Текст книги "День рождения"

Автор книги: Лидия Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Глава XXXIV. «Ленин так распорядился…»

Полина Васильевна ушла за покупками. Мака растапливала печку. На дворе было сыро. Ветер задувал дым обратно в трубу, и дрова не разгорались. Мака перепачкала руки сажей и золой, вытаскивая и снова подкладывая дрова. Дым щипал ей глаза. Мака терла глаза руками и снова зажигала непослушные лучинки.

Кто-то постучал в дверь. Мака, так и держа в руке обуглившиеся щепочки, открыла.

За дверью стояла незнакомая женщина. Она прятала подбородок в меховой воротник. Серая вязаная шапочка сидела у нее на голове. Увидав Маку, женщина улыбнулась. Так хорошо и весело улыбнулась, как давно уже никто не улыбался Маке. Мака почему-то смутилась. Свободной рукой она поспешила пригладить волосы и смахнуть сажу с лица, но женщина громко засмеялась.

– Ты не вытирайся рукой, – сказала женщина, смеясь. – Смотри, какая у тебя лапа черная!

Мака посмотрела на свою руку и тоже засмеялась. Женщина вошла в кухню, осмотрелась.

– Не разгорается? – сказала она. – Ну-ка, давай я попробую.

Может быть, ветер подул в другую сторону, может быть, щепочки высохли, но только огонь весело побежал по лучинкам, по дровам, дрова весело затрещали и загорелись.

– Ну вот, – сказала женщина. – А где твоя мама?..

Когда Полина Васильевна вернулась домой, Мака уже знала, что женщину зовут Вера Николаевна и что она учительница из той школы, в которой должна учиться Мака. А Вера Николаевна знала о Маке все то, что знала о себе сама Мака. Вера Николаевна встала с Макиного сундучка и подошла к Полине Васильевне.

– Здравствуйте, – сказала она. Глаза у нее стали строгими, и голос был уже совсем не такой, каким она разговаривала с Макой. – Когда же ваша девочка придет в школу?

Полина Васильевна удивилась.

– А почему вы думаете, что она вообще придет в школу? – сердито спросила она.

– Я не думаю, а уверена. – Вера Николаевна чуть-чуть нагнула голову. – Вы, вероятно, просто не знаете, что было постановление Советского правительства о всеобщем обязательном и бесплатном обучении. Ленин так распорядился. Все дети уже ходят в школу. Но в моем классе есть еще одно свободное местечко…

Вера Николаевна повернулась к Маке.

– Ну, девочка. Я жду тебя в понедельник. В школе тебе дадут книги, тетрадки, карандаши – все что нужно. И завтрак, – прибавила она, улыбаясь. – Ты, наверное, мало гуляешь? У тебя щеки совсем белые.

Полина Васильевна фыркнула.

– До свиданья, – сказала Вера Николаевна. – Не опаздывай, девочка. Приходи к девяти часам.

Вера Николаевна сама открыла дверь. Мака побежала ее проводить.

Полина Васильевна, нахмурив брови, стояла посередине комнаты.

– Ну что же, – сквозь зубы сказала она, когда Мака вернулась в комнату. – Придется тебе вставать еще раньше. Ты до школы должна будешь сходить и в булочную и в лавку за керосином. И наколоть щепок. А после школы будешь мыть посуду. Не знаю, когда ты будешь гулять. Не знаю, когда это у тебя щеки станут розовыми.

Полина Васильевна прикусила губу.

Никогда Мака еще так весело не бежала по темной лестнице, с такой радостью не тащила бидон с керосином. Она все купила, сбегала в лавку, все прибрала, отдала Полине Васильевне всю сдачу, потом надела платье, чулки и башмаки, которые ей оставил Сергей Прокофьевич. Платье было старенькое, длинное, его пришлось укоротить немножко. Ботинки тоже были ношеные, великоватые, но зато кожаные. А чулки были совсем новые и теплые.

Весенний ветер дул на лужи, гнал облака по серому небу. Мака шла в своих больших ботинках, старательно перепрыгивая все лужи, стараясь не забрызгать чулки. По улице бежали мальчики и девочки с книгами, завязанными веревочками, стянутыми ремешками, с сумками. Они шли в школу, и Мака шла сегодня вместе со всеми. Но у Маки еще не было книг.

Высокий дом школы стоял во дворе. По дорожке между почерневшими кучами снега, как муравьи, бежали школьники. Одни еще бежали по улице, другие – по школьному двору, третьи раздевались в раздевалке, четвертые поднимались по лестнице. А Мака уже стояла в классе.

Большая доска висела на стене. И почему-то здесь эта доска не была такой страшной, как в приюте. Все в классе было веселым. И светлые большие окна, и белая дверь, и шкаф с книгами, и удобные парты… И большая круглая печка, дышащая теплом. Мака пришла раньше всех, и ей хотелось, чтобы Вера Николаевна увидела ее. Но Вера Николаевна не приходила, а по лестнице поднимался веселый шум, веселый топот, веселый смех…

Дверь открылась, и в класс вбежал мальчик в очках. Он поскользнулся на полу и чуть не налетел на Маку.

– Новенькая? – спросил он.

– Да, – сказала Мака.

– Ну, садись вот здесь. Тут свободное место, – показал он Маке на первую парту. – Здесь сидит один рыжик. Будешь сидеть с ним, – и мальчик выбежал куда-то.

Мака села за парту. Прямо перед ней висела доска. Чернильница была наполнена лиловыми чернилами. Сидеть было удобно. Все было хорошо.

В класс вбегали мальчики и девочки. Они клали в парты книги и тетради и опять бежали в коридор. Макин сосед, рыжик, не пришел еще.

«Что это за рыжик?» – думала Мака.

И вот, заглушая смех и крик, зазвенел звонок. В класс один за другим, один за другим бежали мальчики и девочки.

– Новенькая! Новенькая! – кричали они и рассматривали Маку.

В класс вошла Вера Николаевна. Все сели на места и замолчали. Вера Николаевна была в синем халате с белым воротничком. Две темные косы лежали у нее кругом головы. Она увидала Маку и улыбнулась ей.

– Здравствуй, девочка. Молодец, что не опоздала, – сказала Вера Николаевна.

– Я пришла первая, – шепнула ей Мака.

Открылась дверь. Вера Николаевна повернула голову.

– Павловская, ты опять опоздала?

В класс, на цыпочках, бочком, вошла Лисичка. Виновато опустив голову, не смотря по сторонам, она быстренько прошла мимо Веры Николаевны и села рядом с Макой.

Глава XXXV. На первой парте

Это было чудесное время! Правда, нужно было раньше вставать, раньше бегать в лавку. Но по утрам уже было светло, и розовое небо просвечивало сквозь оживающие ветки каштанов. Правда, приходя домой, Мака находила целые груды грязных тарелок, правда, нужно было после всех дел еще учить уроки… Правда, Полина Васильевна рычала на Маку и огрызалась на нее. Но становилось тепло, и Мака бегала в школу через большой городской сад, через пустырь, по мягкой земле. Сверху солнце подсушило корочку, и земля чуть-чуть прогибалась под ногой.

Желтенькие цветы гусиного лука сверкали в траве. Весенние цветы были или желтые, как солнце, или голубые, как небо.

В городском саду из-под прошлогодних листьев выбивались ростки подснежников. Здесь они были яркие и крепкие. Не такие, как тот бедный, подснежник в приюте.

Всем классом ходили с Верой Николаевной в сад. И никакие неприятности не могли снять розовую краску, которая теперь появилась на Макиных щеках.

Вечером Мака садилась делать уроки. В школе ей дали все нужные книги и тетради.

– Ты жжешь слишком много керосина, – говорила Полина Васильевна. Мака уходила делать уроки к Лисичке. Они сидели там за круглым столом и решали задачи. Большие тени двигались по комнате. Потрескивала коптилка.

Лисичкина мама возилась около печки. Иногда она подходила к столу и гладила Лисичку по голове. Тогда Мака на минуточку закрывала глаза и думала:

«А у меня тоже есть мама! У меня тоже есть мама, и она когда-нибудь погладит меня по голове».

Но пока никто не тревожился, когда Мака приходила домой с мокрыми ногами. Никто не отогревал ее озябшие красные руки. Никто не утешал Маку, когда она тихо плакала, уткнувшись в Тамарин твердый живот.

Только в школе Мака чувствовала себя счастливой. Там она ничем не отличалась от других девочек. Никто не замечал, что платье у нее старенькое, никто не замечал, что она связывает за ушами свои волосы двумя простыми тесемками. Зато все замечали, что она всегда правильно отвечает Вере Николаевне.

Когда Вера Николаевна, смотря в журнал, говорила: «Черкасова», – Мака всегда волновалась. Она волновалась, вставая, опираясь руками о парту. В классе было тихо, и Мака чувствовала, как сильно бьется у нее сердце, как звенит ее голос, какой-то незнакомый, важный.

Больше всего любила Мака читать стихи. Вера Николаевна часто задавала выучить наизусть какое-нибудь стихотворение, и Мака уже заранее знала, что Вера Николаевна обязательно вызовет ее.

По дороге в школу Мака повторяла стихи. Она читала их шепотом, торопливо шагая по пустырю. А на дорожках сада она уже говорила стихи громко, и деревья, пушистые и зеленые, слушали ее. Из распускающихся кустов жимолости выпархивала птица. Первая бабочка, неуверенно взмахивая крыльями, пролетала над Макой. Острые травки, любопытные стебельки выглядывали из-под прошлогодних бурых листьев. Голубые колокольчики подснежников тихонько покачивались от ветра.

Ветер был добрый и теплый. Он поднимался из глубокого оврага, в котором стояли дома пригорода. Журавлевка пряталась в утреннем тумане, и дым висел над крышами домов. Оттуда дул теплый ветер, и запах вишневых оживающих веток поднимался по песчаным краям оврага. На пустыре, даже из-под мусорных куч, пробивалась трава. А в саду уже все зеленело.

Вера Николаевна поставила на стол букет светлых зеленых веток. Клейкие листья блестели прямо перед Макой. Маленькая коричневая козявка старалась перебраться с листка на листок.

– Я хочу, – сказала Вера Николаевна, – я хочу, чтобы вы посмотрели на эти ветки и написали бы все, что вам захочется. Про весну.

В классе стало тихо. Только ветер вдруг распахнул окно и погладил Макину щеку.

– Напиши про меня, девочка, – сказал ветер.

И тогда Мака услыхала, как копошатся в ней слова, как они становятся в ряды, как веселые рифмы подпирают их с боков и не дают им падать. Снова веселые слова пришли к Маке и, как добрые, старые друзья, окружили ее.

Ветер заглядывал в Макину тетрадку и шевелил страницы.

 
Ветер, ветер, ветерок,
Разверни скорей листок.
Разверни скорее ты
Все весенние цветы…
Ты подуй на тихий сад,
Там деревья сладко спят,
Ты по веточкам пройди,
Ты деревья разбуди.
Принеси издалека
Дождевые облака,
Разбросай зеленый пух,
Позови жуков и мух,
В поле бабочку согрей,
Помоги подняться ей…
Для нее раскрой цветок,
Ветер, ветер, ветерок…
 

Прозвенел звонок. Урок окончился. Мака все еще сидела красная, низко нагнувшись над тетрадкой. Пальцы у нее были вымазаны чернилами. Много раз зачеркнутые строки темнели на странице. Вера Николаевна наклонилась над ней.

– Что это у тебя так грязно получилось, девочка? – удивилась Вера Николаевна и заглянула в тетрадку. – Стихи?

Вера Николаевна прочитала то, что написала Мака.

– Девочка, – рука Веры Николаевны легла на Макину голову. – Девочка, ты ведь настоящее стихотворение написала.

Лисичка сказала с важным видом.

– Она давно стихи пишет. Она еще в приюте стихи сочиняла. Ну, что вы смотрите? – рассердилась Лисичка на столпившихся вокруг Маки ребят.

У Маки блестели глаза и дрожали губы. Она почему-то ничего не могла сказать. Вера Николаевна подняла руку и сказала:

– На следующем уроке Маша прочтет нам свои стихи.

Глава XXXVI. Нарядное платье

На круглых тумбах расклеены были афиши.

«Спектакль для детей. «Белоснежка и семь карликов». Настоящий театр приехал в город. Настоящие артисты с настоящими костюмами, с настоящими чудесами. Мака давно знала эту сказку. Теперь ей хотелось увидеть маленьких бородатых старичков и красивую Белоснежку.

– Тетя Поля, – сказала вечером Мака. – Можно, я пойду в театр? Я куплю самый дешевый билет…

– Чего еще? – удивилась Полина Васильевна. – В театр? Хороша будешь и без театра. У меня нет денег тебе на билеты.

Разговор был окончен.

Но Лисичка не согласилась идти в театр без Маки. Лисичкина мама купила два билета: один для Лисички, другой для Маки.

– Маша, ты надень самое красивое платье. Ты причешись получше. В театр нужно обязательно наряжаться. Ты жди меня, я зайду за тобой, – сказала Лисичка.

В воскресенье с утра Мака нарядилась. Она надела свое нарядное платье, которое ей недавно сшила Лисичкина мама. Платье было сшито из простыни, которую оставил Маке Сергей Прокофьевич. По краям этой старенькой простыни были вытканы красные полосы. Одна широкая и две узкие.

Юбка из этой простыни получилась красивая, со складками, с красными полосками на подоле. И на кофточку хватило материи, она тоже была отделана этими красными полосками. Платье Маке очень нравилось.

Мака причесала волосы, завязала за ушами два аккуратных хвостика чистыми белыми тряпочками. А вот на ноги нечего было надеть. Веревочные туфли совсем протерлись. На деревяшках оторвались ремешки. Мака чисто-начисто вымыла ноги и решила идти босиком. Она вышла на улицу и стала ждать Лисичку около дома.

– Идем скорее, – сказала запыхавшаяся Лисичка. Она тоже была очень нарядная. На ней было белое платье из какой-то прозрачной материи. Белые ягодки болтались на поясе и на рукавчиках. На ногах у Лисички были надеты белые носки и белые туфли. В руке она держала два билета.

По деревянным мосткам Мака боялась идти, чтобы не занозить ногу. Она шла по земле или по теплым камешкам, стараясь не отстать от Лисички. Театр был далеко. Когда они дошли до площади, на которой уже толпились дети, ноги у Маки были совсем грязные.

Около дверей театра на деревянных щитах висели большие афиши, нарисованные яркими буквами. Со всех сторон к театру собирались дети. И маленькие, и большие, и с мамами, и одни. Их было очень много. Мака и Лисичка протолкались через толпу поближе к дверям. Потом их внесло в двери. Маке наступили на ногу, но она этого почти не заметила. Так хотелось ей поскорее увидеть добрую красивую Белоснежку.

В зрительный зал еще не пускали. В большом светлом фойе по блестящему полу медленно ходили девочки и мальчики. Они говорили тихо, не дрались и не шалили. Здесь было много детей из школы. Здесь были почти все дети, какие только жили в городе. Всем хотелось посмотреть на Белоснежку и на бородатых карликов.

Мака не знала, куда ей девать руки. Почему-то на нее смотрели дети. Почему-то ей было стыдно…

Из какой-то двери вышли две девочки с толстыми косичками, две девочки, которые жили в доме с палисадником. На них были надеты одинаковые голубые платья. Косы были завязаны голубыми бантами. Они остановились перед Макой.

– Смотри-ка, – громко сказала старшая девочка и надула губы. – Смотри-ка, и кухарка пришла. Босиком, в простынном платье.

Они засмеялись, и дети кругом засмеялись. Маке стало жарко. Так жарко, что она не могла идти рядом с Лисичкой. Она не могла слышать этот смех. Она пробежала мимо чинно шагающих детей по блестящему полу, по прохладной, каменной лестнице, потом по площади, по главной улице, под знакомыми круглыми каштанами. Мака бежала, и все ей чудилось, что на нее смотрят, что на нее показывают пальцами, что над ней смеются.

«Смотри-ка, кухарка пришла. Босиком, в простынном платье».

Мака остановилась только во дворе. Она не хотела идти домой.

– Что ж ты не пошла в театр? – спросит ее там Полина Васильевна.

Из-под забора вылезла дворовая собака, рыжая Булька. Она ткнулась холодным носом в Макину руку и завиляла хвостом.

– Буля, – сказала Мака и погладила ее по широкой гладкой спине.

Булька легла на спину и замахала лапами.

– Буля, – Мака села около нее на траву. Булька смотрела на Маку понимающими добрыми глазами и потихоньку повизгивала.

– Буля, – Мака обняла Бульку за шею, а Булька лизнула Макину мокрую щеку.

Глава XXXVII. «Дай мне пищи…»

В доме не было электричества. Во всем городе не было электричества. Ночью город погружался во мрак. В окнах вспыхивали маленькие огоньки коптилок. Водопровод не действовал. В квартирах топились необыкновенные печки. Они стояли на покосившихся железных ножках в каждой комнате, маленькие, четырехугольные. Почему-то они назывались «буржуйками».

От каждой такой печки к дымоходу тянулась толстая длинная гусеница трубы. К трубе на проволочках подвешивали банки. В этих банках время от времени накапливалась коричневая жидкость, капавшая из труб. Почему-то она называлась «чин-чин-пу». Раза два в месяц приходилось залезать на табуретку и выливать этот коричневый дождь.

Хозяева комнаты, в которой был дымоход, делались самыми несчастными людьми в квартире. Через их комнату жадно тянулись к дымоходу трубы от печек соседей, и коричневый дождь шел беспрерывно.

Дрова у всех были сырые. На растопку шли и заборы, которые были на улице, и дощатые мостки, лежавшие вместо тротуаров. Кое-где разламывали даже перила лестниц. Ведь людям нужно было чем-нибудь согреваться.

Этот дом был четырехэтажный. На каждом этаже было две квартиры. В каждой квартире жили люди: папы, мамы и их дети. Все одинаково мерзли, все отапливались «буржуйками», все одинаково сидели в темноте, освещая свои вечера самодельными коптилками. Все носили издалека воду, поливая замерзшие ступеньки, все кололи суковатые поленья, все ели бесконечную пшенную кашу, пшенный кулеш, пшенный торт…

На первом этаже жили два мальчика, Валя и Сережа. Мама их, худая и больная, громко кашляла. Этот кашель встречал Маку на лестнице, когда она утром бежала в лавку.

Валя и Сережа часто дрались. У них были длинные угловатые ноги и руки. На головах торчали ежиком черные волосы. Они были очень похожи друг на друга, оба оборванные, оба худые, оба грязные.

В другой квартире, на первом этаже, жила девочка, толстая Варварушка. Она была маленькая и добрая. А ее обманывали и обижали. Ее папа был лавочник, и поэтому ее не любили.

На втором этаже была одна пустая квартира, а в другой жила Мака.

На третьем этаже жила девочка Галя. У Гали был толстый нос, как площадочка, и черные глаза. Мама у нее была очень строгая, со светлыми волосами, со светлыми глазами, вся какая-то прямая и плоская. Папа был важным инженером, и по утрам за ним приезжал маленький автомобиль.

В квартире напротив них никто не жил. На дверях на черной лестнице был набит войлок. Из-под двери торчали стружки и рогожа.

На четвертом этаже жила Катя. Она была кудрявая, как барашек. Когда мама причесывала Катю, об этом знал весь дом. С четвертого этажа по всему дому неслись вопли, тонкие, жалобные… Полина Васильевна говорила:

– Ну, Катерину начали причесывать. – А крики заползали во все комнаты.

– А-а-а! – Катя начинала кричать тоненько, а кончала каким-то страшным басом: – У-У-У-У!

И все равно она всегда была растрепанная.

В другой квартире наверху жил Ростик-Хвостик. Когда летом после дождя все шлепали по лужам, его мама появлялась на самом верху дома на балконе и звала:

– Хостик, – так у нее получалось.

А дети дразнили его:

– Хвостик!

Но Ростик делал вид, что он не слышит. Он учился в одном классе с Макой. Это он носил очки и лучше всех решал задачи.

У всех были мамы. А у Маки не было мамы, но зато никто не умел сочинять стихи. А Мака сочиняла стихи. Теперь Мака записывала их в тетрадку.

Маке нравилось сочинять стихи. Ей нравилось, когда в голове у нее шевелились слова и складывались в строчки. Веселые чистые рифмы сами прибегали вслед за словами. Рифмы щекотали Макины губы. Тогда Мака начинала улыбаться, тогда Мака забывала о том, что в таз налита горячая вода, что липкий бараний жир застывает на тарелках. Мака забывала о том, что в руке у нее грязная мочалка и, чуть-чуть помахивая рукой, она начинала приговаривать:

 
Возле леса, возле речки
Ходят белые овечки…
Ходят белые барашки
По полям пушистой кашки.
И надеты на овечках
Шкурки белые в колечках.
И надеты на барашках
Шкурки белые в кудряшках.
 

– Опять ворон ловишь? – вдруг появлялась около Маки Полина Васильевна. Она подходила неслышно и хватала Маку за плечо. Мочалка падала в таз, горячие брызги ударяли Маке в лицо. Жирные круги сверкали на воде.

Осенью грязные тарелки исчезли. Столовники перестали приходить. Полина Васильевна несколько дней ходила с заплаканными глазами, замотав голову платком. Она не замечала Маку и совсем забыла, что Мака хочет есть. Мака посидела, посидела на сундучке и пошла к Гале.

Галиной мамы не было дома. Когда ее не было, можно было играть и шуметь как угодно. Пришла толстая Варварушка и кудрявая Катя. Мака стала рассказывать страшную сказку про людоеда. Они все сидели на коврике в полутемной комнате, и у Маки от страха даже слезы выступили на глазах. Такая сказка придумалась.

Потом Мака схватила длинное полотенце, намотала его себе на голову, села по-турецки на диван и ужасным людоедским голосом зарычала:

– Дай мне пищи, пищи, пищи.

Галя, Катя и Варварушка упали перед ней на колени.

– Теперь вы должны нести мне пищу, а то я вас съем, – сказала Мака и опять зарычала: – Дай мне пищи, пищи, пищи.

Галя заволновалась.

– Ну что же я тебе дам? У мамы в шкафу есть хлеб и варенье… Сейчас я достану.

Она полезла в шкаф, наложила на тарелку варенья и хлеба. Варварушка и Катя молча стояли перед Макой на коленях.

– Нате, ваше людоедство, кушайте, – сказала Галя, подползая к Маке с протянутыми руками. А в руках у нее была тарелка, полная хлеба и варенья.

Мака все съела и опять зарычала:

– Дай мне пищи…

В это время вошла Галина мама.

– Что это такое? – строго спросила она. Мака соскочила с дивана и сняла с головы полотенце. На щеках, на руках у нее блестело варенье. Тарелка стояла на диване. Шкаф был открыт. Видна была раскрытая банка, хлеб, неаккуратно нарезанный Галей.

Галина мама все это оглядела своими светлыми глазами.

– Что это такое? – еще раз спросила она.

– Это… Это у нас такая игра, – сказала Галя. – Это… Это она, людоед-обжора.

– Ну, девочки, идите домой, – решила Галина мама, увидев, как мало варенья осталось в банке.

Мака, Варварушка и Катя прошмыгнули на черную лестницу. Мака была совершенно сыта.

– Маша, – сказала Маке на следующий день Галя. – Маша, знаешь что? Мама мне не позволяет с тобой играть. Мама не хочет, чтобы ты ко мне приходила. Мама говорит, что ты придумываешь глупые игры.

Но Маке эта игра совсем не показалась глупой.