а мы в него курим, извергаем всякие гадости, открываем о деревья пивные бутылки, горланим, материмся, оставляем после себя чёрные кострища да мусор. Как раны на сердце флоры. Ой, кажется, цитирую Стругацких. Неважно. Короче, в тот вечер я особенно отчётливо поняла, насколько человек ниже и скоротечнее природы. Тоже мне, цари! Ладно. В общем, нашла я воду, умылась, ополоснула свой поганый рот и сразу дёрнула тебя. Не могла я там больше находиться.

Как попала к Кофманам – не помню, хоть убей. Вероятно, вернулась к костру, а там кто-то довёл. Или сама дошла на поводу у шестого чувства? Между умыванием и питьём на посошок у Кофманов в голове полнейший провал. Кроме того, не припомню, видела там самого Йосика или нет... Или он вынырнул в последнюю минуту... Нет, не вспоминается... В который момент удалилась от костра Лизка, я тоже не заметила. Но когда мы подошли к их столу, она жарила там запоздалый шашлык. Или всё-таки крутился и Йоська? Ну конечно, они же вдвоём уговаривали нас остаться поесть, но я не могла не только вообще ничего впихнуть в себя, – я физически больше не была в состоянии находиться в этом лесу.

Выслушав мою сбивчивую болтовню и, что называется, глазом не моргнув, Порфирий – ну не помню, как его, хоть режь! – задал мне странный вопрос.

– Как вы думаете, – спросил он: – Кто мог желать смерти этих людей?

Тут-то я опять и разразилась, теперь уже – морем разливанным. Океаном слёз. Ударным цунами. Девятым валом своей истерики. Знаешь, почему? Дошло до меня, наконец. Только в тот момент и дошло, что даже в смерти своей они объединены. Понимаешь? Они жили недолго, не знаю, насколько счастливо: я-то всегда втихаря надеялась, что совсем нет, но умерли не только в один день – в один час. Павлуша, это самая страшная обида, самое обидное оскорбление, – они умерли в один день. Как при жизни я не была ему нужна, так и после смерти. Не нужна, не востребована, не любима, даже не уважаема.

Этому... Порфирию я сказала, что не знаю.

Но насколько я поняла из его слов, Олег действительно делал какие-то махинации с деньгами (права оказалась эта стерва!), и не только с моими деньгами. Мало того – выяснилось, что он бессовестно ободрал и меня, и других, своих же друзей.

Да, Паша, ты оказался прав, а я-то, наивная дурёха, не верила. Выходит, Олег был скрытым подлецом. Боже мой! От одного сознания того, что, может, он вместе с Зинкой надо мной еще и смеялся, у меня кровь застывает в жилах.

Значит, я не только неудачница, я, ко всему прочему, и круглая дура. Если Олег меня так жестоко обманул, на кого же надеяться? Выходит, права была покойница, когда швыряла мне в лицо, что "мир на подлости построен".

Павлик, я опять реву и не могу продолжать. Завтра – точно без меня. Может, я продолжу свои сочинения ещё сегодня... А Кирюшка уже спит. Как хорошо, что он здесь сегодня.

Клара. 10 июля, понедельник, 0-17

Это я уже ночью заканчиваю, а то опять приключилась дикая истерика. Зверски я расклеилась. Желаю тебе не волноваться и не нервничать завтра... Вернее, уже сегодня. А меня нельзя выпускать из квартиры: под глазами нет живого места: щёки уже стёрла в кровь. Не пойду на работу утром, не в состоянии. Ни за что не пойду. И спать так хочется... Знаешь, Павлуша, прости, но допишу завтра, ладно?

Клара. 10 июля, понедельник, 2-02

Нет, Пашка, не спится мне. Хорошо, что Кирюшка со мной. Тёплое живое существо, на долю которого досталось столько зла. Нельзя родителям бросать своих детей – мне думается, это надо приравнивать к самым тягостным преступлениям: ведь детская душа остаётся потом отравленной на всю жизнь. Но не мне судить, конечно. Кто знает, что заставило мать бросить своегo младенца.

Иногда мне кажется, что Олег не только ненавидел всех женщин из-за той одной, но и Кирилла мало выносил по единственной причине: напоминал о матери.

Ладно. Попили с Кирюхой чаю. В холодильнике, честное слово: шаром покати. Может, наберётся хоть на яичницу мальчишке на утро. А вечером заказала ему пиццу. Вот обрадовался! Мало же человеку нужно для счастья.

Итак, младенец спокойно дрыхнет, будто ничего не произошло. Если бы удалось скомпенсировать для него хоть крохотную толику родительской любви, которой ему катастрофически не хватило. А ведь мальчишке всего пятнадцать лет.

Ты замечал ли, Паша? Ведь парень так и ходит с опущенной головой. А свою я готова положить на плаху, только чтобы Кирилл когда-нибудь расправился, чтобы держался прямо, чтобы нос и подбородок не перевешивали книзу. Но я абсолютно не осведомлена, что для этого надо. И не поздно ли.

Что с ним будет? Так не хочется отдавать родственникам. У Олега же вообще родственников нет, все Зинкины. Значит, Кириллу придётся ещё жить с чужими людьми. Осталось ему, конечно, всего три года до "американской взрослости", но мне очень хотелось бы, чтобы хоть последние три года юности были для него хорошими, чтобы оттаял этот комок льда, отошёл затравленный волчонок. А я виновата перед ним. Паша, я подумала... Помнишь мы с тобой всё шутили насчёт женитьбы? Так вот, не возражал бы ты поговорить со мной на эту тему всерьёз? Ведь брак, наверное, – единственный реальный путь получить официальное опекунство. Я, во всяком случае, слышала, что люди неженатые не имеют права брать детей на воспитание. Если это действительно так, возьмёте ли Вы меня в жёны, сударь?

Но ты должен пообещать мне, что никогда не посмотришь на Кирилла иначе, чем на ребёнка, которому нужно обычное человеческое участие. Да что там... Ты же понимаешь, что я не допущу, чтобы ты его ещё и... научил жизни? Ты, кажется, так это называешь? В принципе, нам с тобой и жить, наверно, вместе не обязательно. Но при необходимости, я тебе обещаю каждую ночь стоять на страже... Если ты чувствуешь, что в силах пройти через это... А мне, видимо, в этой жизни предназначены только фиктивные мужья... Ладно, я не в счёт. Только бы искупить вину перед мальчиком. А ты мне поможешь, да? Я понимаю, что это ценой собственного отречения. Может, даже импотенции... Но ведь ты сильный и порядочный человек! И мы уже пожили. Разве нет? А у парнишки всё впереди, как же оно будет?

Надо же, так спокойно и сладко спать! В день похорон родного отца... Нет, не буду, необходимо хоть чуть-чуть успокоиться. Завтра ведь с Кирюшкой проводить день... Паршиво, когда только понедельник.

Да, всё время забываю... Я уже, по-моему, упоминала новую девицу, такую несуразную, на пикнике? То есть, слишком молодой она не выглядит, – тянет где-то на тридцатник... В сумасшедших одеждах, пышных волосах и с гитарой? Отрешенная, без эмоций, курит какую-то дешёвую дрянь. Заметил ты такую? Случайно не знаешь, каким образом эта особа попала в нашу компанию? Кто её привёз и зачем? А на гитаре хорошо умеет. И голос грудной, именно таким романсы петь... Она их сама же и сочиняет. Эта барышня там с Мишкой чуть ли не соревновалась у костра, кто кого перепоёт. Время от времени мне удавалось отключиться от Зинки (правда, надолго она не позволяла) и послушать песни. Мне, кстати, очень понравились. Чувствуется в них дикая сила и страшная неудовлетворённость. Надо же, идут на ум сплошные штампы, ещё сюда же приплетается определение "неистовая", но если ты хоть что-то прослушал, ты меня понял.

Поразил меня тот факт, что приблудная бардесса вдруг оказалась и на похоронах. Ей-то чего там было делать? Какое отношение она имеет к Олегу? Или это тоже Зинкина родственница? Но они на пикнике вроде бы друг к другу не подходили. Мишка с незнакомкой старались перебренчать друг друга на гитарах, а Зинка от меня не отставала, только время от времени странно косилась в сторону новенькой. Но на службе девица подошла ко мне (ещё до знаменитой истерики), назвалась Маргаритой и встала рядом. Несмотря на все мои слёзы, как я ни была занята собой, а всё-таки почему-то мелькнуло где-то в подсознании, что человеку ещё хуже, чем мне. А ведь она даже не всплакнула: стояла, как каменная. Происходившее вокруг, речи её волновали мало, а глаз она не сводила с Кирюшки. Так что, вот тебе ещё конкурирующая фирма. Неужели эта чучундра до такой степени глупа, что может надеяться на что-то с Кириллом?

Павлик, уже утро. Желаю тебе удачи на финансовых разборках. Я дома понянчу ребёнка. Потом позвонишь? Или опять наберёшься в стельку? Может, лучше приедешь, хоть пообедаем вместе? Как люди.

Я утром возьму Кирюшку закупить продуктов, приготовлю чего-нибудь вкусненького... Жизнь хоть и кончена, но только моя. А остальная всё-таки продолжается.

Приезжай!

Павел. 10 июля, понедельник, 8-14

С добрым утром, старушка! Ю мэйд май дэй. Это про яичницу. Что значит, «на яичницу наберется»? Яйца – они или есть, или их нет. Если нет, то одолжи пару у Кирилла. Навсегда одолжи, так и мне проще будет.

Итак, мы женимся. Сочетаемся браком. Только теперь вместо общей фасоли у нас общий Кирилл. Представил себе картинку в лицах, так сказать: вот ты стоишь всю ночь на страже. В коридоре. С моим же пистолетом – для убедительности. Надолго ли тебя хватит? А отсыпаться – на работе будешь? Вообще, если серьезно, то, насколько мне известно, семейное положение не играет решающей роли, когда соответствующие органы решают вопрос опеки. Они, органы эти (не знаю точно, какие, если надо будет, узнаю), принимают решение по формуле "in the best interest of a child", то есть, "во благо ребенка". Ты скажешь, что формула сия расплывчата весьма – и будешь права. Одно только замечу: мне на работе попадались ученики, жившие под опекой одного человека. Моя маленькая статистика говорит, что такими опекунами почему-то всегда оказывались лица женского пола. Тут можно было бы продолжить нашу с тобой старую дискуссию о дискриминации, но факт остается фактом, а претензии по этому поводу, пожалуйста, не ко мне, а к тем самым "органам".

Не подумай, что я отказываюсь от твоего "встречного предложения". Совсем даже наоборот! Только не надо надо мной всю ночь с пистолетом. Я так не импотенцию, а примитивный инфаркт заработаю: каждый раз просыпаться под дулом – какое сердце это сможет выдержать?

А в мавзолее я тоже ни разу не был. Но не из опасения упасть в обморок, как ты, а из элементарной ненависти к очередям. Хватало мне в жизни очередей за самым необходимым, например, за пивом или за туалетной бумагой. И очередь за поглазеть на тело вождя мирового пролетариата я к числу необходимых не относил.

Теперь о библейской заповеди. Которая "не судите – да не судимы будете". Ты ее, заповедь эту, повторяешь с такой настойчивостью, как будто боишься забыть. Если так, то запиши на бумажке, повесь на стенку – где-нибудь над унитазом, для верности – и повторяй про себя по утрам. О чем ты, старушка!? Нас с тобой судят налево и направо все, кому не лень. Так не лишай себя этого права. Или удовольствия...

И наконец, насчет Маргариты, цветочка нашего нового. Она из Бостона. С Мишкой по интернету познакомилась, насколько я знаю, и вот к нему и приехала. Мишка говорил, что она бардесса, то есть, песни собственные исполняет. Честно говоря, я ее не слышал на полянке: то и дело отваливал от Большого Костра по всяким делам. То есть, принять с кем-то, пообщаться: у Костра ведь разговаривать невозможно, а молча слушать с открытым ртом – этого мое естество долго выдержать не может, как бы красиво там ни пели. А что это она тебя заинтересовала? Новый конкурент на нашем, мягко выражаясь, ограниченном рынке?

Через пару минут за мной Мишка заедет. И поедем разбираться в финансах. У Олега тут из родни никого, так что там будет только Зинкина родня. Ну, ты их вчера видела... Хотя тебе не до родни ее было, ты изволила пребывать в истерике-с.

Все, пошел в штаны влезать. Привет Кирюшке – когда проснется. Насчет любви моей к нему – не надо, не говори.

Клара. 10 июля, понедельник, 11-02

О, Господи! Ты ещё пытаешься кокетничать. А по каким это «всяким» делам ты «отваливал» от народа ночью в лесу? Ума не приложу, с кем ты пил и, тем более, общался, когда все были в сборе именно у большого костра? Не заметил ли чего?

Да, по поводу яиц любимого тобою человека – это, конечно, очень благородно, но я же не Лоретта Боббитт... Или как её там... Не знаю, приехал ли ты в то время, когда здесь все только об этих злополучных яйцах и говорили: экраны, газеты, радио. История об одержимой, которая отрезала хозяйство мужа (или друга, не помню) и выбросила в окно. У меня лично просто уши вяли.

Если одиночка имеет право стать опекуном – что ж, тем лучше: останемся друзьями. Значит, мне не светит стать твоей сварливой женой... Почему-то в памяти всплывают строчки из песни, которую пела у костра Маргарита. Сначала "Пройдут лихие времена, тогда мы пир горой закатим", потом странная строчка, которую я не запомнила, только рифма на "закатим" там шла "за кадром", а концовка – "Ты подойдешь ко мне, мой друг, и мы обнимемся с тобой". Эти "лихие времена" – штамп, конечно, но перекликаются с твоим прогнозом "хэппи энда". Помнишь, мы ещё шутили до пикника? Кажется, целая жизнь прошла...

Между прочим, удивительно, что при таком наборе слов сентиментальными песни бардессы не прозвучали. Наверно из-за тоски, которой у Маргариты через край. Не понимаю. Молодая, красивая, талантливая.... Ей-то чего не хватает? Не постигаю. Кажется, мужчины должны были бы таких любить... Интересно, с кем это она так мечтает обняться? Интересно вообще, как сочиняются стихи. Правда?

Итак, вчера ты опять выполнил свою "великую миссию" – допился до бесчувствия. Кириллу сейчас только твоей любви не хватает! Паша, умоляю тебя, не дёргай мальчика: его короткая жизнь и без тебя, честное слово, основательно задёргала этого несчастного юношу.

Неужели я действительно без конца повторяю одно и то же? Насчет "не судите" тоже? Бзик у меня по этому поводу образовался, что ли? Извини, больше не буду. Постараюсь, во всяком случае.

Вчерашний вечер, ночь и сегодняшнее утро тем хороши, что Кирилл у меня. И я поймала себя на том, что плачу уже не так обильно, а при нём перестаю думать о случившемся. Говорят, кошки облегчают боль своим присутствием. Не знаю про кошек, я их терпеть не могу, а то, что около парнишки всё плохое испаряется и исчезает – это точно. Из цикла "испытала на себе". Ко мне льнёт... Так приятно – не передать! Не подходит, а приближается, быстро, молча, как-то сбоку, – и никаких фокусов с дверью душевой. Тихо радуюсь, что есть лишняя спальня. А с тех пор, что он проснулся, – от меня ни на шаг. Даже странно для столь юного возраста. Ему бы за девочками бегать... Впрочем, какие девочки? Какое гулянье? Ведь только отца похоронил. Можно понять человека.

Вдруг вспомнил: когда-то маленьким притворялся, что у него "головка болит" и просил: – Кларуся, погладь ребёнку головочку.

Возник около меня, когда я жарила завтрак (и вкус у мальчишки не поменялся: до сих пор омлет – любимое блюдо), положил голову на плечо (для чего ему пришлось согнуться чуть ли не пополам) и говорит тоненько так, жалобно: – Кларуся, у меня головка болит. Погладь ребёнку головочку. – И дальше баском: – Как когда-то, в детстве.

Мы засмеялись. Можешь себе представить меня смеющейся? Правда, первый раз за последние дни. На сердце какие-то новые ощущения... Про испорченность парнишки, пристрастие ко лжи, – все его пороки я мигом позабыла. Стала ему отглаживать вихры, опять расплакалась, но уже какими-то другими слезами, не так, как всё это время. Бедный мальчик! Ведь, пожалуй, он сейчас, в пятнадцать лет, попытался добрать то, что детям полагается в детстве и чего Кирюшке так никогда и не досталось.

Как будто, мы оба с ним только и ждали, чтобы Олега не стало. Вот кошмар! Мне очень стыдно, а с другой стороны, я так надеюсь и так мечтаю искупить свою вину перед мальчиком, который никогда не знал мамы. А я, Паша? Ведь мне сорок, а значит, своих детей, как не было, так уже и не будет. А этот кажется таким родным! Хочется заслонить его, приласкать, дать ему тепло, которого нам обоим всю жизнь не хватало... Даже, если испорченный. Таких ведь ещё больше любят.

Ладно, что это я? "Лишь бы в слёзы, голосить", – как когда-то говаривал обо мне Олег. Вот же сентиментальная мамаша получилась бы из меня!

В общем, мы с Кирюшкой позавтракали, повспоминали, поплакали вместе (то есть, поплакала, конечно, я, а он молчаливым взглядом выразил мужественное сочувствие). Это своё послание к тебе я насочиняла, пока ребёнок смотрел какие-то ещё чёрно-белые страсти. Я только заглянула, а там мужики в шляпах палят вовсю, я тут же и выскочила. А сейчас едем по разным магазинам (знаешь, русский, овощной, супер-маркет) закупать продукты. Кирилл не только не возражал ехать со мной по этим скучным делам, но даже настаивал, что будет таскать мешки.

И всё-то ты про всех знаешь, даже успел вычислить Маргариту. Сказать, что она меня особо заинтересовала, не могу. Вероятно, естественное женское любопытство: ведь новенькая в наших кругах.

Ладно, мы поехали. Напишу ещё позже.

Клара. 10 июля, понедельник, 23-11

Павлик, пока ты с Мишкой там разбирались с Зинкиной родней, тут такое закрутилось! То есть, не то чтобы закрутилось, даже не знаю, как назвать. Произошло – не произошло. Не знаю. Случилось, в общем. Ей-богу, опять по Агате. Потому мне раньше и не удавалось сесть, написать тебе, да и к тому же я уверена, что ты опять пьян. Так что, не к спеху.

Но – по порядку.

Поехали мы с Кирюшкой сначала в Голден Гэйт Парк, погуляли там от души, полчаса покатались на лодочке по озеру (этим пиром во время чумы управлял он). Зашли в Ботанический. Нанюхались в Аллее Запахов, до сих пор течёт из носу. Напоследок поехали к океану, подышали морским воздухом, покурили. Я подумала, что вот Кирюшка уже и курит. Грустно. Потом в "Хаз" китайский на Ирвинге, знаешь? Там особенно вкусные креветки.

В общем, по полной программе. Даже с мороженым.

В овощном на том же Ирвинге накупили черешни – чёрная, каждая ягода, как слива, сладкая, сочная... Овощей всяких... Персики, чернику... Огурцов там, конечно, хороших не было, так что мы вернулись на Гири в овощной за огурцами, брынзой и малину ещё прихватили. Ягодный день да и только. Потом – в русский...

В общем, домой явились уже почти вечером.

А на крылечке сидит гостья: Маргарита. Одну сигарету прикуривает от другой. Вид какой-то чудной: не то под градусом, не то из-под иглы, – не ясно. И сильно смахивает на шизу с навязчивой идеей.

Мы подошли. Бардесса уставилась на Кирилла, блестит сухими (кажется, что должны болеть от сухости) глазами. Я стала её успокаивать, мол, как вы сюда попали? Неужели нас ждёте? Сколько же времени тут сидите? И так далее.

Она отрывисто, но тем же (не запомнить сложно!) прекрасным грудным голосом ответила: – Сижу давно, но ведь не в тюрьме и не на яйцах... Времени – хоть поварёшкой хлебай, деваться особо некуда... К тому же, скоро обратно в Бостон.

Я, конечно, пригласила её в квартиру, как полагалось в Москве в старые добрые времена, сразу на кухню (благо – просторная), и, пока Кирилл разгружался, стала ей предлагать всё подряд, чтобы хоть как-нибудь успокоить. Гостья ничего не хотела. Я поставила чай, а покупки закинула в холодильник. Пора готовить ужин, а Марго (так она себя сама назвала) сидит, молчит, курит и уходить явно никуда не собирается.

Первому это надоело Кириллу. Он подошёл ко мне, ткнулся боком в бок, знаешь, как будто всем телом толкнулся, но легонько: только, чтобы обратить на себя внимание, а после подал голос, что я ему нужна. Прямо так, в лоб: "Ты ещё долго будешь занята? Ты мне нужна".

Марго эту сцену пронаблюдала, улыбнулась немножко криво, не то с сарказмом, не то с параличом правой стороны губы. Посмотрела куда-то в сторону и заявила: "Не надо, Малыш. Не прогоняй меня. Я тебя почти пятнадцать лет не видела".

Мы с Кириллом смотрим друг на друга, ещё как будто не понимаем, но в душе у меня начинается кошачий скрёб. Разве от Мишки можно ожидать чего-нибудь мало-мальски не плохого? Знаю же, раз Мишка привёз её, значит, дело скверное: обязательно полезет что-нибудь мерзкое.

Но мне, конечно, девицу жалко: чувствуется, что у неё на душе мрак и ужас. Причём, неизвестно, сколько часов, а может – дней, месяцев, лет... И до меня потихоньку доходит, что она не сумасшедшая, не под воздействием, а просто какая-то непутёвая. Бывают, знаешь, такие: безалаберные, неудачливые, которые свою дурость вместе с несчастьем пытаются скрыть кривой саркастической улыбочкой. А Кирилл уже фыркает, и у него в глазах не то, чтобы сожаления, а даже намёка на сочувствие не вижу.

И тут Марго набирает в лёгкие побольше воздуха и буквально рапортует, всё так же глядя в сторону: "Ладно, чего там долго мусолить... Я это".

Кирюшка равнодушно пожимает плечами, а я чувствую, что вот оно, сейчас всё рухнет. Что именно – ещё не знаю, но ощущаю: надвигается нечто страшное, соизмеримое с последними днями нашей сумасшедшей действительности.

И не преминуло. Потому что Марго как-то вдруг повернула голову прямо на Кирилла, носом слегка шмыгнула и решительно, даже немножко деловито, сообщила: "Я – твоя мама, Кирилл. А ты меня и не знаешь".

Можешь себе представить, Павлуша, что со мной происходило в эти минуты.

Новоиспеченная блудная мама жалко улыбается, видно, что за внешним холодом её всю трясёт, потом пытается дотянуться до Кирилла дрожащей рукой (если бы не эта агония её руки, я бы ни за что не догадалась, что человек волнуется), а мальчик вцепился в меня и орёт: "Нет у меня никакой мамы! Вот Кларуся – и больше никого у меня нет! Я только с ней хочу! Никакой мамы мне не надо!"

У Марго начинает дрожать рот, но она держится, как кремень. Я стою, онемевшая и оледеневшая. А у Кирилла уже что-то похожее на истерику. Без слёз, но зато со взрывом эмоций. Из того, что он выкрикивает, понять что-нибудь сложно, но его едва членораздельная речь имеет всё же общий смысл и смысл этот заключается вот в чем. Когда наконец-то он дождался, что сможет остаться со мной, и когда наконец-то, хоть на последние три года детства получил человека, – является какая-то проститутка (так и обозвал!) и начинает строить новые козни. Где она шлялась эти пятнадцать лет? Вытерла ему слезу, когда он плакал? Успокоила, когда плохо было? Просидела ночь у его постели, когда он болел? И дальше всё в этом же роде. Схватился за голову, стал раскачиваться, как раввин во время молитвы, и причитать: мол у всех родители как родители, а у него козлы и кукушки. Точно, у парнишки депрессия. Боже мой, как теперь лечить этого мальчика! В заключение, он обвинил Марго в том, что она просто хочет сдирать с велфера деньги на ребёнка, и пускай ухватится за свою гитару, а он всё равно от такой мамаши сбежит, куда глаза глядят. А ему от этой жизни всего-то и надо – чуть спокойствия, а то за...ли (представляешь – так и выдал матом!) предки. Тут меня по всему телу продрало, потому что он, в дополнение ко всему, воскликнул: "Хоть ЭТИ оставили в покое, и то хлеб!"