Текст книги "Поплачь о нем, пока он живой"

Автор книги: Лилия Батршина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Лалерийн поклонился ему и начал что-то быстро говорить. Его собеседник, надо сказать, нисколько не похожий на него, выслушал и обернулся к Любаве с Бьёрном.

– Здравствуйте, гости дорогие, – с певучим, ни разу не слышанным ни Любавой, ни Бьёрном акцентом сказал он и слегка поклонился. – Я Морелейн, хозяин этого дома, и я рад вам. Кто вы? Откуда?

– Любава, дочь князя Всеслава из княжества Засолнечного, – девушка опустила ресницы, чуть поклонилась.

– Я Гилрэд из Северных Врат. Я должен был привести её к жениху, но на сбежала посреди ночи, а я за ней погнался, но она так далеко удрала, что обратно к лагерю выйти мы не смогли. Потом на нас напали, – Бьёрн кивнул на свою руку, которая все ещё висела на перевязи. – Ну а потом мы вышли к морю, но так как со скалы было не спуститься, я решил ехать в примерном направлении моего города, а ночью мы встретили Тирлейма. Вот и все.

Бьёрн не назвал своего имени потому, что не хотел быть узнанным. Не хотел, потому что история его жизни наверняка была известна и здесь, а вспоминать он хотел меньше всего…

Морелейн снова поклонился гостям.

– Я слышал о ваших городах. О твоем, Любава, солнечном и добром, и о твоем, Гилрэд, последнем заслоне от угрозы с Севера. С рукой тебе помогут, а пока проходите в дом, как раз стол накрыли!

Любава, надо сказать, держала себя достойно. Они ни одним движением, ни взглядом, ни мимикой не выразила своего удивления, услышав имя, не принадлежащее мужу. Бьёрн боялся её реакции – но она как будто заранее обо всем знала, не подала и виду. Трудно ей это далось? Да, трудно. Но она понимала, что Бьёрн просто так не сделал бы ничего… "Потом спрошу", – решила она.

А стол был богат! Оголодавшие за два дня путники набросились на еду настолько, насколько это позволяли приличия. Некоторое время их не трогали – видимо, привыкли к нежданным гостям, но, когда первый голод был утолен и настал черед неспешного распития вина, начались расспросы.

Вероятно, любопытство пересилило в гостеприимном хозяине деликатность, и первый вопрос был:

– Что же, Любава, тебя сбежать подвигло?

Девушка чуть покраснела, опустила глаза. И смешно вспомнить было, что она думала тогда, два дня назад… Свой страх, ужас, "жизнь загубленную" и ненависть к Бьёрну… Как все изменилось! И всего за два дня…

– Страх девичий да юность неопытная, – тихо проговорила наконец Любава. Посмотрела на Морелейна зелеными, малахитового цвета глазами. – Не думала замуж идти, не хотела, не за милого сердцу выдали… Да уж не сделаешь ничего. Это как порыв последний был, порыв воспротивиться… Но, видать, судьба мне другая, раз сюда тропинка привела.

– Видать, другая, – кивнул хозяин. – Ничего не делается просто так. Если хотите, я могу вам провожатого найти, чтоб он вам город показал. Может, и найдете ответ.

– Гилрэд, как думаешь? – повернулась девушка к Бьёрну. В глазах её полыхнул озорной огонек. – Пойдем? Грех такой шанс упускать. А?

Бьёрн меланхолично пожал плечами, делая вид, что ему все равно.

– Можно.

– Мы согласны! – объявила Любава, сверкнув глазами. Она уже заметила, что в их паре является своеобразным переговорщиком, и ей эта роль отчаянно нравилась.

Через десять минут они уже шли, сопровождаемые Лалерийном, по тихим уютным улочкам города. Паренек держал Любаву за руку, как в первый раз, улыбался мягко и радостно, то и дело поглядывая на нее счастливыми наивными глазами. Любава тоже улыбалась, идя с ним шаг в шаг – глядя на него, не улыбаться было невозможно; Бьёрн тенью шел позади них. Лалерийн то и дело останавливался возле какого-нибудь дома и начинал что-то о нем рассказывать на своем певучем языке необычайно радостным голосом, но, видя, что Любава совсем его не понимает, пытался объяснить свои слова жестами. Так Любава узнала, что в городе людей живет немного, что гораздо больше здесь эльфов и троллей; что "вот здесь живут самые воинственные орки, которых за это чуть не изгнали"; что город проектировался очень интересно, по принципу солнца – в центре высокий белый замок Правителя, а от него, как лучи, отходили улицы. Последнее Лалерийн показал, выведя их на площадь перед замком. Любава и Бьёрн на миг замерли, глядя вверх: необычайная, волшебная красота замка завораживала и притягивала, не отпускала от себя непривычной легкостью очертаний. Лалерийн некоторое время смотрел на них, ласково и понимающе улыбаясь, а потом дернул Любаву за руку, уводя в какую-то другую улочку.

Они пробродили до самого вечера. Солнце уже начало клониться к закату, когда Лалерийн в очередной раз остановился, отпустил руку Любавы и, кивнув куда-то за её спину, бросился бежать по улице дальше и вскоре скрылся из виду.

– Ой, – ошарашенно сказала Любава. Повернулась к Бьёрну. – И что это значит?

Он проводил парня долгим задумчивым взглядом.

– Леший его знает… Тирлейм же предупреждал, что он «существо» легкомысленное… – на самом деле он был очень рад исчезновению Лалерийна. Он был каким-то по-детски радостным и наивным, и это раздражало Бьёрна… Он резко оборвал свои мысли, потому что привык быть честным с собой. На самом деле его коробило, что парень держал Любаву за руку, с улыбкой заглядывал ей в глаза…

– Да, он забавный… – Любава ласково улыбнулась. – Как ребенок совсем… И куда нам теперь идти? До замка дойдем, а дальше куда?

– Может, встретим кого, спросим. Судя по дому, нашего хозяина тут должны знать многие, – отрешенно предположил Бьёрн, на самом деле больше занятый своими мыслями. Как быстро, всего за два дня, эта девушка стала для него кое-что значить, как быстро он к ней привязался, именно привязался, нечего себя обманывать, что просто несет за нее ответственность! Да разве можно остаться равнодушным к этим озорным глазам, к самодостаточности молодой девушки? Да, в конце концов, к её желанию помочь, к её заботе!.. Он согласился быть один, но как это оказалось сложно… Его защита готова была лопнуть и оставить его на коленях у ног Любавы… Но он никогда не покажет свою слабость. Не этому его учили.

Из раздумий его вывел её заливистый смех. Девушка смеялась, то и дело подскакивая от веселья вверх, и смотрела на Бьёрна веселыми огоньками глаз.

– Ой, Бьёрн, – наконец выдохнула она, – видать, судьба нам с тобой плутать! Второй раз уже блуждать приходиться!

– Да уж, привалило счастье, – криво усмехнулся он в ответ. – До встречи с тобой, ну ей-богу, ни разу в жизни не заблудился, а с тобой!.. Наверное, у тебя особый талант…

– Ну да, чуть что – так сразу я! – Любава шутливо сдвинула брови, но тут же улыбнулась, широко и радостно. – Всю жизнь в лесу гуляла, в незнакомые места заходила, по граду бродила одна – и ничего! У нас с тобой у обоих талант…

Бьёрн неопределенно хмыкнул, развернулся и пошел к замку. А как хотелось улыбнуться в ответ…

Любава пошла вслед за ним, но потом, не в силах сдержать вдруг обуявшего её веселья, забежала вперед и начала тихонько напевать, по своему обыкновению, какую-то веселую наивную песенку из детства. Так они шли – Любава впереди, Бьёрн сзади – до темноты, и только уже в потемках добрались до площади перед замком, а там…

– Ой, Бьёрн… – восхищенно прошептала Любава, останавливаясь.

А на площади был праздник! Звучала музыка, вспыхивали разноцветные огни, нарядные жители города весело танцевали, держа в руках какие-то длинные планки с лентами на концах и ветвями с листьями. Волны веселья буквально захлестывали Любаву, она задыхалась от восторга и желания присоединиться к танцующим…

– Бьёрн! – Любава развернулась к нему, сверкнула глазами-звездочками, потянула его за здоровую руку. – Пойдем, Бьёрн! Пойдем танцевать!

Он вдруг резко высвободился, в глазах – ненависть и злость. Он с самого детства ненавидел праздники, спасибо лучшему другу отца…

– Бьёрн… – растерялась Любава. Она его не понимала, совсем не понимала, силилась понять – и не могла… – Бьёрн… Я что, опять тебя обидела, да? Бьёрн…

Он отвел взгляд от её глаз и помотал головой. Злость неконтролируемой волной поднялась откуда-то из глубины, грозя выплеснуться наружу, но… но ему почему-то не хотелось срываться на Любаву…

– Бьёрн, ну если не хочешь – не надо, пойдем отсюда, а? – Любава снова взяла его за руку, сжала её в обеих ладонях, заглянула в глаза. – Пойдем отсюда?

Он осторожно сжал её руку в ответ, но в глаза посмотреть почему-то не решился.

– Тебе прям так туда хочется? Я не понимаю всего этого веселья…

– Неужели ты никогда не танцевал? – глаза Любавы вновь загорелись, она удивленно вскинула брови. – Бьёрн, ты потерял полжизни!

И она потащила его в толпу танцоров.

…Сказать, что она его утанцевала – значит не сказать ничего. Бьёрн буквально рухнул на ближайшую скамейку, тяжело дыша и блаженно вытягивая ноги. Любава упала рядом с ним и прижалась к плечу.

– Ну как? Понравилось? – весело и звонко спросила она.

– Чтоб я тебя ещё раз послушал! – покачал головой он. Сердце вдруг сжалось от бесконечной тоски: вспомнилось любимое платье матери, в котором она ходила только на танцы, боги, как она любила танцевать… Любила… её образ будто из прошлой жизни…

– Это ты с непривычки, – улыбнулась Любава, не заметив в темноте странного выражения его лица. – Ой, я когда впервые на танцы пошла, ноги потом два дня не ходили – все отплясала… Да… Боги, а ведь это было всего два года назад…

Любава вздохнула. Два года назад, всего два года! Ей было пятнадцать и она никаких проблем не знала, кроме – как сбежать от нянек в лес с Громом да что надеть на праздник. И ещё – как уговорить Горыню дать ей в очередной раз потренироваться на мечах. А теперь…

– Не надо мне такой привычки, – буркнул Бьёрн, резко встал и пошел прочь, пытаясь загнать подступивший к горлу ком куда подальше.

– Бука, – ласково засмеялась Любава и подлетела к нему, вновь ненавязчиво взяв его за руку. – Домой бы пора… то есть к Морелейму.

– Ты знаешь, где он находится? – ехидно поинтересовался Бьёрн, пытаясь высвободить руку, но на этот раз – почему-то без большого энтузиазма. – Ты знаешь, куда идти?

– Так ты ж сам говорил: спросим, – Любава глянула на него, не отпуская его ладонь и не давая ему высвободиться. – Язык-то до Киева доведет! Сейчас и спросим.

Через минуту она остановила ближайшего человека и спросила, как идти к дому Морелейма. Тот сразу указал им нужную улицу, и уже через полчаса они завидели издалека знакомый сад.

– Ну вот и пришли, – улыбнулась Любава. И, вдруг вспомнив, спросила: – Кстати, а почему ты себя Гилрэдом назвал?

– Не хочу, чтобы меня узнали. В Северных Вратах Бьёрн один, и он король, – пожал плечами тот. – Не нужно, чтобы они знали.

– А что в этом такого страшного? – удивилась Любава. Она знала, что сейчас не обойдется без ехидства, но искренне не понимала, что Бьёрном двигало, поэтому спрашивала. – В Засолнечном княжестве тоже только одна Любава и она княжеская дочь, и что с того?

– Не. Хочу. Чтобы. Меня. Узнали! – повторил Бьёрн. – Я король, понимаешь? А если они узнают, кто я, то меня потащат во дворец! Официальный прием, почести как положено, а как ты успела заметить, я этого не люблю! Что ещё не ясно?!

Не в этом, ох не в этом на самом деле причина. Не стали бы в этом городе устраивать официальных приёмов для короля: здесь все равны и свободны. Но ведь не только королевским титулом славен Бьёрн Угрюмый…

– Да тише ты… Раскричался, ишь, – Любава выпустила его руку и отошла на пару шагов. Крик его был обиден, и девушке стоило огромного труда не выплеснуть обиду на Бьёрна. – Ночь кругом, а он кричит…

Он притворно всплеснул руками и пошел к дому. Любава последовала за ним.

– Ой, загулялись гости, – встретил их с улыбкой хозяин. – Провожатый вернулся, а гостей нет да нет…

– Да, а провожатый вам не сказал, что бросил нас посреди незнакомой улицы, а сам удрал куда-то? – буркнул Бьёрн.

– Да? – удивился хозяин. Оглянулся куда-то, где, видимо, находился Лалерийн. – Поговорю я с ним… Извинения мои примите да проходите, комнаты вам готовы.

– Благодарствуем, – вступила в разговор Любава. Улыбнулась. – Не ругайте Лалерийна особо, хорошо? Он не со зла…

Морелейм улыбнулся девушке в ответ и кивнул.

– Ну, идите отдыхайте тогда.

Гости последовали совету.

Утром, когда Любава проснулась и спустилась вниз, все уже позавтракали и столовая была практически пуста, только на столе была оставленная для девушки еда, да стоял, глубоко задумавшись, в пол-оборота к окну, Морелейм. Бьёрна нигде видно не было.

– С добрым утром! – звонко воскликнула девушка. Морелейм вздрогнул, обернулся и кивнул. Любава подошла к столу. – Как я сегодня поздно… А где Гилрэд?

Она едва успела себя одернуть, чтобы не назвать Бьёрна его именем.

– Он у лекарей, – хозяин с тяжелым вздохом снова отвернулся к окну. – До конца мы его, конечно, вылечить не сможем – перелом старый слишком, но управлять он рукой сможет лучше, чем раньше, да ещё сильно донимать его больше не будет. Да ты садись, ешь, для тебя оставлено.

– Спасибо, – девушка улыбнулась и села. Принялась за еду. – Хорошо, что он ей теперь управлять сможет, а то мне на него аж смотреть жалко, как он мается…

На этом она замолчала: еда отняла все её внимание. Когда же она снова вернулась к миру вокруг, опустошив тарелку подчистую, хозяин стоял все в той же позе и только едва заметно качал головой. Любава сдвинула брови: чутье ей подсказывало, что что-то случилось.

– Морелейм, – тихо позвала она. Хозяин чуть обернулся. – Простите, коли не в свое дело лезу, но вижу я, случилось у вас что-то.

– Случилось, – он помолчал, думая, рассказывать или нет, но тут ему в голову пришло, что девушка может помочь. – У Лалерийна мать умерла.

Девушка молчала, не зная, что сказать. Что тут скажешь? Даже выражение сочувствия прозвучит как лицемерие…

– Простите, – только и произнесла она.

– Ничего, – хозяин помотал головой, будто пытаясь отогнать душившие его мысли, и продолжил: – Понимаешь, Любава, мы бессмертны. Вы, люди, любите говорить, что ничего вечного нет, но это не совсем так. Я живу на этом свете уже несколько тысяч лет, я многое повидал. А Лалерийну всего пятьдесят три года. Его мать – человек, про отца никто ничего не знает, она предпочитала молчать и теперь унесла эту тайну с собой… Она прибилась к одному из наших караванов, идущих сюда, и осталась жить с нами. Мы ни о чем не спрашивали, а она особо не рассказывала… Она воспитала своего сына так, что он ничего не знает о людях. Что вы смертны, подвержены болезням… Мы не перечили. И теперь я в тупике. Я не знаю, как ему объяснить, что она умерла…

Любава сложила руки на коленях, вздохнула. Закрыла и снова открыла глаза. Она вспомнила, как год назад её позвал к себе отец и, взяв за плечи и глядя в глаза, сказал, что их мама больше никогда не придет домой… Она хорошо помнила, что даже не могла плакать, её только затрясло, как в лихорадке, и оглушило этим огромным горем. Отец прижал её к себе, что-то говорил, успокаивал, хотя у самого по щекам текли слезы… А потом попросил её самой сказать брату об этом. И она не знала, как это сделать, так же, как и Морелейм…

– Для начала ему надо, наверное, рассказать о людях… – тихо сказала Любава.

– Он не поймет… – хозяин вздохнул. – Он даже не знает, что такое смерть и, тем более, старость… Вот если бы найти его отца… Или отправить с кем-нибудь путешествовать, чтобы он со временем на самом деле понял…

– А сейчас? Как ребенку, говорить, что его мать куда-то надолго уехала? – Любава покачала головой. – Неужели у вас нет книг каких-нибудь о других расах, о людях, о смерти?

– Наши книги – старинные летописи древних веков, – Морелейм посмотрел в окно. – Красивые предания, сказания… Песни мы не записываем, считаем, что их нельзя записывать. На бумаге они теряют всю свою красоту. А о людях… Зачем нам писать о людях, о смерти? Наши народы почти не соприкасаются… Я хотел сказать ему, что мать ушла, навсегда, и он со временем поймет, почему и куда, но… никак не могу решиться…

Любава встала и подошла к Морелейму со спины. Тот стоял и вздыхал, тяжело и безнадежно.

– Вам придется, Морелейм, – тихо сказала она. – Поверьте, я знаю, как это тяжело, но… Никто, кроме вас, этого не сделает…

– Да. Я знаю, – эльф кивнул, повернулся к девушке и положил руку ей на плечо. – Я пойду найду его, пока он в поле не ушел. А вы оставайтесь. Мы вас не гоним, но и силой не будем держать. Сегодня вечером будет плач по умершей. Оставайтесь, в моем доме есть хорошие певцы.

– Спасибо, но… – Любава опустила глаза. – Но я не думаю… Не знаю, как Гилрэд, а я не могу слушать плач. Слишком сильны воспоминания…

Морелейм пожал плечами.

– Я повторяю: я не смею удерживать вас силой. Если соберетесь идти сегодня – идите, я дам вам провожатого, он доведет вас до дороги.

– Я поговорю с Гилрэдом, – сказала Любава, – когда он освободится. Мы решим вместе…

Хозяин кивнул и пошел прочь быстрым, решительным шагом обреченного. В дверях разминулся с Бьёрном и скрылся во дворе.

– Что это с ним? – Бьёрн проводил эльфа долгим взглядом и обернулся к Любаве. – Он с утра сегодня какой-то… не знаю, как сказать…

– Убитый, – договорила за него девушка. Подошла. – У Лалерийна умерла мать. Сегодня похороны. А Морелейм не знает, как ему об этом сказать… Я не хочу здесь оставаться на плач, Бьёрн…

Он задумчиво посмотрел в сторону и тихо сказал:

– А я бы остался…

– Бьёрн, пожалей меня, пожалуйста, – Любава опустила голову. Вздохнула. – Я год назад сама мать схоронила… Я… не выдержу…

– Я с самого детства слышал легенды об этом городе, об эльфах, об их песнях… – Бьёрн вздохнул. – Тебя же никто не неволит туда идти. В комнате побудешь, не спускайся.

– Ну… ладно, коли так. Только бы не слышать этого снова… – вновь вздохнула девушка. Взгляд её упал на его правую руку, уже не висевшую на перевязи и будто бы более уверенную. Она улыбнулась. – Как рука твоя? А платок мой где?

– Все хорошо, спасибо, – Бьёрн достал из-за пазухи её платок и протянул Любаве. – Ещё раз спасибо.

– Всегда пожалуйста, – ласково улыбнулась девушка и, развернув его, повязала на шею. Передернула плечами. – Ну, пойду я, наверное, наверх… – и не сдвинулась с места.

Бьёрн вопросительно приподнял бровь.

– Идешь, говоришь? – хмыкнул он.

– Ага, иду, – кивнула Любава. Её на миг как будто пригвоздило к месту: глаза Бьёрна были такими… удивительными… Как будто на миг упала стена, стерлась маска… Но через миг все прошло. Любава выдохнула и встряхнулась. Наверное, ей показалось, все показалось… – Иду.

И она, развернувшись, быстро взбежала вверх по лестнице.

Бьёрн каким-то странным взглядом проводил девушку и тяжело вздохнул…

…Ровным пламенем горел в камине огонь, освещая лица сидевших рядом эльфов и бросая блики на человека, сидевшего чуть поодаль. Несколько эльфов пели, их голоса выводили красивую, неповторимую мелодию, но… но она была бесконечно печальна и грустна. Даже тот, кто не понимал их языка, слышал в ней неизбывную скорбь…

…Они разошлись только где-то под утро. Бьёрн медленно поднялся вверх по всходу, задумавшись так глубоко, что даже не услышал, как скрипнула дверь Любавиной комнаты, и прошел к себе, напрочь забыв про распахнутую дверь, и упал на кровать лицом вниз, и лежал, не двигаясь…

Кровать рядом с ним прогнулась, едва заметно скрипнула и Бьёрн поднял голову.

Любава сидела на самом краешке кровати и не сводила с него взгляда темно-зеленых, влажно блестевших, припухших от слез глаз.

Бьёрн медленно сел, в упор смотря на девушку, не в силах скрыть застывшую в глазах боль.

– Что? – выдавил он довольно ровным голосом, и от него явно пахнуло чем-то спиртным. – Что надо?

Любава вздохнула и встала. Направилась к двери.

– Мне показалось, что тебе плохо, – тихо сказала она. – А ты, оказывается, просто пьян.

– Не уходи… – так же тихо попросил он, уже не в силах сдержать дрожащий голос, бессильно сжал кулаки и согнулся, как от удара. – Останься… пожалуйста…

Он очень редко выпивал, потому что вино развязывало ему язык и желание выговориться становилось непреодолимым. И от его маски, защиты, не оставалось и следа…

Любава замерла у двери. Её как будто током дернуло – так она вздрогнула от слов Бьёрна. Он просит её остаться… зачем? Почему? Что у него такое случилось, что он просит ее… ее!

Любава повернулась, медленно подошла к кровати, села рядом с Бьёрном. Секунду поколебалась, потом неуверенно, пугливо погладила его по плечу. Он чуть дернулся, вздрогнул, но не отстранился. "Что же с тобой случилось, Бьёрн? – думала она. – Это не вино, это ты сейчас… Твоя боль…"

Он молчал, спрятав лицо в ладонях. В голове стучал мотив эльфийской песни. Ему не нужно было знать языка, он понимал слова сердцем…

– Бьёрн… – Любава осторожно прижалась к его плечу. Отняла одну ладонь от лица, сжала в руках, мягко погладила тонкими пальцами. – Бьёрн… Что с тобой?

– Шестнадцать лет назад моих родителей убили… Убил тот, от кого они никак не ожидали предательства… – выдавил Бьёрн. Пальцы Любавы сжались на его руке сильнее, она дернула головой, поворачиваясь, с ужасом заглянула ему в глаза. Он встретил её взгляд – и вдруг его прорвало. Он ещё никогда и никому не рассказывал историю своей жизни, а тут…Он говорил быстро, иногда сбиваясь, запинаясь, но не останавливаясь. – Мама очень любила кресло у окна в гостиной. Мне тогда было шесть лет, но я все прекрасно помню. Я вбежал в комнату и помчался к ней. У нее на коленях лежала какая-то книга, а слева в тени стоял лучший друг отца. Я заметил хмурое выражение на его лице, но тогда не придал значения, сразу занялся книгой. Мама смеялась над моими попытками что-то прочитать, но потом попросила меня уйти, им надо было что-то обсудить. Я нехотя послушался, но далеко не ушел, мне было любопытно… И все, что я услышал спустя несколько минут – полный боли и отчаяния женский крик. Я вбежал в комнату и увидел, как мама перегнулась через подлокотник кресла, как упала с её коленей книга… А в её груди торчал нож… Она прошептала что-то… То ли «сына»… То ли ещё что-то… Я не разобрал… Друг отца стоял над ней, смотрел, как она умирает… Потом он посмотрел на меня и будто озверел… Он выдернул из тела матери нож, но я побежал прочь… К отцу… Вбежал в его кабинет… он лежал посреди комнаты в луже своей крови… А потом началась неразбериха… Как меня спасли оттуда, я не помню… Это был дворецкий, отец Гилрэда. Ты не поверишь, но Гилрэд на три года меня старше… Они меня учили, отец Гилрэда когда-то был хорошим мечником… Мне было столько же, сколько тебе сейчас, когда я собрал единомышленников, тех, кто был за настоящего короля, и отбил свой замок. Я убил его. Рубил, как одержимый, мертвое тело… Но легко отделаться не получилось, – Бьёрн провел свободной рукой по шраму. – И я почему-то оставил жизнь одному из его приспешников, и, спустя два года, из-за него попал в плен к северянам… В бою руку поломали, а там никто не заботился о раненых, вот она и срослась неправильно… Еле смог сбежать… А предатель, на свое счастье, успел удрать, и я три года его уже ищу…

Бьёрн наконец замолчал, выдохся, глаза, будто остекленевшие, смотрели в одну точку, дыхание стало тяжелым, прерывистым. Любава смотрела на него глазами, полными ужаса. "Боги, неужели он все это пережил?" – только и могла она подумать. Теперь она поняла все: его холодность и язвительность, его раздражительность на самые обычные вещи, его боязнь доверять, его отстраненность… Шестнадцать лет… Шестнадцать лет он хранил в себе эту боль, жил с ней и учился ненавидеть… Любава потерлась щекой о его плечо, взяла за обе руки. Ей хотелось его обнять, но она сдерживалась – это было бы уже слишком. А как хотелось прижаться, сделать так, чтобы он хоть на миг забыл обо всем, что произошло…

"Ты учился ненавидеть, – подумала Любава. – Теперь будем учить тебя любить".

Любить? Любава вздохнула. Да, любить…

– Бьёрн, – девушка вновь заглянула ему в глаза. – Бьёрн, нельзя всю жизнь жить с этой болью. Нельзя.

Он зажмурился, склонил голову и промолчал. Может, и нельзя. Но забыть невозможно…

– Забыть трудно, знаю, – как будто отвечая его мыслям, произнесла девушка. Легко провела ладонью по черным волосам, попутно с какой-то нежностью подумав, что они удивительно мягкие для мужчины. – Память хуже совести казнит. Но надо жить дальше, Бьёрн. Никому не будет легче, ничего не изменится, если ты себя заживо похоронишь. Не надо забывать… но жить воспоминаниями нельзя.

– А кому я нужен? – вдруг тихо спросил он. – Кто по мне горевать будет, плакать? Живу только потому, что стране король нужен. Твердая рука. А иначе северяне накатят, сметут… И падет последний заслон. Не только моя страна пострадает, но и многие, многие… Я только этим живу, понимаешь, Любава? Только дела помогают хотя бы на время отвлечься от воспоминаний…

– Кто по тебе горевать будет? – переспросила Любава. – А друзья твои? Гилрэд, Дунгром? Да я, в конце концов! Мы для тебя ничего не значим?

– Для них я просто король, что им? – Бьёрн выпрямился и отвернулся. – А тебе – нареченный не по любви, а по приказу… Зачем я вам? Те, кому нужен был когда-то, погибли уже давно…

– Бьёрн, – Любава подсела к нему, положила руки на плечи. – А мне Гилрэд говорил, что он твой лучший друг. А я… Муж ты мой по приказу, а друг по сердцу. Али не видишь?

Он вдруг резко повернул к ней голову и посмотрел ей в глаза.

– Зачем тебе это, зачем? Зачем тебе узнавать обо мне что-то?! Зачем?! Мне и одному хорошо, мне никто, никто не нужен! – он старался придать своему голосу твердость, злость, но… но глаза, полные боли и отчаяния, выдавали его с головой, да и руки девушки он не стряхивал. Если она сейчас уйдет… Он не знал, что с ним будет…

Любава закрыла ему рот рукой, пресекая дальнейшие слова. Положила голову ему на плечо, прижалась…

– Это не ты говоришь. Это боль твоя…

Он сначала опешил, но потом, будто сам не понимая, что делает, обнял ее, уткнулся лицом в её волосы, пряча выступившие на глазах слезы. Как она права… Это была именно боль, боль, которой он жил все эти шестнадцать лет, не давая себе спуску и роздыху…

– Боги, ну зачем тебе это на самом деле? – тихо, срывающимся голосом спросил он. – Зачем тебе чужие беды, будто своих мало!..

– А ты не понял? – Любава улыбнулась, запустила пальцы в его волосы, гладя их и перебирая. – Не понял разве? Теперь нас двое, Бьёрн. Двое… И боль на двоих одна.

– Я тебя не понимаю, – он выпрямился, снял с волос ленту, пригладил и снова завязал. Его волосы, на какое-то время освобожденные, достали плечи и были совершенно прямыми, нисколько не вьющимися, но упрямо лезущими в глаза. – Я на самом деле не понимаю, зачем тебе брать это на себя.

Любава вздохнула, сняла руки с его плеч, отвернулась.

– Бьёрн… – тихо сказала она. Покачала головой. – Как слепому объяснить, что такое солнечный свет? Ты – как этот слепой. Я не могу тебе объяснить то, что чувствую… Только ты мне не безразличен теперь. И не спрашивай меня, почему…

– Прости, – он встал, подошел к окну. – Но все эти годы я учился только ненавидеть и забыл, что такое безоговорочное доверие, тем более пару раз получив за него под дых.

Любава встала вслед за ним, подошла сзади, прижалась к спине, большой и мощной, сильной, непробиваемой, как скала. Сунула нос между лопаток.

– Значит, будем учить, – улыбнулась она. – Я тебя не предам, Бьёрн…

Он тяжело вздохнул и промолчал. Кто ж знал, что будет так тяжело…

Где-то внизу глухо, но ясно слышно в окружающей тишине, пробили часы. Любава вздрогнула и отстранилась. Пять утра. Она сегодня не спала, да и Бьёрн…

– Пойду я, – тихо сказала она, отходя на несколько шагов назад. – Скоро встанут домашние… застанут, не о том подумают…

Он молча кивнул, но с места не сдвинулся. Знал, что сегодня ему навряд ли удастся уснуть…

Любава ещё секунду постояла в нерешительности. Потом её как будто сорвало с места: она кинулась к Бьёрну, прижалась к нему как можно крепче, словно в последний раз – она понимала, что уже сегодня, после того, как они проснутся, когда встретятся снова, этого больше сделать будет нельзя… Резко отстранилась и, не оглянувшись, ушла.

Бьёрн несколько потерянно посмотрел ей вслед и закусил губу. "Чем, боги, чем я ей так приглянулся?.."

"Боги, боги… – думала Любава, лежа в кровати и отчаянно пытаясь уснуть. – Ну зачем, ну зачем он мне?.." Проснувшись, они будут общаться как обычно…

…Бьёрн ждал её в конюшне, и Гром, и Смолка были уже оседланы, а сам Бьёрн стоял рядом со своей лошадью такой, как обычно: хмурый, отталкивающий и немного отстраненный. Раззадорившаяся Смолка норовила то покусать его волосы, то зажевать край плаща. Он отмахивался от нее как от назойливой мухи, иногда прикрикивал.

– Здравствуй, – улыбнулась Любава, подходя. Перевела взгляд на Грома и протянула ему руку. – И тебе привет!

Гром радостно захрапел, потерся о её ладонь мордой и тронул мягкими губами. Любава засмеялась.

– Я тоже по тебе соскучилась, – произнесла она, почесывая коня по белому пятну на морде. Глянула на Бьёрна. – Мы прямо сейчас отправляемся?

– Да, – бросил он и вдруг посмотрел девушке прямо в глаза. – И забудь о том, что я вчера говорил. Забудь о том, что произошло. Тебе привиделось.

И, в очередной раз выдернув у Смолки свой плащ, вскочил в седло.

Глаза Любавы сверкнули, как кинжал на солнце. Она проткнула взглядом Бьёрна, но тут же отвернулась и обратилась к Грому, так, чтобы Бьёрн слышал:

– Ой, Гром, какой мне сегодня сон снился… Как будто Бьёрн наконец-то свою маску сбросил, как будто я вдруг человека в нем увидела – человека, задавленного его болью; как будто он мне доверился, на миг, на секунду полностью поверил… Но это был только сон. Только сон…

Любава тяжко вздохнула, погладила коня и села в седло.

Бьёрн резко пришпорил лошадь и помчался прочь. Слова девушки обожгли, будто раскаленное железо. Он знал, что был неправ, но ничего поделать с собой не мог…

Гром понес свою хозяйку вслед за ним.

…Ещё два дня они были в дороге. В гостеприимном доме Морелейма их обеспечили картой с указанным путем до замка, так что дорога была гораздо легче. Любава и Бьёрн практически все время молчали, зато Гром и Смолка вволю резвились, несмотря на строгие окрики хозяев.

И вот, через два дня они прибыли в замок…

Он показался неожиданно из-за поворота дороги. Казалось бы, ехали по безлюдной местности в густом сосновом лесу с огромными замшелыми валунами, и тут нате…

Это была настоящая крепость, способная выдержать годовую, а при сильной нужде и большую осаду. Одним боком она прижималась к вздымающейся вверх скале, другим щетинилась многометровой стеной с окошечками-бойницами…

"Вот это махина… – ахнула про себя Любава. – Как это Бьёрн сумел такую дуру взять…"

Навстречу им вылетел до предела возмущенный Гилрэд. Выложил Бьёрну все, что накипело за эти дни, про то, что в замке все с ума посходили от беспокойства и уже собирались отправить отряд на поиски, и, наконец выдохнувшись, заявил, что никуда их не отпустит, пока они не расскажут, где были.