Текст книги "По живому. Сука-любовь"

Автор книги: Лилия Ким

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Лилия Ким
По живому. Сука-любовь

ПО ЖИВОМУ

Питер-Москва

– Есть будешь? – равнодушно, не глядя на Сергея, спросила Полина и поставила перед ним тарелку с затейливо выложенными и украшенными полуфабрикатами.

Растворимое картофельное пюре веселенькой желтенькой горкой на сочном листике салата, обсыпанное консервированным зеленым горошком, как елка конфетти. Рядом «полностью готовая к употреблению» куриная котлета, только что размороженная в микроволновке. Пустующее пространство огромной белой тарелки покрыто тонкими, нарочито небрежными штрихами кетчупа «с кусочками чеснока и укропом».

Полина сгребла с другого конца стола какие-то листки и ушла в гостиную. Сергей остался на кухне один посреди мраморно-вишневого великолепия мебели и сложной игры мягкого, рассеянного света в декоративных витражах.

Поерзав на мягкой кожаной табуретке, Сергей тупо уставился в тарелку. Потрогал лежащую перед ним вилку. Вилка была винтажная – состаренная, с изящной, расписной фарфоровой ручкой. Очень красивая и удобная к тому же.

Спустя несколько секунд Сергей понял, что пережил потрясение. Очень сильное потрясение. Суть его была предельно проста. Глядя на горячие, исходящие паром продукты, Сергей осознавал, что они вполне съедобные и настоящие, но не верил в это! На уровне чувственного, иррационального ощущения он воспринимал содержимое тарелки, как бутафорию. Театральный реквизит или резиновые, уменьшенные копии продуктов из кукольных наборов «Кухня». Потрясение ощущалось особенно остро из-за того, что Сергей был реально, по-настоящему голоден. Ему действительно хотелось есть. Очень. Но он смотрел в тарелку и… не видел там еды! Внутренне, на уровне просто чувства, он абсолютно не верил, что сможет утолить голод предложенным ему блюдом. Однако сказать этого вслух не мог. Формально все это – и пюре, и котлету, и горошек, и даже кетчуп с кусочками чеснока – вполне можно съесть! Более того, их можно переварить и получить полный набор белков, жиров и углеводов! Если Сергей скажет, что он не верит в такую возможность, – он будет выглядеть сумасшедшим. Или того хуже – мелким домашним тиранчиком, требующим от другого уставшего человека домашних котлет и натурального пюре. Причем требующим без всяких логических оснований, просто из прихоти, дурацкого патриархального предрассудка. Ведь предложенные ему полуфабрикаты – это не какая-нибудь дешевая полусинтетическая дрянь, а «100 % натуральные», без консервантов. Торжество высоких технологий.

Однако пережитый шок оказался только первой волной цунами. Внезапно Сергей осознал, что вот это его жуткое нынешнее ощущение – совсем не новое. Он испытывает ровно то же уже давно. Может быть, не с такой силой, не так отчетливо, но каждый день, из года в год. Точно так же, как эту тарелку с полуфабрикатами, он ощущает свою семейную жизнь. Умом понимает, что она есть. Все необходимые атрибуты присутствуют – двое детей, просторная четырехкомнатная квартира, две машины, регулярный секс и даже стандартный набор проблем, как-то: мелкие ссоры по вопросам организации быта, скука пополам с привычкой в интимной сфере, случайные связи с посторонними людьми пару раз в год. Ничего серьезного. В целом все очень даже аппетитно. Мило, просто, благополучно, обаятельно, как реклама сливочного масла.

Сергей медленно отстранился от тарелки. Выражение лица у него в этот момент было в точности как у актеров, когда те, играя исследователей космических глубин, видят перед собой неизвестную инопланетную субстанцию и мгновенно интуитивно понимают – все, абзац. Им еще не известно, что это за тварь, умом они соображают, что надо тащить ее на корабль, чтобы там, в лаборатории… Но зрители по выражению их лиц в самый первый момент встречи с тварью уже поняли – ничего хорошего из этого не выйдет, а потому начали отчаянно переживать, глядя, как ученые – умные, симпатичные люди, которые, в общем, все правильно делают, – шаг за шагом приближают собственную мучительную гибель. И ужас-то как раз именно от того, что поступают правильно, а все равно помрут.

Сергей медленно встал, постоял над тарелкой, а потом вдруг с неожиданной злостью схватил ее, подошел к раковине, открыл дверцу под ней и вывалил свой ужин в мусорное ведро, затем резкими, яростными движениями сполоснул тарелку и сунул ее в посудомоечную машину.

Глубоко вздохнул. Вынул из шкафчика бутылку коньяка и рюмку. Налил. Поднес ко рту, поморщился и отставил, заранее ощутив жжение – предвестник будущего дискомфорта в пустом, урчащем от голода желудке.

Со стороны коридора послышалось шлепанье босых ног. Вошла дочка Катя.

– Привет, пап, – бросила она, не отрывая взгляда от мобильного телефона и сосредоточенно набирая кому-то sms-ку.

– Привет, – сердито буркнул Сергей.

Тут Катя вздрогнула, услышав новые, тревожные нотки в отцовском голосе, и посмотрела на него.

– Ты чего такой? – спросила она испуганно.

– Жрать хочу, – ответил тот.

Однако от простого Катиного вопроса раздражение его куда-то мгновенно испарилось. Дочка услышала, что с ним происходит нечто нехорошее. Между ней и отцом произошел невидимый глазу молчаливый обмен энергией.

– Хошь бутер? – Катя распахнула громадный холодильник. – С икрой. Или сыром. Или колбасой.

– Хочу, – Сергей сделал глубокий вдох, потом выдох и тяжело грохнулся обратно за стол, на табуретку. – Давай со всем, что есть.

Минут за пять Катя настрогала целую тарелку кривых толстых сэндвичей и поставила ее на стол. Налила Сергею чашку чая, сыпанув туда ложки четыре сахара.

– Варенья хошь? – спросила она, видимо желая по максимуму подсластить ему жизнь, исходя из собственных скромных возможностей.

– Давай, – Сергей с облегчением взял один из бутербродов и начал его жевать.

Криво нарезанная булка крошилась, масло лежало толстым куском, икринки приходилось ловить ртом и свободной рукой, чтобы они не скатывались, – но это все мелочи. Бутерброд был вне всякого сомнения настоящим. Его можно было съесть. И Катя тоже вполне настоящая. И сын Ромка тоже. Значит, все же есть семья. Реальная. Не в матрице Сергей живет, а в нормальной жизни.

Катя бухнула перед отцом пластиковую банку с вишневым джемом, а сама села напротив с чашкой чая.

– Устал? – спросила она, сочувственно глядя на отца.

– Как собака, – ответил тот и вдруг неожиданно для самого себя протянул руку и погладил дочку по щеке: – Ты моя золотая!

– Что с тобой? – вытаращилась на него Катя. – У тебя точно все хорошо?

– А что может быть плохо? – спросил Сергей, набив полный рот булки.

– Ну мало ли… – дочка пожала плечами. – Знаешь, как в телевизоре всегда показывают. Допустим, сказали человеку, что он умрет через неделю, и тот сразу начинает своим детям говорить, как он их любит и какие они хорошие.

– Не, – Сергей рассмеялся и махнул рукой, – нормально все. Не умру.

Тут на кухню вошла Полина. Скользнула отсутствующим взглядом по столу, подошла к подоконнику, взяла оттуда калькулятор и хотела снова уйти. Затем вдруг с удивлением заметила, что Сергей и Катя жуют бутерброды. Пожала плечами и вздохнула с вялым раздражением:

– Чего ты не сказал, что мало? Я бы тебе еще котлету разогрела.

И снова ушла.

Катя перестала жевать и с ужасом уставилась в лицо отцу.

– Пап! – Она схватила его за предплечье и с силой тряхнула: – Пап!

Сергей очнулся. Приступ бешенства прошел. Краснота волной медленно схлынула с его лица. Вздувшиеся на шее жилы вернулись в нормальное состояние.

– Чё тебя так взбесило-то? – испуганно спросила Катя.

– Сам не пойму, – честно признался Сергей, взял еще бутерброд и начал его сосредоточенно жевать. – Чаю мне налей еще. Пожалуйста.

Катя молча налила отцу еще чаю и снова села напротив него.

Так, молча, они просидели еще около получаса, пока у Сергея не зазвонил мобильный, оставленный в кармане куртки. Он пошел за ним в прихожую.

Катя проводила отца недоумевающим, тревожным взглядом, затем пожала плечами, собрала со стола опустевшую тарелку, грязные чашки, сунула их в посудомойку. Постояла напротив нее, почесала в затылке, потом махнула рукой – не то на мытье посуды, не то на родительские заморочки – и поплелась обратно в свою комнату.

[+++]

Сергей пришел в гостиную и лег на диван перед телевизором.

Полина сидела в кресле у окна, вполоборота к мужу. Впрочем, на его появление она не обратила ни малейшего внимания. Ни слова, ни взгляда. Надев очки, она сосредоточенно высчитывала что-то на калькуляторе, постоянно сверяясь со своими бумагами. Теми самыми, что забрала с кухни. У Сергея в животе, где-то в районе диафрагмы, где грудная клетка переходит в брюшную полость, завертелась юла. Неприятное беспокойство. Ему захотелось вскочить, выбить у Полины из рук ее дурацкие бумажки и заорать: «Я здесь! Я живой! Обрати на меня внимание!» – а затем потребовать, жестко потребовать, вплоть до рукоприкладства, объяснений – что происходит у Полины в голове, чем заняты все ее мысли, о чем она постоянно думает. Где она вообще?

Однако вместо этого Сергей пялился в экран, силился заинтересовать себя фильмом и только изредка срывался, бросая в сторону жены тяжелые гневные взгляды.

– Что считаешь? – спросил он наконец.

– Стоимость операции, – последовал сухой ответ после некоторой паузы.

Сергею на мгновение показалось, что он ослышался. С трудом переведя дыхание, спросил:

– Что на этот раз?

– Абдоминопластика, – так же сухо, не поворачивая головы, сказала Полина.

– Это что за хрень? – Сергею все хуже и хуже удавалось сдерживать свое раздражение.

– Подтяжка живота, – Полина помахала в воздухе фотографией. Затем отложила бумаги, встала и положила мужу на грудь наглядное объяснение того, что она собирается сделать.

Сергей сердито воззрился на большую черно-белую фотографию жены, сделанную в клинике пластической хирургии. Поверх ее собственных, природных линий тела зеленым фломастером были нарисованы совсем другие, чужие контуры. Они отсекали часть Полининого живота.

– Как, ты сказала, это называется? – спросил Сергей, нервно тыча пальцем в фотографию.

– Абдоминопластика, – чуть раздраженно повторила Полина. – Восстановление передней брюшной стенки.

Сергей некоторое время смотрел на зеленые контуры. Глаза его наливались кровью. Затем он встал. Подошел к жене, вернул ей снимок. Сунул руки в карманы, посмотрел в окно.

Повисла долгая пауза, на протяжении которой внутри Сергея происходила изнурительная борьба.

Все его существо исполнилось животной ярости. До дрожи хотелось заорать, что он не понимает, зачем нужна вся эта ерунда. Поэтому Полине просто запрещается над собой издеваться. Резать и перекраивать собственное тело – бред! Больная фантазия! Сергей в этом убежден. Но крик – признак слабости. Слабости Сергей в себе не чувствовал. Только смятение. Растерянность. Страх и боль.

Полгода назад Полина «восстанавливала» форму груди. В результате в родном для Сергея теле появились две отвратительные медузы. Теперь когда он смотрел на грудь жены – представлял себе эти каплевидные подобия морских гадов. Ему стало отвратительно дотрагиваться до Полининой груди. Он чувствовал, как под ее кожей перекатывается отвратительный, скользкий инородный предмет. Ничего не мог с собой поделать – просто знал, что в грудь зашита эта дрянь – силиконовый имплантант. Кроме того, Полина долго ходила в бинтах и тихонько плакала от боли, пачками пожирая кетанов или нурофен.

До этого была липосакция с целью улучшить форму ног. Липосакция щек и подбородка. Круговая подтяжка лица. Подтяжка век. Еще раньше склерозирование – удаление поврежденных вен. Коррекция формы носа, после которой Полина два месяца ходила с черными синяками вокруг глаз. И все это на фоне классической китайской пытки голодом! Дома Полина не ела ничего, кроме огурцов и зеленого салата, а в ресторанах отщипывала от блюд крошечные кусочки, а затем стоически их отодвигала. И все время пила минеральную воду, чтобы хоть как-то обмануть урчащий, одуревший от голода желудок.

Плюс мелочи вроде инъекций ботекса и коллагена, после которых лицо Полины утратило способность к естественной мимике и превратилось в натурально исполненную восковую маску. Причем чужую маску! Полина физически стала другим человеком! Вместо мягкой, нежной шатенки, которую Сергей однажды увидел и влюбился так, что ему дышать было больно, когда он о Полине думал, – появилась пошлая дешевая блондинка! С курносым, совершенно инородным носом и впалыми щеками! Перетравленные волосы, силиконовая грудь, увеличенные губы! Когда Сергей это видел – у него появлялось чувство сродни тому, какое испытывали истинно верующие священники, глядя, как красноармейцы сооружают нужники в алтарях. И боль, боль, боль – постоянная боль, которую жена стоически переносила, бледнея, зеленея, плача и тихонько воя в ванной. Боль, которая отдавалась эхом в каждой клеточке тела Сергея, которая выворачивала его душу наизнанку, потому что он не мог выносить вида Полининых страданий.

– Тебе лечиться надо! Голову лечить! – орал он на жену в приступах бессильной ярости. Каждый раз попытки добиться объяснений, зачем она сначала наносит себе увечья, а потом их подолгу мучительно залечивает, заканчивались безрезультатно.

Зачем? Зачем?! Зачем?!!

Сергей орал, матерился, требовал ответа, но Полина просто запиралась, как шпионка на допросе, либо начинала контрнаступление. Мол, это все ради Сергея. Она хочет остаться для него молодой и желанной.

– Окстись! – орал он на нее после маммопластики, операции на груди. – Каждый раз, когда ты себя кромсаешь, к тебе месяцами потом прикасаться нельзя, потому что все болит! К тому же у меня на все вот это, – он обвел широкий круг рукой, охватывая все «улучшения» Полины разом, – не стоит! Ты кого из себя делаешь? На кого похожей хочешь быть? Ты выглядишь, как стареющая шлюха!

Все эти подробности, фантомы бывших скандалов, скопившиеся непонимание и гнев бились внутри грудной клетки. Чтобы не выпустить их наружу, Сергей буквально каменел – напрягал все мышцы в теле, превращая их в живую броню. Не дать вырваться гневу. Не лишиться шанса на доверительный разговор. С одной стороны был весь негатив, скопившийся у Сергея за эти два года, а с другой – только слабая, призрачная надежда, что ему удастся достучаться до Полины. И еще любовь. Слабая, измученная, чахоточная, голодная любовь. Если бы Боттичелли рисовал свою Венеру с любви Сергея – у него бы вышел портрет узницы концлагеря.

[+++]

Простояв у окна минут десять, Сергей более-менее подавил в себе агрессию. Можно было начать разговор. Предпринять еще одну попытку выяснить, что же происходит с женой.

Судя по фотографии из клиники, на сей раз Полина собралась вырезать со своего живота полосу кожи, вместе с жиром, шириной сантиметров в шесть. Оставшееся сильно натянуть. От этой операции у нее, по всей видимости, останется громадный шрам внизу живота. Как после удара саблей.

– Полина, для кого ты все это делаешь? Зачем тебе все эти операции? – Сергей попытался придать своему голосу максимум мягкости и сердечности.

– Для тебя, конечно, – последовал злой ответ.

Полина сжалась в комок, заняв глухую оборонительную позицию.

– Мне ты и так нравишься… – чуть слышно проговорил Сергей, запретив себе произносить окончание фразы «я тебе еще прошлый раз об этом сказал».

Полина встала с кресла. Сделала глубокий вдох и скрестила руки на груди.

– Я же сказала, что деньги на операцию заработаю сама. Не волнуйся. Никакой дыры в бюджете, как ты все время выражаешься, мои процедуры не пробьют. Завтра я уезжаю в регионы, буду собирать контракты вместо Наташи. Насчет детей тоже можешь не волноваться. Я договорилась с Миленой. Помнишь гувернантку, которая с ними занималась в прошлом году? – Полина скривила рот в презрительной усмешке. – Ее работу тоже оплачу сама.

Сергей сделал три глубоких вдоха-выдоха и сосчитал про себя до десяти. Гнев внутри него заклокотал с такой силой, что Сергею пришлось сжать кулаки и крепко стиснуть челюсти, чтобы не дать ему вырваться. Полина ведь отлично понимает, о чем он говорит, но специально делает вид, будто не понимает! Сергей не мог понять, почему она так поступает. Еще одно большое «зачем».

– Ты прекрасно поняла, что я не об этом, – сказал Сергей, изо всех сил стараясь не выдать своего внутреннего бешенства.

Разговоры о целесообразности круглосуточной работы жены остались в прошлом. Сергей был не против ее самореализации в качестве менеджера по продажам холодильных установок – торговых прилавков и рекламных стеллажей с охлаждением. Ради бога. Но заниматься этим круглыми сутками не было никакой необходимости! Если, конечно, не принимать в расчет странной, внезапно вспыхнувшей маниакальной страсти к пластической хирургии!

«Перестань злиться!» – приказал Сергей сам себе. Если Полина заметит его злость, то мгновенно спрячется за темой денег, и никакого откровенного разговора у них не получится. Сергею же очень хотелось откровенно поговорить с женой. Гораздо больше, чем подойти и со всей силы врезать ей по лицу, чтобы хоть как-то привести в чувство, вернуть в реальный мир. Он физически ощущал необходимость в разговоре, поскольку Полина все чаще казалась ему чужим, абсолютно посторонним человеком, которого Сергей совершенно не знает. А жить в одной квартире с посторонним – делить с ним постель, стол, санузел – это какой-то сюрреализм. Сергей так жить не мог. Его это изматывало, раздражало и очень тревожило. Временами доходило до того, что ему всерьез начинало казаться, будто вся жизнь вокруг него ненастоящая. Что это «матрица», созданная компьютером, и ничего на самом деле нет. Поговорить с Полиной по душам было жизненно необходимо, но она все время увиливала от этого разговора, цепляясь к словам и интонациям, цепляясь отчаянно и очень изобретательно, вот как сейчас. Прекрасно понимает, о чем речь, – но делает вид, будто совсем не понимает. Как шулер вытаскивает из рукава левую карту и переводит весь разговор на деньги. Мол, Сергею просто жалко денег на абдоминопластику для жены. Он считает, что лучше пусть у нее висит живот, зато бюджет сэкономим. Вот такой он жмот, и на жену ему плевать. Ему все равно, как ей живется с отвисшим животом. Сергей не мог объяснить, каким образом ему всегда удается угадывать эти стратегические направления Полиной мысли. Но он никогда не ошибался.

– Ты прекрасно понимаешь, что я не про деньги, – Сергей на всякий случай обозначил свою позицию повторно, чтобы закрыть Полине этот путь к отступлению наверняка. – Просто мне непонятно, для кого ты все это делаешь. Я тебя и так люблю. Я тебя любил всякую – и беременную, и кормящую, и когда ты пятьдесят килограмм весила, и когда восемьдесят. Если ты действительно ради меня под нож опять ложишься – то я тебе говорил и повторяю: мне это не нужно! Мне это вообще больно! Я тебя люблю вместе с твоим животом, как он есть. Я обожаю твой живот! Я с твоим животом два раза по девять месяцев разговаривал! Он мне дорог как память! И ты это знаешь! Вот я и спрашиваю тебя – зачем делать операцию?! Ну скажи ты мне честно!

Полина долго смотрела на него большими злыми глазами, потом решительно выстрелила первой же удачной, пришедшей ей на ум фразой:

– Ты меня в чем-то подозреваешь? Договаривай до конца!

Сергей мгновенно угадал, какую отступную стратегию Полина выбрала на этот раз. Сейчас она разыграет этюд «Жертва патологической ревности».

– Полина, ну перестань ты! – заорал он. – Прекрасно понимаешь же все!

В глазах Полины мгновенно выступили слезы. Она обиженно отвернулась, села в кресло и заплакала. Заплакала очень жалостливо, добросовестно, всхлипывая и всем своим видом показывая Сергею, как несправедливо, буквально на ровном месте он ее обидел, а она терпит. Она все терпит.

Сергей так устал от этого театра абсурда, что окончательно потерял контроль над собой:

– Перестань реветь! Перестань, я сказал! Хватит изображать из себя жертву сволочного мужа! Господи, ну зачем, зачем тебе надо, чтобы я в твоих глазах сволочью выглядел?! Можешь ты мне объяснить? Почему ты все и всегда выворачиваешь так, чтоб я вину перед тобой почувствовал? Зачем тебе надо, чтобы я все время был перед тобой виноват?!

В ответ Полина зашлась настоящим плачем. Сергей понял, что достучаться до нее он уже не сможет, и раздраженно махнул рукой:

– Да пошла ты на хер! Сука…

На него мгновенно навалилось острое чувство досады. Он понимал, что, в сущности, этих самых слов Полина на самом деле от него и добивалась, чтобы обидеться насмерть, лечь в клинику, не сказав мужу ни слова, вернуться после операции так же молча и не разговаривать с ним еще месяц. Все предыдущие операции происходили именно по такому сценарию. Сергей был против «улучшений». Просил объяснить – на фига? Умолял поверить, что он любит жену и так. Полина упорно отказывалась сообщать истинные мотивы своего внезапного желания оперироваться. Сергей злился. Полина доводила его до белого каления. Сергей срывался. Полина ложилась в клинику и спокойно делала себе операцию. Потом долго не разговаривала с мужем, а перед знакомыми разыгрывала одну и ту же трагедию: вот, мол, боюсь стать ему неинтересной, режусь вся, терплю муку, а он… Зачем? Зачем ей все это?!

Сергей вышел на просторный балкон-веранду, уставленный кадками с цветами и плетеной мебелью. Открыл створку окна, взял со столика сигареты, облокотился на парапет и закурил.

– Это все какая-то игра… – пробормотал он себе под нос, нервно выдыхая сизый табачный дым и присматриваясь к серому осеннему небу. – Бред! Не понять! Не понять!!

[+++]

Утром Полина не сказала Сергею ни слова. На кухню она вышла в джинсах и пиджаке, то есть собравшись в дорогу. В прихожей стояла ее сумка. Сергей, сидевший за столом, выжидательно уставился на жену.

Ромка и Катя переглянулись.

– Что не ладно в датском королевстве? – спросил Ромка, оторвавшись от чашки с какао.

– Мама опять операцию делать собралась, – со вздохом ответила ему Катя.

Сергей подумал – какое счастье, что они погодки. Кате тринадцать, Ромке – двенадцать. По крайней мере, им всегда есть с кем поговорить и от кого получить моральную поддержку. Они как сообщающиеся сосуды и полностью автономны от родительских заморочек, слава богу.

В такие моменты Сергей даже начинал верить, что некий высший разум все же существует и в определенные моменты подкладывает неразумным людям соломки. Полина не хотела рожать Ромку. Он получился совершенно случайно. Полина кормила новорожденную Катю и пренебрегала контрацепцией. Есть такое мнение, будто во время кормления новая беременность не наступает. Дескать, организм к новой беременности не готов. Ничего подобного. Возможно, в далекие, голодные, доисторические времена так и было. Но сейчас, когда женщины имеют возможность насыщать свои организмы витаминами, минералами и микроэлементами, питаться сочным мясом или рыбой каждый день, – кормление их от беременности не спасает. Ромка – живое тому доказательство.

– Я-а-асно… – сын выпятил нижнюю губу и снова уткнулся в свою чашку.

Полина молчала. Только спина ее стала еще прямее, а плечи еще напряженнее.

– С головой проблемы у мамы нашей, – проворчал Сергей.

Дети снова переглянулись. Между ними произошел молчаливый обмен информацией. Как все же хорошо друг друга понимать без слов! Сергей тоже понял, что Ромка сообщил Кате, а Катя – Ромке. Мол, эти странные родители вступают в период боевых действий, им будет не до нас. Ну и ладно. Сохраним нейтралитет. Папа, конечно, прав. Но другой мамы у нас нет. Будем приспосабливаться к той, что имеется. Главное – не создавать папе дополнительных проблем.

Последний тезис Ромка подтвердил, подмигнув отцу. Мол, не волнуйся. От нас никаких сложностей не предвидится. Решай свои проблемы.

– Дожили… – выдохнул Сергей, остро ощущая неестественность сложившейся ситуации.

Их дети повзрослели за эти два года до совершенно самостоятельного состояния. И теперь нежно, с сочувствием смотрят на своих родителей: мол, ну что с них взять – дураки.

Полина допила кофе и повернулась к семье.

– Рома, Катя, я уезжаю, – официальным голосом сообщила она. – Милена будет приходить к вам помогать с уроками всю неделю. Я вернусь в субботу.

Она подошла к детям и чмокнула каждого в лоб. На Сергея даже не взглянула. Вышла из кухни. Через минуту хлопнула входная дверь. Пискнул датчик охраны, извещая, что замок снова закрыт.

Катя вздохнула и покачала головой. Потом коротко пожелала отцу:

– Пап, забей.

– Может, тебе подругу какую завести? – сочувственно предложил Ромка. – Мы тебя поймем.

Сергей подавился кофе и уставился на сына круглыми глазами.

Катя влепила брату подзатыльник:

– Вот тебя только спросить забыли!

Ромка насупился, вылез из-за стола и многозначительно пропел строчку из какой-то песни:

– Все на свете без меня. Эта осень без меня. Без меня апрель, без меня январь…

Сергей посмотрел на часы и хлопнул в ладоши:

– Так! Через десять минут выходим!

[+++]

Полина таращилась в окно. Парадно вылизанный Московский проспект постепенно заполнялся машинами. Пока еще можно было проехать без проблем, но минут через тридцать возле Московских ворот и на пересечении с Ленинским проспектом соберутся громадные пробки.

– У меня самолет только через час, – сказала она таксисту. – Можете сильно не торопиться.

Тот кивнул.

Полина вышла из дома на час раньше, чем ей было надо. Не хотела оставаться с Сергеем и везти детей в школу. В последнее время она отлынивала от общения с семьей все чаще. Каждый раз, когда появлялась возможность сделать это по хоть сколько-нибудь благовидному поводу. Она даже начала сочинять себе поводы. Почему и зачем она так поступает, Полина старалась не задумываться.

Постепенно у нее складывалась привычка быть «посторонней». Вроде бы дети и муж ей родные, а вроде бы и нет. Так, соседи. Странное чувство. Полине казалось, что о подобном она читала в каком-то фантастическом рассказе, давным-давно. Там было что-то про две семьи, которые живут в одной и той же квартире, но посменно. Вечером и ночью одни – потом они уходят на работу, а их место утром и днем занимают другие. Из-за перенаселенности так решается квартирный вопрос.

Впрочем, Полина тщательно избегала любых фиксаций на своем состоянии или ощущениях. Ее привычкой стало просто действовать, не думая ни о причинах, ни о последствиях. Просто делать то, что от нее требуется в данный момент или же просто хочется сделать. Все остальное не существует. Все остальное виртуально. От привычки жить подобным образом способ думать у Полины тоже трансформировался. Если раньше она подолгу, обстоятельно, как голодная собака кость, обсасывала каждый вопрос – взвешивала за и против, то теперь ее мысли представляли из себя хаотичный, бесцельный поток сознания, в котором яркими пятнами вспыхивали только отдельные впечатления. Ведя переговоры с клиентами, она так же полагалась исключительно на собственную интуицию. Она научилась болтать с незнакомыми людьми обо всем и ни о чем. Листать глянцевые журналы, не читая даже заголовков, рассматривая только картинки. Бродить по магазинам, рассматривая тысячи товаров в ярких упаковках. Не думать ни о чем, кроме «хочу».

Боль от операций оказалась универсальным средством отвлечения. Когда она появлялась, Полина не думала ни о чем, кроме «когда-же-это-кончится». Боль становилась центром вселенной, а избавление от нее – смыслом жизни. Когда боль проходила, Полина немедленно начинала по ней скучать.

Ещe ей постоянно казалось, что звонит телефон. Однажды она даже позвонила в службу кризисной психологической помощи и спросила женщину, что дежурила на линии:

– Я все время хватаюсь за телефон, я вскакиваю ночью, потому что мне кажется, будто он звонит. Почему это?

Женщина не удивилась. Она спокойно ответила:

– Вероятно, вы просто ждете от кого-то звонка, очень хотите, чтобы вам позвонили по какому-либо поводу, вот и кажется, что телефон звонит.

– Спасибо, – ответила тогда Полина.

Затем вышла из дома, купила шнурок для мобильного, чтобы носить мобильный на шее. «Как корова с колокольчиком», – добродушно пошутил тогда муж, а Полина расплакалась. Сергей так и не понял почему.

Сидя на заднем сиденье такси, Полина по привычке сжимала в руке молчащий телефон и по привычке силилась ни о чем не думать.

[+++]

Регистрация на рейс еще не началась. Полина купила себе чашку черного чая с лимоном и села за столик в уголке маленькой кофейни. Попыталась подумать, с кого начать сбор дополнительных заказов. Для начала надо объехать всех московских клиентов и убедить тех, кого возможно, в необходимости разместить у себя новые холодильные прилавки. Рассказать им про оптимизацию площадей, про рост товарооборота при вертикальном размещении товара… Полина сделала глубокий вдох. Если ей удастся убедить хотя бы десятерых заказчиков в пяти городах – процентов с продаж ей хватит на операцию. У нее будет плоский живот.

Она подумала о девушках с календаря «Пирелли», который висит в мастерской Федора. Интересно, ее новый живот будет выглядеть так же, как идеальные прессы этих моделей? Скорее всего, нет… Но Полине не хотелось об этом думать. Пусть срежут растянутую кожу, а потом она придумает, как быть. Может, удастся накачать пресс, кубики или хотя бы продольные мышцы. На низ живота, по шраму, можно будет сделать татуировку. Скажем, кельтский орнамент… Будет красиво.

– Привет, девушка! – раздался над ухом натужно веселый голос.

Полина вздрогнула и подняла глаза. Перед ней стоял Борис Дмитриевич, их технический директор. Маленький, пузатенький, с курчавыми, редеющими на лбу волосами. Его маленькие карие глазки светились за стеклами дорогих очков. Морщинистое одутловатое лицо лоснилось от пота.

– Ну и жара! – сказал он, присаживаясь за столик. – Слышал, ты на трудовой подвиг собралась, пока Наташа в туретчине на пляже валяется? Давай, давай. Молодец. Все бы так.

Полина только кивнула и растянула губы в вежливой улыбке. Борис Дмитриевич подмигнул ей и пошел к стойке делать заказ. Полина уныло посмотрела ему вслед.

Директор вскоре вернулся с чашечкой эспрессо.

– В Москву? – спросил он Полину.

– Да, – ответила та. – Оттуда в Екатеринбург, потом Новосибирск, Челябинск, Нижний Новгород и Мурманск.

– Путешественница прям. – Борис Дмитриевич уставился на Полину масляными глазками: – Вечером-то в Москве, поди, скучать будешь? Может, сходим куда?

Тут он невольно стрельнул глазами в сторону Полининой груди. Казалось, вот-вот облизнется.

– Да у меня самолет уже около нулей, на один день еду, – соврала Полина.

Неожиданно телефон в ее руке запел особой мелодией – «The world is main» от «Depeche Mode».

«Я поставлю тебе эту мелодию, и ты будешь всегда знать, что это я звоню», – сказал Федор, с улыбкой отправляя заказ на эту полифонию с телефона Полины.