Текст книги "Ревность (ЛП)"
Автор книги: Лилит Сэйнткроу (Сент-Кроу)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
– Он был действительно безумен, – предложила я неадекватно. – Ты сказал что-то об ибупрофене, Дибс?
– Ты ела что-нибудь? – у него было две огромных, горстки оберток от лейкопластыря, ватные шарики и пустой тюбик мази из-под арники. – Потому что если нет...
– Дай ей чертов эдвил
[24]
, Дибс. Господи, – Спиннинг высунулся, проверяя ветер, и у меня было внезапное, яркое мысленное изображение того, что он падал. Подоконник упирался ему прямо в пресс, и все, что требовалось, это хороший толчок. Там даже не было решетки. – Она выглядит так, будто действительно нуждается в нем.
Дибс пожал плечами и направился в ванную, чтобы выбросить все. Послышался звук включенной воды. Он был помешан на том, чтобы мыть руки после перевязки. Я уже думала предложить ему футболку, так как его была измазана арникой.
Я нервно посмотрела на Спиннинга.
Несколько недель назад я даже не знала этих парней, и теперь здесь, я беспокоилась о том, что один из них может выпасть в окно и удариться. Я даже не знала, ранит ли это падение оборотня. Они могут вытворять разные забавные вещи.
– Будь осторожен, ладно? На окне нет решеток.
– Я заметил это. Хотя это кажется странным. В других окнах есть решетки, – он наклонился, оперся руками о подоконник. Несмотря на это, он выглядел сбалансированным, а не сгорбившимся. – Похоже, здесь была решетка до недавнего времени. Здесь также есть отметки царапин.
У меня не было решетки с тех пор, как я въехала сюда. В горле пересохло. У меня все болело, и внезапно я просто захотела заползти на кровать и накрыться одеялом с головой.
– Ты думаешь он вернется? – мой голос казался тонким. Кровать была мягкой, и к черту все, я не полезу в нее: я решила, что не буду против залезть под кровать и забыться на время.
– Грейвс? Да. Ему просто надо выпустить ярость, – Спиннинг пожал плечами. – Он бы вернулся за тобой в горящий дом. Возвращался уже однажды, – он развернулся на пятках и последовал в ванную.
– Что ты имеешь в виду, говоря, что он возвращался? – я помнила, как горела Школа, и я помнила, что Кристоф вытащил меня оттуда. Но Грейвс...
– Именно он заставил нас вернуться и забрать тебя и Кристофа. За ним мы бы пошли в ад, – дверь ванной закрылась, и Спиннинг сказал что-то, что я не могла услышать сквозь плеск воды.
Каждый дюйм тела болел. Сердце болело больше всего. Я начинала думать, что это было нормально чувствовать так, будто оно все время выскакивает из груди. Туалет спустился через какое-то время, но, по крайней мере, оборотни были тактичны. О чем бы они ни спорили, они делали это тихо. Дибс казался обеспокоенным, Спиннинг – решительным.
Я оттолкнулась от кровати, заставила ноги выпрямиться. Одела толстовку, застегнула ее. Стояла, покачиваясь, несколько мгновений. Спальный мешок был аккуратно свернут и лежал возле ночного столика, а его подушка была брошена на кровать. Футболки Грейвса, включая ту «У этого велоцираптора есть световой меч!», – в которой он выглядел довольным – все еще весели в шкафу, половина ящиков в огромном, старом комоде также содержала несколько футболок. Я уже привыкла к звуку его дыхания в моей комнате. С тех пор, как ко мне пришел папа-зомби, Грейвс был единственным человеком, на которого я могла положиться.
Чего в действительности я боялась?
Полагаю, того же, что и всегда. Что меня оставят где-то позади – как в коридоре больницы после того, как умерла бабушка, повторяя снова и снова, что папа придет, что он знает, что делать, что он уже в пути, а я, как черт, надеялась, что это правда.
Папа вернулся и заботился обо всем, но я всегда боялась, что однажды его не станет. И в один день... он не совсем вернулся домой. Он притащился на кухню как зомби и пытался убить собственную дочь, и это сложно назвать грандиозным возвращением.
И Грейвс... он думал, что я была похож на его маму? Он решил, что со мной было слишком много проблем? Или что? Спиннинг сказал, что он вернется, как только избавится от ярости. Оборотни всегда так делают – они избавляются от нее.
Либо это, либо выследить кого-то и съесть его. Все должны быть рады, потому что они выбирают первый вариант. Кроме того, большинство нормальных людей никогда даже не слышали о такой фигне.
Тяжесть в горле, покалывание в глазах – это одиночество.
Туалет снова смылся. Вся энергия ушла из моих ног, и я осела. Я опять сидела и ждала, когда кто-то вернется. Но я слушала, как в ванной комнате спорили оборотни, а не звуки скрипа пустого дома, пока ветер с жадностью стонал снаружи.
Это, конечно, не лучше, но я приму то, что есть.
* * *
Дибс дал мне ибупрофен и сказал приложить лед к запястью. Он выглядел несчастным, но кинул Спиннингу многозначительный взгляд и вынес медицинскую сумку, тряся своей светлой головой. Спиннинг закрыл дверь, развернулся и впился в меня глазами.
Я стояла в середине большой, голубой комнаты и чувствовала себя так, будто потерпела кораблекрушение. Посмотрела назад на него. Глубокие, темные глаза, длинная, темная челка над ними превратилась в агрессивную, его рукава были подняты, выставляя наружу скудные мускулистые предплечья. Тишина растянулась между нами, как большая, старая резинка.
Я нервно облизала губы.
– Стань в очередь. Я имею в виду, если ты хочешь побить меня, стань в очередь. И это испортило бы всю работу Дибса.
Это была довольно жалкая шутка. Она была намного забавнее в моей голове.
– Пожалуйста, – он закатил глаза. – Грейвс убьет меня. Мне просто интересно, обеспокоена ли ты.
Обеспокоена? Я абсолютный параноик в этом смысле.
– Насчет Анны? Или насчет...
– Насчет того, кто снял решетку с окна. Кто навещал тебя? Или тебя не навещали, потому что кто-то еще спит в твоей комнате? – одна темная бровь исчезла за челкой. – Я спросил бы тебя по какую сторону забора ты играешь, но чем больше я нахожусь возле тебя, тем больше думаю, что ты вообще ни во что не играешь.
Я вздохнула так, что Дилан гордился бы мной.
– Я не...
Он поднял вверх обе руки.
– Я получил ответ. Хочешь дам тебе совет или снесешь мне голову только за то, что я сделал тебе это предложение?
Выбор, выбор.
– Вот это да.
– Потому что ты светоча, а я непритязательный оборотень из исправительной школы. Ты даже не можешь разговаривать с нами, тем более вести себя так, будто Дибс и я твои лучшие друзья.
– Но ты мой лучший друг. Я больше никому не могу доверять! – я практически сделала шаг вперед, кидая в него слова, как вышибала.
– Как я сказал. Но все же... я не верю этому. Как-то подозрительно это. Красная вымещает всю свою агрессию на тебя, и кто-то пробирался в твое окно, не упоминаю тот факт, что тебя не должны были сослать в глушь – в школу, и тебя упорно ищут больше вампиров, чем я видел за всю свою жизнь. И даже давай не будем говорить о Рейнарде, хорошо? – он сделал паузу, дождался моего кивка и продолжил: – Я лишь говорю, что это не такая хорошая идея спать здесь, если кто-то, кому ты доверяешь, не с тобой. Поэтому. Либо мы прячем тебя в место, о котором никто не знает, либо... – его лицо взбудоражилось, как будто он хорошенько присосался к лимону. Как будто я должна знать, куда он клонит.
Моему бедному, сломанному мозгу потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что он предлагал.
– Или ты остаешься здесь. Гм, полагаю, нет, Спиннинг. Я доверяю тебе и все такое, но я не думаю, что это хорошая идея.
Он выглядел почти зеленым от облегчения.
– Ладно, круто. Потому что Грейвс пришел бы в ярость. Он, вероятно, вернется в любое время. Он знает, что мы не оставим тебя одну. Поэтому...
В моей голове загорелась лампочка.
– У меня есть идея, – сказала я и поведала ее Спиннингу.
Как я и ожидала, он даже не думал об этом.
– В конечном счете тебя подвяжут за кишки, Дрю.
Я потрясла головой.
– Он не причинил мне боль. Пока что не причинил. У тебя есть место получше? Никто бы не ожидал этого.
– Плохая идея, – Спиннинг так сильно тряс головой, что даже плечи двигались. – Господи Боже. Ты чокнутая. Сумасшедшая.
– Все, что тебе надо делать, – это вести себя так, будто я здесь, – я казалась совершенно разумной, даже для себя самой. – И ради Бога, я в любом случае не нахожусь там каждую ночь.
– Но... – он остановился. – Ты знаешь, это не такая уж плохая идея. Абсолютно сумасшедшая, но не такая плохая.
– Точно, – я осторожно засунула руки в карманы толстовки. Повязка на моем запястье помогала. Как только вы окажетесь в бинтах, борьба действительно закончится. Вы можете позволить себе немного расслабиться.
Может быть. Пока не появится следующий кризис. И я нервничала. А кто бы не нервничал после всего, что случилось?
Спиннинг думал, что уже все закончилось.
– Но когда Грейвс вернется...
– Он умный. Он выяснит, где я, – выяснил бы, и он будет либо злым, либо... каким? Каким он будет, когда вернется?
Я подошла к стене того, что еще не знала о Грейвсе. Совет больше не упоминал его файл, а я даже не испытывала желания спросить. Я полагала, что он расскажет мне то, что считает нужным, и...
Спиннинг сделал беспокойное движение, как собака, которая отряхивается от воды.
– Если он сможет узнать, где ты, то и кто-нибудь еще тоже сможет узнать.
Оборотни работают согласованно. Вымотать их или заставить что-то делать иногда практически невозможно. Не поймите меня неправильно – когда у вас есть зубы, и когти, и сверхчеловеческие рефлексы, легко заставить кого-то согласиться с вами, не допуская насилия. Я буду первой, кто признает это.
Но иногда это приводит меня в тупик.
– Затем они все смогут прийти, и мы посидим за чашечкой кофе, – я закатила глаза. – Он убил трех вампиров в другой Школе, Спиннинг. Он – отличная защита.
– Я не беспокоюсь о вампирах. Я беспокоюсь о том, что он сойдет с ума и вскроет тебя, как банку Принглс.
Я дошла до той точки, где эта мысль теряла способность напугать меня.
– Ладно, тогда это все теоретически, не так ли? И все будут счастливы, если избавятся от проблемы в моем лице, – я переместилась на другую сторону кровати, взяла спальный мешок и подушку. – Я сделаю это. Я спрячусь в месте, где никто не догадается найти меня, кроме Грейвса. Ты будешь болтаться возле комнаты, пока Бенжамин не придет проверить, есть ли я в комнате, и он будет притворяться, что я в ней. И та-да! завтра Грейвс должен будет вернуться и достаточно успокоиться, чтобы быть вменяемым, и тогда мы выясним... кое-что еще.
Как, например, убраться отсюда. Эй, ты даже сможешь пойти с нами. Чем больше, тем веселее. Я казалась безнадежной даже внутри собственной головы.
Спиннинг странно смотрел на меня.
– Он вернется сегодня ночью. Полагаю, я буду слоняться поблизости и ждать его. Ты действительно хочешь сделать это, Дрю, детка?
Я уже привыкла к тому, что парни смотрели на меня с насмешкой, но я одарила его улыбкой, и от этого у меня заболело лицо. Моя поврежденная губа немного потрескалась, а ушибы резко заболели.
– Да. Что может быть хуже?
Как только я сказала эти слова, мне было жаль, что я произнесла их. Но Спиннинг просто покачал своей темной головой, открыл дверь и осмотрелся снаружи, нюхая.
– Все чисто, – наконец пробормотал он. – Тогда вперед.
– Спасибо. И я именно это имею в виду. За все, – я переместила спальный мешок и сморщилась, когда мою руку свело судорогой – обычно такое случается, когда синяки подвергаются болезненному процессу исцеления.
Как обычно, когда я его поблагодарила, он тряхнул головой и фыркнул.
– Всегда был слишком любопытным для моего же блага. Будь осторожна, хорошо?
– Хорошо, – и я отправилась вниз по коридору, прежде чем кто-либо из нас мог смутиться еще больше.
Глава 20
Металлическая полка была твердой, и мне, вероятно, следовало бы принести сюда кроссовки. И еще одно одеяло. Но я просто развернула спальный мешок и в пятидесятый раз убедилась, что ключ лежал у меня в кармане.
Вы знаете это чувство – у вас лежит билет на автобус или что-то важное в кармане, и вы продолжаете проверять его, чтобы быть уверенным, что он там? Вот так. Это как нервный тик или что-то похожее, когда вы путешествуете или очень, очень измождены. Или, возможно, я единственный человек, который делает это, я не знаю.
Дыхание Пепла было устойчивым. Он лежал, свернувшись под полкой, а в углу стоял еще один липкий поднос. Я была достаточно близка к нему, чтобы учуять запах красной крови, и картинка коричневой коровы породы джерси, такой же большой, как сама жизнь, появилась внутри головы, дар пульсировал. Я быстро отошла в другую часть комнаты. По крайней мере, его кормили. Лучше бороться с сумасшедшим, сытым оборотнем, вместо сумасшедшего, голодного.
Полагаю, берешь то, что можешь достать.
Я шлепнула вниз подушку, взбила ее, затем встала и уставилась на спальный мешок. От него исходил запах Грейвса – запах здорового подростка, его дезодоранта и холодного, лунного привкуса лупгару.
Я осторожно опустилась вниз, мои колени запротестовали, когда ударились о холодный бетон. Мое перевязанное запястье резко заболело. Я заглянула под полку.
В глубокой тени я увидела бледно-оранжевый отблеск глаз. Его дыхание не изменилось, но он бодрствовал. Каждый вдох вырывался слабым, булькающим звуком через его поврежденный рот.
– Прости, что стреляла в тебя, – слова удивили меня. Даже больше, я была удивлена тому, что я действительно сожалела об этом. Даже если Бенжамин был прав и единственная вещь, которая удерживала его от того, что хотел Сергей и от моего убийства, – это потому что он был Среброглавым, я все еще чувствовала себя плохо из-за того, что стреляла в него. – Должно быть было больно, а?
Тень не двигалась, но я могла сказать, что он обращал на меня внимание, по тому как в комнате изменилась тишина. Обычные люди также могут услышать это – что случается, когда кто-то внезапно обращает свое внимание.
– Ну кто же знал, – холод пола костлявыми пальцами обхватил ушибы на ногах. – Это единственное место, в котором я чувствую себя в безопасности. И ты мог бы откусить мою голову, даже не раздумывая над этим. Я для тебя тоже пахну странно? Полагаю, что да.
Нет ответа. Только мягкое бормотание его дыхания. Крошечные проблески его глаз погасли, и он прижался ближе к стене.
Я не застегнула молнию спального мешка, но подперла его вокруг себя. Металл был твердым и неудобным, но не хуже, чем пол в мотеле. Мне не могло стать легче, особенно, учитывая ушибы и больные мышцы, которые играли в пинбол по мне. Каждый раз, когда я перемещала вес, молния мешка немного терлась о металлическую кровать, или ушибы вопили от боли. Но я была истощена, и довольно скоро начала хотеть спать.
Я проснулась, слыша гробовую тишину Школы, поскольку все отправились на отдых. Мне потребовалось несколько сонных секунд, чтобы понять, что до этого Пепел обычно начинал свой регулярный крик в 3:00, а теперь он не издавал ни звука. Вместо этого, несколько раз я смутно моргнула, и в слабом освещении через зарешеченное отверстие в двери я увидела длинную, мохнатую форму с оранжевыми глазами.
Он лег поперек порога, узкая голова располагалась на лапах, и смотрел на меня.
Это должно было напугать меня. Но я легла обратно и уснула. Долгое, медленное, бархатное время без сна, и меня окутала темнота.
А потом...
* * *
Коридор был длинным и узким, и в конце приоткрылась дверь. Я помнила это чувство – шнур, привязанный вокруг моей талии, тянул меня. Мне должно было быть холодно в носках и футболке, и на мгновение мне стало интересно, куда подевалась моя толстовка. Потом я поняла, что мне снился сон, и вопрос отпал сам собой.
Началось гудение, вибрирую сквозь пальцы рук и ног. Это как напряжение между каналами в разных концах Америки, древние телевизоры в пятнах, обложенные коврами номера мотеля превратились в белый снег. Некоторые из тех мест рекламировали мебель, но удача упрашивала телевизор сконцентрироваться на чем-то, что напоминало сигнал.
Я помнила то чувство, как будто булавки и иглы пронзали онемевшую кожу. Я выставила руку и не была удивлена, когда увидела прозрачные копии моих пальцев с погрызенными ногтями. Они покорно шевелились, когда я ими пошевелила, и я опустила руку. Мои ноги касались пола. Я двигалась медленно. Как воднолыжник, но только на четверть меньше их скорости.
Вверх по лестнице, мимо коридора, где была моя комната, и напряжение усилилось. Каменные стены Школы дрогнули, как морская водоросль. Мягкий гром хлопающих крыльев окружил меня, изолируя от покалывающего гула.
Школа мерцала, вернулась к цветам истекшей крови. Все двигалось, как в действительно старом фильме, где угасал зернистый цвет. Или как в тех нарисованных фотографиях, которые вы видите в антикварных магазинах – черные и белые портреты со странным румянцем на щеках, глаза, пойманные в пыльных кадрах и смущающие других своим пристальным взглядом через пятнистое, грязное стекло.
Голоса усилились сквозь напряжение. Я узнала один из них, и стены Школы разъехались. Я была снаружи, деревья мерцали – в одно мгновение они были в листве, в следующее – ветви стали голыми.
Голоса вернулись; когда деревья полностью обрели летнюю листву, их тени полностью превратили все вокруг в жидкость, как раз тогда, когда цвет затопил мне вид. Звук дрогнул, потом было что-то наподобие звука, когда вы ищете радиостанцию, которая вам нужна, потом наезжаете на ухаб и ваш палец уже на настройках, выбирая оптимальные данные, и песня звучит чисто и громко.
– Не беспокойся, – сказал он. – Станет лучше.
– Она ненавидит меня, – послышался звук треска древесины, и короткий, резкий звук разочарования. – Я хочу пойти домой.
– Она ничего не сможет сделать тебе. Не тогда, когда я с тобой. Первое положение, Элизабет.
Укол бессердечности пронзил меня.
Это была наполовину разрушенная часовня, виноградные лозы росли на каменных стенах. Мне казалось это место смутно знакомым, и я поняла, почему. Я рисовала его уже несколько недель. В середине росла трава, там стоял каменный алтарь, и она появилась в завесе тумана. Ее болезненно красивое, в форме сердца, лицо, несколько длинных локонов спадали на щеки. На ней были черные капри и белая рубашка с воротником, ее волосы разделены пробором посередине и отброшены назад. Покрой одежды говорил, что она была «старой». По ней можно было бы сказать, что она хотела выпрямить волосы и сделать макраме.
Она держала малайку, немного изгибающийся, деревянный меч, с милой, естественной грацией. Один клинок очертил такой резкий полукруг, что вы могли бы услышать, как рассекается воздух. Расположенные на вершине алтаря, ее Кедсы шаркали, когда она ступила назад и меч прочертил сложный трюк, она была смертельно красивой птицей, скрывающей свои крылья.
– Выпрями ногу, – сказал Кристоф, находясь справа в тени от стены. Солнечный свет ощущался физически, золотой, как старый мед. Его глаза горели голубым, и он смотрел на нее критически, его брови сошлись вместе.
Каждый раз, когда я его видела, я забывала, как хорошо выглядит его лицо, каждый угол и линия соответствовали друг другу. Он был в джинсах и черной футболке, его волосы – чисто ливерпульский модник – сияли золотом.
– Запястье, – сказал он мягко, и моя мама остановилась. Она повернулась и бросила ему тот самый Взгляд.
О, я узнала этот Взгляд; она также смотрела на папу, когда он опаздывал к ужину, или когда говорил что-то смешное насчет того, как она мыла посуду. Это был притворный взгляд красивой женщины, смотрящей на мужчину, которого она хорошо знает. Наполовину дразнящий, почти сердитый, и знающий о том, что он смотрит на нее.
Хлопанье крыльев моего пульса сделало паузу. Булавки и иголки пронзили напряжение в картине, но я сфокусировалась, это как держать маятник над столом в бабушкиной кухне и искать внутреннее ощущение, которое заставило бы его ответить на вопросы.
Я не могла достаточно насмотреться на нее. Она легко дышала и убрала выбившийся завиток тыльной стороной руки, она держала малайку так легко, как нож для масла. Она была такой грациозной. Я видела, как через бинокль, что ее ногти были обгрызены.
Как мои.
Она выглядела такой молодой. На картинке, которую папа носил в бумажнике, тени в ее глазах были темнее, и она казалась старше. Прямо сейчас она выглядела, ну, подростком.
Каждая маленькая девочка думает, что ее мама – самая красивая женщина на свете. Моя мама была самой красивой. Она действительно была самой красивой.
Ее насмешливый взгляд превратился в твердое выражение, рот и брови немного сморщились.
– Я чувствую себя идиоткой, застрявшей здесь. Почему мы не можем тренироваться внутри?
Лицо Кристофа было непроницаемым, но он был напряжен. То, как напряглись его плечи, в какой позе находились его ноги – все это сказало мне о напряжении.
– Солнечный свет делает тебя хорошенькой. Опять первое положение. Сконцентрируйся, Элизабет.
Она закатила глаза и отвернулась.
– Хочу, чтобы ты называл меня Лиз.
– Даже не мечтай об этом.
Он казался все таким же – наполовину насмешливым, легким и саркастичным. Но что-то в его тоне заставило меня посмотреть на него, и только на мгновение его лицо было обнаженным. Он трансформировался, клыки касались губы, а его волосы стали темными и как будто были зачесаны назад .
Кристоф смотрел на мою маму так, будто хотел съесть ее.
Но моя мама посмотрела вверх на разрушенную крышу часовни. Ее тон стал мягким и отдаленным, как будто она даже не помнила, что он был здесь с ней.
– Я имею в виду именно это. Я хочу пойти домой.
– Ты уже дома, – он отклонил ее этими тремя словами, и почему он смотрел так на нее? Это было почти неприлично.
– Она ненавидит меня, – она быстро сгримасничала в сторону. – Ты не получишь это, Крис.
Он выпрямился. Ступил на самый край тени от стены. Гнев потрескивал вокруг него. Но его лицо не изменилось, и его тон был таким же.
– Ее ненависть ничего не означает.
– Ты тренируешь меня здесь, чтобы она не смогла ничего увидеть. Потому что ты ее возлюбленный.
– Я не ее возлюбленный. Хотя для нее очень полезно так думать. Первое положение, Элизабет.
Если он хотел заполучить ее внимание, он этого добился. Она неодобрительно посмотрела на него, и я вспомнила, как она обычно выглядела, когда что-то шло не так. Когда она улыбалась, мир освещался, но когда она выглядела серьезной, почти мрачной, ее красота была более суровой. Она беспокойно переместила свой вес.
– Как ты можешь быть таким равнодушным?
Кристоф сложил руки.
– Первое положение, Элизабет.
– Девчонки сходят с ума по тебе, молодняк.
На этот раз Кристоф выглядел озадаченным.
– Молодняк?
– Боже, ты такой болван. Она думает, что ты лиса, – моя мама засмеялась, и солнечный свет стал ярче. – И это правда, не так ли? Рейнард.
Последовала длинная пауза, пока он смотрел на неё. Она взмахнула малайкой, но без энтузиазма.
Наконец он отступил в тень.
– Это серьезное дело. У тебя есть дар для этого, и...
– Забудь, – она опустила оба деревянных меча с грохотом и спрыгнула с каменного блока одним скоординированным движением. – Каждый день одно и то же. Почему вместо этого ты просто не уйдешь играть с Анной? Я устала от всех этих игр.
– Это не игра. Это смертельно серьезно, и чем скорее ты...
– Пока, – она махнула рукой через плечо, когда последовала дальше от меня. Мое сердце внутри ребер раздулось до размера баскетбольного меча, и взрыв того напряжения прошел через всю картину.
НЕТ! Я хотела кричать, но не смогла заставить губы раскрыться. Гудение прошло сквозь меня. Я оттолкнула его. Я хочу увидеть!
Напряжение пролетело, как снег. Расчистилось достаточно для меня, чтобы увидеть Кристофа, его рука обвилась вокруг маминого запястья, когда она отстранилась от него. Она скрутила его большой палец, чтобы разорвать хватку; он поймал ее плечи второй рукой. Она снова вырвалась, ее волосы летали, и когда ее рот открылся, стала видна пара изящных клыков, она что-то кричала.
Она ударила его. Звук был похож на винтовочную затрещину, гудя и размываясь. Они стояли друг против друга, мамина грудь с трудом опускалась и ее глаза наполнились слезами, как если бы он ударил ее.
Кристоф улыбался. Это была широкая, яркая, солнечная усмешка, как если бы его только что поцеловали. На его бледной щеке, ярко вспыхивая, появился отпечаток руки.
– Сделай это снова, – сказал он тихо. – Вперед, Бет. Я позволю тебе.
Ее губы двигались, но я не слышала, что она говорила. Потому что напряжение усилилось, выливаясь, как река белых перьев, и гудение превратилось в рев, грохочущий сквозь меня, булавки и иголки превратились в ножи и мечи. Шнур, туго удерживавший меня на месте, лопнул, и я...
* * *
... упала со стуком, когда Пепел выл и царапал у двери. Он издавал шум, похожий на трущиеся друг о друга камни, рычание усилилось и стихло, когда замерцали его узкие ребра. Он отошел назад, скребя когтями, и бросился к двери.
Я села, зажимая синяк на плече, на кровать. Потерла его.
– Ау. Ой, – я яростно моргнула.
Пепел обернулся. Рычание постепенно усилилось, и я замерла.
Он смотрел на меня, его глаза – оранжевые лампочки. Затем он сознательно сделал два шага назад, заполняя собой угол позади двери. Он поднял лапу.
Во рту у меня пересохло, в глазах – песок, и внезапно я очень сильно захотела в туалет. Я не подумала об этом, когда мне в голову пришла эта замечательная идея, и я ни за что в жизни не пошла бы в металлический туалет, расположенный в углу.
Плюс, я ненавидела спать в одежде. Она всегда везде жмет, когда вы просыпаетесь.
Лапа Пепла ткнула вперед, и он указал своими когтями на меня. Затем, очень медленно, он указал на дверь. Все еще рыча, он поднял губу, и свет упал на зубы цвета слоновой кости.
Я почти подавилась, схватилась за полку-кровать и поднялась на ноги. Я напряглась. Сработали мои внутренние часы, но я думала, что рассвет еще не наступил.
Пепел указал на меня, на дверь. Под ревом послышался любознательный, умоляющий звук, который в конце повысился. Это было вне моего понимания, как он мог издавать два звука одновременно.
– Заткнись! – сказала я резко.
Он заткнулся.
Мы смотрели друг на друга. Он сгорбился, его голова поднялась, и я почувствовала вкус гнилых, восковых апельсинов. Они затопили мой язык, щекоча заднюю часть горла, и я знала, что происходило что-то плохое.
Из глубин горла Пепла исходил мягкий звук. Он сгорбился даже еще больше, так, как собака горбиться, когда ей нужно выйти на улицу ночью, но думает, что вы будете кричать на нее, если она будет слишком громко просить. Я хотела избавиться от вкуса плевками, но это мало чем помогло бы.
– Хорошо, – прошептала я, – хорошо, – я достала ключ неуклюжими пальцами. Опять застыла, когда он двинулся.
Сломленный оборотень пошел совершенно тихо и присел лицом к двери.
Шаги, которые я не должна была слышать, исходили сверху тихой Главной Школы. Дар дрожал внутри головы, в ясной ночи отчетливо слышалась каждая поступь.
Они ошибались, приземляясь слишком тяжело или слишком легко. Я знала – дар положил информацию в мой мозг – что это были вампиры.
И если они были здесь, то намеревались сделать что-то плохое.
Глава 21
Я тихонько пересекла каменный пол на онемевших ногах. Если они доберутся до двери прежде, чем я смогу открыть ее, меня поймают здесь, я не смогу убежать. И Пепел...
Я потела так сильно, что ключ почти выскользнул из пальцев. Я всунула его в замок со скрипучим, металлическим звуком, и шаги остановились. Я не могла сказать, как далеко они были, но сознание опасности заставило мои ладони потеть, а глухой стук сердцебиения слился, как крылья колибри.
О, дерьмо!
Пепел бесшумно скользнул вперед и напрягся. Его мех терся о джинсы. Совершенно неуместный смешок подполз к горлу, погружаясь в ужасный, резкий, цитрусовый привкус. Я собиралась выпустить на ночь оборотня. Это как выпустить кота, только без царапин.
Я повернула ключ, когда впереди послышались шаги. Звуки отозвались эхом, и яростное копье прозрачной ненависти ударило меня в череп. Я издала искаженный крик и попыталась открыть дверь каждой унцией сил, которую могла наскрести в себе. Моя спина согнулась, но Пепел уже двигался. Он ударил дверь, как грузовой поезд, так сильно, что помялась сталь. Дверь ударилась о стену и послышался гонг! который мог бы быть забавным, если бы высокий, безжизненный крик не расколол воздух сразу же после этого. Я ступила за ним, отчаянно пытаясь выбраться из этой комнаты.
Головная боль погрузила в мой череп костлявые когти. Я выдохнула, сдерживая дар, как сжатый кулак. Только так я могла отстраниться, только так я могла отключить ненависть, жужжащую вокруг меня.
Дело в том, что кровососы полны ненависти. Иногда мне интересно, заменяют ли они свою кровь чистым, жидким отвращением. Шаги слышались в коридоре Главной Школы, приближаясь быстрее и быстрее. Их так много! И все же не было никакого предупреждающего звонка, никакой тревоги, как в другой Школе.
Пепел издал пыхтящий звук, разворачиваясь так быстро, что его мех издал шепчущий шум. Он почти пританцовывал на месте, и я нервно отошла в коридор.
Он сделал выпад в мою сторону, и я, дрожа, вернулась в коридор. Он резко остановился, посмотрел на меня, и снова сделал выпад. Я отошла назад, и он остановился.
Ох.
У меня была идея, но для этого потребовалось бы все мое мужество, которое я могла собрать воедино, чтобы встать вполоборота и двигаться, касаясь одной рукой стены, потому что я не могла устоять на ногах. Он растянулся позади меня, иногда почти танцуя на месте, когда я замедлялась, нетерпение улавливалось в каждой плавно скользящей линии. Кровь ревела в ушах, почти заглушая ужасные шаги, и мою голову затопила самая отвратительная в мире мысль.
Он пытается доставить меня в безопасное место или ведет прямо к ним?
Страшная мысль! Я спала вместе с ним в одной комнате, и я доверяла ему все это время. Но, Боже, неприятная, подозрительная мысль не могла покинуть меня.
В этом конце коридор переходил в Т-образную форму. Я нервно оглянулась назад, волосы падали на глаза, и я сглотнула неустойчивое дыхание.
– Пепел? – прошептала я. – Я, я не знаю...
Он врезался в меня. Я прыгнула и почти налетела на стену. Он скользнул рядом, его плечи, а затем грудь и бок коснулись моего бедра. Его узкая, изящная голова повернулась налево и направо, и я снова услышала шаги. Как ватная палочка, постукивающая по барабанной перепонке, каждый звук отличался от предыдущего, но был нечетким.
Они были даже ближе. Не спрашивайте, как я узнала это.
Его голова все еще была склонена. Затем он посмотрел назад на меня, и ужасное, человеческое безумие немного потускнело в его глазах. Он отошел назад и подтолкнул меня вправо.
Я не знала, куда вел этот коридор. Если я спускалась сюда, значит полностью доверяла ему.
«Ты же спала с ним, Дрю. Уже слишком поздно», – голос бабушки, практичный и язвительный. Мои щеки были влажными и горячими.
