Текст книги "По живому. Сука-любовь"

Автор книги: Лилия Ким

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Давай, – вздохнул друг, открывая ноутбук.

Я дала ему диск. Он мельком посмотрел на мою руку.

– Одинцова, у тебя ногти страшнее атомной войны. Ты бы хоть маникюр себе сделала, что ли. Вот у меня – гляди. Красота?

– Ни фига себе! Это маникюр? А я думаю: надо же, какие здоровые ногти!

– Вот, красиво и аккуратно. Знаешь, как мужчинам нравятся ухоженные ногти? Сделай хотя бы маникюр. Что у тебя на голове, я вообще стараюсь не смотреть. А джинсы-то, джинсы! Мне бы в таких из дома выйти было стремно.

– Ладно, заканчивай меня критиковать. Мне Валеры дома хватает.

Гера вздохнул:

– Пилит?

– Не то слово.

Гера печально кивнул:

– Правильно делает.

– Почему?

– Я бы тебя тоже пилил, но мне лень. Не хочешь «Гала-лайт» дожимать – ну и хрен с ними. Но я бы их все-таки построил. Знаешь, почему? Потому что они там по твоему проекту сами сейчас чего-то наворочают, выйдет полная хрень, а будут говорить, что эту хрень им сделала ты. Понимаешь? Как в анекдоте: ложку-то мы потом нашли, но осадок остался. Если бы ты за собой такие хвосты подбирала, мне с заказчиками было бы гораздо проще общаться.

– Гера, а что я могу сделать? Они решили обойтись меньшими деньгами. Прекрасно! Пусть обходятся, но без нас.

– Одинцова, может, ты им позвонишь?

– А смысл? Я позвоню. Они скажут – нет денег. И что дальше?

– Пусть закажут второй проект на те деньги, что у них есть. Сравнят два. Может, передумают. Объясни им, что сделать новый в данном случае проще, чем переделывать старый.

– Гера, мне сейчас некогда делать им что-то новое. Если мы в ближайшее время не начнем «Аквафорум», Валера меня съест.

– Он тебе добра хочет. Переживает. Если бы у меня был такой мужчина, я бы его беспрекословно слушался, холил и лелеял.

– Если бы у тебя был такой мужчина, ты бы от него сбежал на второй день.

– Вот неправильно ты говоришь! – возмутился Гера.

– Пару раз бы он на тебя наорал, как на меня обычно орет, и тебя бы тут же сдуло.

– Я тебе уже сто раз повторил – не важно, как говорят! – запротестовал друг. – Главное – что! Какая разница, каким тоном командир отдает солдату приказ? У них общая цель – выиграть войну! И солдат должен подчиняться, не спрашивая, что да зачем. А Валера – командир. Он вещи видит в перспективе и дотошный как сволочь. Давай будем реалистами – тебе это не дано. Ты можешь фантастически генерировать образы, знаешь, как создать настроение, но упорядочить свою жизнь ты не в состоянии. Он делает это за тебя. Слушайся его, он тебя очень любит.

– Знаю, – вздохнула я. – Иногда мне кажется, что я его недостойна.

– Да? А по твоему поведению не скажешь. Ведешь ты себя так, будто это он тебя недостоин. Если бы ты на самом деле считала, что не дотягиваешь, то старалась бы подтянуться. А ты злишься: «Как он смеет от меня еще что-то требовать?»

– Знаю.

– Так что тебе еще-то надо? – Гера уставился на меня.

– Просто я не понимаю, зачем постоянно меня оскорблять? Обзывать, говорить, что я ему обуза, что я ему мешаю?

– Лера, он такого не говорит, – мягко возразил друг.

– Но смысл-то такой!

– Да с чего ты взяла? Он что-то говорит, а смыслы ты сама придумываешь. Смысл – это же внутри твоей головы!

– Ты тоже считаешь, что я живу внутри своей головы?

– Ну, так категорично утверждать я бы не стал, но иногда случаются моменты, когда на тебя смотришь и понимаешь, что ты где-то в другом месте. Далеко и глубоко. Потом, голова у тебя черный ящик. Я лично никогда не могу понять, как и что у тебя там друг с другом связывается. Иногда это напрягает. Но, с другой стороны, благодаря этому ты гениальный дизайнер. У тебя всегда все неожиданно. Я когда проекты твои смотрю, тоже не понимаю, как тебе такое в голову приходит. В общем, не обижайся на Валеру. Он герой, я так считаю.

– А я, значит, сволочь?

Гера тяжело вздохнул:

– Да откуда у тебя эта мысль? Чего ты с ним соревнуешься? Вы же в одной команде!

Умом я понимала, что Гера прав.

– Валере надо было жениться на тебе.

– Ой, перестань! – разозлился друг. – Я с тобой серьезно, а ты…

Тут мой мобильный ожил. Пришло сообщение. Я открыла его и чертыхнулась. Конечно же, от Севы. «Лера, позвони мне. Надо поговорить».

– Что там? – спросил Гера, разглядывая «Аквафорум».

– Помнишь Севу?

– Ага.

– Я его вчера встретила.

– И что?

– Теперь он мне звонит.

– Гениально! – вздохнул Гера. – Это я про «Аквафорум».

– Да ну… Хрень какая-то. Скучища и серость. У меня другая мысль была.

Гера защелкал мышкой, открыл другую папку и вывел на экран мой эскиз.

– Не вижу разницы.

– Ну, сначала идея была такая, но потом я передумала…

– Но Валера настоял, чтобы ты вернулась к первоначальной идее?

– Да.

– И теперь тебе кажется, что это его идея, а воспользоваться его идеей тебе гордость не позволяет, так?

Мною овладела сварливость:

– При чем здесь – чья это идея? Мне она больше не нравится, и точка! У меня появилась более удачная мысль…

– Как с «Флор-трестом»? – саркастически усмехнулся Гера. – Одинцова, успокойся. Если тебя силой на каком-то варианте не остановить, ты будешь перерисовывать его до бесконечности и потом сама не сможешь объяснить, как такое нагородила. Ну я же знаю! Сколько раз ты «Флор-трест» переделывала?

– Пятнадцать.

– А смысл? Все равно потом вернулась к изначальному варианту.

– И то, что получилось, – мой позор.

– Да? А мне казалось, что твоя известность началась именно с «Флор-треста».

Я понимала, что Гера прав. Что он прав, прав, прав. И возразить ему нечего. И незачем. И не надо. Поэтому раздраженно спросила:

– К чему ты это все? Хочешь доказать, что Валера святой?

– Валера святой, и ты это знаешь. Но в данном случае я хотел сказать не это. Я к тому веду, что давай уже покажем заказчику этот проект, пусть он его утвердит, и начнем работать. Хватит с тебя мук творчества.

[+++]

Разговоры с Герой всегда действуют на меня позитивно. Жизнь после этого кажется прекрасной и удивительной, я чувствую себя счастливой и умиротворенной, понимая, что в моем положении желать чего-то большего – просто наглость. Поэтому я всячески оттягивала два неприятных звонка. Первый – хозяевам пентхауза, чтобы сообщить о своем отказе от их проекта, а второй – Севе, чтобы убедить его оставить меня в покое. Первое волновало меня гораздо меньше второго.

Я пообедала, сделала маникюр, получила на почте новые каталоги по стройматериалам…

Телефон зазвонил сам. Сева.

– Прежде чем ты отключишься, выслушай, – начал он. – Мы должны встретиться и поговорить. Один раз. И после этого ты меня больше не увидишь и не услышишь. Обещаю.

– Хорошо. Где и когда?

– На Приморской набережной. В любое время.

Выбор места меня удивил, но в общем все равно.

– Давай через час.

– Буду, – коротко ответил Сева.

Смотровая площадка за гостиницей «Прибалтийская» не пустовала даже зимой. Там оказалось на редкость много народу. Видимо, ночью был шторм. Казавшийся прочным лед взломало и выбросило на берег. Теперь вдоль всей кромки залива возвышались гигантские зеленовато-голубые торосы, метров по шесть в высоту. Прихотливо нагроможденные друг на друга многотонные глыбы сияли и переливались в ярком солнечном свете, приводя детей в неописуемый восторг. Туристы фотографировались на фоне природного чуда, а машин было столько, что я с трудом нашла место, чтобы втиснуть свой «танк», и набрала номер Севы.

– Ты где?

– Возле фонаря. Второго от кафешки.

Донников смотрел, как я иду к нему, но сам не сделал и шага.

– Привет, – я сдержанно улыбнулась.

– Привет, – ответил он.

Повисла пауза. Я смотрела на него, он в сторону.

– Ну? Что ты хочешь мне сказать?

– Давай в машину сядем, – предложил Сева.

– Зачем?

– Холодно.

Вообще-то сильного мороза не было, но с залива дул сильный влажный ветер, пронизывавший до костей.

– Хорошо, – согласилась я и вопросительно огляделась.

Сева нажал кнопку на брелке. Отозвалась стоявшая в метре от нас темно-зеленая «Шкода Октавия».

Мы сели в машину. Сева молча вертел в руках ключи. Наконец я нарушила молчание:

– Зачем ты меня позвал?

– Сам не знаю, – ответил Донников.

Я всплеснула руками:

– А мне-то уж показалось, что ты изменился! Ладно. Это ничего не меняет. Ты позвонил, сказал, что если я приеду – это будет твой последний звонок. Ты что-то хотел мне сказать. Говори. Я слушаю.

Но Сева не проронил ни слова. Он хмурился, терзая ключи, потом вздохнул, поглядел на набережную. Там дети играли с собакой, а папа их фотографировал.

– Ладно. Все. В молчанку ты можешь играть и один, – сказала я и дернулась, чтобы выйти.

Неожиданно Донников грубо схватил меня за рукав:

– Сиди!

Я опешила так, что даже не сообразила, какими словами возмутиться. Молча перевела круглые глаза с его пальцев, вцепившихся в мою руку, на его лицо.

– Сиди, я сказал, – повторил Сева.

Я отпустила ручку и развернулась к нему всем корпусом.

– Хорошо. Сижу. Смотрю на тебя. Ты так и будешь молчать?

– Не хочу разговаривать, пока ты так настроена. Станешь нормальной, тогда скажу.

Я глубоко вдохнула и выдохнула.

– Тэкс… – полезла в карман за сигаретами, прикурила одну, выпустила дым. Потом расслабилась и откинулась на сиденье. – Хорошо. Я нормальная. Открыта для диалога. Пожалуйста, Сева, о чем ты хотел со мной поговорить?

– Вообще-то я не очень хочу с тобой разговаривать, – последовал ответ. – Все, что хотел, я тебе в прошлый раз сказал. Могу повторить, если не веришь.

– Верю. Но ты ставишь меня в тупик. Позвал поговорить, а говорить, оказывается, не желаешь. Даже не знаю, что предположить, – тут мой тон все же сорвался на сарказм.

– Лера, – Сева говорил медленно, стараясь сдерживать хрипоту и дрожь в голосе, – отсюда до моей квартиры пять минут, вместе с подъемом на лифте… Если ты… Все может быть, как раньше. Я ни на что не буду претендовать. Я не буду тебе звонить, я тенью стану. Твой муж никогда ничего не узнает. Во всяком случае, от меня. Если только ты захочешь. Мне нужно тебя видеть. Мне нужно рядом с тобой быть. Я иначе умру. Я после нашей встречи места себе не нахожу…

Я вдохнула, чтобы остановить его, но он вцепился в руль, уткнулся в него головой и продолжал:

– Лера! Ну выслушай меня! Не перебивай! Я почти смирился. Я стал думать, что нет тебя на свете. Что это все сон был и не со мной. Но когда тебя увидел, я почувствовал… Ты можешь отрицать, говорить, что мне показалось, что угодно можешь говорить, но я знаю, я чувствую твое несчастье. А я могу тебя счастливой сделать! Пусть у тебя муж, семья – это все равно! Никто ничего знать не будет. Я для тебя одной жить стану. Не упрекну ничем никогда, никаких вопросов лишних задавать не стану. Захочешь в кино – пойдем в кино. Захочешь уехать куда-нибудь – все брошу и за тобой поеду! Ну не гони меня! Плохо, конечно, – обман, предательство! Только это все слова. От них никому не жарко и не холодно, а я живой, я тебя одну люблю!..

– Сева! – закричала я. – Но я-то тебя не люблю! Понимаешь? Это для тебя имеет значение? Я за Валеру замуж вышла по любви, можешь ты это понять?! Когда он сотрудником архивного отдела был! Ни денег, ни славы, ни перспективы!..

– И ты с ним счастлива? – жестко оборвал меня Сева.

Я смешалась. Краска бросилась в лицо.

– Иногда.

– И часто это бывает? – Донников кашлянул в кулак.

– Послушай, – у меня запершило в горле, – не буду тебе врать, что у нас все прекрасно. Если честно – хуже, чем сейчас, никогда не было. Но это ничего не значит. Просто… просто…

– Ты даже слов подобрать не можешь, – усмехнулся Сева. – Может, я тебе Америку открою, но все так живут. Или ты думаешь, что встретились – полюбили – и это на всю жизнь?

– Но ты же меня любишь, – съязвила я, – во всяком случае, так говоришь.

– Я… – Сева замялся. – Я… я идиот какой-то. Урод. Был бы нормальный, давным-давно бы женился на ком-нибудь без любви, но с хорошим расчетом или просто на красивой дуре, тоже хорошо. Наплодил бы детей, жена бы меня пилила, а я бы про себя ухмылялся – пили, пили, сука, клал я на тебя. И по блядям бы шлялся при любой возможности. Все так живут. Только я, как все, не хочу.

Меня обожгло. Я отвернулась и прикусила губу. Потом спросила тихо, чуть слышно, глядя на играющих детей и золотое предзакатное солнце:

– Почему ты думаешь, что ты один такой? Я тоже не хочу как все. Я тоже идиотка.

– Да, я идиот, и ты идиотка! – выдохнул Сева, хлопнув руками по рулю. Потом нервно рассмеялся. – Это прямо замкнутый круг какой-то!

Он взъерошил себе волосы и с усилием протер глаза.

– На самом деле я думал, что ты так ответишь. Поэтому и сказал тебе в начале, что не знаю, зачем позвал. Так… Надеялся. Даже не надеялся, а… Хотя нет, врать не буду. Надеялся.

От слов его было тепло. И очень хотелось жить, потому что люди внезапно показались необыкновенно прекрасными. Божественными. Ведь если вдуматься – почти все, кого я знаю, «не такие, как все, идиоты». Валера, Сева, Гера – перечислять можно долго.

– Сева, – мягко сказала я, – ты очень хороший. Ты замечательный. У тебя все будет хорошо. Ты обязательно встретишь какую-нибудь женщину и влюбишься в нее, а она в тебя…

Донников покачал головой:

– Свою женщину я уже встретил. Только она от меня ушла. – Он немного помолчал, потом горько усмехнулся. – Знаешь, а у меня ведь после той сцены ревности, что ты закатила, ни на секунду сомнения не было, что ты меня любишь. Мне все в жизни было ясно. Я твердо знал, что женюсь на тебе, или так просто будем жить. У нас будут дети, а может, не будет. Это на самом деле не важно. Я был уверен, абсолютно, на сто процентов, что проживу с тобой всю жизнь, – он положил голову на руль и повернул лицо ко мне. – И всякое будет. Может, мы с тобой будем ругаться, может, даже расстанемся на какое-то время, если станет совсем невмоготу, но потом обязательно помиримся и снова будем жить вместе. Ты будешь ходить на работу, я буду ходить на работу, вечером ужин, телевизор, и ничего не надо больше, потому что самое главное уже есть! Лера, когда ты меня бросила, я даже не понял, что случилось! А теперь у тебя семья, дочка…

Он покачал головой. Я протянула руку, чтобы погладить его по спине, но он судорожным движением отстранился:

– Не надо. Не трогай меня. Я умру, если ты до меня дотронешься.

Я сложила руки на коленях, не зная, что сказать. А хотелось сказать, что Святослав Донников – великий человек и в моей душе навсегда останется безмерная нежность и уважение к нему. Что когда мне будет очень плохо и всякая надежда на лучшее время погаснет, воспоминание о нем согреет и придаст сил. Что его слова, да простится мне эта пошлятина, навсегда останутся в сердце.

– Ну, прощай, что ли? – спросила я.

– Не зарекайся, – ответил Донников. – В одном городе все ж живем. Может, еще когда-нибудь случайно встретимся. Или муж твой денется куда-нибудь. Шутка.

– Пока, Сева, – сказала я, подмигнув ему обоими глазами, и вышла из машины.

– Но звонить я больше не буду! – крикнул он мне вслед, высунувшись в окно.

– Знаю! – ответила я. – Ты обещал!

Так мы расстались во второй раз.

[+++]

Первое, что мне бросилось в глаза, как только я села в машину, был телефон. Я бросила его на сиденье и забыла. Экран сообщал о десяти пропущенных вызовах. Все они оказались от Валеры. Я набрала его.

– Привет. Звонил?

– Ты чего трубку не берешь? – мрачно спросил муж.

– Я ее в машине забыла.

– Понятно. А ты вообще где?

– На Приморской набережной.

– А что ты там делаешь?

– Я встречалась с Севой.

Возникла пауза.

– Понятно… – протянул муж. – Ну ладно. Я просто так звонил. Хотел узнать, как ты. Ну все. Пока.

– Валера…

Но сказать я ничего не успела. Он отключился. Я снова набрала его номер:

– Слушай…

Но он резко меня перебил:

– Я сейчас не могу говорить, я за рулем. – И снова отключился.

Я почувствовала, как холодеют руки, а голова сама собой уходит в плечи. Под ложечкой заныло, как от самого сильного голода, высоты и бешеной скорости разом. Я снова набрала номер мужа, чтобы хотя бы попытаться изменить направление его мыслей. Однако Валера не брал трубку. Позвонив раз двадцать, я закрыла лицо руками и проговорила:

– Это какой-то сюр…

Телефон зазвонил. Я откинула крышку, даже не посмотрев, кто звонит.

– Валера!

– Что? Это Елена Федоровна Щукина, мы с вами вчера встречались. Здравствуйте.

Я не запоминаю ни имен, ни фамилий, только лица и голоса. Поэтому догадалась, что хозяйку вчерашнего пентхауза зовут Елена Федоровна.

– А-а… Здравствуйте.

– Я хотела уточнить…

– Елена Федоровна, извините, я как раз собиралась вам позвонить. Мне очень жаль, но я не смогу с вами работать. Простите. Мне очень неловко, но обстоятельства… В общем, если коротко – я не могу.

Ответом был тяжелый вздох.

– Нам, вообще, не горит. Может, когда немного освободитесь? – с надеждой спросила женщина. – Мы так настроились на ваш проект. Нам очень понравилась задумка. Могло бы замечательно получиться.

Ненавижу такие моменты.

– Простите, – еще раз повторила я. – Мне не хочется вас зря обнадеживать.

– Жаль, – сухо ответила Елена Федоровна. – Тогда до свидания.

– До свидания.

Закрыв телефон, я откинулась назад и закрыла глаза. Потом протянула руку и включила диск на повтор. «На рану, как соль, сука-любовь…» – мелодично завертелось по кругу. Что же я буду делать, когда лазер прожжет на этой дорожке дыру?

[+++]

Валера приехал около десяти. Я встала из-за компьютера его встречать.

– Привет, – и улыбнулась, ловя взгляд.

– Привет, – сухо ответил он, стараясь не встречаться со мной глазами. Потом отодвинул меня и пошел переодеваться.

– Есть хочешь?

– Нет. Не трогай меня.

Лиза внимательно поглядела на нас из-за своего столика, стоящего рядом с моим рабочим местом, но тут же опустила глаза, увлеченно раскрашивая акварелью «цветочки». Я вывожу ей на принтере контуры узоров, которые делаю для принтов. Обычно я сама делаю эскизы для обоев, гобеленов и натяжных потолков. Ленюсь искать и компоновать подходящие варианты.

Не решившись затевать выяснение отношений при Лизе, я села на место и занялась «Аквафорумом». Гера прислал замечания.

Такое свое состояние я называю «уши к голове, хвост поджать». Я сидела за компьютером, время от времени поглядывая на мужа в надежде, что он со мной заговорит. Валера лежал перед телевизором, щелкая каналы по кругу. Все сто двадцать. Один за другим, нажимая на кнопку, как автомат. Прощелкав все, встал и ушел к себе в кабинет.

Лучше бы он орал. Лучше бы он бил посуду об мою голову.

Я приготовила свиной окорок, сварила картошку, сделала с Лизой задание по французскому, потом почитала с ней «Алису» в оригинале, послушала пересказ. Это ее уроки для детского сада. Даже если мы не уедем в Швейцарию, Валера твердо намерен отправить Лизу учиться за границу. Поэтому английский она учит серьезно, как второй родной. Впрочем, заставлять ее не приходится, и дается ей это довольно легко. Она уже читает сказки и смотрит мультики без перевода, изредка уточняя то или иное слово. Потом доча попросила включить ей джакузи, нравится ей взбить там огромный слой пены и раздувать по всей ванне невесомые хлопья. Водные процедуры заняли больше часа и доконали Лизу так, что она уснула у меня на плече, когда я завернула ее в толстое махровое полотенце и посадила к себе на колени, чтобы вытереть ей волосы. Еле шевеля руками и ногами, она влезла в пижаму и уснула еще до того, как я уложила ее в постель. От меня Лизе досталась способность засыпать мгновенно, в любом положении и спать положенное время так крепко, что даже рота барабанщиков ее не разбудит. При этом просыпаемся мы в нужное время без будильников и напоминаний. Я погасила у нее свет, закрыла дверь в детскую и пошла к Валере.

Перед дверью его кабинета на секунду задержалась – перевести дыхание. Я не буду оправдываться или врать. Просто расскажу все, как было. Спокойно, без эмоций. Мне нечего скрывать или стыдиться. Я не сделала ничего плохого.

Постучав, вошла. Валера сидел, обложившись со всех сторон документами, и что-то писал.

– Ты занят? – спросила я.

– А что, незаметно? – огрызнулся муж через плечо.

– Давай спокойно поговорим. Без крика.

Муж положил ручку и повернулся ко мне. Сложил руки на животе. Я села на диван напротив него.

– Сева позвонил мне и сказал, что оставит меня в покое раз и навсегда, если я приеду на встречу с ним…

Валера жестом остановил меня:

– Если ты думаешь, что мне это интересно, – ты ошибаешься. Мне абсолютно все равно, где ты была и что делала.

– Тогда почему ты злишься?

Валера потер нос, скривил рот и сцепил руки в замок.

– Да я даже не злюсь. Я в отчаянии. Ты занимаешься всем, чем угодно, кроме работы. Знаешь, зачем я звонил? Напомнить тебе, что сегодня в шесть у нас встреча с Гербертом.

Герберт – это человек, который строит «Аквафорум». Инвестор. Он живет в Австрии, а в России бывает наездами. По делам. Черт… Как я могла забыть!

– Блин… Что ж ты мне вчера не напомнил?

– Я должен напоминать тебе про твои встречи? – Валера уставился на меня немигающими красными глазами. – Хочешь посмотреть мое расписание?

Он повернулся к компьютеру, щелкнул мышкой и показал мне плотно исписанный график.

– И к каждой встрече я должен готовиться, держать в голове миллион вещей. Да, я помнил, что Герберт прилетает сегодня и что мы должны с ним встретиться. Но я специально вчера ни слова тебе не сказал, хотел посмотреть, вспомнишь ты или нет. И что? У тебя даже не шевельнулось нигде! А это твой самый важный проект на текущий момент! Самый важный! Я даже интересоваться боюсь, что в других творится.

– Валера, пожалуйста, не начинай! Если уж на то пошло – я сейчас вообще о работе думать не могу. Я как выжатый лимон. Из меня все соки ушли. А ты все давишь и давишь, давишь и давишь! Я на пределе. Я ничего не хочу. Меня ничто не радует. Ничто не впечатляет. Я труп практически!

– Нет, Лера, просто ты вся в выяснении отношений. Ты этим поглощена полностью! Ты думаешь, у меня какие-то силы остались? Меня что-то радует? У меня какой-то позитив в жизни есть? Нет! Но я сжимаю зубы и делаю все, что от меня требуется! И еще о твоих делах должен помнить, как выяснилось!

Бессонная ночь и эмоционально напряженный день не могли пройти без последствий. Валерина непоколебимая уверенность в собственной правоте всегда и во всем начала бесить. А сил сдерживаться было немного. К глазам подступили слезы, а в горле заклокотало.

– Я всю ночь делала этот хренов «Аквафорум», я отвезла его Гере и уже доработала по его замечаниям! Еще я закончила «Райский сад»! Кроме того, я готовлю, покупаю продукты, делаю уроки с Лизой! Может, это и не имеет такого глобального гуманитарного значения, как твои дела, – но это тоже дела, их кто-то должен делать! Я не знаю ни одной женщины, которая успевала бы выполнять столько работы! И тем не менее ты всегда недоволен! Тебе всегда мало! Заметь – когда я что-то делаю, ты воспринимаешь это как должное. Ни похвалы, ни благодарности, ни просто доброго слова! Зато, когда я что-то забываю, ты ведь не просто делаешь мне замечание, что я забыла! Ты успеваешь сказать, что я испортила тебе жизнь, что ты задолбался меня тянуть, что я вообще ленивая сволочь. «Посмотри кто я, а кто ты!»…

Валера вскочил, схватил со стола книгу и швырнул в диван, рядом со мной. Она с грохотом треснулась в стену в нескольких сантиметрах от моей головы.

– Дура! Дура! Сука! Заткнись, стерва! Замолчи! Ни слова больше говорить не смей! Убить тебя мало, тварь! «Я делаю!» Хоть бы постеснялась! Это я делаю! Я хожу, договариваюсь, потом мучительно пинаю тебя, чтобы ты хоть как-то шевелилась, клещами каждый проект из тебя вытягиваю! Дергаюсь постоянно – сделала ты, не сделала, где ты напорола, успела ты, не успела! А потом оказывается, что это ты делаешь! Да! Что-то ты сделала! Но только после того, как из меня всю душу вынула! Каждый твой проект моей кровью нарисован!

Я закрылась ладонями, судорожно, с хрипом, втягивая воздух и вытирая слезы. Валера схватил со стола сигареты и вышел на балкон. Я встала и поплелась в душ.

Слезы просто лились и лились двумя ручьями из широко раскрытых глаз. Казалось, на шее у меня свинцовое жабо, страшно ломило шею и плечи. Руки тряслись, а ноги гудели. Я тупо смотрела в одну точку, время от времени пытаясь отмахнуться от пищащего комара. Только через несколько минут сообразила, что это я сама тихонько и тонко вою на одной ноте.

Со струйками воды из тела ушли остатки энергии. Я вышла из ванной куском мяса, без мыслей и эмоций. Вспомнился фильм о рефлексах, который нам показывали в школе. Если нервные центры лягушки постоянно прижигать кислотой, в конце концов она перестанет реагировать, дергаться, корчиться, а будет просто висеть тряпкой в зажиме, пассивно ожидая смерти.

Хотелось только пить. Спустившись на кухню, я взяла стакан, подставила его под кран кулера, жадно выпила. Потом еще один. Потом тупо уставилась на пустой стакан. Он был узкий, высокий, с тонкими стенками. Я стала сжимать его в руке. Давила, давила, давила, давила… Хрясь! Осколки вонзились мне в ладонь. Боль прошла волной от затылка до пят, вызвав холодную испарину. Но она показалась мне спасительной. Боль – признак жизни. Она сопровождает нас с первой секунды рождения и до последней минуты. Она наш самый верный друг, безошибочно и честно показывающий, где опасность, или напоминающий, как мы однажды обожглись.

Я смотрела на стекло, торчащее из моей руки, и алые ручейки крови, хлынувшие на пол. Секунда за секундой горячие волны пульсирующей, нестерпимой боли выталкивали меня из эмоционального небытия, куда я погрузилась с головой. Наконец я нашла силы оторвать взгляд от окровавленных осколков и повернулась к банке с солью, что держу возле плиты. Я подошла к ней и с усилием опустила туда порезанную руку. Зачерпнула полную пригоршню соли и сжала в кулаке.

Челюсти свело, ноги подкосились, пот хлынул ручьем, глаза чуть не вылезли из орбит. Последнее, что я увидела, – как длинный осколок стекла, пройдя меж костей, сквозь тонкую синюю венку, натянув кожу, вылезает из моей ладони с тыльной стороны.

[+++]

Очнулась я от нестерпимой вони. В глаза бил яркий свет. Я закрылась левой рукой и ударила по флакону с нюхательной солью.

– Рефлексы на месте. Все в порядке, – сказал пожилой мужчина в синем хлопчатобумажном костюме и точно такой же шапочке. – Потерпите. Сейчас будет немного больно. Анестезию мы сделали, но мало ли… Потерпите?

Меня бил озноб. Я поняла, что лежу на диване в гостиной, накрытая пледом. Над правой рукой склонились врачи коммерческой «Скорой». Обложив руку стерильными салфетками и льдом, они щедро лили на нее холодный лидокаин из больших ампул.

– Рентген надо сделать обязательно, – говорил мужчина Валере. Тот был похож на привидение. Глаза лихорадочно горели на зеленовато-бледном лице, а руки мелко дрожали. – Соль мы вымыли, осколки сейчас вынем, постараемся все. Швы наложим. Но вы завтра же обязательно сделайте рентген. На всякий случай. Так, Валерия Алексеевна, сейчас не волнуйтесь, не смотрите сюда. Что бы ни случилось – постарайтесь рукой не дергать и пальцы не сжимать. Хорошо? Потому что, если хоть один осколок сломается, придется в больницу ехать, вырезать его.

– Может, шину наложить? – предложил второй врач, помоложе.

– Не надо. Тут всего четыре кусочка. Два плашмя, один поперек и один длинный. С него начнем. Та-а-к… Ну как, больно?

Я отрицательно мотнула головой.

– Ну еще бы… – усмехнулся доктор.

Не знаю, сколько они возились с моей рукой. Наконец наложили последний шов, залили антисептиком и крепко забинтовали.

– Пальчиками пошевелите, только осторожно, – попросил врач.

Я пошевелила.

– Ну, слава богу, связки целы, сухожилия тоже, – констатировал он. – Вот вам порошочки. Два прямо сейчас выпейте, а потом по одному каждые шесть часов в течение трех дней. Осторожно, очень горькие. С хинином. Чтоб заражение не пошло. Сейчас еще вот эти две таблетки примите. Это снотворное. Вода у вас тут есть. Давайте лечитесь.

Потом он обратился к Валере:

– Ну все. Жену вашу оставляем на покой. Пойдемте, деловые вопросы решим, и мы поедем.

Они удалились в холл. Рядом была открытая бутылка минералки и пластиковый стаканчик. Должно быть, Валера решил, что я сошла с ума, и спрятал потенциально опасные предметы.

Выпив все положенное, я с трудом поднялась и побрела в спальню. С трудом, задыхаясь и превозмогая дурноту, поднялась по лестнице и привалилась к стене. Ничего не видела из-за зеленых кругов перед глазами. В ушах шумело. Не помню, как добрела до кровати и рухнула в нее бревном.

[+++]

Когда я проснулась, был день. Солнечный свет мягко струился сквозь закрытые шторы. Раны на руке саднили, но терпимо. В постели было так тепло, мягко и уютно, что вылезать не хотелось категорически. Свернувшись клубочком, я закрыла глаза и попыталась хорошенько насладиться этой простой радостью. В детстве мне очень нравилось играть в «норку», прятаться под большое одеяло с головой и сидеть там тихо-тихо или «впадать в спячку». Я решила сейчас же притвориться, что впала в спячку. Стала дышать глубоко и ровно, расслабив все тело. Я в анабиозе. Я просплю все зиму, и никто не сможет меня разбудить…

За дверью послышались легкие шаги. Дверь тихонечко отворилась, и вошел Валера в домашней одежде, с кипой книг и бумаг.

– Ты дома? – удивилась я. – Почему?

– Ну, а как ты думаешь? – спросил муж, но голос его звучал миролюбиво.

– А где Лиза?

– В садике, конечно. Я маму попросил, чтобы она ее отвезла и забрала. Сказал ей, что ты заболела. И всем остальным тоже.

Я приподнялась на локте. Муж разложил на столе бумаги и стал рыться в книге.

– Ты будешь со мной сидеть?

– Да, – коротко ответил Валера.

Мне стало стыдно.

– Прости, пожалуйста…

Муж поднял на меня глаза, потом отложил книгу и подошел ко мне. Сел на край, обнял и погладил по голове:

– Это ты меня прости.

Тут я заметила, что у него на виске появилось несколько седых волос. У меня вырвался тихий страдальческий вздох:

– Боже мой… Прости, прости, прости! Я тебя так испугала! Я сама не знаю, что на меня нашло.

Муж чуть отстранился. В глазах у него появились слезы, а голос задрожал.

– Мне в голову прийти не могло, что ты так все воспримешь, – сказал он. – Я, когда тебя увидел на полу в кухне в луже крови, чуть рассудка не лишился. У меня первая мысль была, что ты себе вены вскрыла. Вообще не помню ни как «Скорую» вызывал, ни как йод нашел, ни как кисть тебе перетягивал – вообще ничего. Прости меня! Господи! Прости!

Он прижался ко мне, уткнувшись носом в мою подушку. Я обняла его и поцеловала:

– Это ты меня прости. Я все не так делаю.

– Лера, ты можешь мне не верить, – ответил Валера, – но я тебя очень люблю. Мне, кроме тебя, больше вообще никто не нужен. Если я тебе какие-то замечания делаю, это не для того, чтобы тебя унизить или обидеть, пойми это! У меня в мыслях нет тебя унижать или оскорблять! Ты просто поверь, наконец, что я тебя люблю, и все встанет на свои места. Да, может, я в неприятной форме свои мысли доношу, но это от отчаяния, правда! Это происходит, когда я уже все остальные средства исчерпал. Я так хочу, чтобы ты была счастлива. Я все для этого делаю, а выходит наоборот. Пойми, я с тобой жизнь связал, я хочу до самого конца с тобой прожить. Но прожить мы можем по-разному. Я могу оставить тебя в покое, ничего не требовать. Но ты тогда вообще шевелиться перестанешь, я уверен. А тебе деятельность нужна. Причем не просто какая-то. Бисером же вышивать ты не станешь, правда? Тебе надо, чтобы работу твою видели и восхищались. Ты без этого сама зачахнешь и меня сожрешь. Поэтому единственный выход – заставлять тебя делать то, что ты лучше всего умеешь. Но ты почему-то оказываешь колоссальное сопротивление! Я не понимаю, почему. Честное слово! Если я что-то делаю не так, скажи! Я буду делать по-другому! Пойми, мы можем жить и мучиться, а можем жить и радоваться жизни. Понимаешь?