Текст книги "День рождения"

Автор книги: Лидия Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Глава XXXVIII. «Где моя Тамара?»

– Ты должна зарабатывать себе на хлеб, – сказала Полина Васильевна. – Я не могу тебя кормить. Столовой у меня больше нет. Есть нечего.

Уже много времени Мака питалась только школьными завтраками. Иногда ее подкармливала Лисичкина мама. Семен Епифанович изредка приносил Маке сверточек с какой-нибудь едой.

Мака вернулась из школы, села на сундучок и привычным движением подняла свою подушку, чтобы посмотреть на Тамару.

Тамары под подушкой не было.

Мака схватилась рукой за горло. Она почувствовала, как ее что-то душит.

– Где моя Тамара? – еле-еле выговорила она.

Полина Васильевна спокойными круглыми глазами посмотрела на Маку.

– Я продала ее, – сказала она. – Я не могу все время на тебя свои деньги тратить.

Мака вскочила. Мака подбежала к Полине Васильевне.

– Зачем вы это сделали? Зачем вы это сделали?

– Сумасшедшая девчонка! – испуганно отстраняясь от Маки, сказала Полина Васильевна. – Зачем тебе кукла? Ведь ты уже большая дылда!

Но разве могла она понять, что Тамара не была для Маки куклой. Тамара не была куклой. Тамара была единственным, что осталось у Маки от того времени, когда она еще была Макой.

Мака без пальто, без шапки выскочила на улицу и побежала на базар. Она сама не знала, почему она бежит туда. Она не знала, где продала Тамару Полина Васильевна. Она забыла, что у нее нет денег, чтобы опять купить Тамару, она не думала о том, что никто не поверит ей, оборванной, худой девочке, что эта нарядная кукла принадлежит ей. Но все равно Мака бежала на базар по подмерзающим лужам, и ветер щипал ей уши и щеки.

На базаре толпились люди. На деревянных столах лежали куски мяса, стояли кувшины с молоком. Лежали булки и пироги. На жаровнях жарились пончики. Какие-то старухи бродили, распялив на руках платки, размахивая платьями. Тамары не было видно.

Люди оборачивались на Маку, когда она пробегала мимо них, тревожно оглядываясь по сторонам.

«Мама, – думала Мака, – мама, почему ты меня не находишь? Мама, где ты, мама?»

Ветер холодными пальцами заползал Маке за шиворот, трепал ее волосы. Тесемки развязались и соскользнули с двух хвостиков, связанных за ушами. Растрепанные волосы повисли по плечам.

Мака толкнула какую-то старушку. Хотела бежать дальше.

– Девочка, что это ты простоволосая, без пальто бегаешь? На тебе булочку, на, пожуй, – старушка сунула Маке в руки поджаристую маленькую булочку и быстро ушла.

Мака откусила кусок булки и побежала дальше.

– Держи! – раздался крик. – Держи!

«Кого-то ловят», – подумала Мака и, торопливо кусая булку, стала проталкиваться между людьми. Ее схватили за руку… Дернули… Остановили…

– Стой! – заревел толстый мясник в окровавленном фартуке.

– Стой, воришка!

Маку ударили по щеке. У Маки вырвали булку. Булочник с корзинкой, полной поджаристых булок, пробирался между поднятыми руками и разинутыми ртами.

– Держи, держи! – визжал он. – Этак все разворуют. Только дай им волю! Держи ее, держи!

Маку крепко держали за обе руки. Булочка валялась в луже. Щека у Маки горела, а сама она тряслась. Зубы у нее стучали. Она ничего не могла сказать. Страшные оскаленные лица придвигались к ней.

– Я не брала! – собрав все силы, крикнула Мака.

Хохот раздался ей в ответ. Мясник, упершись руками в бока, хохотал, и его окровавленный фартук трясся на толстом животе.

– Я не брала! – еще раз крикнула Мака и упала на колени на землю. – Мама! – крикнула она. – Мама, спаси меня! – Но страшная толпа придвинулась со всех сторон.

Раздался свисток.

– Разойдись, – сказал чей-то строгий голос. Мака подняла голову. К ней шел милиционер.

– Ты зачем воруешь, девочка? – спросил он. – Пойдем-ка в милицию. Где ты живешь? Кто твои родители? Ты что же, в школе не учишься?

Все это спрашивал спокойный милиционер. Но Мака не могла ему отвечать. Как будто огромная игла прокалывала ее насквозь. Прямо в спину вонзалась эта страшная игла, и Мака не могла выговорить ни слова.

Милиционер приподнял ее.

– Ты что же не отвечаешь? – спросил он. – Украла булочку? Ты скажи. Ты скажи, не бойся. Разойдитесь, граждане! – Милиционер рукой отстранил столпившихся людей.

– Ну, беспризорный ребенок. Ну, определят ее в детский дом. – Он увидал, что Мака без пальто, что волосы у нее висят. – Ну, пойдем.

Толпа расступилась. Милиционер вел Маку за руку, а за ними бежали любопытные старухи, шумные, крикливые базарные люди.

Маку привели в теплую комнату. Посадили на скамью.

– Протокол… – сказал кто-то.

Укол… Укол каждый раз чувствовала Мака, как только пробовала вздохнуть. Поджаристая булочка лежала в луже. Окровавленный фартук трясся прямо у Маки перед глазами.

– Протокол, – донеслось до Маки. Укол… Укол… Страшная игла прокалывала Маку. Старушка тыкала в нее иглу с одной стороны. Полина Васильевна тыкала в нее иглу с другой стороны. И вдруг Мака увидела мамино лицо. Встревоженное, вот такое, какое было у мамы, когда она обернулась в последний раз, там, на вокзале…

– Мама! – крикнула Мака, и кругом стало тихо и темно.

Глава XXXIX. Кровать с правой стороны

Мака открыла глаза. Голубая лампочка горела в комнате. Мака лежала в кровати под теплым одеялом. Кто-то в белом наклонился над ней.

– Ну вот, очень хорошо. Теперь мы выздоровеем, – сказал кто-то в белом.

Мака приподняла голову. Комната была небольшая. Еще две кровати стояли с двух сторон. С левой стороны сидела женщина, прислонившись к подушкам, с правой кто-то лежал, закрывшись с головой. Почему-то Мака ничего не могла вспомнить, ничего не могла понять.

Кто-то сунул ей под мышку градусник. Кто-то напоил ее из чайника. Кто-то поправил подушку…

«Хорошо», – подумала Мака и заснула.

– Маша! – раздался тихий голос. – Маша!

Мака открыла глаза. Темные усы шевелились над ней. Семен Епифанович стоял, наклонившись над Макой.

– Я пришел тебя проведать. Как ты себя чувствуешь?

Мака чувствовала себя совсем хорошо. Она не могла поднять голову, она не могла шевелить рукой, но было ей так мягко и тепло.

Семен Епифанович ласково улыбнулся.

– Девочка, милая девочка, – сказала Вера Николаевна. Она стояла с другой стороны. Глаза у нее блестели. – Я только на одну минуточку. К тебе еще Лисичка и Ростик. Сейчас они придут.

Вера Николаевна исчезла. У другого конца кровати появились Лисичка и Ростик. Белые большие халаты с длинными рукавами были надеты на них. Лисичка улыбалась.

– Маша, – сказала она, – мы теперь будем приходить тебя проведывать. Надолго нельзя… На минуточку. Вот тебе моя мама прислала. – И Лисичка положила на одеяло хрустящий кулечек.

Ростик протер очки.

– Маша, – сказал он басом, – мы по арифметике уже новое проходим. Ты скорее выздоравливай. Вот тебе. – И он положил с другой стороны красивое яблоко.

Все они исчезли. Слабыми пальцами Мака гладила румяное яблоко. Трогала хрустящий сверток. Потом Мака посмотрела налево. Женщина все так же сидела, прислонившись к подушкам. Она кивнула Маке головой.

– Ну вот, хорошо, что поправилась. А уж мы думали, что помрешь, – и она закашлялась.

– Девочка, а девочка, – раздался голос с правой стороны. Голос был слабый и хриплый. – Приходят к тебе… А ко мне никто не приходит… Нет у меня никого. Плохо мне…

Голос замер. Мака не могла приподняться, чтобы посмотреть на говорившую. Мака молчала.

Дни тянулись медленно. В больнице было тихо. Женщина слева выздоравливала. А та, которая лежала справа, все кашляла и хрипела. Она почти не поднимала голову и все время от света закрывала лицо простыней. Она лежала страшная, вытянувшаяся и тяжело дышала.

Наконец доктор разрешил Маке сесть. Мака увидела снег за окном. Белые ватные подушечки лежали на подоконнике.

В этот день к ней опять пришли в гости Лисичка и Ростик. Они пришли румяные, веселые, и Мака протянула им руки.

– Опять новое проходим по арифметике, – недовольно сказал Ростик. – Тебе много догонять придется. На тебе конфету. – Он вытащил из кармана большую конфету в красивой бумажке. Лисичка со страхом смотрела в правую сторону, где под простыней хрипела женщина. Потом они ушли. Мака легла улыбаясь.

– Девочка, а девочка, – услышала она слабый голос справа.

Мака села. Женщина откинула с лица простыню.

– Вот приходят к тебе. Приходят… Приносят, а у меня нет никого… Ничего мне не приносят. Дай мне сладенького… Дай мне конфетку… Может, я поправлюсь скорее.

Мака сжимала в руке толстую конфету. Она, наверное, была вкусная. Она была у Маки только одна.

– Жалко тебе… жалко… – сказала женщина и закашлялась. – Жалко тебе… тебе еще принесут… Ты встань, ты дай мне конфетку…

Мака опустила ноги на пол. Всунула их в большие туфли. До соседней кровати нужно было пройти два шага. Это было очень далеко. Ноги совсем разучились ходить. Крепко сжимая в руке конфету, Мака встала и шагнула вперед.

Женщина приподнялась, протянула худую руку, схватила конфету и улыбнулась. Мака увидела лицо, как будто исклеванное курами. Золотые зубы… Мака пошатнулась… Мака похолодела…

– Это у тебя от болезни ноги размякли, – сказала женщина. – Я знаю. Это пройдет.

Она уже развернула красивую бумажку, скомкала ее, бросила на пол и вцепилась в конфету золотыми зубами. Лицо ее подергивалось. Она зажмурила глаза и громко чавкала.

Мака зажала руками рот. Ей хотелось крикнуть. Что? Что можно было крикнуть?

Мака шаталась, и ноги ее в больших шлепанцах дрожали. Конфета хрустела на зубах… Золотые зубы…

– Это вы? – чуть слышно сказала Мака.

– Что я? Ну, я… Ты скажи лучше, кто это приходит к тебе? Сестренка? Братишка? Знаю, знаю, мама твоя приходила. Это папа твой приходил… Что ты смотришь так на меня?

– Это вы? – повторила Мака.

Женщина уже доела конфету.

– Ну что тебе? Что ты стоишь? Что ты смотришь? Жалко тебе конфету? Тебе еще принесут. Тебе еще принесет твоя мама. Да что ты на меня уставилась? Ну тебя…

Женщина легла и снова натянула на голову простыню. Длинная, костлявая, она вздрагивала и шевелилась под одеялом. А Мака все смотрела и смотрела на нее.

Часть пятая

Глава XL. Добрый друг

Семен Епифанович крепко держал Маку за руку, иначе она давно уже упала бы. Ноги у нее разъезжались и качались, как у маленького щенка. На улице было скользко и темно.

– И ничего она нам не сказала, – огорченно говорил Семен Епифанович, – мы ее и так и этак спрашивали… «Нет, – говорит, – я женщина честная». Вот тебе и честная! А потом закрыла совсем глаза и ничего не стала отвечать. «Плохо мне», – да и все. Так ничего и не сказала. А если бы даже и сказала…

«Все равно, – думала Мака. – Все равно она не знает, где моя мама. Все равно она не знает, куда ушла или уехала с того вокзала моя мама».

– Машенька, – Семен Епифанович нагнулся и заглянул Маке в лицо. – Ты больше не будешь жить у Полины Васильевны. Теперь ты будешь жить у меня. И я даже не понимаю, как это я раньше не сообразил, что нужно тебя забрать у этой красавицы.

Мака вздрогнула, когда Семен Епифанович стал ключом открывать знакомую дверь на черной лестнице.

– Нет, нет, ты не бойся, теперь тут все совсем по-новому. Полины нет. Полина уехала. Теперь я здесь живу.

И Мака по-новому вошла в знакомую дверь.

В кухне дым стоял столбом. В дыму двигались темные фигуры, раздавались веселые голоса.

– Студенты теперь здесь живут… Весельчаки… Все курят и песни поют… А мы с тобой вот здесь.

Перед Макой открылась большая комната и новая жизнь.

Все пошло совсем по-другому. Утром Маку потихоньку будил ласковый голос:

– Машенька! Вставай, просыпайся, рабочий народ!

Семен Епифанович не признавал будильников.

– Я сам себе будильник. Когда нужно, тогда и проснусь, – говорил он.

И как счастлива была Мака, что тишину утреннего сна теперь не разрывал трескучий звон будильника!

Они завтракали и вместе выходили из дому: Мака – в школу, Семен Епифанович – на работу на телеграф.

Они часто вспоминали Сергея Прокофьевича.

– Бедный друг наш, – говорил грустно Семен Епифанович. – Не дожил до советской власти. Не дождался. А теперь ему бы пенсию назначили, стал бы он героем труда, заслуженным почтальоном. Сколько он этих писем переносил, сколько лет прослужил!.. И не дождался…

– Ну, что ты у меня за хозяйка! – радостно восклицал Семен Епифанович, вечером входя в натопленную комнату. Пшенная каша была уже сварена, чайник пищал на железной печке, стакан в стареньком подстаканнике стоял на столе и вычищенная домашняя куртка висела на спинке стула.

Семен Епифанович радовался, когда Мака делала что-нибудь дома. Мака чувствовала, что ему нравится, когда она, подвязавшись полотенцем, моет посуду, ловко вертя стаканы в полоскательнице, когда она режет хлеб или чистит домашнюю куртку.

Но Маке Семен Епифанович всегда говорил:

– Машенька, ты, пожалуйста, ничего не делай такого, что тебе трудно… Я ведь привык все сам, все сам…

Но именно поэтому Маке так приятно было что-нибудь делать для него.

Они вместе привозили домой на саночках пайковую картошку и дрова, вместе пилили и кололи дрова, вместе складывали распиленные, расколотые поленья в кладовочку.

Вместе мастерили коптилки-«моргасики». Семен Епифанович все умел делать сам, но протягивать в тонкие светильники фитили – это уж было Макино дело.

Приближался Новый год. Семен Епифанович достал где-то пахучее сосновое деревце. Достать елочку ему не удалось. Несколько вечеров из цветных бумажек они клеили цепи, фонарики и коробочки. Несколько конфет повесили на сосенку, зацепив их за длинные иголки.

Дожидаясь вечером Семена Епифановича, Мака побежала за водой. Когда она шла обратно, в самом низу, на скользких обледенелых ступеньках, что-то мягкое кинулось ей в ноги. Теплое, мягкое и белое. Оно жалобно заплакало: «Ай-ай-ай, возьми меня! Возьми меня! Ай-ай-ай!»

Мака нагнулась. «Мокрый щенячий нос ткнулся ей в руку. Плачущий щенок плотно прильнул к ее ногам.

– Ну; хорошо, – сказала Мака. И, поливая замерзшую лестницу водой из кувшина, Мака понесла щенка домой.

Она положила его перед печкой. Щенок лег на спину. По круглому и розовому его животу бегали мелкие злые блохи.

– Пузан, – сказала Мака. – А что же нам скажет папа Сеня?

«Ай-ай-ай! – заплакал щенок. – Ты попроси его хорошенько, чтобы он меня не выгонял. Ты знаешь, как холодно на лестнице? Ай-ай-ай! Ты знаешь? Ты меня понимаешь? Ведь ты сама мерзла, сама плакала, сама была брошенной и голодной… Ай-ай-ай!»

Щенок смотрел на Маку круглыми, еще мутными глазами, умоляюще сложив на животе лапки.

Пришел Семен Епифанович.

– Откуда это? – удивился он.

– Папа Сеня! – тихонько сказала Мака. – Пусть он у нас живет.

А Пузан не был особенно гордым. Он подполз к ногам Семена Епифановича и ткнулся в них носом. «Ай-ай-ай», – сказал он.

– У него очень много блох, но мы их выведем, – уверенно сказала Мака.

Под украшенной сосенкой они купали Пузана. Теплая вода лилась на его круглый живот, и блохи напрасно пытались спастись.

Пузан высох перед печкой, полакомился пшенной кашей и потом улегся спать в ящике с ватином.

Семен Епифанович сидел у печки, и Мака пригрелась около него.

– Машенька, – сказал Семен Епифанович, – ты вот зовешь меня папа Сеня. Это очень хорошее название. И ведь, правда, ты как будто моя дочка…

Семен Епифанович подумал, потом поднял Макино лицо и серьезно посмотрел ей в глаза.

– Я хочу тебя усыновить, Машенька. Хочу тебя усыновить, чтобы ты была моей дочкой по всем правилам и по всем законам. Чтобы все мое было твоим. Чтобы была ты моей дочкой. Скажи, согласна ты, чтобы я тебя усыновил?

Что-то сжало Макино горло. Она не могла ничего ответить. Тихо-тихо стало в комнате. Только потрескивали дрова.

– Что же ты молчишь, Машенька? – ласково и тревожно спросил Семен Епифанович. – Ведь ты знаешь, у меня была дочка. Такая, как ты… Жена была у меня. – Голос у Семена Епифановича стал глухим и низким. – Немцы… Немцы убили мою дочку. А жена умерла. И я остался вот так, совсем один.

Семен Епифанович развел руками.

– Совсем один. Вернулся с фронта с хромой ногой, нет никого, и друг мой умер… Нашел тебя… Машенька.

Мака вскочила и бросилась на шею Семену Епифановичу.

– Папа Сеня, милый папа Сеня! Я очень люблю вас. Я все понимаю. Но ведь у меня есть мама. Я знаю, что моя мама есть, что она найдется. Я не могу быть больше ничьей дочкой. У меня ведь есть мама, – уткнувшись горячим лицом в грудь Семена Епифановича, твердила Мака. – Вы не обидитесь на меня? Я вас очень люблю.

Семен Епифанович взял Макину голову двумя руками.

– Машенька, милая, милая, хорошая девочка! Ведь это я, глупый, не понял такой простой вещи. Я не обижаюсь на тебя. Нет. Я тебя только еще больше люблю. И мы найдем твою маму.

Мака крепко обняла Семена Епифановича и пригладила его растрепавшиеся волосы.

Печка догорела. Только коптилка моргала на столе около стакана с остывшим чаем.

Глава XLI. Дикий зверь

В квартиру напротив, которая все время пустовала, въезжали чьи-то вещи. Сундуки и ящики. Столы и стулья. Сетка от кровати. За стеной слышались голоса. Кричали:

– Виктор! – И кто-то весело топал ногами. Квартира ожила.

Весенний снег таял и проваливался. Большой пустырь стал грязным. Обнажились рыжие песчаные края обрыва. Вдали над садом стаями носились вороны. Серенькое утро хмурилось над Журавлевкой. Мака, как обычно, бежала в школу.

Левой рукой она прижимала к груди книги и завтрак, завернутый в бумажку: хлеб с повидлом. Мака добежала уже почти до середины пустыря, как вдруг услыхала за собой какой-то шорох.

Из обрыва на пустырь поднимались одна за другой собаки. Это были страшные, бездомные, одичавшие собаки, которые бегали стаями по окраинам города, нападали на людей, рылись в помойках, пугая всех ночью своим воем и лаем.

Впереди бежал знаменитый Дикий зверь. Это был страшный косматый белый пес. Когда-то, вероятно, он был хорошей овчаркой, может быть, он даже сторожил курчавые отары овец… Но сейчас шерсть на нем висела клочьями и грязные пряди волос колыхались над его глазами.

Это был прославленный Дикий зверь, за которым охотились мальчишки, в которого кидали острые камни, которого гоняли отовсюду, не давая ему отдыха ни в обрывах, ни на пустырях… О нем говорили, что он съел Булькиных щенят…

Он бегал всегда со сморщенным носом, с приподнятой верхней губой, и желтые большие зубы выглядывали из его рта.

Он бегал и зимой и летом с репейниками в хвосте, раздраженный, голодный, и встречаться с ним и с его стаей никому не было приятно.

Собаки, все так же гуськом, добежали до середины пустыря, и Дикий зверь увидел остановившуюся Маку. Нос у него сморщился, верхняя губа задрожала, он тихо зарычал и сел. Все остальные собаки расселись кругом Маки.

Откуда мог знать Дикий зверь, что Мака никогда не бросала в него камни, что она никогда не гонялась за ним со свистом и улюлюканьем! Дикий зверь видел маленького человека, а все маленькие люди были его врагами. Он сидел на грязном снегу, строгий вожак своей стаи, и смотрел на Маку маленькими злыми глазами, чуть-чуть поднимая верхнюю губу.

Мака, стараясь не двигаться резко, взяла в правую руку свой завтрак. Она развернула бумажку. Достала хлеб с повидлом. Книги упали на снег.

Дикий зверь повел носом и зарычал. Мака бросила в его сторону кусочек хлеба. Какая-то шавка рванулась за ним, но Дикий зверь щелкнул зубами, и шавка отлетела в сторону. Дикий зверь проглотил кусочек хлеба. Другие собаки завистливо затявкали.

Мака не знала, что ей делать. Два куска хлеба с повидлом не могли насытить всех собак. А Дикий зверь ждал. И никого не было на пустыре.

Мака бросила кусочек хлеба подальше. Собаки кинулись за ним, раздался лай, вой, полетели клочья шерсти, посыпался снег из-под лап. Потом все смолкло, собаки вернулись и сели снова чинно в кружок, уже поближе к Маке.

Со всех сторон шевелились мокрые клеенчатые носы, со всех сторон повизгивали, рычали, тявкали голодные собаки.

Мака попробовала приветливо почмокать губами. Сердитое ворчание раздалось ей в ответ, и Дикий зверь подсел еще ближе. Мака бросила прямо ему в рот кусок хлеба. Он глотнул, даже не облизнулся и наморщил нос. Поднялась губа. Оскалились зубы. Дрожащей рукой разламывая последний кусочек хлеба, Мака уже представляла себе, как собаки будут глодать ее книги, ботинки, руки, ноги…

И вдруг звонкий незнакомый голос пронесся над пустырем:

– Эй-эй!

Что-то пролетело мимо Маки и попало в одну из собак. Собака взвизгнула и вскочила. Мака обернулась.

По пустырю бежал мальчик. Он бежал, проваливаясь в снег, спотыкаясь, крича:

– Эй-эй!

Он чем-то бросал в собак, и даже Дикий зверь взвыл, когда в него попало что-то брошенное мальчиком. Поджав хвост, сердито рыча, убегали одна за другой собаки, и, наконец, сам Дикий зверь побежал за ними в обрыв.

Мальчик подбежал к Маке. У него был большой рот, коричневые глаза. Он снял с головы шапку, потому что ему стало жарко, и его темные волосы трепал ветер.

– Не укусили? – спросил он.

– Нет, – тихо ответила Мака, и вдруг ей стало смешно, что ее чуть не съели собаки.

– Вот молодец, что не ревешь! – сказал мальчик. Он был немного выше Маки. Он поднял со снега Макины книги и подал ей.

– Ты куда идешь? – спросил он.

– На Садово-Куликовскую, в школу, – смеясь, ответила Мака.

– В школу? – удивился мальчик. – А ты в каком классе?

– В третьем, – сказала Мака. – А что это ты бросал в них такое, что они испугались?

Мальчик засмеялся.

– Картошку. Я взял с собой картошку. Во все карманы наложил. У нас в классе такая печка, что можно печь картошку… А теперь печь нечего. Вся ушла на собак!

Они пошли вместе. Они прошли вместе пустырь, они прошли вместе городской сад. Они вместе вошли в ворота школы. Уже звенел звонок: они чуть не опоздали. Они вместе разделись на вешалке, вместе побежали по коридору… Мальчик вошел в соседний класс, в четвертый.