Текст книги "Поплачь о нем, пока он живой"

Автор книги: Лилия Батршина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Батршина Лилия Валинуровна, Илэйна
Поплачь о нем, пока он живой

Зачем тебе знать когда он уйдёт,

Зачем тебе знать, о чём он поёт,

Зачем тебе знать то, чего не знает он сам?

Зачем тебе знать кого он любил,

Зачем тебе знать, о чём он просил,

Зачем тебе знать то, о чём он молчит?

«Чайф»

– О боги, я же тебе, по-моему, ясно сказал: «Отвали!!!» Неужели не ясно?!..

– Нет, не ясно. С живого с тебя не слезу, пока не скажешь, понял?!

– Ну за что мне такое наказание как ты?! – парень боком-боком и мелкими шагами попытался обойти девушку, стоящую у него на пути, перетягивая из её рук свой плащ и ножны с мечом. – Я опаздываю… Мне… Э… Ну… Э… Идти надо, в общем!!

– Ах, идти ему надо!!! – глаза девушки азартно сверкнули злорадным огоньком, острые когти пуще прежнего вцепились в плащ, она с визгом дернула его на себя так, что парень чуть не пропахал носом пол, и торжествующе намотала его на руку, как поводок. – Давай выкладывай! Не уйдешь, пока не скажешь, ты меня знаешь!

– Ох, будь оно все неладно! – парень начал лихорадочно расстегивать пряжку у горла, держащую плащ. – Чего ты ко мне-то привязалась?! Я что тебе, самая главная сплетница в тереме? У мамок и нянек своих выспрашивай!!

Звонкая пощечина оборвала последнее слово парня. Девушка встряхнула руку, тоже обожженную ударом, вскинула голову; зеленые глаза воткнулись в парня двумя кинжалами.

– Получишь вторую, получше, если ещё раз заикнешься о мамках и няньках, – тихим, низким, с угрожающей хрипотцой голосом произнесла она. – Не тебе мне объяснять, зачем мне это нужно. Рассказывай.

Парень обиженно потер ушибленную щеку и ещё раз попытался вырваться.

– Да ежели я тебе расскажу, меня Горыня прибьет! Как пить дать, прибьет! Не жалеешь ты меня, сестрица… Не любишь, видать!.. Смерти моей хочешь скорой…

– Пошел к лешему, – ласково сказала девушка, выпустила его несчастный, кое-где уже расцарапанный её ногтями плащ (перевязь с мечом она предусмотрительно перекинула себе через плечо) и подошла к нему поближе, поняв, что теперь можно разговаривать почти нормально: когда её брат начинал жаловаться, что она его не любит, его можно было брать голыми руками и вытряхивать все, что нужно. – Горыню на себя возьму, ты знаешь, я умею. Давай, выкладывай.

Парень почесал затылок, отступил на несколько шагов назад, тоскливо посмотрел на меч и, понимая, что от сестры не отвязаться, накрепко зажмурился и выпалил:

– Тебя замуж выдавать собрались… Батя договорился уже обо всем…

По коридору разнесся странный звук. Девушка сама не сразу поняла, что это за звук, но потом до неё дошло, что это от неожиданности свалился у неё с плеча меч, ибрат уже осторожненько пытается подвинуть его к себе ногой.

– Но-орма-ально, – протянула девушка, как бы между прочим поднимая перевязь с пола и водружая меч на место. Взгляд брата вновь стал тоскливым. Девушка сдвинула брови. – А я сама когда должна была об этом узнать? В день свадьбы? И за кого? И когда же меня им осчастливят? А? За кого?

– Ша!.. – парень попятился ещё на несколько шагов. – А можно не все сразу?!.. Жених твой – из дальнего королевства Северных Врат, Бьёрн Черный или, как его у нас зовут, Угрюмый, для батюшки выгодный военный союз… Он к завтрому должен приехать, тебя бы с ним познакомили чин по чину, а потом уж что батюшка задумал, не ведаю, прости… Меч-то отдай!..

– Вот веселье! – девушка всплеснула руками, как будто не услышав последнюю фразу. – А я им, значит, раба бессловесная? А если я не хочу? Только не смей говорить, что это мой долг! – парень уже хотел что-то сказать, но девушка отвернулась, задумавшись, прошла несколько шагов. Потом как будто в воздух сказала: – Северные Врата… Интересный край, загадочный… Только кто ж меня по нему гулять отпустит, если я буду женой… Замужним не положено… Сколько лет ему, не знаешь?

– Молодой, говорят… Годка на три, чем тебе, поболе будет, – парень вприпрыжку побежал за сестрой. – И это… Любава, я тебе не говорил ничего, хорошо? Я тебя молю! И меч-то отдай в конце концов!!

– Меч? Какой меч? Ах, меч… – Любава изобразила удивление, но под умоляющим взглядом брата вернула ему его оружие, и он чуть ли не вприпрыжку умчался.

"Молодой, – подумала Любава. – Ишь. Молодой. Нужен он мне… Нет, конечно, если бы был старикан какой, оно было бы ещё хуже, но… Мне и молодой не нужен нисколько!" Душа Любавы разрывалась. С одной стороны, замуж ей не хотелось ни под каким предлогом. С другой стороны, в Северные Врата хотелось так сильно, что прямо хоть вой. "Но не ценой же свободы! – воскликнула про себя Любава. – Ладно ещё, если он мне понравится. А что, если нет? Отца не переубедишь. И что тогда?" А тогда – кошмар, ужас, неволя, погубленная жизнь "во имя долга"… Любава закусила губу – такая тоска её обуяла. "Может, все обойдется, может, он мне понравится…" – уговаривала себя девушка, направляясь обратно по коридору в свои покои. Но что-то в глубине неё твердило: "Не обойдется…".

Солнце уже перевалило полуденную черту, когда на дороге, ведущей к терему, появилась небольшая группка всадников. Князь, нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу на крыльце, облегченно вздохнул.

Всадники въехали во двор и спешились. Их было трое, двое из них разодеты в пух и прах, в богатые одежды, попробуй угадай, какой из них жених! Но к крыльцу направился третий, на которого взгляд падал совершенно в последнюю очередь. Одет он был во все черное: рубаха, штаны, сапоги, тяжелый плащ на плечах; черными у него были и волосы, завязанные лентой в свободный хвост на затылке, и колючие, неприятные глаза; лишь на шее висел серебряный амулет в виде замысловатой, не знакомой никому из людей князя руны. Было заметно, что правая рука его плохо слушается, видимо, была когда-то перебита да неправильно срослась, даже меч у него висел под левую руку. А на лице, от правого виска до подбородка, тянулся шрам, уродуя, возможно, некогда красивые черты.

Бьёрн полностью оправдывал свое прозвище Угрюмый. И выглядел он не на свои два с лишним десятка лет, а на много, много больше. Он шагнул к князю и, стянув с ладони кожаную перчатку, протянул ему не правую, напрочь лишенную силы, а левую руку.

– Здрав буди, княже, – ровным голосом сказал Бьёрн, смотря тому в глаза.

– И тебе поздорову, – ответил князь, пожав его руку и с честью выдержав взгляд. – Отведай кушанья нашего скромного.

Бьёрн отщипнул от поднесенного служанкой каравая кусок и отправил в рот. Теперь не посмеет обнажить в этом доме меч, по всем божьим правдам.

– Проходи в дом, – князь широким жестом обвел дверной проем и посторонился, пропуская гостя.

А в это самое время, когда князь с как можно большим выражением радушия и гостеприимства принимал важного гостя, верстах в двух-трех от княжеского терема, среди деревьев и покрытых мхом скал мчался, не зная усталости, черный конь. На спине он нес свою хозяйку – Любаву, с самого утра сбежавшую в лес от проблем, забот, а главное – от того самого столь ожидаемого и желанного всеми гостя. Её отец запретил ей удаляться далеко от града, чтобы её можно было в любой момент найти, но и этому она радовалась: худшим наказанием на всем белом свете было бы для неё маяться в своих покоях, ожидая неизвестно чего – если, конечно, не брать в расчет приближающегося нежеланного брака.

Любава, наконец, натянула поводья, останавливая разгоряченного коня, спрыгнула на землю и, часто дыша после этого забега, подвела его к шумящему неподалеку ручью. Тоскливо вздохнула и отпила из привезенной с собой фляжки. Она никогда не питала иллюзий по поводу жизни обычных людей, ей никогда не хотелось стать обычной девушкой, а не княжеской дочерью – такая жизнь была бы для нее, мягко сказать, тяжеловата, и она сама прекрасно отдавала себе в этом отчет. Но в такие моменты, когда вдруг выставлял счет долг перед родителем, когда она в полной мере ощущала себя не то что пешкой – разменной монетой в чужой игре, ей становилось очень плохо, до того плохо, что хотелось закрыть глаза и проснуться в совершенно ином мире. "Князья рождают детей не для продолжения рода и не для их счастья, – грустно подумала она. – Они не думают о счастье своих детей, они думают о государстве. Врагу не пожелаешь быть дочерью князя".

Конь поднял морду, напившись, и всхрапнул. Любава улыбнулась и ласково погладила его по белому пятну на морде.

– Представляешь, Гром, меня замуж выдают, – тихо сказала она коню. Тот удивленно тряхнул головой. Любава кивнула. – Ага. Я тоже не знала. Мне, по-моему, вообще что-то говорить в последнее время для всех стало дурным тоном, будто со мной уже кончено. Но мы ведь ещё поборемся, а, Гром?

Конь вновь всхрапнул.

– Отца не переубедишь, – вздохнула Любава и отпила из фляги. – Значит, выходить придется, ничего не сделаешь, не поделаешь тут. Если бы я могла отказаться… Но отец думает только о княжестве, ни о чем больше. И я, скажет он, тоже должна думать только об этом, потому что я – княжеская дочь и вся моя личная жизнь подчинена интересам княжества. А сам-то ведь по любви женился…

Любава вздохнула и отпила ещё глоток, вспомнив о маме. Она умерла совсем недавно, уже брат был взрослым. Отец очень горевал, очень убивался по ней, долго не снимал траура и не выходил в народ – переживал потерю. Но Любава знала, что и мать сказала бы ей сейчас то же самое, что и отец: долг, долг и ещё раз долг. От этой мысли ей стало тоскливо.

– Ты один меня понимаешь, – сказала она коню. Конь благодарно захрапел, ластясь к её руке. – Ты мой единственный, самый лучший друг, Гром.

Любава ещё немного посидела на камне рядом с ручьем, потом подняла голову вверх. Солнце оставило позади полдень и неумолимо приближалось к вечеру. Любава вздохнула.

– Нам пора, Гром. Батюшка велел не позже двух вернуться. Будут мне смотрины устраивать, – невесело усмехнулась она. Оседлала коня, выпрямилась в седле. Когда она ездила одна, она никогда не сидела, как положено женщине – с обеими ногами по одну сторону седла; ничтоже сумняшися, она поддергивала платье до пояса и ездила, как мужчина, благо уж что-что, а шить она умела, и сшить пару штанов для езды тайком от родителя ей не составило труда. Оглядевшись вокруг, она подтолкнула коня к медленному шагу и вдруг с налившимся свинцом в голосе произнесла: – Смотрины… Мы ещё посмотрим, кто кому устроит смотрины.

С этой мыслью она пришпорила коня, и тот помчал её к отчему дому.

"Уже приехали", – первое, что подумала девушка, увидев у перевязи трех новых коней и двух незнакомцев возле них. Любава остановила коня и пригляделась.

– Ишь, разоделись, – фыркнула она. – Чисто петухи. Неужели это обязательно?

Любава поправила платье, села так, как подобает девушке – боком, и, выпрямившись, неспешной рысцой подъехала к конному двору так, чтобы «петухи» и весь остальной люд её не заметили. Затем быстро прошмыгнула на лестницу и заперлась в своих покоях.

Она едва-едва успела сменить дорожное платье на праздничное – ведь ей наверняка было положено по задумке отца спуститься к гостю, – как вдруг раздался стук в дверь.

– Княжна, – запыхавшаяся нянечка махнула рукой. – Князь требует тебя сей же час в обеденную палату.

– Скажи, что я сейчас спущусь, – кивнула она.

Любава закрыла дверь и на секунду прижалась лбом к прохладному дереву. Сердце ушло в пятки от неожиданно подкатившего страха, и ей требовалось время, чтобы взять себя в руки. Справившись, она подошла к зеркалу и надела свой княжеский убор. Кивнула отражению.

– Будь что будет, – прошептала она.

…Бьёрн нетерпеливо стучал пальцами по краю стола, выражая крайнее недовольство задержкой. Один из его спутников, позже появившийся в зале и стоящий по левую руку от него, наклонился и что-то шепнул Угрюмому. Тот меланхолично пожал плечами, и человек с досадой выпрямился.

Князь отвел взгляд от гостя и посмотрел на дверь. "Ох, Любава… Ох, дочь родная! Ну подставила ты меня!.." – только и успел подумать он, как двери наконец распахнулись и девушка вошла в зал.

Бьёрн удостоил её лишь мимолетного взгляда, как купец на торгу при покупке неинтересного, но нужного товара. Хороша? Хороша. Не обманули. Ну и ладно. Это отношение задело князя. Он поднялся навстречу девушке и провозгласил:

– А это дочь моя, Любава, гость дорогой.

Бьёрн тоже вынужден был подняться и поклониться девушке. Все это он проделал с большой неохотой и неудовольствием.

Любава мгновенно определила, что здесь происходит и чем она здесь является. Да и любая девушка бы поняла: Бьёрн, похоже, был совершенно равнодушен к элементарным приличиям и не собирался даже ради них делать вид, хотя бы намекающий на дружелюбие. Девушка, всегда поступавшая по принципу "как со мной, так и я", тут же сбросила маску радушия с лица, почтительно поклонилась отцу и подошла к столу. Она больше не смотрела на Бьёрна, держала голову прямо и одновременно смотрела вниз, в пол, так что казалось, будто глаза у нее закрыты вовсе.

– Прости, батюшка, что позамешкалась, – ровным голосом произнесла она. И вдруг – как острые кинжалы, вонзились в глаза Бьёрна её зеленые, колючие, вызывающие на бой глаза. Миг – и кинжалы скрылись в ножны век, длинные ресницы почти легли на щеки, и девушка сказала: – Гостю далекому негоже на глаза показываться как-нибудь, а краса времени требует.

По лицу Бьёрна пробежала кривая усмешка, похоже, все время заменявшая ему настоящую улыбку. Он сел на свое место и бросил спутнику несколько слов на незнакомом гортанном языке. Тот закатил глаза и покачал головой.

И начался богатый ужин. Веселые скоморохи, шумные разговоры да обильная пища. Князь пытался завязать разговор меж дочерью и гостем, но последний был ужасно молчалив и неразговорчив. Он смотрел на веселье вокруг с каким-то отчуждением, он не улыбался, не отвечал на дружеские подначки, мало ел и вообще не пил хмельного, а Любава не поддерживала разговор, провалив затею батюшки.

Когда ужин был окончен и все разошлись по покоям, князь пошел к дочери. Постучал и, не дожидаясь ответа, вошел. Оглядел комнату, дочь и спросил:

– Ну, как тебе наши гости, Любавушка? Может, пришелся кто по сердцу?

Любава стояла спиной к отцу, упершись взглядом в закрытые ставни, убор, обременявший ее, валялся на постели. Девушка долго не отвечала и вообще никак не реагировала на приход отца, и тот уже собрался повторить свой вопрос в более жестком тоне, как вдруг услышал сдавленный, как будто случайно вылетевший наружу всхлип.

– Не пойду за него… – едва слышно, словно в забытьи, прошептала Любава. Князь, ошарашенный, подошел ближе. Любава прижала ладони к лицу и затрясла головой: – Не пойду, не пойду, не пойду…

– Дочка… – оторопело пробормотал князь. – Но почему же?

– А действительно: почему? – Любава резко развернулась. Потонувшие в слезах глаза черно блестели, губы дрожали. – Действительно, почему я не могу выйти замуж за молчаливого истукана, надменного и самоуверенного урода, для которого я – исключительно товар? Или у меня когда-то была гордость? Или когда-то меня мой отец учил жить по совести? Неужели это когда-то было, батюшка?

Князь молчал, явно не ожидавший подобной реакции. Любава отвернулась, слезы побежали по щекам, по прижатым к лицу ладоням, капали на платье.

– Мою гордость, честь мою девичью – в грязь… – прошептала она. Князь подошёл к дочке, взял за плечи. Девушка всхлипнула, прерывисто вздохнула. – Все, ради чего я жила – ему на откуп… Разменной монетой на стол кинули, как при игре в кости…

– Не разменной монетой, – нашел в себе силы возразить князь. – А заслоном родины своей! Ежели нападут они на нас, не выдюжить войску нашему против них. Погибнет край родной, а так не посмеет он напасть на дом отца жениного, да и ты не позволишь! Позором он покроет себя. За землю родную не постоишь ли?

Князь умолчал о том, что эта свадьба была скорее выгодным военным союзом, а заслоном лишь во вторую очередь. Но ему было тоже нелегко расстаться с дочерью, единственным напоминанием об умершей любимой жене, ведь девочка выросла такой похожей на свою мать… Но не вечно же её подле себя держать в девках! Время уже пришло замуж дочь выдавать…

– Такой и позора не убоится, – зло проговорила Любава. Шмыгнула носом. – И как я его удерживать буду? Грудью, что ли, заслоню свою землю, в ноги упаду, по рукам свяжу? Так он меня и послушает! Я уж не говорю, что мне жить с ним не только как с королем…

От этой мысли, только сейчас почему-то возникшей в её уме, она разревелась пуще прежнего. Свобода, честь, гордость – да, но жить с Бьёрном, жить! Женой ему быть! Любава перестала себя сдерживать, разревелась в голос, бросилась на грудь отцу.

– Батюшка, родненький, не губи! По сердцу бы пришелся, слова бы не сказала, но не выдавай за него, батюшка, пощади!

– Ох, да как же ж так?.. – всплеснул руками князь. – Меня под позор поставить хочешь, да родину под удар? Ох, Любава, была б моя воля, ни за что б не отдал тебя за страхолюду эдакую, да видишь, нужда заставляет…

– В пасть льву меня бросаешь… Съест и не подавится… – прошептала, но уже совсем безнадежно девушка.

– Ох, лукавишь, Любава, – князь отстранился и погрозил ей пальцем. – Тебя да съест? Али ты не дочь моя? Али не тебя боги так норовом одарили, что никому не сладить? Так что ж ты перед ним-то без боя склоняешься?

Любава выпрямилась, всхлипнула в последний раз и вытерла слезы. Личико её посветлело, и у князя отлегло от сердца.

– Ну что ж, – тихо сказала Любава. – Слезами горю не поможешь. Чему быть – того не миновать…

Наутро княжну разбудили не мамки да няньки, а звон стали под окном. Бьёрн, держа меч в покалеченной правой руке, с трудом защищался от своего спутника, со смехом, шутками вполне искусно обращавшегося с мечом. Сам Бьёрн был предельно серьезен, несмотря на явно дружескую обстановку. Но потом ему всё же надоело постоянно только защищаться, да и рука, видимо, устала. Он перекинул меч в левую руку, и тут уж пошла потеха! Все зрители расступились, а сопернику Бьёрна стало не до шуток. В толпе взгляд девушки обнаружил и её младшего брата, жадно и с восхищением наблюдавшего за женихом сестры. «Ну вот, – мрачно подумала Любава. – Теперь и братцу стал кумиром. Всем хорошо, одна я рыжая». Девушка посмотрела на свои свесившиеся вниз волосы и прыснула со смеху: она-то и впрямь была рыжая! «Похоже, на роду-то мне и написано себе на уме быть!» Любава после вчерашних треволнений как будто смешинку проглотила: хохотала и никак не могла остановиться, заливисто, весело, до слез. И это не прошло даром: заливистый хохот услышали внизу, схватка приостановилась и все посмотрели наверх, на окна царских покоев.

– Ай и хохотушка девица! – весело крикнул спутник Бьёрна. – Ай да красна и величава! Не солнышка ли ясного али Огня-Сварожича дочь родная?

Бьёрн что-то сказал ему на своем языке, тот перевел на него гневный взгляд и покрутил пальцем у виска. Бьёрн одарил его кривой усмешкой и, вложив меч в ножны, пошел прочь со двора. Его спутник и, очевидно, друг, с досадой махнул ему вслед рукой и вновь обратился к Любаве:

– А не хочешь с гостями окрестности обойти, дом свой родной показать?

– Можно, – улыбнулась Любава. Тряхнула огненно-рыжими, сверкающими медью на солнце волосами. – Если не убоитесь конной прогулки в незнакомых лесах, то пожалуйте.

– В доблести нашей сомневаешься? – парень лукаво прищурился и упер руку в бок. – Слышишь, Бьёрн? Возможно ли после такой подначки отказаться? Трусом обзовут!

Угрюмый обернулся и одарил друга тяжелым взглядом, но ответил вполне ровным голосом:

– Ты прав. Мы ждем у конюшни, княжна.

Развернулся и пошел в указанном направлении. Его друг подмигнул Любаве и побежал за ним.

"Нда, – озадаченно подумала Любава. – Не было печали, так подали. Вести их в чащу или так, по широким тропкам поводить? – Любава отошла от окна, подошла к зеркалу и стала задумчиво расчесывать волосы. Посмотрела в глаза отражению. Азартная искорка сверкнула внутри их малахитовой зелени. – Поведу в чащу. Чтобы тоже трусихой не посчитали, а то с Бьёрна да с сопутников его станется. По всем заветным местам проведу, всю красу покажу, чтобы рот открыли да запомнили навсегда край мой родной!" Любава даже подскочила на месте, рассмеялась и начала быстро переодеваться.

Через десять минут она уже выводила своего красавца Грома из конюшни, держа его под узду. Конь как будто чувствовал ответственность момента, вышагивал рядом с ней особенно четко, гордо, слушался малейшего её движения. Любава подвела коня к ожидающим её Бьёрну сотоварищи и остановилась.

– Как решите, гости дорогие: в чащу поедем али просто прогуляемся, на дорожках безопасных, на тропках расхоженных? – девушка говорила кротко, но с едва уловимой язвинкой, вызов дрожал на кончиках опущенных ресниц.

Бьёрн, по обыкновению, проигнорировал ее, почесывая морду благодарно щурившейся совершенно черной, без единого белого пятнышка кобылице, очевидно, с норовом, дающейся только хозяину, но уж его слушающейся как бога. Его спутник, тот, что говорил с Любавой, хитро улыбнулся:

– А ты, девица? Коли не боишься с незнакомым людом в чащу пускаться, так и добро!

Второй спутник Угрюмого улыбнулся в густую бороду и покачал головой, мол, вот сорванец…

Глаза Любавы сверкнули. Она прищурилась и глянула на шутника-задиру из-под ресниц – словно иголкой кольнула.

– Кабы боялась, не спросила бы, – хитро ответила она. – Мне бояться нечего, мой это край. Меня здесь каждое деревце скроет, каждый ручеек спрячет, трава моих следов не выдаст. Я дома.

С этими словами Любава вставила ногу в стремя и поднялась в седло, гордо выпрямившись и вскинув голову. Мужчины вслед за ней вскочили на лошадей и поскакали со двора.

Бьёрн все время держался позади. Его не трогала ни красота леса, ни пение птиц, словно ему было все равно. Он поехал сюда только из-за слов друга и не собирался этого скрывать. Ему на самом деле было все равно. Его друг, Гилрэд, ехал рядом с Любавой, слева, постоянно расспрашивая ее, интересуясь чем-то, а второй спутник, Дунгром, справа от девушки, иногда вставляя свое слово.

Надо сказать, Любаве эти расспросы порядком поднадоели. Её все время жгло присутствие Бьёрна сзади, неслышного и невидимого, но ясно ощущаемого ею. Она устала от бесконечной болтовни Гилрэда и напряжения, исходящего от Бьёрна, а главное – от медленной езды в неудобной и непривычной позе. Она решила, недолго думая, немного поразвлечься сама и попробовать расшевелить Бьёрна: она уже поняла, что на некоторые подначки он реагирует и на этом можно сыграть. Любава остановила коня и произнесла:

– А теперь, гости дорогие, – она чуть обернулась и глянула на Бьёрна. – Не гоже, я думаю, нам ехать нога за ногу. Вижу, лошади ваши рвутся вскачь, да и мой конь застоялся. Давайте же дадим им волю.

По лицу Бьёрна пробежала тень досады, видимо, ему хотелось вернуться в терем, но он промолчал, сильной рукой одернув кобылу за узду, подошедшую и потянувшуюся к Любавиному Грому.

– А почему бы нет? – усмехнулся Гилрэд. – Коли хозяйка желает, гостям не гоже отказываться.

– Ну уж вы без меня, – Дунгром похлопал коня по холке. – Мой Серко уже стар для таких гонок.

Любава проследила за тем, с какой заинтересованностью проводил взглядом Гром кобылу Бьёрна, улыбнулась и наклонилась вперед, к уху коня: "Вижу, вижу, понравилась кобылка. Но не сейчас, ладно? В конюшне в соседние стойла поставлю, – конь на это всхрапнул и заплясал. Любава ласково погладила его по шее. – А сейчас покажи ей, какой ты у меня. Неужто дашь ей себя обогнать?" Конь снова захрапел, встал на дыбы. Любава удержалась на нем, рассмеялась и похлопала по гладкому боку.

– Ну что ж, – звонко крикнула она, весело глянув на Бьёрна. – Начнем? Дунгром, дай знак, когда вскачь пускаться!

Дунгром быстро взглянул на Бьёрна. Тот кивнул.

– Как скажешь, княжна…

…Замелькали в бешеном темпе кусты, растущие у обочины дороги, да нижние ветки деревьев, только успевай уворачиваться! Бьёрн один раз не успел – тонкая ветка хлестнула его по здоровой половине лица, оставив кровавую отметину. Он процедил что-то явно бранное сквозь зубы, но не остановился. Его лошадь шла корпус в корпус с конем Любавы, а вот Гилрэд поотстал.

"Молодец, молодец, Гром… – шептала Любава, крепко прижавшись к шее коня и зорко наблюдая за дорогой впереди. Гром отлично знал местность, знал, куда и как бежать, знал, как рассчитать силы – ведь они чуть ли не каждый день носились здесь как угорелые. Любава правила к роднику, бившему недалеко от её любимого места в лесу – Скалы Предков. Уж увидев ее, Бьёрн точно не останется равнодушен. – Молодец, Гром… Ты у меня самый лучший…"

Ей так и не удалось хоть на несколько сантиметров уйти вперед: лошадь Бьёрна явно не собиралась отдавать первенство Грому, да и Бьёрн столь же не горел желанием оставаться позади. Они так и пришли к импровизированной финальной черте – бок о бок, копыто к копыту, ноздря в ноздрю. Наконец Любава натянула поводья, Гром остановился, а Бьёрн на полном скаку пролетел дальше.

– Бьёрн, стой! Там обрыв! – крикнула как могла громко Любава, приподнявшись в стремени.

Он успел натянуть поводья лишь в самый последний момент. Лошадь негодующе заржала и встала на дыбы, пританцовывая на задних ногах. Наконец Бьёрну удалось её успокоить. Он развернулся и поскакал к Любаве.

– А раньше нельзя было предупредить?! – набросился он на девушку. – Неужели это так сложно?!.. Да, Смолка, успокойся же ты!!

Бьёрн вовремя дернул за узду и зубы кобылы щелкнули в каком-то миллиметре от уха Грома. Кобыла обиженно фыркнула и отвернулась в другую сторону, мол, больно надо! Любава же ничего не ответила, гордо сверкнула глазами, спрыгнула с коня и подвела его к ручью, мимоходом шепнув – столь же обиженно, как только что отвернулась кобыла: "Смотреть внимательней надо, когда в незнакомом лесу едешь, наблюдать за тем, кто его знает". Впрочем, она чувствовала, что не всецело права, и от этого становилось ещё обиднее. Она присела рядом с конем, зачерпнула в пригоршню холодной чистой, невероятно вкусной воды и с удовольствием напилась. Улыбнулась и озорно глянула на стоявшего невдалеке Бьёрна.

– Хочу я тебе место одно показать, – произнесла она, прищурившись. – Пока Гилрэд не прискакал.

Угрюмый недовольно скривил губы.

– Ну? Да, и у меня к тебе будет одна просьба, – Бьёрн тоже подвел лошадь к ручью, подальше от Любавиного Грома. – Поставь своего коня в стойло подальше от моей кобылы. Мне нужна боевая лошадь, а не кормящая мать.

Смолка в ответ зло фыркнула в воду а Гром поднял голову и недобро посмотрел на Бьёрна. Любава перехватила этот взгляд, поднялась и успокаивающе погладила его по боку. Зеленые глаза её полыхнули.

– Если будешь так продолжать, Бьёрн, – тихо сказала она, – тебя не только лошадь слушаться перестанет.

– А ты больно умная, я смотрю! – огрызнулся он. – Тебе что за забота? Попросили – выполняй, пожалуйста! А все домыслы оставь при себе, мне они без надобности.

– Да уж на разум не жалуюсь! – Любава сдвинула брови, взяла коня под узду. И вот его она собиралась отвести на самое заветное место во всем лесу?! Не бывать этому! – В отличие от некоторых! Кобыла-то твоя живая, не машина бесчувственная, не механизм боевой, неужели не ясно? А впрочем, твое дело. Мой Гром будет стоять в своем стойле, твою кобылу на прежнее место поставим, куда батюшка велел. В конце концов, хозяйка здесь я.

Она отвернулась, показывая, что разговор окончен, мягко прошептала что-то ласковое и успокаивающее Грому, несильно привязала его к удобному выступу и, одарив Бьёрна таким взглядом, что ему бы впору было превратиться в кучку пепла, ушла на Скалу Предков одна.

Угрюмый вернул ей взгляд, похлопал лошадь по холке и, пригрозив: "Не лезь к коню, а то привяжу", уселся под дерево и стал дожидаться Гилрэда.

Едва Любаву скрыли ветки деревьев и кустарников, едва чаща сомкнулась за ней и спрятала от посторонних глаз, как девушка прижала ладони к лицу, всхлипнула и бросилась бежать, не замечая хлеставших ветвей. Она добежала до огромной, покрытой мхом и плющом скалы, прижалась к ней, упала на колени, захлебываясь в слезах и горе. Мысли, мысли – не слова выливались у нее; она просила защиты и помощи, просила спасти… Любава как будто выпала из реальности, забылась, ушла от всех проблем. Она бы могла просидеть здесь, наверное, вечность, но вдруг услышала какой-то странный звук и оглянулась.

Над ней стоял и смотрел умными и жалобными глазами Гром.

– Гром? – Любава удивилась: как он её здесь нашел? И как отвязался? Она улыбнулась. – Сбежал?

Гром покачал головой. Любава встала на ноги, вытерла слезы. "Погублена жизнь", – обреченно подумала она, села на коня и поехала обратно.

…Гилрэд появился на поляне, ведя своего коня в поводу.

– Ногу повредил, – с хитрой улыбкой объяснил он.

Бьёрн оглядел совершенно здорового коня и посоветовал:

– Да пошел ты!

Подозвал Смолку, рывком вскочил в седло и помчался прочь. Ему тоже не нравилась эта затея со свадьбой, но теперь отступать было уже некуда…

– А где княжна? – потерянно спросил Гилрэд, но тут за его спиной зашуршали кусты, и он резко развернулся, хватаясь за меч.

Любава удивленно вскинула брови и улыбнулась, глядя с коня на выдохнувшего с облегчением Гилрэда.

– Ого, на меня да с мечом? – озорно воскликнула она.

– Прости, княжна, не признал… – смутился парень, убирая оружие. – Привычка на каждый шорох подозрительный за меч хвататься…

– Вояки, – снова улыбнулась Любава, подождала, пока Гилрэд вскочит на своего коня, и они вместе поехали в сторону терема. Долгое время Любава молчала, слушая бесконечный говор Гилрэда, а потом, лукаво взглянув на него, спросила: – Скажи, Гилрэд, только по правде да по совести: что тебе Бьёрн обо мне говорит, когда вы вдвоем или на своем языке о чем-то толкуете, мне неизвестном?

Парень осекся и покраснел.

– Ничего интересного, княжна… – пробормотал он.

Любава глянула на него таким взглядом, который покорял даже непробиваемого Горыню, и вкрадчиво сказала:

– Лукавишь, Гилрэд… А по совести – по чести не скажешь ли? Бьёрн не узнает ничего.

– Не гоже, княжна, – опуская глаза, вздохнул тот. – Одно только скажу, что он, как и ты, я же вижу, свадьбы не жаждет, да и на язык остер…

– Обрадовал, – тоже вздохнула Любава. – Вижу, знаю, что не нужна я ему… Но замуж идти, толком не ведая, что о тебе твой суженый думает, – не слишком приятно, Гилрэд…

– Он острит все время, – понурился парень. – А что на уме у него, даже я не ведаю, друг его единственный… Он скрытный очень, недоверчивый… На то свои причины у него есть, не просто так все…

Любава не стала спрашивать, что это за причины: понимала, что ответа не дождется. Вздохнула. Жить одной семьей с Бьёрном, не зная о нем практически ничего, её отнюдь не радовало. Уж не говоря о том, что её вообще не радовала приближающаяся свадьба…