Текст книги "Невольница: его добыча (СИ)"

Автор книги: Лика Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Дерик вошел и шлепнул ладонью по дверному косяку, когда-то покрытому настоящим темным шпоном:

– Свет вот тут.

От удара хлопьями посыпалась пыль. Нервно замигали, разгораясь, тусклые лампы, освещая крошечную комнатенку с когда-то зелеными однотонными обоями, слепым полукруглым окном и узкой продавленной кроватью с грязным матрасом. Снова темнота без клочка чистого неба. Я почти привыкла.

– Располагайся. А если поссать – то вот тут, – верзила махнул рукой на противоположную дверь. – Только не грохнись там, темно. Меня это… Дерик зовут.

– Эмма.

Дерик помялся с ноги на ногу, елозя по мне влажным взглядом, потом все же развернулся и, к счастью, ушел. Я заметила, как они на меня смотрят. Все, не только этот юнец. Жрали глазами, как голодные собаки.

Я долго стояла на месте, прижимая сумку к груди. Было ощущение, что в этой комнате не жили лет сто. Обои почернели от сырости и плесени, отклеились по швам и углам, окно превратилось в кладбище бабочек, а на голый матрац, залитый чем-то невообразимым, было страшно даже сесть. Я сняла накидку, постелила на кровать и, наконец, присела. Вместо чувства облегчения поселилась какая-то тоска и колючий, скребущий страх. Не ужас, который гнал прежде, а липкое чувство грядущей беды. Все еще казалось, что в любой момент может показаться Ларисс. Я почти слышала его шаги, чувствовала взгляд, ощущала патоку несказанных слов. Не верилось, что удалось скрыться.

Что теперь творится в доме? Наверняка, он перевернул все вверх дном. Как бы я хотела видеть его лицо в этот момент. Но что теперь будет? Теперь я беглая.

Беглая.

Это клеймо и сорок пять ударов, если хозяин не выберет смерть.

40

Я сняла тяжелый пояс, пошарила в комнате и нашла длинную щель в подоконнике. Одну за одной спрятала туда часть монет. Лора всегда говорила: «Никогда не прячь все деньги в одном месте». И была права. Я нашла дыру в полу за дверным косяком и положила еще часть. Три тысячи, о которых им известно, оставила в сумке и отправила под матрас. Не сомневаюсь, Доброволец обязательно велит здесь обыскать, нутром чую – он понял, что у меня есть деньги.

Я вернулась на кровать и обхватила голову руками. Пять дней… Внезапное понимание накрыло душной волной – я не могу лететь на Норбонн. Это самая большая глупость. Он вернется за мной, достанет из-под земли, выроет из песка. Нужно бежать туда, где не достанет – в Змеиное кольцо. Единственное безопасное место, которое приходит на ум.

– Что ж ты, дуреха, не запираешься? – в дверь протиснулась чистенькая толстуха с блестящим подносом и поставила его на кровать. Красноватая кожа говорила о примеси верийской крови. – Еле заползла сюда…

Я не знала, что отвечать:

– Разве надо?

Тетка улыбнулась, сверкнув щелью между передними зубами:

– Рыжего длинного видела?

– Дерика?

Она кивнула:

– Мой. И еще семеро таких же оглоедов, только росточком поменьше. Или тоже хочешь?

Я покачала головой:

– Нет. Не хочу.

– А раз не хочешь – так для того засов на двери и приделан. А то ничего, кроме их членов, помнить не будешь. – Толстуха присела рядом на кровать и пододвинула тарелку с пирогом: – Ты не думай, не со зла это все. Пойло проклятое. Да я и сама теперь не прочь горло промочить. Но никогда не знаешь, кто из них сегодня надерется. Тогда уж они не разбирают. Да и мужики – есть мужики. А ты вон какая! Хорошенькая. Даже мой обормот внизу на тебя так и зыркал. И женилка давно уже отросла, не смотри что тощий.

Меня передернуло.

– Разве здесь нет женщин?

– Есть, но не в штабе. Здесь только я. Шлюхи живут отдельно, у рва. Мартин их сюда на порог не пускает. Брезгует, видать.

Толстуха была какой-то теплой и простой. Очень напоминала мамину подругу с Песчаной улицы. Сидели вечером, пили чай или вязали. И постоянно тихонько говорили. Я никогда не прислушивалась к этой болтовне.

– Но я тебе не то сказать хотела. – Теперь она почти шептала: – Ты никому тут больно-то не верь. Верь, конечно, куда совсем без веры, но и своими мозгами думай. Головой кивай, а сама подумывай. Ты, видно, деточка не глупая. И мне не больно-то верь. Ох, – она с досады скривила губы. – Ну, что глазищи таращишь? Ах, глазищи какие, что б тебя… – она махнула справной рукой. – Но, остерегайся, девка. Я стряпаю, но и слушаю. Они меня не замечают, я что жаровня, что со мной считаться. Разговоры были про тебя. Как сказали, что ты беглая наложница – так слюной все они изошли.

Я сглотнула и стиснула зубы:

– Почему вы это мне говорите?

– Так не для того ведь бежала, рискуя головой, чтобы с одного проклятого члена соскочить, а новой дюжиной обзавестись.

Я сжала кулаки:

– Не для того.

– Ты сейчас на меня не смотри, я в свое время знойной девкой была. Знаю, о чем говорю. Не знала бы – шоблу свою не нянчила. Ты головой подумай: кому стоит отпирать, а кому нет.  Пойду, – она поставила тарелку и стакан воды прямо на кровать, – дел у меня!.. Скучно станет – приходи ко мне на кухню. А сейчас ешь, запирайся и спать ложись. Но крепко запирайся, мой тебе совет.

– Что значит: «кому стоит отпирать, а кому нет»?

Толстуха повела тонкой черной бровью:

– А ты полежи, подумай. Может, поймешь.

– Как тебя зовут?

– Санилла.

– Санилла, кто такой Доброволец?

Толстуха хмыкнула:

– Император Котлована, если хочешь. Вот и подумай.

Она поймала мой взгляд, вновь села рядом и с жаром зашептала:

– Когда-то он влюбился в одну рабыню. Копил деньги, чтобы выкупить ее. Она деньги взяла, а его выдала, когда он в ограду залез. Под петлей стоял. Как бежать удалось – не знаю. Только с тех пор не любит он баб. Кроме как сучками и подстилками не называет. Но свое не отдает. Потому и говорю: подумай. И дверь накрепко запирай.

– Санилла, ты можешь достать мне нож? Плачу имперским золотом.

Лицо толстухи осунулось:

– Об этом лучше и думать забудь. Если невзначай порежешь кого – живой тебе не выйти. Забудь.

Толстуха вышла, многозначительно стукнув в дверь:

– Запирай.

Я последовала ее совету – задвинула хлипкий засов, подергала дверь: можно одним пинком вышибить. Это не преграда.

Не хотелось ни есть, ни спать. Я отставила тарелку с пирогом на пыльный подоконник, засыпанный дохлыми бабочками, но воду выпила, чтобы сбить во рту кислятину после дынной браги. Вкус был омерзительным. Жидкость оказалась тягучей, будто тухловатой, с привкусом железа и какого-то аптечного лекарства. На дне пустого стакана перекатывались нерастворенные белые кристаллы. Сил едва хватило, чтобы поставить стакан на пол у кровати. В глазах помутнело, и все вокруг накрыла черная пустота.

41

Я отказывался понимать эти слова. Они просто не могли существовать. Они преступны. Невозможны. Я тряхнул брата за грудки и прижал к стене – он даже не сопротивлялся, позволял себя трясти, как фруктовое дерево. Снисходительно ждал, когда успокоюсь. Меня прошибало волнами жара так, что казалось, сварится мясо и свернется кровь.

– Скажи, что это ложь, – я снова и снова встряхивал его. – Как? Скажи мне, как?

Ларисс, наконец, отвел мои руки, поправил мантию.

Я оперся о стену, чувствуя ладонями холод камня. Опустил голову, стараясь выровнять дыхание. Не был бы он братом, я раскроил бы ему голову – и этого было бы мало. Мало, черт возьми! Я сжал кулаки и несколько раз ударил о стену. До разлившейся боли. До красноты. До дребезжащего по всему телу отзвука удара.

Брат был на удивление спокоен, если не сказать насмешливо-равнодушен:

– Нет ничего непоправимого… Кроме смерти. И глупости.

Как же хотелось съездить по его темному тонкому лицу. Внезапная догадка заставила меня отстраниться и рухнуть в кресло:

– Ты все знал… Твою мать, ты же все знал…

Я чувствовал себя обессиленным. Больным.

Ларисс все еще поправлял складки одежды. Педантично и неторопливо. Если бы я не знал его, мог бы подумать, что он упивается моей растерянностью. Черт возьми, даже зная, мне так казалось.

Брат кивнул и занял другое кресло. К счастью, нас разделял стеклянный стол.

– Я ни единожды говорил тебе, что ничего в этом доме не происходит без моего ведома. Но ты не слышишь слов, признаешь только действие. Прешь напролом, как взбесившийся бык. Больше грохота и обломков, чем пользы.

Я вслушивался в свое тяжелое дыхание, стараясь хоть немного успокоиться, но это не помогало. Я с трудом понимал смысл этих слов. Они будто пытались пробиться через защитную оболочку, толкались, ударяясь, маячили, но не достигали цели. От напряжения шумело в ушах.

– Если ты не потворствовал, то ты не помешал! – я вцепился в подлокотники до ломоты в пальцах, едва не привстал. – Как? Как, Ларисс? Ты знаешь, что она для меня.

Брат пробормотал сквозь зубы:

– Красная тряпка и заноза под ногтем. – Громче добавил: – Я говорил и о том, что от тебя потребуется терпение. И этот момент настал. Но в тебе нет терпения, брат. Как и внимания к моим словам.

Я рывком подался вперед, упираясь ладонями в столешницу. Стекло едва заметно загудело от удара.

– Терпения? Ты сообщаешь о том, что она сбежала в Котлован, и говоришь мне о терпении?

Ларисс кивнул, закурил, утопая в дыму. Он казался вполне довольным собой.

Это было непостижимо. Чутье подсказывало, что если брат так спокоен, на то есть все причины. Но я их не знал. Заломило виски. От напряжения вздулись вены, отдаваясь сумасшедшим биением пульса. Будто этот звук хотел раздробить меня. На тысячу осколков, на мелкую картечь.

– Почему ты позволил ей бежать? Ты знаешь, как она дорога мне. Она нужна мне!

Я не усидел. Нервно, едва справляясь с напряжением, подошел к нише, достал бутылку горанского спирта и бокал. Налил полстакана и залпом выпил, чуть не задохнувшись от едких паров. Сейчас станет легче.

Я вернулся в кресло, поставил бутылку на стол. Внутри разливалось тепло, поднималось к вискам, ослабляя напряжение в сосудах.

– Ты предал меня.

Ларисс усмехнулся:

– Будем считать, что ты этого не говорил.

– Я не говорил, а ты не делал… Так? Так ты хочешь?

– Ей помогала Вирея.

Я на мгновение потерял дар речи:

– Что?

Ларисс кивнул:

– Именно так, – он казался совершенно довольным. – Твоя разумная женушка наконец-то сделала глупость, как я и надеялся. Даже самый разумный человек способен на большие глупости, если чувства застят разум. Теперь твой ход, чтобы завершить начатое.

Я откинулся на спинку кресла, нервно сжимая подлокотники. Такие повороты всегда заставляли задуматься, кто передо мной: любимый брат или опасный паук с тончайшей сетью? Вирея попалась, но я уже не был так уверен, что идея с побегом принадлежит ей.

– Что ты имеешь в виду?

 – Нужно лишь спровоцировать ее на публичный скандал. Надеюсь, с этим ты справишься? Ты получишь полное право запереть ее на Атоле. И старик Тенал не посмеет даже рот раскрыть. Тебе осталось лишь не испортить мои труды. А ее рабыню нужно казнить. Как пособницу.

Я молчал, вслушиваясь в собственное шумное дыхание:

– Я бы предпочел казнить обеих. Она действовала за моей спиной!

Ларисс покачал головой:

– Ты сам понимаешь, что это невозможно. Вирея высокородная. Ты не можешь вот так распоряжаться ее жизнью. Ссылка – единственный возможный способ избавиться от нее.

Мне не нравились эти слова, но, к сожалению, Ларисс был прав:

– Пусть так… Но, как вернуть девчонку?

Сейчас стало гораздо спокойнее, но я все равно не мог помыслить о том, что ее нет под этой крышей. Избавиться от Виреи такой ценой? Это казалось несопоставимым. Неоправданным. Вирея ничто против нее.

Ларисс повел бровями:

– Может, к чертям девчонку? Отдай ее Совету – пусть они вытаскивают ее из Котлована, раз они такие поборники закона.

Я не верил своим ушам. Виски вновь заломило.

– Ты сошел с ума?

Ларисс усмехнулся:

– Ты же знаешь, я всегда был немного сумасшедшим.

Хотелось вновь тряхнуть его. Трясти до тех пор, пока он не перестанет юлить. Но я был разбит, будто провел на мостике несколько суток.

– Объяснись!

Он повел бровями. Всегда так делал, когда был доволен собой.

– Совет может сколько угодно выкуривать ее из Котлована. Но это Котлован, он вне имперских законов – с девчонкой может случиться все, что угодно. И она сгинет так же, как появилась. И Совет быстро забудет о ней, особенно если старик Тенал не будет мутить эти сомнительные воды. Дай лишь время, и они забудут о претензиях к тебе. Главное – сделай Совету официальное заявление о побеге. И ты чист, мой дорогой брат.

Это было хитро, но…

– Если они выкупят ее?

Ларисс отмахнулся:

– Эти жадные старики никогда не дадут достойную цену. Единственный, кому это действительно нужно – Тенал. Он не так богат, как кичится. Они никогда не предложат больше пятидесяти тысяч.

– Ты уверен?

– Более чем.

– Тогда предложи им в два раза больше.

Брат скрестил руки на груди:

– А у тебя откуда такие деньги? Такую сумму не собрать просто так. В котловане признают лишь одну валюту – имперское золото. Твоя женушка уже и так пощипала семейный бюджет.

Мне осточертели эти лабиринты слов. В казарме все проще. Честнее. Довольно намеков и предположений. Мне нужен результат.

– Ты ее упустил – ты ее и вернешь. Иначе ты мне больше не брат.

– Из-за девки?

Я кивнул:

– Она моя. Ты слышишь? Моя. Делай, что хочешь. Поднимай людей! Рой носом землю! Мне плевать. Она нужна мне здесь. Живая. Или ты не брат мне!

Ларисс скрестил руки на груди:

– Ты знаешь только один метод: рыть землю и поднимать шум. Не вздумай поднимать солдат. А Совету уже наверняка известно о ее побеге. С тебя лишь протокол и тишина. Ты слышишь меня? Тишина.

Я поднялся, подошел и вновь тряхнул его за ворот, но уже без прежней горячности:

– Верни мне ее. Прошу.

Ларисс скинул мои руки, поднялся и молча скрылся за дверью.

Я снова рухнул в кресло, потянулся к бутылке. Не хотел верить ни единому слову, но понимал, что это правда. Она сбежала. Сбежала, черт возьми! Я не хотел даже думать о том, что могу больше не увидеть ее. Это невозможно. Немыслимо. Она моя. Только моя. Меня раздирало от противоречий. Я представлял ее раздавленную, сломленную, в цепях. Но в следующий миг уже воображал это немыслимым. Хотелось молить о прощении, чтобы она перестала видеть во мне врага. Я был бы счастлив от одной ее улыбки. От ласкового взгляда.

Не знаю, что сделаю, когда снова увижу ее.

Если увижу…

Если.

Я схватил бутылку и швырнул в дверь, за которой скрылся брат. Осколки с мелким звоном падали на мрамор, в красную, как кровь, смердящую лужу.

42

Я с трудом открыла глаза и прищурилась. Голова была тяжелой, как с перепоя. Меня мутило. Приступ тошноты скрутил пополам, едва я попыталась поднять голову, но пустой желудок не исторг ничего, лишь завязался мучительным спазмом. Я глубоко вздохнула и легла на спину. Мутный свет бил по глазам, вновь заставляя щуриться. Снова затошнило.

Проклятая Санилла – это она принесла стакан. Я все же заставила себя сесть, потерла лицо ладонями. Я бросила взгляд на дверь: она едва держалась на скрипучих петлях. Хлипкая задвижка висела на одном гвозде. Меня обдало ледяной волной – сюда приходили.

Я поднялась, сунула руку под матрас – сумки с деньгами не было.

Предсказуемо… Я вновь закрыла дверь и пошла к окну: здесь не нашли. Уцелели деньги и у двери – мозгов не хватило. Мартин недооценил меня. Можно сказать, я слишком легко отделалась, учитывая, что меня, кажется, не тронули. Но что толку от денег, если их невозможно потратить. Я заперта в этом вонючем Котловане. Нужно найти Добровольца и сказать, что я лечу  в Змеиное кольцо. Если повезет – уеду раньше, чем он обещал.

Я надела накидку и спустилась по скрипучей лестнице – надо найти Добровольца и хоть что-то съесть. Нужный поворот я нашла не сразу – блуждала среди мусора и дышала пылью, пока, наконец, не вышла в уже знакомую столовую, где торговалась с ним. Было пусто, лишь в углу, за стойкой раздачи, гремела кастрюлями Санилла.

– А, это ты, – она широко улыбнулась. – Как спала?

Я едва посмотрела на нее. Хотелось вцепиться в жирную розовую шею и тряси, пока толстуха не захрипит.

– Что ты насыпала мне в стакан?

Она опустила голову, изменилась в лице:

– Кристаллы зельта. Он велел.

– Ты могла сказать.

Санилла покачала головой:

– Ты милая девочка, но как пришла, так и уйдешь. А мне здесь жить. И помирать здесь. Я что могла – сказала: никому не верь. Дальше – дело твое.

Что ж, толстуха права.  Она поставила передо мной тарелку с вчерашним пирогом и стакан с чем-то горячим и пряным:

– Ешь спокойно – здесь ничего нет.

Даже если и есть. Глупо чего-то опасаться, когда здесь в любой момент мне могут свернуть шею. Днем, ночью – не важно. Не помогут ни деньги, ни засовы. Я придвинула к себе пирог, но от запаха скрутило. А травяной чай пришелся по вкусу. Я хлебнула дымящийся отвар, чувствуя, как горячая ароматная жидкость скатывается в горло.

– Санилла, мне нужен Мартин. Где его искать?

– Лучше сиди здесь, без надобности не слоняйся. По вечерам все здесь собираются.

– Они могут отправить меня в Змеиное кольцо?

Толстуха опустила кастрюлю и повернулась:

– Ты же на Норбонн хотела. Разве нет?

Я покачала головой:

– Нельзя на Норбонн – найдет.

Санилла вытерла руки, вышла из-за своей стойки и села напротив:

– Боишься?

Я кивнула. Нет смысла врать, да и просто хотелось с кем-то поговорить. С кем-то, хоть немного похожим на друга.

– Что же он делал с тобой, что так бежишь? Уж мы-то, бабы, много стерпеть можем. И все нам ничего…

Я усмехнулась и просто покачала головой:

– Кажется, сегодня он должен вернуться… Что будет, если придет сюда?

Санилла накрыла мои пальцы теплой мягкой ладонью:

– Не бойся, не придет. Имперцы не суются в Котлован, хоть мы у них и под самым носом.

– Почему?

– Бесполезно. Одиночек отстреливают еще на границе тумана. А при любой опасности все быстро уходят по тоннелям на темную сторону. Имперцам достаются лишь пустые дома. Несколько раз здесь все ровняли с землей, но это ничего не изменило. Да и не выгодно это им – кто тогда грязную работу делать станет?

Рядом звякнули жестяные тарелки. Я повернула голову: в темном углу сидел широкоплечий лигур – я совсем не заметила его: темное на темном. Темная кожа, темные волосы, темная одежда. Он слышал разговор.

Лигур отставил приборы, поднялся, скребя пол ножками отодвигаемого стула, и пошел к выходу. Поравнявшись с моим столом, остановился, уперся в столешницу литым кулаком цвета графита и склонился к моему уху:

– Не жди корабля ни на Норбонн, ни в Кольцо. Лети первым же судном, куда придется. Чем быстрее – тем лучше. У тебя часы, если не минуты.

Я посмотрела в резкое темное лицо, значительно темнее, чем лицо Ларисса, рассеченное длинным глубоким шрамом, сползающим на шею и уходящим в ворот рубашки. Встретилась взглядом с неожиданно светлой зеленью глаз:

– Почему?

– Пока не передумал, – он усмехнулся.

Я сглотнула:

– Кто?

– Мартин, – лигур сверкнул зубами, развернулся и вышел.

Я посмотрела на Саниллу:

– Кто это?

– Гектор, – Санилла скривилась и едва не плюнула ему в спину. Судя по всему, не слишком его жалует.

– Но, он же высокородный?

Санилла пожала пухлыми плечами:

– Ты тоже, так что с того? Много вас здесь… ни к месту. А что до высокородства – так одно красивое название. Ничего о человеке не говорит, уж прости. И сама по породе никогда не суди – мой тебе совет. Скверный человек завсегда скверным останется, во что его не обличи. Главное – нутро, а все остальное… – она махнула пухлой рукой.

– Ты его не любишь?

– Я не восторженная девица, чтобы его любить. И ты поостерегись. Мой тебе совет – не больно-то с ним любезничай. Сама не заметишь, как завязнешь.

Я пожала плечами, подперла кулаком подбородок:

– Почему он так сказал?

Санилла махнула рукой:

– Не слушай его.

– Мне кажется, он что-то знает. Иначе бы так не говорил.

Толстуха поднялась и вернулась к кастрюлям:

– А что тут знать? Даже тут слышали, что твой хозяин на Форсе устроил. Такой просто так не отпустит, уж поверь. И прорицать не надо. Насколько я мужиков знаю – крепко ты влипла, девка. Честно скажу – я сильно удивилась, когда Мартин согласился тебе приют дать. Думала, сразу тебя упакованную и вернет, для того и в стакан подсыпать велел. А оно видишь как… оставил. Пожалел, видать – вот уж не думала, что может.

Меня передернуло. Если уж до этой дыры докатилось…

– И ты ничего не сказала, когда стакан принесла…

– Ты уж не стыди, нечего. Каждый живет, как может.

Она права: что я для нее – чужой человек.

Но брошенные слова вновь вселили страх, о котором я на короткий миг забыла. Что если лигур прав, и де Во уже идет за мной? Прямо сейчас. Я живо представила, как он пересекает пустырь и заходит в дымное марево. Как выходит из тумана и надвигается прямо на меня белесым призраком. С перекошенным от гнева лицом, безумными глазами. Меня передернуло. Сердце заколотилось. Нет!

Я замотала головой, стараясь отогнать ужасное видение, уткнулась лицом в ладони. Нет!

– Санилла, куда ушел лигур?

– Ох, и дурочка… – она всплеснула руками, покачала головой. – Думаешь, великие секреты тебе откроет? Секрет тут один – деньги. Это я тебе и сама скажу.

Я опустила голову и молчала, где-то глубоко в душе понимая, что она права.

– Посмотри на улице. Он обычно курит на лестнице, у портала.

– Это где?

– По коридору, потом налево. Сама увидишь.

Я кивнула и решительно поднялась из-за стола. Если этому лигуру что-то известно – я должна это знать.

Санилла не соврала. Гектор сидел на грязных ступенях портала и курил, положив руки на согнутые колени. Он заметил меня, точнее, почувствовал, обернулся, окинул быстрым взглядом и продолжил сидеть, как ни в чем не бывало.

Я молча стояла, разглядывая его мощную фигуру. Поникшие плечи, спутанные черные волосы. Я никогда не видела высокородного лигура. Лигур-Аас уничтожили несколько лет назад, об этом слышали даже на Норбонне. Он выделялся здесь так же, как я. Чужак. Может, за это его и не жаловали.

– Вас зовут Гектор?

– «Тебя зовут Гектор». Тебя.

Я повторила:

– Тебя зовут Гектор?

Лигур затянулся и выпустил струйку дыма, глядя прямо перед собой, в пустоту. Он курил обычный табак, не вонючие красные листья.

– А ты зверушка де Во, – не вопрос – утверждение. – Смотрю, он любит красивые вещи.

Внутри закипала горячая волна:

– Я не «зверушка». Не вещь.

– Хорошо, – лигур кивнул, по-прежнему глядя перед собой. – Тогда кто ты?

Вопрос поставил в тупик: что значит «кто»?

– Я… Я Эмма. Просто Эмма.

– Чего тебе надо, просто Эмма?

– Почему ты сказал, что у меня есть лишь часы?

– Потому что это правда, – он обернулся и улыбнулся уголком темных губ.

– Ты что-то знаешь.

– А тебе какая разница? Может, знаю. Может, нет. Я много чего знаю.

– Пытаюсь понять, стоит ли тебе верить.

Лигур затянулся последней порцией дыма и отшвырнул сигарету щелчком длинных темных пальцев. Красный уголек мелькнул крошечным фейерверком.

– А ты не обязана мне верить. Но настоятельно советую верить во все самое худшее – так никогда не ошибешься.

– А ты веришь только в худшее?

Он смерил меня льдистым взглядом, резко поднялся и пошел в дом:

– Вот уж не твое дело.

Может, и впрямь, не мое. Зря я к нему подошла. Но он прав – нужно бежать, как можно скорее, здесь нечего дожидаться. Вечером поговорю с Мартином – пусть отправляет куда угодно, если нет ближайшего корабля в Змеиное кольцо.

43

Я просидела до вечера в столовой, наблюдая, как Санилла кашеварит в своем углу. От безделья помогала перебирать какую-то серую продолговатую крупу, которую раньше никогда не видела. По залу плыл тягучий запах горелого сала, паенового масла и жареных плодов капанга. Та еще вонь, но местные, видно, находили это вкусным. Мартин явился вечером – Санилла сказала, что это вечер.  В компании Окта, симпатичного чистокровного имперца, пожалуй, моего ровесника, и Бальтазара, с которым я встретилась при входе в туман. Все трое были изрядно помяты и  не слишком разговорчивы. Тут же попросили еды и выпивки.

Я притаилась в самом темном углу, где днем обедал лигур. Мартин сидел ко мне лицом. Жадно уминал суп, закусывал капангами и бросал на меня колкие взгляды. Наконец, прокричал, как следует не прожевав:

– Снаружи облава. Как думаешь, что ищут, детка?

Я молчала, чувствуя, как внутри разлилась мерзкая дрожь. Скорее всего, Ларисс уже устроил переполох.

– Верно, – Доброволец кивнул сам себе. – Потерянную вещичку.

Видно, всем здесь доставляло удовольствие называть меня вещью, подчеркивая собственный статус. Но я не верю, что здесь нет беглых рабов.

Мартин вновь вытянулся в мою сторону:

– Чем же ты так хороша, что они подняли все вверх дном? А?

Я сглотнула и, наконец, процедила:

– Не знаю.

– А я хотел бы узнать, – Доброволец с фырканьем осушил стакан, достал красную сигарету. Санилла сказала, что эти листья называются дарной. – Во мне просыпается изрядный интерес. Понимаешь теперь, как мы рискуем, укрывая тебя?

– Я заплатила за риск, – про исчезнувшие монеты я не стала упоминать – пусть думает, что это осталось незамеченным.

– Деньги… – он презрительно скривился. – Всего лишь деньги, детка. Но сдается мне, что ты стоишь гораздо больше двадцати двух тысяч. Я бы с удовольствие перепродал тебя… за двести. Как ты думаешь, ты стоишь двести?

В груди похолодело. Я скрестила руки на груди, стараясь не терять самообладание. Это блеф и бравада. Двести тысяч никто не заплатит.

– Послушай, Мартин, – я пыталась делать вид, что не придаю его словам никакого значения. – Мне не нужен Норбонн. Я хочу попасть в Змеиное кольцо. Но, готова вылететь ближайшим кораблем куда угодно. Только покинуть планету.

Он поднял брови:

– Вот как? Почему?

– На Норбонне он найдет меня. Это глупо.

Мартин расхохотался, утопая в вонючем дыму:

– Я скажу тебе больше, детка: ему даже не придется искать. Тебя схватят, как только ты ступишь на эту чертову планету. И на любую из имперских планет. Но ты никуда не полетишь.

 Я нахмурилась, в груди похолодело:

– Что это значит?

– То и значит, – Мартин закинул в рот румяную капангу и нарочито долго жевал, заставляя меня ждать. – Все порты перекрыты. Черные на каждой внутренней станции. Твои голограммы повсюду. Должен сказать, очень красивые голограммы… Начали трясти невольничьи кварталы, хотя по мне – это первейшая глупость. Никто из рабов не рискнет укрывать беглеца. Да после таких мер тебя не рискнет скрывать даже последний безумец.

Я похолодела и встала, глядя на Мартина:

– А вы?

Он вновь затянулся и лениво развалился на стуле:

– А что мы?

– Вы обещали дать мне укрытие.

Мартин молчал, ковыряясь ногтем в зубах. Осушил очередной бокал и уставился, накручивая на палец косицу, замотанную куском красной проволоки:

– Допустим, обещал.

– Что значит «допустим»?

Он поднялся и неспешно подошел почти вплотную. Зажженная сигарета маячила перед самым моим носом, вызывая тошноту.

– Послушай, детка. Вчера я толком не понимал, кому даю укрытие. Ты важная птица, черт возьми… За тебя обещают тридцать тысяч. Это больше, чем мы получили.

Я похолодела и изо всех сил старалась держать лицо – он не должен увидеть мой страх:

– Ты хочешь сказать, что твое слово ничего не стоит?

– Мое слово стоит многого. Но я не люблю, когда меня водят за нос. Мне нужна правда: почему имперцы так хотят вернуть тебя?

Я покачала головой:

– Я не знаю.

Мартин прищурился, оперся на столешницу и навис надо мной:

– Не ври детка. Сейчас не лучший момент.

Я вздохнула и подняла подбородок:

– Клянусь, не знаю. Кажется, это личные мотивы.

Мартин вытянул губы трубочкой, раздумывая, отстранился:

– Это интригует. Личные мотивы – залог хорошей сделки. Ты же торговала, знаешь, когда можно задирать цену. Ведь так?

Я промолчала.

Мартин кивнул сам себе:

– Правильно – когда видишь, что в глазах покупателя появился интерес. Тогда и можно прибавлять. Главное – не перегнуть, а то сорвется… В  любом случае, советую сидеть здесь, сколько понадобится. Не думаю, что эта шумиха быстро прекратится. Подключена даже гвардия Сенатора.

Я коротко кивнула и поспешила выйти. Меня лихорадило. Мартин – скользкий тип, но он дал слово. Если оно, действительно, хоть чего-то стоит… Я поднялась в свою конуру, подперла дверь сломанным стулом и села на кровать. Пружины скорбно скрипнули, проминаясь под весом моего тела. Я закрыла лицо руками, стараясь унять охвативший меня нервный жар.  Здесь нет надежного укрытия, но за границей Котлована нет и этого. У меня нет выбора. Если обшаривают все порты – Доброволец прав: покидать Котлован будет огромной глупостью. Но я не доверяю Добровольцу и его людям… Но и выбора нет.

Известно ли уже де Во о моем побеге? Едва ли Ларисс может предпринять такие серьезные меры без его помощи. Я бы дорого отдала, чтобы посмотреть на его лицо в тот момент, когда он об этом узнал. Как резануло сталью в глазах, как исказились в предельной злобе холеные черты. Но гвардия Сенатора… как бы я хотела, чтобы Доброволец соврал. Де Во говорил тогда, что Совет Высоких домов хочет моей смерти. Тогда, кто именно поднял гвардию Сенатора?

Я легла, глядя в мутный облупившийся потолок с жалкими остатками росписи, с которого свисали мохнатые длинные тенета. Сколько придется отсиживаться в этом ужасном месте, накрытом, словно колпаком, плотным туманом?

От внезапного стука в дверь я тут же села. Не стука – кто-то выбивал дверь ногой. Хлипкая преграда быстро сдалась, и стул с грохотом отлетел к стене.

44

Доброволец ввалился в комнату и прислонился плечом к стене. В воздухе поплыл тошнотворный запах дарны – не понимаю, как они могут это курить.

– Ты совсем одна?

Я напряглась и села на кровати:

– С кем я должна быть?

Он пожал плечами:

– Кто знает, что тебе взбредет в голову.

– Ты пьян.

– Я пьян каждый день, этим никого не удивишь. Но не каждый день вижу такую красотку. Хочу знать, так ли ты хороша, что из-за тебя можно перекрывать порты и поднимать гвардию Сенатора. Я имею право это знать.

Еще этого не хватало!

Доброволец плотно прикрыл створку двери и направился ко мне. Я вскочила, лихорадочно осматриваясь, чем, в случае чего, можно его ударить. Как назло, поблизости ничего не было. Он обошел кровать и оказался уже в трех шагах. Я попятилась, почувствовав край подоконника – дальше отступать некуда.

Мартин подошел вплотную и смотрел снизу вверх. Как большинство норбоннцев, ростом он был мне до плеча, но это не значило ровным счетом ничего. Мужчина оставался мужчиной. Коренастый, широкоплечий, с крепкими жилистыми руками, огромными, несколько непропорциональными ладонями и толстой бычьей шеей. Большинство женщин, какой бы расы они ни были, не справится даже с самым хилым из них. Разве что вальдорки. Доброволец по-хозяйски положил руку мне на талию и поводил большим пальцем, поглаживая через тонкую ткань. Меня передернуло от этого жеста.

– Знаешь, как говорят?

Я молчала. Лишь вцепилась в его запястье, стараясь убрать руку, но это было просто смешно – ее не удавалось сдвинуть ни на миллиметр. Я лишь слабая женщина со слабыми руками.