Текст книги "Вызов (ЛП)"

Автор книги: Лилит Сэйнткроу (Сент-Кроу)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава 7

Когда дни становятся длиннее, Школа просыпается немного раньше наступления сумерек. И тогда слышится звук, который не может уловить человеческое ухо. Это звук внимания, осведомленности – и возможного насилия.

Хотя я не сильно беспокоилась по этому поводу. Прямо сейчас я была рада, что съела пиццу и теперь беспокоилась о том, чтобы оставаться на один шаг впереди Кристофа. Палки в форме малайки скользили в воздухе, почти касаясь моей толстовки, и я отпрыгнула, как кошка, нашедшая на дороге змею, ударяя его по колену. Удар не дошел до цели, но заставил его отступиться назад на полшага. Я бросилась прочь, откатилась и пришла к тому, что он выбил из моих рук палки. Я кружилась, чтобы набрать большую скорость, разрезая пустой воздух, потому что он крутанулся в сторону. Это было нормальным. Теперь у меня было достаточно пространства, чтобы вдохнуть, отстраняясь осторожно назад. Каждый раз я перемещала вес, чтобы иметь правильную опору.

Аркус гордился бы мной. «Не теряй равновесия, девочка!» – всегда кричал учитель-оборотень. Перед тем, как появился Кристоф, он был единственным учителем, который начал обучать меня тому, как я могла использовать то немногое, что было со мной, против противника из Истинного мира.

Теперь я не видела Аркуса неделями. Начиная с Судебного процесса Кристофа. Иногда мне было интересно, чем он занимался. Еще один вопрос, который я не решалась задать.

Спортивный зал был пустым, сборочно-разборочные деревянные трибуны стояли возле стен, а весь пол был застелен матами. Лучи сумеречного цвета заглядывали в высокие окна, покрытые проволочной сеткой, пыль танцевала в золотистых лучах. Я была рада, что одела джинсы, потому что я бы содрала кожу, когда делала скользящий-на-коленях трюк, чтобы уйти от него.

Он не упоминал о том, что я выходила в течение дня. Но порвал меня в течение первых двух положений малайек, а теперь надирал мне задницу по всему спортзалу. У меня появилась мысль, что все три вещи были связаны между собой.

Кристоф зарычал, когда использовал первое положение, держа палки решительно, но несильно. Его верхняя губа приподнялась, и тонкая струйка крови текла в том месте, где я ударила его в лицо, стекая из аристократического носа. Возможно, это удачный удар, но в последнее время я все чаще становилась удачливой. Если бы я могла достаточно долго оставаться на шаг впереди него, то синяки и отеки могли бы дать мне небольшое преимущество.

О, и надрать ему задницу перед тем, как он исцелился бы. Это тоже.

Я не зарычала в ответ, но усмехнулась, обнажив зубы, в этой усмешке не было никакого веселья. Мамин медальон был теплым пятном под майкой. Жажда крови дразнила меня, но не достигла того уровня, чтобы захватить контроль надо мной. Я была слишком занята. Если бы я достаточно быстро двигалась, то смогла бы удержать гнев.

– Больно, да?

– Не достаточно! – рявкнул он. – Еще! – он бросился вперед с быстрой скоростью, его палки вспыхнули. Послышался звук, похожий на тот, когда вы готовите попкорн, но с большим потрескиванием, дерево застонало и затрещало, когда столкнулось с другим деревом. Малайки были острыми, а деревяшки – нет. Это была не резня, а просто игра ударов – но я могла взять лом, или палку, или что-нибудь еще и отбиваться от чего-нибудь. Плюс, большинство движений были теми же: напрячь мышцы и уметь пользоваться малайками.

«Тебе придется думать о кругах, – всегда говорил он мне. – Эти круги, похожие на пропеллеры, – твоя защита. Ты двигаешься внутри этого круга. Тогда ты будешь готова к движению в любом направлении».

Я погнала его обратно через маты, и впервые у меня появилась идея, что он не сдерживался и не был осторожен. Теплое масло покрыло кожу, зубы дрожали, и я почувствовала изящные точки своих клыков, касающихся нижней губы.

У светочей не вырастают большие клыки, о, нет. Мы получаем небольшие, аккуратные клыки. Они выглядят достаточно бесполезно, но они чертовски острые. Хотя надо подступить достаточно близко, чтобы во что-то их погрузить.

Иногда я интересовалась этим.

Хотя прямо сейчас мне не было это интересно. Мир, покрытый прозрачным, вязким веществом, замедлялся, и я летела. Это не было похоже на пробежки с оборотнями – ничего подобного – но держало меня подальше от мыслей.

Когда я дралась с Кристофом, мне не приходилось думать. Мне просто приходилось двигаться и делать все возможное. Он знал, что я выкладывалась по полной, и никогда не обвинял меня в том, что я занималась недостаточно усердно.

Даже когда выражал свое, так сказать, недовольство.

ХРУСЬ! Одна его палка отлетела; он завел руку назад, как будто я обожгла его, и по тому, как он переместил вес, я увидела в нем намерение сделать что-то. Я бросилась вперед, палки размылись; он отразил мою атаку и был вынужден отступить назад. Если бы я смогла держать его подальше от палки, у меня было бы больше шансов.

Рычание превратилось в улыбку. Он вытер кровь тыльной стороной руки, рукав свитера пропитался ею. Я чувствовала кровь, медь и корицу, дразнящие то место в горле, где жила жажда крови. Жажда разлилась по костям, когда по мне пробежал толчок чистой ярости, выросли когти, и палки размылись, когда я двигалась намного быстрее, чем должна была. Звуки шагов стали похожи на барабанный бой на матах; Кристоф отошел назад, его глаза стали светиться, и трансформация с любовью разлилось по нему. Клыки вылезли наружу, волосы пригладились назад, а его оставшаяся палка расплылась, образуя в воздухе восьмерку и отбивая мою атаку.

Вскоре он окажется возле трибун, у него не будет места для отступления, пока он не сделает что-нибудь причудливое; и если сделает, то мне придется реагировать в течение секунды. Я давила на него, палки двигались в высоко технических ударах, и мир сузился до единственной точки сосредоточения.

Прямо сейчас мы не спарринговались. Нет, все заканчивалось, как обычно – я честно пыталась сделать ему больно. Вернулся гнев, закипая в моем кровяном потоке, вызванном запахом меди.

Жажда крови надежно бросала меня в трансформацию. Это также напугало меня. Я могла бы действительно причинить боль кому угодно в таком состоянии. Я почти убила Спиннинга в исправительной Школе, потому что полностью потеряла контроль.

Но под жаром трансформации Кристоф выглядел лишь задумчивым и полным решимости.

И также довольным.

– Ударь меня! – кричал он. – Ударь меня, Дрю!

Черт возьми, я делала все, что могла! Я почти прижала его к трибунам; они загремели, когда он прыгнул, его задняя нога коснулась деревянной поверхности и метнулась вперед. Он перелетел через меня, но я следила за ним. Я знала, куда он приземлится; я кружилась и делала выпады. Дважды ударила его, пока он приземлялся, его тело крутилось в попытке избежать ударов. Хорошие, достаточно сильные удары, чтобы сломать ребро.

Он приземлился и развернулся, вытягивая ногу. Я встретила ее своей левой палкой, правая опустилась вниз, чтобы ударить его по бедру. Я могла бы наброситься, но это не оставило бы мне пути для отступления. Мне бы не потребовался этот путь, если бы он не свернулся калачиком на земле, но Кристоф говорил, что надо всегда оставлять себе путь для отступления.

Папа одобрил бы это. Но я была слишком занята, чтобы почувствовать, как сжалось мое сердце от этой мысли. Это было еще одной причиной, по которой я не пыталась избегать спаррингов с Кристофом, даже если я была уставшей из-за того, что оббегала половину города в течение дня, когда мне следовало бы спать.

Потому что когда я так быстро бегала и пыталась ударить его, это заставляло меня забыть – всего лишь на несколько минут в одну ночь – все противное и болезненное. Все плохое.

Трансформация превратилась в покров теплого покалывания вместо масла, зубы ныли и стали чувствительными, а он развернулся в воздухе. Это одна из тех вещей, которую человеческое тело, как предполагается, не может совершить, но он был дампиром. Физика и гравитация для него означают кое-что другое, нежели для...

Я не увидела, как он ударил меня. В одну секунду я надирала ему задницу, пока он находился в воздухе, а в следующую – внутри головы взорвался динамит. Я осознала, что в ушах звенит, а руки Кристофа обернулись вокруг меня, когда он встал на колени на маты.

– Ты становишься лучше. Нет, не пытайся подняться, – он убрал локон с моего лица. – Просто немного полежи.

Я не знала, почему он сказал это; я не пыталась куда-то уйти. Я моргнула, и мир вернулся к прежней скорости. Я почувствовала теплую медь и надеялась, что не истекала кровью.

Полагаю, сегодня не моя ночь. Тонкая струйка чего-то теплого стекала из носа. Кристоф тяжело сглотнул, показалось его адамово яблоко, и трансформация скользнула по его волосам, как темные пальцы.

Я уставилась на него, мое сердце слабо билось: быстрые, трепещущие удары, как крылья колибри. Его лихорадочно-горячие пальцы коснулись моей верхней губы, вытирая кровь.

Мою кровь. Полную веселой фигни, которая сводит с ума парней-дампиров.

Руки и ноги не подчинялись мне. Здесь мы были одни, и если бы он сошел с ума из-за веселой фигни в моей крови, не было никакого шанса, которым я могла бы...

Мне не следовало беспокоиться об этом.

Он протянул пальцы ко рту. Закрыл глаза и начисто облизал их. Я изо всех сил пыталась двигаться, и его другая рука – одна рука была подо мной, поддерживая, – подавляла сопротивление, его пальцы как тонкие железные полосы.

Мне следовало бы быть в ужасе. Но вместо этого, я чувствовала только усыпляющий вид тревоги. Как если бы я была во сне, который не был слишком важным.

Кристоф наклонился вперед. Его глаза были все еще плотно закрыты, а губы встретили мою щеку. Они лишь слегка задели поверхность кожи, и я почувствовала острые точки его клыков, которые немного царапали кожу.

Потом он поцеловал меня.

Каждый раз, когда наши губы встречались, происходило все то же самое. Через меня проходила молния, и я забывала все остальное. Единственная вещь, которую я помнила, – это он, его руки вокруг меня, его вкус, похожий на ночь в пустыне, пряности, песок и исчезающее тепло. Один из его клыков задел мой, и толчок удовольствия спустился к горлу. Расцвела жажда крови, мои пальцы запутались в его волосах. Мои руки напряглись, и на одно мгновение я сосредоточилась на своих следующих действиях – отклоняя его голову назад, целуя линию челюсти и погружая те изящные, маленькие клыки в его горло. Все мое тело изогнулось, прибыла сила, и я боролась с той частью меня, которая хотела сорвать кусок его плоти и пить.

Рот Кристофа свободно скользнул от моего, к сожалению. Он отстранился, несмотря на то, что мои руки пытались удержать его. Я поняла, что издавала горловой звук, хныканье.

– Все хорошо, – прошептал он. – Шшш, все хорошо. Это просто голод. Это не ты. Ты все контролируешь, кохана.

Было очень мило с его стороны сказать это. Потому что на самом деле, я не думала, что все контролировала. Мои губы горели, зубы дрожали, и я тряслась, как будто мне было холодно. Но, по крайней мере, я не пыталась дернуться вперед и укусить его.

А ведь хотела. Хотя была сильнее, чем это желание. Только несколькими миллиметрами, но все же это было что-то.

По пальцам прошлась судорога. Мы вдвоем истекали кровью, и ее запах поглаживал то грубое пятно в горле, рядом с тем местом, которое предупреждало меня об опасности. Я сглотнула, но все стало только хуже. То место хотело не слюны. Оно хотело того, что текло в его венах. Это было даже хуже, потому что я знала, какое хорошее оно на вкус.

Я знала, на что это было похоже – пить его кровь: запах пустыни и ветер, врывающийся через окна машины, смутные очертания грозы и педаль газа, вжатая в пол.

Он был на вкус как свобода.

Кристоф погладил мои волосы, не заботясь о том, что я дергала его волосы. Я попыталась заставить свои пальцы отпустить их, но они не подчинялись. Это должно было быть неудобным, но он выглядел странно мирным. Его рот расслабился, а глаза были все еще закрыты.

– Все хорошо, – тихо повторял он. – Шшш, пташка моя, моя принцесса. Все хорошо. Тише.

Я с рывком вернулась в себя, заталкивая жажду крови обратно в свой домик. В высоких окнах исчезал сумеречный свет; я чувствовала, что он отступал, как огромный статический звук, который сочился из неба. Дыхание превратилось в рваные вздохи, и я потела. Вся майка была скручена под толстовкой; у меня не было ни одной идеи, как это могло произойти. Плюс, цепочка, на которой висел медальон, также была скручена и впивалась в кожу.

– Очень хорошо, – он казался довольным, продолжая поглаживать мои волосы. – Очень хорошо. Ты овладела контролем. Ты знаешь, как я победил тебя?

Мой рот открылся. Из него не вышло ничего, кроме сухого кашля. Я снова кашлянула, пытаясь избавиться от того вкуса из горла. Это не помогало. Только время и успокоение помогут с этим.

Он ждал, пока я откашливалась. Мои пальцы расслабились. Из-за этого они выскользнули из его волос, правда, все равно желали схватить и притянуть его пульс ближе к моим клыкам.

Бегать с оборотнями – это одно. Иметь клыки – это другое. Я боролась с собой. Осторожно, Дрю. Осторожно.

– Ты был у меня в руках, – наконец выдавила я. – Потом ты обманул меня.

Я чувствовала себя так, будто это сказал тормоз. Обман – это название игры, в которой все доходит до победы в поединках, правильно? Вы не деретесь честно. Вы деретесь, чтобы выиграть.

Не могло быть возможным, чтобы он выглядел еще более довольным, но ему удалось это.

– Ладно, мне пришлось. Ты вынудила меня к этому!

Это была высокая похвала от него.

– Класс, – я не испытывала желания праздновать. Я чувствовала себя так, будто каждая часть меня была разделена и снова склеена, но неправильно. Я была истощена. Господи, я не могла дождаться, чтобы наконец пройти становление, если после этого ничего подобного больше не будет случаться! Мой рот продолжал весело раскрываться независимо от моего мозга. – Ты будешь делать так каждый раз, когда на меня найдет голод?

Тогда я, возможно, хлопнула бы себя по лбу. Прозвучала так, будто я согласилась на это.

– А ты бы хотела? – его лицо озарила еще одна из тех счастливых улыбок, и его глаза распахнулись. Как всегда, синева застала меня врасплох, и пальцы свободно выскользнули из его волос. Вероятно, мы вдвоем плохо выглядели, но трансформация уже затягивала его синяки и остановила кровотечение. Мой нос тоже перестал кровоточить, слава Богу. Но все же мне требовалось провести некоторое время в ваннах, чтобы избавиться от самых худших синяков.

Да. Не могла дождаться становления.

– Нет, все нормально, – я чувствовала себя так, будто сейчас могла двигаться. Разные мышцы болели и очень сильно болели, и Кристофу пришлось помочь мне. – Ай! Мне нужен аспирин.

Он кивнул.

– И, вероятно, еда. Некоторое время ты была под трансформацией. Было тяжело держаться на шаг впереди тебя. Как правило, светочи очень быстрые.

Я также достаточно быстра, чтобы играть в кролика. Тем не менее, его похвала почти заставила меня покраснеть.

– Скольких ты тренировал? – я старалась выглядеть не слишком заинтересованной. Иногда он не говорил о своем личном прошлом.

У него было забавное представление о том, что означало «личное прошлое». Конечно, он был старше. Куда более старше меня.

Это было странно. Серьезно, это действительно было странно. Иногда, когда я вспоминала, сколько ему лет, это было очень тревожно. То есть, он знал мою маму. И все время мои гормоны прыгали вверх и вниз. И он был таким... таким...

Я не могла подобрать слово, каким он был.

– Троих. Включая тебя, моя дорогая, – он поставил меня на ноги и отпустил. Я старалась не чувствовать себя лишенной. По крайней мере, когда он был так близок, я чувствовала, будто ничто противное не сможет добраться до меня.

Полагаю, такие вещи делают нечто забавное в голове девушки.

– Мою маму. Меня. И... Анну? – это не было выстрелом в темноте. Они, должно быть, проводили некоторое время вместе, правильно?

Некоторое время они были парой, однако это было давно.

– Тренировки не сильно интересовали ее, – он пожал плечами. Даже с засохшей кровью и синяками на лице он выглядел идеально завершенным. Как будто кровь просто украшала его. – Но я старался как мог. Это самое большое, что может сделать Курос, когда сталкивается со светочей.

Что это должно означать? Я заметила свои палки, брошенные в середине спортзала. Одна из них превратилась в щепки.

– Здорово! Мне снова нужны новые палки. Хорошо, что мы не практикуемся с настоящими малайками.

– На данный момент настоящие малайки – только для практики положений. Через шесть месяцев или около того, ты будешь готова спарринговаться с ними, – он уже шагал прочь, ища свое собственное оружие.

– Шесть месяцев?! – мой голос отскочил от трибун, флуоресцентные лампы, висящие над головой, горели неравномерно. Но уже прошли недели, и я должна... Я остановилась, смотря вверх на лампы, убирая с лица прядь волос. Даже из косы, заплетенной Натали, вылезает несколько прядей, когда сталкиваешься в борьбе с Кристофом.

Он даже не оглянулся.

– Пока ты не будешь готова? Да. А может и дольше.

– Ты сказал, что я делаю успехи! Ты сказал, что я быстрая! Я убила ту фигню прошлой ночью...

– Ты быстрая. Но перед тем, как я разрешу тебе спарринговаться с холодным оружием, тебе нужно быть быстрой и точной. Не говоря уже о контроле, который надо соблюдать все то время, пока у тебя лезвия. Один удачный удар в молодого носферату – между прочим малайками, которые твой друг-оборотень украл – недостаточно, чтобы убедить меня, – он нашел одну палку и развернулся. – Анна никогда не хотела идти, когда ее можно было нести, твоя мама хотела идти, когда смогла бы летать, а ты хочешь убежать, прежде чем сможешь идти. Это, – еще одно быстрое движение, и у него в руках оказалась вторая палка, – иногда невыносимо. Сперва защита, Дрю.

Я думала, что мы закончили. Но я схватила обе палки и выпрямилась, кружась, как раз вовремя, чтобы уловить его удар.

Снова грязный бой. Он набросился на меня, как будто хотел причинить мне боль, и я отплатила ему тем же. Возможно, он должен был восполнить поцелуй или что-то еще.

Что интересно, я никогда не знала, с какой стороной Кристофа встречусь в комнате для практики.

Мне удалось удерживать его целых две минуты, прежде чем я растянулась на матах. Одна из его палок была прямо под моим подбородком, касаясь нежно. Если бы это была малайка, то она порезала бы кожу.

– Полгода, – сказал мягко Кристоф. – Не меньше. Больше, если ты хочешь играть в сорваться-с-поводка в течение дня; тебе нужен отдых, если ты хочешь хорошо работать в течение ускоренного обучения, – его голос немного повысился. – Требуются годы, чтобы полностью изучить эту технику, Дрю, и я не пойду с тобой по короткому пути, даже если позволю тебе ограниченное участие в стремительно-разрушающей миссии, чтобы утешить твою гордость Лефевров. Не спорь со мной. Не насчет этого.

Так он знал! Конечно он знал; он шел прямо в пиццерию. Он просто не сразу застал нас. Тем не менее, с запахом оборотней – и меня – который был по всему зданию, ему не пришлось заходить туда.

И Лефевр. Мамина фамилия. Как если бы папы вообще не существовало. Конечно, он ведь был просто человеком, правда?

Господи!

Иногда ты такая задница, Кристоф! Я ударом выбила палку и прыгнула на ноги. Если я буду кричать на него, то это не принесет никакой пользы; он просто еще раз вытер бы мной пол. Вместо этого, я направилась к выходу, бросив оба оружия с глухим стуком.

Больше он ничего не сказал. Ему и не нужно было. Мои зубы дрожали, рот горел, глаза были полны слез. Ни одна слезинка не упала, они просто заставили мое зрение дрогнуть.

И я все еще не могла избавиться от его вкуса на своих губах.

Глава 8

Ванны в раздевалках Школы были странными, если не сказать больше. Они были полны пузырящейся, беловатой жидкости, которая цепляется за вашу кожу и затвердевает, как парафин, когда попадает в воздух. Она ускоряет процессы исцеления, как сумасшедшая, и когда вы будете смывать ее в душе, она будет скользить в канализацию, как желе, забирая с собой боль и воспаления. Она даже помогает с чувством песка в голове, когда вы мало спите, потому что бегаете с оборотнями и вашу задницу надирает надменный дампир.

Хотя когда она попадает в волосы, то требуется некоторое время, чтобы промыть их, даже в душе, где напор воды может содрать кожу.

Хорошо, признаю это. Если честно, я люблю Школьные души. Я мылась в очень многих дешевых отелях, где едва ли можно получить каплю прохладной, ржавой жидкости, которая, возможно, когда-то была водой.

Что еще классно, горячая вода никогда не заканчивается. Я пробыла там достаточно долго, чтобы превратиться в чернослив, прежде чем вытащить восковую фигню из моих волос. Когда я выключила воду, вся раздевалка отдавалась эхом. В любом Школьном спортзале всегда много ванн и душей для парней, полагаю, после уроков там всегда очень шумно.

Что, думаете я пошла бы туда и проверила бы? Нет, спасибо!

У девушек никогда не бывает более трех ванн и четырех душей. Все вычищено и выбелено, и пар в воздухе, поднимающийся с поверхности ванн, движется, как вуаль. Это столь же одиноко, как город с перекати-поле.

Я схватила свежее, белое полотенце и обернула его вокруг волос, вытирая тело другим полотенцем. Теперь синяки были зелено-желтого цвета, а дорожная сыпь с прошлой ночи выглядела так, будто была недельной давности, а не свежей. По крайней мере, я не ударилась во время утренней пробежки.

Я стояла, глядя на царапины на ноге и пытаясь определить, как много раз она действительно была повреждена, когда услышала мягкий скользящий звук.

Мурашки придали моей коже шероховатость. Я плотно обернула вокруг себя второе полотенце и поглядела на ванны.

Здесь, со мной, не было никого. Только три ванны, кипящие своим своеобразным, булькающим хихиканьем. Из насадки для душа капала вода. Все зеркала затуманились паром, и я даже не могла увидеть стену перед дверью. Бенжамин должен быть на страже в коридоре, и никто не прошел бы мимо него. Кристоф был наготове в любую секунду, чистый и невозмутимый, чтобы забрать меня на обучение искусства перевоплощения.

Из всех уроков этот нравится мне меньше всего. Я бы лучше спарринговалась. И это говорит о чем-то.

Я вздрогнула. Дыхание превратилось в белое облако, и по моей коже пробежалась электрическая нервозность, стуча в костях.

Я знала это чувство, как старого друга. Это своего рода холод, который поражает вас прямо перед тем, как что-то серьезное, странное зайдет и скажет «привет».

Туман-пар вспыхнул розовым по краям. Мамин медальон, покоившийся на груди, также быстро стал холодным. Происходило ли то же самое с ним, когда его носил папа? Я не могла спросить его об этом: его не было рядом, и лучше вообще об этом не думать.

Потому что если я думала об этом, то вспоминала скрежещущий звук, который издавали пальцы зомби по холодному стеклу, и все мое тело хотело свернуться калачиком и спрятаться в темном и безопасном месте.

Или, по крайней мере, темном. Я начинала думать, что не существовало по-настоящему безопасного места.

Розовые края тумана не выглядели приветливо. Они выглядели как сырое мясо. Я почувствовала призрачный вкус сладкой опасности, достаточно слабый, чтобы понять, не придумала ли я этого.

Но я-то знаю. Не имеет значения, воображаете ли вы это или что-то происходит на самом деле. Сперва двигаться, а потом беспокоиться о том, что выглядишь как идиот.

Папа никогда не говорил этого. Но я знала, что он одобрил бы эти слова.

Я попятилась в сторону, где лежала моя чистая одежда, аккуратно сложенная на стойке возле ближайшей раковины. Голые ступни касались грубой плитки, полотенце, обернутое вокруг головы, свободно скользнуло и с шлепком упало, я сделала три шага, пытаясь смотреть везде и всюду. Складной нож лежал прямо на черной футболке, которую я собиралась одеть, и, честно говоря, лезвие с серебряным покрытием не было худшим вариант в данной ситуации.

Какого черта происходит? Я сделала еще несколько шагов, и пар стал еще более розового цвета. Я бросилась к одежде, взяла ее и отшатнулась, когда туман превратился в гневный темно-красный цвет и выстрелил вперед, как если бы его бросили. Он ударил в зеркало, которое покрылось трещинами и разбилось на кусочки. Я крикнула, ноги скользили, и обратно спряталась в душевой кабине. Пока я шла к кабине, джинсы упали на плитку, то же самое случилось с рубашкой, но складной нож открылся, когда мои плечи ударились о стену. Я уронила свое последнее полотенце – та штука была быстрой, независимо от того, что это было, и если бы я думала о скромности, то могла бы серьезно пострадать.

Класс! Я оказалась в ловушке, в душевой кабине, в чем мать родила, и весь пар, поднимающийся из ванн, начинал выглядеть как красные чернила в воде, только жидкость пузырилась и становилась плотной. Ближайшая к двери ванна была действительно красной, остальные две – слегка розоватые. Тем не менее, моя кожа огрубела от мурашек.

Я только что сидела там! Желчь поднялась к горлу. Но это не принесло пользы. Что это за вещь? Наверняка бестелесная, по крайней мере, на данный момент, что означало, это мог быть плохой дух или ведьма. Но, возможно, эта вещь собиралась слиться и превратиться во что-то еще. Я пробежала по всем странностям, которые помнила – все, что мы с папой когда-либо видели, все, о чем бабушка рассказывала мне, все, что я откопала в разлагающихся книгах в кожаном переплете, все, о чем я слышала истории, пока мы передвигались по шестнадцатиштатной одиссее всего странного и опасного.

Ничего даже отдаленно близкого не приходило в голову.

Легкий вкус восковых апельсинов задержался на языке. Странно. Обычно аура – первая вещь, которая предупреждала меня относительно подозрительного движения, но теперь она не была сильной. Я крепче ухватилась за складной нож, серебро вспыхнуло, когда я ткнула им вперед.

Темно-красный туман немного съежился, уплотняясь. Мамин медальон стал ледяным; он подпрыгнул, когда я снова отступила. Я поднялась, откручивая кран свободной рукой: проточная вода – барьер для многих вещей. А он не помешает.

Потом меня поразил запах. Соль и что-то разлагающееся, вонь прошла вниз по горлу, и меня стошнило, горячая вода хлынула в глаза. Я снова ткнула вперед, когда завитки тумана скользнули в кабинку, и лезвие, вспыхивая, прошлось сквозь них. И тонкие брызги красной жидкости капнули на пол, смываясь устойчивыми брызгами душа. Оно пахло как что-то умирающее в темном, сыром углу, и меня снова стошнило, дыхание все еще выходило облачками, даже при том что вода была обжигающе горячей, иглы брызг падали на бедро.

Я видела такое прежде в Истинном мире. Твари, которые должны забрать всю энергию из воздуха, чтобы удержаться вместе. Они делали так, что температура постоянно менялась. Бабушкин совет – «разрушить» их: найти ту тварь, которая сплачивает всю энергию, и замкнуть ее связь с беспорядочной, спутанной материей из плоти. Это как чувствовать, что ванна полна корчащихся личинок, и надеяться, что когда вы дернете затычку, то все они смоются.

Хорошо. Так вот, я была обнаженной, с маминым медальоном, моим складным ножом, горячей водой и остроумием. Черт, не говоря уже о гордости Лефевров. Почему Бенжамин не сломал дверь? Может ли быть так, что он не слышал, что здесь происходит? Он думал, что звук сломанного стекла – это странный девичий ритуал или что-то типа этого?

Или он вообще не слышал меня? Это было наиболее вероятно. В любом случае, я сама по себе.

Ну, это не было удручающей повседневностью.

Туман стал ближе. Он был настолько плотным, что я не видела остальную часть раздевалки – твердая стена развевающегося темно-красного. Горячая вода удерживала туман на месте, и я снова ткнула вперед, когда его щупальца скользнули в душевую кабинку. В этот раз появилось сопротивление, серебро точно вспыхнуло, и щупальца действительно шлепнулись вниз, прежде чем раствориться в воде.

Супер! Я взяла нож правой рукой, лезвие легло вдоль предплечья и прошлось по влажной, сморщившейся коже левой руки. «Разрежь их там, где они стягиваются слишком туго, – сказала бы бабушка. – Ты увидишь это, если не будешь всматриваться».

Хотите верьте, хотите нет, но это была не самая сбивающая с толку вещь, которую она мне когда-либо говорила. Даже близко не стояла.

Отчасти трудно сконцентрироваться, когда стена красного тумана устремляется вперед, пытаясь вползти в душевую. Я опустилась на корточки, ребра вздымались, когда я изо всех сил пыталась не дышать интенсивно или блевать, пытаясь удержать так много брызг между мной и той вещью, насколько это вообще возможно. Она также вздымалась, пытаясь скользить над голубой плиткой под кабинкой.

Наверное именно так оно могло добраться до насадки для душа и сделать что-нибудь противное. Не спрашивайте, откуда я знала это.

Я пыталась дышать медленнее. Сердце колотилось, и темные, маленькие точки мчались в моем поле зрении. Смотри, Дрю. Смотри туда, куда ты не смотрела.

Это своего рода боковое зрение, только нужно не совсем сосредотачиваться на вещи, которую вы хотите найти. Вы должны расслабить глаза и смотреть не глядя, не ожидая. А это чертовски трудно делать. Все же с моей стороны находилось две вещи. Бабушка была строгим учителем, который верил, что практика составляет совершенство. И папа, я привыкла играть с огнем – то есть, когда что-то из Истинного мира пыталось добраться до нас – все время.

Зубы дрожали. Под льющейся водой и странным, мягким звуком, который издавал туман, я услышала тихий, бесстрастный крик совы. Маленькие перышки погладили мою влажную, обнаженную кожу, и дыхание превращалось во вспыхивающие, ледяные кристаллы, как только покидало мой рот. Вода ощутимо охладилась. Эта вещь крала тепло из воды, что означало, что она становилась сильнее. И она решительно превратилась в корчащуюся массу толстых щупальцев, некоторые из них злобно цеплялись за верхушку.

Левая рука ткнула вперед, ведьма летала, как плоская синяя звезда, не совсем видимые искры лились из ее местоположения. Как будто я стряхивала игральные карты, то, как я училась в Кармеле с охотником, который каждый день бегал заниматься серфингом. Он действительно нравился папе; он не был и наполовину плохим. У Реми Ганьона было много странных тиков, но он мог стоять у передней двери, подкидывая карты из коридора его лачуги, и ударить по задней двери так сильно, что слышался трескающий звук. Пока он это проделывал, иногда даже клялся каджунами[12]12
  Каджуны – своеобразная по культуре и происхождению субэтническая группа, представленная преимущественно в южной части штата Луизиана, именуемой Акадиана (около 400 тыс.), а также в прилегающих округах южного Техаса (около 100 тыс.) и Миссисипи (30 тыс.). Культура каджунов называется каджун или кейджен.


[Закрыть], особенно если у него был плохой день.

Его мысли о плохом дне? Они включают гнезда кровососов, огнеметы, поддержку лишь слегка тяжелой артиллерии и обычно много криков. Или, например, воскресенье, одиннадцать часов, отдел здоровой еды, когда выходит церковная толпа, а он ищет коллоидное серебро.