Текст книги "Невольница: его добыча (СИ)"

Автор книги: Лика Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Ну же!

От выкрика Ника я вздрогнула и, не задумываясь, воткнула иглу. С трудом протащила нить, преодолевая сопротивление ткани, обрезала и накрепко связала два конца. Стежок за стежком. По мере того, как рана закрывалась, мне становилось спокойнее. Руки перестали трястись, и я методично прокладывала стежок за стежком, будто делала это много раз. Он будет жить. Обязательно будет. Он должен. Мне должен.

Я закончила. Ник с интересом посмотрел на работу:

– Ты точно никогда не шила, девочка?

Я замотала головой.

– У тебя дельные руки. А откуда такие узлы?

– Видела однажды.

Ник усмехнулся и снова отхлебнул спирта – как только на ногах стоял:

– Не так, как нужно было. Но аккуратно и крепко – самое главное. Если после всего этого его высочество не вздумает поправиться – я сам его пришибу. Иди, зови парней. Убирайте его отсюда ко всем чертям. Все кровищей изляпали.

Я вышла в столовую, все молча уставились, едва я показалась в дверях. Только теперь поняла, что руки по локоть в крови, платье заляпано.

– Ник велел отнести его на кровать.

Мартин кивнул парням, сам не пошел – остался сидеть с бутылкой. Гектора переложили на носилки. Ник окликнул меня в дверях, порылся в навесном ящичке с бинтами и коробками самоклеющихся повязок. Сунул мне в руки начатую пачку:

– Меняй по мере надобности. Теперь главное, чтобы он очухался.

Я похолодела:

– А если нет?

Он опустил голову и равнодушно пожал плечами:

– Значит, нет.

– Он очнется! – я, сама не зная зачем, толкнула медика в грудь.

Я резко развернулась и пошла вслед за носилками. Он очнется. Очнется. Не может не очнуться.

– Не подведи меня.

Как оказалось, лигур квартировал внизу, под самой лестницей, ведущей в норы. Вот почему он появлялся так вовремя – всегда слышал шаги и скрип. Комната была побольше и поприличнее моей. С широкой кроватью, креслами, с полированными панелями на стенах. Я сгребла одеяло, парни уложили Гектора и поспешили уйти. Я сама хотела, чтобы ушли. Устала. Я накрыла его ноги одеялом, поправила подушку. Повязка уже промокла насквозь, видимо от того, что его несли. Я сменила повязку и села рядом, положив руку на его лоб. Кажется, начинался жар.

Я нашла туалетную комнату за стеной. Вымыла, наконец, руки мутной вонючей водой и старым растрескавшимся обмылком. Платье… Кровяные брызги впитались в тонкую ткань и засохли, побурели. Ну и черт с ними. Не сейчас.

Я вернулась в комнату, посмотрела на мощную недвижимую фигуру. Села рядом и провела пальцами по рассеченному шрамом лицу:

– Гектор, очнись. Ты должен очнуться, ты слышишь? Должен.

Должен. Это был мой бой со смертью, и я стала азартным игроком. Не хотела проигрывать. Я придвинула поближе кресло, забралась с ногами и свернулась комочком. Валилась с ног от усталости, но сон мой был рваным. Я забывалась примерно на час, открывала глаза и вглядывалась в темное правильное лицо – Гектор все так же оставался недвижим, я почти не слышала его слабое дыхание. Лишь едва-едва вздымалась темная грудь.

Часы у кровати постоянно говорили о том, что время утекает. Прошли почти сутки, но Гектор так и не очнулся. Я понимала, что он жив лишь по слабому сиплому дыханию. Я набрала в миску воды, намочила салфетку и села на кровать, осторожно обтирая покрытое испариной лицо. Он почти плавился от жара. Я положила влажную салфетку на лоб. По лицу прошла судорога, ресницы дрогнули. Гектор открыл воспаленные, покрасневшие глаза, которые теперь казались еще зеленее на фоне воспаленных склер. Он смотрел на меня лихорадочным полубезумным взглядом – и я ликовала, понимая, что это была моя маленькая победа. Хоть в чем-то.

50

Гектор долго смотрел воспаленными покрасневшими глазами. Поймал мою ладонь и прижал тыльной стороной к горячим пересохшим губам. Долго целовал, не отрывая взгляд от моего лица. Я не пыталась убрать руку – он в бреду, не понимает, что делает. Кто знает, что ему чудится сейчас. Наконец, он отпустил меня и медленно прикрыл веки. Я осторожно отодвинула одеяло – повязка уже пропиталась кровью. И осталась только одна. Я аккуратно сменила повязку, отерла покрытое испариной лицо. Ник жалеет лекарство…

Я вышла, оставив Гектора одного, поднялась в норы и вытащила из тайника в подоконнике несколько монет – думаю, должно хватить за глаза. Когда я вошла в медчасть, Ник копался в шкафу и с мелким звоном выгребал разбитые склянки в картонную коробку. Он бегло посмотрел на меня и вновь уставился в недра шкафа:

– Ты… Чего тебе?

Я вошла, остановилась у операционного стола:

– Мне нужны повязки для Гектора. И у него сильный жар. Он просто горит.

Ник поднял глаза над открытой дверцей:

– Нет больше повязок. Дам таблетку, но больше не приходи.

– Чем его перевязывать?

Что-то щелкнуло, и стеклянная полка с грохотом рухнула, рассыпаясь на плитках пола крошечными осколками. Он выругался и прикрыл лицо, чтобы стекло не отлетело в глаза. Поплыл густой спиртовой дух. Наконец, Ник поднялся, порылся в ящике и швырнул передо мной таблетку, облитую пластиком:

– Иди отсюда.

– Он кровью истекает. Я видела, у тебя есть повязки. Полный шкафчик.

Он скривился:

– Мало ли что у меня есть. Дал, сколько мог. Сейчас на него все изведу, а потом своим ребятам понадобится – что делать прикажешь? Они денег стоят.

Своим… Не своим… Я молча подошла к шкафчику на стене, открыла, под его ошарашенным взглядом, достала запаянную пачку и с дробным грохотом швырнула на стол четыреста геллеров:

– Этого тебе, надеюсь, хватит? И таблеток еще дай. Если останется – верну.

Он посмотрел из-под насупленных бровей, желчно пробормотал:

– Какая забота.

Но таблетки, все же, дал – припечатал передо мной еще три штуки. Я сгребла их со стола, сунула в карман и поспешила к Гектору.

Он был еще горячее. Метался, елозил головой по сбившейся в ком подушке. Волосы разметались, от них ему было только жарче. Я снова обтерла мокрое лицо, рельефную грудь. Смочила губы. Нужно было просить инъекцию, но теперь Ник уж точно ничего не даст, а сама я не знаю, что брать. Я налила немного воды в стакан, растолкла ложкой таблетку – он не сможет проглотить целиком. Забралась на кровать, уложила темную голову себе на колени так, чтобы он мог приподнять ее, и маленькими порциями начала вливать в рот растворенное лекарство. Должно быть, оно было омерзительным на вкус, потому что Гектор морщился, кашлял и пытался отплеваться, как капризный ребенок. Часть пропала даром, залив грудь, но большую половину я, все же, смогла залить в рот. Щеки были колкими от отросшей щетины, я даже умудрилась немного натереть пальцы. Я взбила мокрую подушку, перевернула другой стороной и обернула сухим полотенцем. С трудом подсунула под спутанные волосы. Села рядом и время от времени промокала влажной салфеткой горящий лоб.

Наверное, подействовало лекарство – через полчаса он уснул, перестал метаться, и я стала улавливать ровное глубокое дыхание, от которого мне самой становилось спокойнее. Мощный, сильный… и совсем беспомощный. Я накрыла его одеялом до пояса, чтобы оно не согревало повязку, прижала по бокам руками. Гектор казался статуей из темного металла. Сильные, жесткие руки, перевитые выпуклыми венами, длинные пальцы с продолговатыми лунками ногтей. Сейчас от меня был скрыт ужасный штамм на лице. Лишь его конец молнией сползал на грудь. Не представляю, как можно было получить такой. Меня передернуло от непрошенных сиюминутных видений, услужливое воображение подсовывало кровавые картины. Стало вдруг почти больно, будто это мою щеку рассекали пополам – всегда была слишком впечатлительной. Я осторожно провела пальцами по страшному шраму и почувствовала, как его рука едва заметно дрогнула от прикосновения. Всего лишь рефлекс – он, наконец, спокойно спал.

Через пару часов я снова поменяла повязку – шов кровил заметно меньше. Наверняка Ник в прошлый раз дал мне старье, из которого испарилась вся пропитка. Гектора здесь не любят. И, как я поняла, терпят не слишком. Знать бы, за что. Я чувствовала себя разбитой. Легла на самом краешке кровати, подсунула руки под голову, и слушала его шумное размеренное дыхание. Сама не заметила, как уснула.

51

Я открыла глаза и увидела, что Гектор смотрит на меня, приподнявшись на локтях. Значит, ему лучше, к счастью. Мне стало неловко:

– Прости, я уснула, – я порывисто вскочила и на мгновение отвернулась, поправляя волосы, чтобы скрыть смущение. – Не хотела оставлять тебя ночью одного. У тебя был жар.

Он сглотнул и тяжело опустился на подушку:

– Как давно я не просыпался с женщиной… Тем более, с такой красивой.

Я снова отвернулась. Не понимала, как реагировать. Раньше я бы отмахнулась и обязательно обвинила во лжи. Но сейчас видела, что он не врет.

Не скажу, что всегда считала себя отменным уродом, но стеснялась своей внешности. Хотела быть такой, как все на Норбонне, такой, как Лора. Маленькой, смуглой, светловолосой, с голубыми озерами глаз. Я куталась в джеллабу, мотала тюрбан до самых бровей, смотрела под ноги и постоянно горбилась, чтобы казаться ниже. То, что красива, я поняла только в том проклятом доме, среди имперцев, когда увидела себя в зеркале.

Хотелось заплакать, глаза предательски защипало. От простоты в его словах. Кажется, он честен. Как бы мне этого хотелось… Я старалась думать, что он не лжет, не хочет мне польстить, не хочет обольстить, заговорить. Ему незачем. Он сказал то, что думал, и это казалось непривычно пугающим. После ядовитых речей Ларисса такая простота настораживала, как звенящая гнетущая тишина. Все спокойно – но внутри все замирало от скверного предчувствия. Я вздохнула несколько раз, пытаясь отбросить все дурное неуместное, и повернулась, стараясь казаться безразличной:

– Как ты себя чувствуешь?

Деловито наклонилась, щупая лоб, но он снова поймал мою руку и прижал к губам, так же, как вчера, в бреду:

– Я сделал так вчера. Я помню, – голос сипел, я совсем не узнавала его. Гектор вновь и вновь целовал мою ладонь: – Спасибо тебе. Спасибо.

Я не отнимала руки. Казалось, он делал так целую жизнь, и я целую жизнь ждала этих прикосновений.

– Я помню твой голос, как ты уговаривала Мартина зашить рану. Как ты разговаривала со мной.

Я замотала головой, отдернула руку и не сдержалась: сжалась, сидя на краю кровати, и разрыдалась, сама не зная от чего. Слезы лились безудержным потоком, который я не могла остановить. Я почувствовала большую теплую ладонь на спине, но от этого зарыдала еще сильнее и уткнулась лицом в колени.

Я услышала скрип кровати и громкий стон – обернулась и увидела, что повязка снова промокла от крови, когда Гектор попытался сесть. Я надавила на плечи и уложила его на подушку. Слезы капали ему на грудь, но я ничего не могла сделать. Утерлась рукавом:

– Не вставай – швы разойдутся.

Он не спорил. Терпеливо ждал, пока я поменяю повязку, только шипел через сжатые зубы, когда я дергала особенно сильно.

– Почему ты плачешь?

Я покачала головой, стараясь спрятать лицо:

– Не знаю. Просто… Просто… – я так и не смогла подобрать слова.

Он пытливо посмотрел на меня:

– Кажется, нет повода плакать. По крайней мере, сейчас.

Я порывисто отвернулась и вновь зарыдала, сотрясаясь всем телом. Уже не стеснялась слез, плевать. Я глупая слабая женщина – я имела право на слезы. Хотя, порой казалось, что я только на них и имела.

Его рука вновь коснулась моей спины, я побоялась, что он снова попытается подняться. Повернулась и по взгляду Гектора поняла, что он ждет пояснений:

– Дома, на Норбонне, имперцы видели во мне лишь доступную девку. Де Во —игрушку, вещь, которую хотел сломать. Доброволец – кусок мяса, из которого можно трясти деньги или использовать по своему усмотрению. Это ваш мир, мир мужчин, нравится мне это или нет. Мир мужчин по праву силы. Мне кажется, ты один видишь во мне человека. – Я, вдруг, сама усмехнулась своим словам: – И поделом мне, если жестоко ошибаюсь.

Гектор опрокинул меня за плечо, и моя голова легла не его согнутую руку:

– Может и ошибаешься. Человек постоянно ошибается. Вся жизнь состоит из череды ошибок.

Я снова малодушно заплакала, устроилась поудобнее и смотрела на его четкий темный профиль: высокий лоб под копной прямых черных волос, тонкий нос с едва заметной горбинкой, жесткие губы и упрямый подбородок. С этой стороны щека была цела. Хотелось провести пальцем, но я сдержалась. Он пах потом, больницей и отголосками табачного дыма. Не помню, чтобы когда-нибудь мне было так хорошо и спокойно.

– Откуда у тебя тот ужасный шрам на лице?

Он поджал губы, напрягся, молчал. Я стократно прокляла себя за глупый вопрос. Я все испортила.

– Дай мне сигареты. В куртке, в кармане.

Я поднялась, обшарила брошенную на стуле куртку, подала. Гектор закурил, молча, шумно затянулся несколько раз. Шлепнул рукой по кровати, чтобы я села рядом.

– Тебе ведь уже наболтали, кто я такой?

Я покачала головой:

– Только вижу, что ты высокородный.

– Вот уж не верю. Неужели никто? Ни одна заботливая собака?

Я покачала головой.

– Я принц Лигур-Аас Гектор Гиерон.

Даже так… Думала, Ник просто смеялся, называя его высочеством. Я молча опустила голову.

– Этот шрам – напоминание о прошлом, – он недобро усмехнулся. Горько, ядовито. – Подарок от любящего дядюшки. Вечная метка, которая не даст мне запомнить, что доверять нужно только себе. И то не всегда. Порой не стоит даже себе доверять. – Он посмотрел на меня из-под опущенных век: – Ты себе доверяешь?

Я растерянно пожала плечами и все же кивнула.

– А мне?

Вопрос поставил в тупик. Сказать: «Нет», – обидеть. Сказать: «Да», – показаться предельно наивной. Мне хотелось доверять ему. Хоть кому-то. Он был добр ко мне. Противоестественно опасаться всех.

Я вновь глупо пожала плечами:

– Наверное, да. Человек должен доверять другому человеку.

Он долго смотрел на меня, грустно усмехнулся, отведя глаза:

– И откуда ты такая взялась?

52

Гектор, к счастью, быстро шел на поправку и через неделю чувствовал себя почти сносно, только капризничал, чтобы я подольше сидела рядом. Я с радостью поддавалась его маленьким детским хитростям. Казалось, так было всегда, будто я знала его всю жизнь. Да, я запретила себе думать о плохом. Не хочу подозрений, сомнений. В моей жизни и так нет ничего, что грело бы сердце. Это было естественно, как дышать. Как воздух, как время, как жизнь. Что-то спокойное, нежное, теплое. Настоящее. Мое. Впервые в жизни я с уверенностью могла назвать кого-то своим. Назвать своим мужчину и ни на секунду не сомневаться, что это, действительно, так. Без признаний и клятв. Мое – я отвоевала его у смерти. Мое… и от этой мысли становилось странно. Бывает ли так? Возможно ли? Я с легкостью могла вообразить, будто мы прожили вместе целую жизнь и обзавелись выводком детей, так похожих на него.

Гектор ни разу не заговаривал о чувствах, но мне это было и не нужно. Слова были лишними. Я их не ждала. Пожалуй, Лора на это сказала бы, что я все сама себе придумала. Пусть так. Я хотела это выдумать, чтобы хоть немного пожить иллюзией.

Когда он поцеловал меня, земля и небо поменялись местами. Не принуждал – манил и увлекал. Я никогда не видела нежных мужчин.

Гектор обхватил меня и тут же зашипел от боли.

Я отстранилась, убирая его руки:

– Рана только схватилась. Любое неосторожное движение – и шов разойдется. Не хочу штопать тебя еще раз, прости.

– Знаю. Может, оно и к лучшему. Не хочу, чтобы это было здесь.

– Ты такой сентиментальный?

Я удивилась. Какой разительный контраст. При первом знакомстве он показался мне грубым нелюдимым хамом, с которым не слишком-то хотелось иметь дело. Тот неожиданный поступок с Мартином немного очеловечил его, но не слишком. Мне бы в голову не пришло, что этот человек способен на нежности. Все это не вязалось вместе, но, видимо, уживалось. Или казалось, что уживалось.

– Может быть, – он вздохнул. – С годами многие становятся сентиментальными.

– Может быть… – Я положила голову на его согнутую руку, уткнулась носом в щеку: – Почему Мартин не хотел лечить тебя? Вы плохо ладите, я давно заметила.

Этим вопросом я разрушила милую идиллию, вернула нас в неприглядную реальность.

– Потому что от меня мертвого ему больше пользы, чем от живого. Мы не обязаны ладить – просто терпим друг друга. Большего не требуется.

Прозвучало цинично, равнодушно. Он находил это просто сухим фактом.

– Что это значит?

– Это значит, что он с радостью продал бы Великому Сенатору мой неприятный окоченелый труп за приятную сумму золотом.

– Почему он тогда не может продать тебя живого?

Гектор усмехнулся:

– Это многое осложнит. Это уже открытое предательство. А мы, как ни крути, все же на одной стороне.

– А первое разве нет?

– Мартин всего лишь наемник барыга. Никто не станет ждать от него слишком широких жестов. Он как шлюха – ласкается к тому, кто заплатит. – Он вздохнул и зарылся носом мне в волосы: – Со мной все проще. С тобой сложнее.

Я сама часто думала об этом, но предпочитала гнать такие мысли, иначе становилось невыносимо. Раньше, но не теперь.

– С тобой я ничего не боюсь.

Он какое-то время молчал, будто хотел что-то ответить, потом бросил:

– Твою цену увеличили – я видел в городе.

В груди похолодело:

– Сколько?

– Пятьдесят тысяч. Я не хотел тебе говорить. Но теперь и эта информация могла устареть.

– Зря. Я должна это знать. Я заплатила ему слишком мало, да? Что такое двадцать две тысячи? Еще и торговалась, как последняя дура. Думала, это поможет мне приобрести хоть какой-то вес в их глазах.

Гектор тяжело вздохнул:

– Вес у них ты никак не приобретешь – можешь даже не пытаться. Ты чужая. И останешься чужой. Думаю, никто не подозревал, что будут фигурировать такие суммы. Я сам удивлен. Пятьдесят тысяч за беглого раба... Можно купить отменный десяток, а остальное год пропивать. Это слишком даже для такого ублюдка, как де Во.

При звуке этого имени меня передернуло. Гектор прижал меня к себе.

– У меня немного припрятано. Может, все отдать Мартину?

– Поздно. Запахло слишком большими деньгами. Я сейчас знаю не больше тебя. Безопасно будет только тогда, когда ты уберешься отсюда.

Я села на кровати и закрыла лицо ладонями. В заботах о Гекторе я совсем забыла о своих несчастьях.

– Я не понимаю, зачем это все.

Гектор закурил, глядя в потолок:

– Я, кажется, понимаю. Бывают женщины, из-за которых развязывают войны и стирают в пыль города.

Я пожала плечами:

– Но причем тут я?

Он усмехнулся и ничего не ответил, продолжая дымить сигаретой.

Я все же решилась задать вопрос, который меня мучил – в память врезались небрежные слова Мартина.

– Где тебя ранили.

– В борделе.

Прозвучало просто, буднично. Доброволец не солгал. Внутри кольнула глупая ревность:

– Что ты там делал?

Он рассмеялся:

– Что мужчины делают в борделях?

Я опустила голову: ну да, глупый вопрос. Отвернулась, пряча лицо, но почувствовала его теплую руку на спине.

– Этот бордель держит моя давняя знакомая – бывшая смотрительница гарема моего дяди. Я знаю ее с детства. Не ревнуй: она старая толстая лигурка. Отличная тетка, хоть и жадная до денег. Своего не упустит. Я помогаю ей, а она помогает мне. Меня не интересуют ее девочки. Ну, разве что иногда.

– Я не ревную, – вылетело слишком громко.

Я поднялась и вышла за дверь – не хочу слушать его оправдания. Мужчины есть мужчины.

53

Пятьдесят тысяч геллеров. Пятьдесят тысяч геллеров… Эти цифры не выходили у меня из головы целую неделю. Пятьдесят тысяч геллеров. Я решила спуститься в столовую. Поболтать с Саниллой, понаблюдать. Гектор, наконец, крепко встал на ноги и теперь где-то болтался. Сказал, что едва не сошел с ума от необходимости лежать в кровати. Назвал меня тираном.

Санилла заулыбалась, когда заметила меня:

– Здравствуй, милая! Видела, видела твое высочество. Обедал. Сидел в своем углу. Как новенький, паразит. Все твоими заботами, – вышло как-то брезгливо.

Я опустила локти на стойку раздачи и улыбнулась в ответ:

– Я так рада, что он поправился.

– Ой ли! – Санилла закатила глаза. – Да с таким уходом и мертвый бы встал, не побрезговал. Уж Ник во всех подробностях рассказал, как рану шила, да как повязки из него трясла, будто дух выколачивала. Твои бы добрые руки да в дело…

Я отмахнулась:

– Скажешь тоже.

– Пф, – она надула губы. – А эти-то, эти… Трещали, почище баб. Стыдоба!

– Кто?

– Парни, кто еще.

Я насторожилась:

– Что говорили?

– Да так, – Санилла махнула плотной рукой, будто муху отгоняла, – скабрезности всякие. Завидуют, что ты возле него сидела. Несут невесть что. И мой балбес туда же.

– Так что именно говорят?

Она отвернулась к плите:

– Я же толком не вслушиваюсь. Кастрюлями гремлю. Сейчас совру невзначай – а ты напраслину на них думать станешь. Уж ты, конечно, своими мыслями их едва ли способна обидеть, но и то не хорошо. Говорили, что влюбилась ты в него по уши. Говорю же: хуже баб последних. Это только кажется, что они – не мы. Как начнут собирать – так не остановишь…

Я пожала плечами:

– А если они правы? Неужели мне надо здесь у кого-то разрешения спросить? У Мартина?

Санилла порывисто взяла меня за руку:

– Не дури, девка. Не любовь это – привязалась, как к выхоженному щенку. Вот и все. Да и не стоит он большего.

– А если любовь? Я его у смерти отобрала.

Санилла выдохнула, качнула головой:

– Отобрала. Да и того хлеще – у людей отобрала.

Я посмотрела на толстуху: розовое лицо лоснилось от пота, щеки бликовали, как полированные.

– Ты так говоришь, что люди хуже смерти.

Она отвернулась. Серьезная, губы поджаты, взгляд печальный. Кивнула от своей плиты:

– Хуже, милая. Порой ой как хуже. Смерть милосерднее кажется. Неужто ты-то и не понимаешь? Не натерпелась? Не насмотрелась?

Я пожала плечами:

– Там все понятнее. Там добра не ждешь.

– Так ты и здесь не жди. Говорила уже. Ничего не жди и никому не верь, а особливо мужикам.

– А как жить?

Санилла что-то сосредоточенно помешивала в огромной сковороде и не отвечала. Она, похоже, не знала ответ.

– Ба!

Я порывисто обернулась к дверям. Доброволец в неизменной компании Окта и Бальтазара. Осклабился и направился ко мне. Не скажу, что была слишком рада его видеть, но хотела поговорить.

– Отлежала бока на брачном ложе? – в его устах прозвучало особенно мерзко.

Я опешила, открыла было рот ответить, но не нашлась. Все трое заржали. Мартин опустил лапищу мне на плечо:

– Ладно, детка, не обижайся. Шутка. Ты же шутки понимаешь?

– Понимаю.

Глупо с ним спорить и пререкаться. Пусть несет, что хочет, главное, чтобы на мои вопросы ответил.

– Видел твоего лигура. Курит у портала, как обычно. Видно, совсем похорошело. С таким-то счастьем привалившим.

– Он сказал, что хорошо себя чувствует.

Мартин ущипнул меня за бок:

– Ну как, рана не мешала? Высочество не опозорился? – Он поднял согнутую руку и игриво пошевелил пальцами: – Уж, конечно, куда нам…

Я снова промолчала. Мартин сел за свой столик, крикнул Дерику, чтобы тот тащил выпивку. Мальчишка подорвался и скрылся в подсобке. Я отодвинула стул, села, не дожидаясь приглашения:

– Что в городе слышно?

– Ты о чем?

– Порты, станции?

Доброволец хмыкнул:

– Все по-старому. Три недели прошло. Видно, крепко вернуть тебя хотят. Знать бы почему.

Меня передернуло:

– Сколько дают?

– Сто.

 Я потеряла дар речи.

Мартин сосредоточенно смотрел на меня и резко, неприятно расхохотался:

– Не дрейфь, детка. Я же сказал: меньше чем за двести никак не отдам. А сто – маловато.

Я никак не могла разобрать: шутит ли он, издевается или говорит чистую правду? Это было невыносимо. И каждое сказанное слово лишь запутывало, морочило.

– К тому же… – он выдержал паузу, – хорошая новость для тебя. Да и для нас тоже.

Я затаила дыхание, комкая пальцами платье:

– Какая?

– Завтра распрощаемся.

Я не верила ушам, но звучало совсем неоднозначно.

– Что это значит?

Дерик, наконец, пришел со стаканами и запаянной бутылкой. Мартин снес спайку ножом:

– Матери скажи, чтобы жрать несла.

Пробка отлетела. Мартин разлил брагу, протянул мне. Я покачала головой. Он тут же выпил сам и отставил пустой стакан:

– Не хочешь, как хочешь. Что значит? Значит, судно придет.

– Так ведь порты…

– Порты, – он кивнул. – По чьей милости порты? А? Знаешь?

Я не ответила на глупый вопрос.

– Лазейку нашли. Заплатили, кому надо. Много, между прочим, заплатили. Пройдем тоннелями, а там к грузовым докам. В общем, тебе эти подробности ни к чему.

– А Гектор?

– Гектор, – Мартина перекосило, будто пожевал кусок норбоннской дыни. – И этого заберешь, чтобы глаза не мозолил. Он уж знает все. Вовремя он у тебя… поправился.

54

– Завтра… – я прижалась к груди Гектора и почувствовала, как сильные руки обвивают меня. Пока он здесь, рядом, в комнате, неожиданно ставшей нашей, – мне не страшно. – Не бросай меня.

Гектор улыбнулся, но ничего не ответил.

Я комкала в холодных пальцах его серую рубашку, светлую, в сравнение с темной кожей:

– Мне страшно, когда ты уходишь, и я остаюсь одна.

Он снова молчал. Я неожиданно поймала себя на мысли, что так лучше. Молчание лучше, чем вранье. Санилла права – я все выдумала, потому что хотела выдумать. Пусть так, но это мое желание. Не чужое. Мое.

Гектор порылся в кармане, достал помятую веточку с бледно-желтыми цветами. В нос ударил необыкновенный свеже-сладкий аромат. Плотные продолговатые темно-зеленые листочки, нежные соцветия с тонкими загнутыми лепестками. Кажется, я видела такие листья на Форсе.

– Что это? – я поднесла веточку к носу и шумно вдохнула. Хотелось вдыхать и вдыхать, пока голова не закружится от необыкновенного аромата.

– Лигурская абровена. Так пах мой дом.

Я вновь вдохнула:

– Необыкновенный запах.

– Я хочу, чтобы каждый раз, когда ты видишь этот цветок или вдыхаешь этот аромат, ты думала обо мне.

Дурное предчувствие – говорил, будто прощался. Я порывисто обвила его шею и припала к губам. Долго целовала, сильнее и сильнее стискивая объятия. Я хотела его. Здесь, сейчас, осознавая, что светлого завтра может не быть.

– Не здесь. Не так, – он прижал меня к грязной стене и покрывал лицо горячими поцелуями, легкими, как трепещущие крылья бабочки. Поправил волосы и заглянул в глаза: – Мы ждали столько времени. Подожди еще немного. Я увезу тебя на Кодер – маленькую зеленую планету.

– Такую же зеленую, как твои глаза? – я потянулась к губам. Хотелось бесконечно целовать их и никогда не отпускать.

– Еще зеленее, – он сглотнул и прижался щекой, нашептывая мне в ухо; голос совсем осип от желания. – Мы будем лежать в росистой зеленой траве мягкой, как самые лучшие аассинские ковры, на берегу чистейшего озера, слушать шум водопада и пение маленькой сапфировой камышовки. Ты слышала, как поет камышовка?

– Нет, – внутри все замирало. Таких красивых слов мне никто не говорил.

– Ты обязательно услышишь, – Гектор крепко обхватил меня и прижал к себе. Я слышала глухие частые удары его сердца и шумное дыхание. – Завтра мы покинем эту проклятую планету, пошлем ее ко всем чертям, и ты будешь в безопасности.

– Я тебе верю.

И верила бы, даже если бы он поднес к моему горлу нож и уже пустил кровь.

– Потерпи. Два коротких дня.

– Два бесконечно длинных дня. Они покажутся мне вечностью.

Я вновь поймала его губы, мягкие, свежие, с легкими нотками табака. Я бы отбросила все условности, все мысли, все сомнения, лишь бы принадлежать ему. Где угодно, хоть на этом грязном полу, лишь бы заполучить его целиком, покрыть поцелуями, почувствовать, как он наполняет меня. Стать с ним одним неделимым целым, одним существом, андрогином, стихией, вселенной, космосом, мирозданием. Он стер бы с моего тела нежеланные прикосновения других мужчин. Вытеснил болезненные воспоминания о них из глубин памяти. Истребил их запах. Остался бы только он – мой истинный хозяин, хозяин моего сердца, моих желаний, моих мыслей. Потому что я так хочу. Это мой вызов силе. Перед ним я рабыня: самая любящая и самая покорная.

– Ты, – я подняла голову и заглянула в глаза, – ты мой господин. Только ты.

Я хотела это сказать. Озвучить, украсть эти слова у того, другого. Украсть нагло и безвозвратно, будто их уже нельзя произнести вновь. Я чувствовала себя вором, преступником, который лишил де Во чего-то очень ценного. И радовалась, как ребенок. Когда-то давно мы испытывали такой же восторг с Лорой, когда удавалось стащить на рынке какую-нибудь мелочь у торговца. Особенно у жирной горластой тетки Сильфы. Я вновь крала у нее. И ликовала.

Во взгляде Гектора полоснула сталь, кольнула острой иглой. Не этого я ждала. Он покачал головой:

– Нет. Не здесь… Я не могу. Не должен, – он провел большим пальцем по моей щеке. – Но я, к сожалению, не железный, – он со сдавленным рычанием завладел моими губами, и я почувствовала, как руки обшаривают тело, задирают платье. Он больше не сдерживался.

Теперь было по-другому. Касания перестали быть болезненно робкими, я чувствовала его силу, его напор, мучительно хотела покоряться. Я расстегнула неловкими пальцами его рубашку и погладила гладкую грудь: твердую, рельефную, темную, как графит. Осторожно коснулась свежего шрама. Он стал выпуклым и серо-розовым.  Завела руки за спину, чувствуя каждую мышцу. Я выгнулась, когда он покрывал поцелуями шею, замерла, на мгновение испугавшись, что сердце оборвется от охватившего чувства. Шальная мысль кольнула, как нож в спину: я, действительно, хочу этого? Или тороплюсь отдать другому, как сказанные только что слова?

Я замерла и не сразу поняла, что он отстранился. В дверях стоял Клоп и усердно делал вид, что отворачивается, хотя таращился во все глаза и даже слегка покраснел.

– Иди отсюда, мальчик, – Гектор прокашлялся – голос сел и хрипел.

– Там это… – Клоп слегка пнул носком ботинка стену, вызвав дождь из пыли и штукатурки, и поджал губы. – Мартин тебя ищет.

Гектор шумно выдохнул – едва сдерживался:

– Скажи, что позже приду. Сам найду его.

Тот неприятно хихикнул:

– Говорит, очень срочно. Велел тащить, как найду.

Гектор нервно поджал губы, опалил меня горячим взглядом, легко коснулся щеки:

– Значит, так и надо. Я едва не сделал большую ошибку. Ты… хорошая…

Я прислонилась спиной к стене:

– Останься.

Он покачал головой и отвел глаза:

– Нужно идти. Видно, все же так надо.

Гектор небрежно чмокнул меня в щеку, на удивление холодно, отстранился, торопливо застегивая рубашку, и вышел вслед за Клопом. Я слушала, как затихают его торопливые шаги, достала из кармана помятую веточку абровены и вдохнула восхитительный запах – к свежей одуряющей сладости примешивалось что-то горькое.

55

Гектор не пришел ночевать. Я всю ночь проворочалась на широкой кровати в полусонном бреду. Открывала глаза, прислушивалась, но слышала только тишину и мерзкую ночную возню вездесущих бабочек, бивших крыльями по грязному стеклу. Раньше я ее не замечала. Поднялась в норы, стараясь ступать по железной лестнице, как можно тише. Выгребла монеты из тайников и закатала в пояс. Этот день покажется вечностью.