Текст книги "День рождения"

Автор книги: Лидия Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Глава VI. Мамина работа

На двор пришла шарманка. Она стояла перед своим хозяином и цеплялась ремнем за его плечи. А хозяин держался за ручку шарманки. Им было неудобно стоять. У них на двоих было только три деревянные ноги.

Шарманка, хрипло кашляя, закончила песню. Тогда откашлялся хозяин и сказал:

– Подайте копеечку инвалиду войны.

Никто не дал ему копеечку. Еще раз сыграла шарманка, и опять внутри у нее что-то хлюпало и рвалось.

– Дайте копеечку, – жалобно повторил хозяин. – Кто мне скажет, почему на войне отдал я за царя обе ноги, обе ноги до колен, а царь мне почему ничего не дал? Эх!

Кряхтя, он взвалил шарманку себе на плечи и пошел дальше, странно переступая деревянными ногами. Мака и Павлик смотрели ему вслед. Они гуляли одни во дворе. Тетя Катя шила свои рубашки. Мама была на работе.

Мама теперь целые дни работала в очень важном месте. Она помогала людям узнавать правду о том, что делается на свете, почему не нужен царь, почему не нужна война, которую затеял царь. Так мама объяснила Маке.

И Мака представляла себе, что мама работает в красивой большой комнате, за высоким столом… К маме приходят отовсюду люди и обо всем спрашивают маму, добрую Макину маму, и мама толково, ласково все им объясняет.

Каждый вечер на лестнице их встречал и жалобно просился домой Котя-Братя. Ворвавшись, наконец, в комнату, он начинал громко мурлыкать и тереться о стулья.

Каждый вечер, дома, щелкал выключатель под мамиными пальцами, и казалось, что комната опять такая же, как была раньше. Но комната, населенная мамиными сказками, прибранная мамиными руками, исчезла.

Мамины сказки кончились. Усталая мама не могла рассказывать сказки.

Вся мебель стояла на прежних местах, но Мака не узнавала свою комнату.

Четыре толстые сосны, которые раньше росли посередине комнаты, превратились в обыкновенные ножки стола. Зеленый лужок, на котором пасся конь Кузьма, теперь стал старым, потертым ковриком. Конь Кузьма стоял на трех ногах, потому что четвертую Мака ему давно отломала. Одноглазый мишка Танюша сидел около кровати, обняв куклу Тамару. У Тамары был отбит кончик носа, на парике виднелась лысина. А совсем недавно Тамара казалась Маке самой красивой куклой. Мишка Танюша раньше никогда не сидел грустно. Он всегда так весело рычал, падая на спину! А конь Кузьма даже на трех ногах носился по белу свету, как волшебный Конек-Горбунок. Все это было раньше.

– Мама, расскажи мне сказку, – тихонько говорила Мака. Она на цыпочках подходила к дивану.

– Почему ты теперь не рассказываешь мне сказки?

Мама дремала. А Маке было очень скучно. Ей так хотелось, чтобы снова пришли в дом милые чудеса, чтобы в темной пещере под креслом зашевелились карлики.

Тихо, стараясь не шуметь, Мака доставала ящик с кубиками и начинала строить дом.

В этом доме жила девочка. У девочки были папа и мама. Папа был всех храбрее, а мама была всех красивее.

В нижнем этаже дома жила девочка. Из маленького окошка она смотрела в сад. В саду стояла скамейка. В саду было озеро, похожее на кусочек зеркала. Вокруг сада был забор. Длинный высокий забор. На забор уходили все кубики, кубиков больше не было, и в доме получалось только два этажа.

На втором этаже жили папа и мама. Папа ехал на войну. Он садился на коня и скакал по дороге. Девочка из окошка махала ему рукой…

Папа был всех храбрее. Он сражался с врагами, он побеждал страшных волшебников. Он возвращался домой, его встречали девочка и мама… Они все вместе радостно бежали в дом… Они задевали какой-то кубик нижнего этажа – и дом, весь дом разваливался. Со стуком сыпались кубики. Мама открывала глаза.

– Детка, ложись спать, – говорила мама, а глаза у нее спали, и руки спали, и голос спал…

Мака раздевалась. Башмаки, высунув языки, смирно вставали под стулом.

Котя-Братя, теплый и мягкий, вскакивал на кровать и начинал лапками месить одеяло.

«Мурлы, мурлы, мурлы», – пел Котя-Братя и жмурил свои круглые глаза. Он сворачивался клубочком около Маки, и они засыпали.

Однажды утром тетя Катя с Макой и Павликом отправились в поиски за какой-нибудь едой. Дома ничего не было. Не из чего было приготовить даже самый маленький завтрак. Они обошли много улиц и переулков, возле всех лавок шевелились хвосты очередей, везде стояли хмурые, злые люди. Тетя Катя так ничего и не купила. Павлик хныкал и тянул тетю Катю домой.

И вдруг из-за угла появилась мама. Она шла не по тротуару. Она шла по краю мостовой, низко нагнувшись, и тащила за собой тележку. На тележке лежала груда газет. На верхней газете большими буквами было написано: «Правда».

– Мама! – крикнула Мака и через минуту уже повисла у мамы на шее. А мама тяжело дышала и грустно улыбалась.

– Мама, а почему же» ты не на работе? – удивилась Мака.

– Я на работе, – ответила мама. – Вот это моя работа. Я развожу газеты по домам. Я газетчик.

Мама быстро поцеловала Маку, опять натянула толстую веревку, и тележка покатилась по мостовой. Скрипели колесики и подпрыгивали на камнях. Мамина согнутая спина исчезла за поворотом.

Мака стояла, опустив руки, широко раскрыв глаза, и смотрела вслед маме.

Значит, нет никакой красивой комнаты, в которой работает мама. Значит, нет никакого высокого стола. Значит, к маме ниоткуда не приходят люди, ни о чем ее не спрашивают. И мама, грустная Макина мама, с усталым липом, вот так и возит по длинным улицам тяжелую тележку с газетами. Значит, от этого так устает мама. Значит, от этого она не может рассказывать Маке сказки.

Маке было так обидно, так обидно, что она вдруг бросилась к тете Кате и уткнулась лицом в ее рукав. Тетя Катя ласково приподняла Макино лицо. Посмотрела ей в глаза.

– Ты что, глупыш? – спросила она тихо-тихо: – Ты что? Ты пойми, сейчас ведь очень трудное время! Мама твоя – газетчик, и это тоже очень хорошая работа. Трудная, тяжелая… Всякая работа хороша, когда она приносит пользу другим людям; мама твоя газетчик, она разносит газеты. А газета, ты знаешь, как называется? Ты подумай только, какое название! Газета «Правда», – серьезно сказала тетя Катя.

Глава VII. Белые ночи

Это лето не принесло с собой цветов. Цветов нигде не было видно. Как будто бы они совсем не расцвели в этом году.

Светлые июньские ночи были похожи на пасмурный день. И засыпая и просыпаясь, Мака видела за окнами одинаковую серую дымку. Иногда какой-то грохот будил Маку.

– Это гроза? – спрашивала она тихонько проснувшуюся маму. И снова гром гремел где-то близко.

– Нет, детка, это стреляют, – говорила мама, вставала и гладила Маку. – Спи. Еще ночь.

А в комнате было светло, и Мака смотрела в окно на серое небо и на бледные очертания домов. Белая ночь была в городе и в комнате. Глаза слипались. Мака снова засыпала.

Около магазинов по-прежнему стояли длинные очереди. Теперь кусочки хлеба стали выдавать по карточкам. Кусочки были очень маленькие. Длинные четырехугольнички клейкого черного хлеба. Четверть фунта. Восьмушка фунта. Один такой кусочек Мака могла бы съесть сразу, а его должно было хватить на целый день.

Вот так прошел голодный июнь. Вот так пришел голодный июль.

В этот вечер мама в обычное время не пришла за Макой. Мака долго сидела на окне, прижимаясь лбом к стеклу, смотрела на улицу. Мама не шла… Мака так ждала, что раздастся легкий стук маминых каблуков по тротуару, потом знакомая рука чуть-чуть ударит в стекло. И потом мама войдет в дверь, чуть-чуть сгорбившись, чуть-чуть улыбаясь… И мамины глаза поглядят на Маку.

Мама не шла…

Павлик уже спал в своей маленькой кровати. Тетя Катя, вздыхая, несколько раз открывала окно и высовывалась из него. Смотрела на улицу. Мама не шла.

И вдруг к дому подъехал извозчик. Два человека спрыгнули с него и помогли сойти еще кому-то. Потом громко стукнули в дверь. Тетя Катя бросилась открывать.

В дверь ввели маму. Голова у нее была опущена, рука перевязана. Мака бросилась к маме, но люди осторожно положили маму на кровать, взглянули на Маку и на спящего Павлика и шепотом заговорили с тетей Катей.

– Редакцию газеты «Правда» разгромили. Даже газетчиков ловили, избивали. Мы подняли ее на лестнице, она еще держала сумку с газетами… Вы понимаете, ведь это большевистская газета… Юнкера и полиция стреляли в нас… Она сказала ваш адрес… Это ее ребенок? – люди опять посмотрели на Маку. – Все-таки еще благополучно… Могло быть гораздо хуже… Они разогнали всех рабочих, всех служащих редакции. Ломали столы, жгли все, стреляли. Рука у нее не сломана. Только истоптана. И лицо… Ее сильно ударили по лицу… Успокойте девочку…

А Мака не плакала. Крепко ухватившись за мамино платье, широко открытыми глазами она смотрела на мамино лицо, странное и чужое.

Люди ушли. Мама зашевелилась и попробовала приподнять голову. Темные пятна расползлись у нее вокруг глаз и около носа. Все лицо мамино как-то изменилось.

– Детка моя, – тихо сказала мама, но вздувшиеся губы не слушались ее. Маме трудно было поднять голову. Она снова уронила голову на подушку. Тетя Катя хлопотала около стола, и белый бинт быстро полз вверх в ее руке, скатываясь в тугую трубочку.

– Мама, мамочка! – вдруг громко вскрикнула Мака, прижимаясь головой к маминым ногам. Все было плохо в этом большом мире, в этом злом мире, где могли обидеть, где могли ударить даже маму, усталую добрую Макину маму.

Глава VIII. Кого искал прожектор?

Мама сидела за столом, положив голову на руки, вытянув руки на столе. Тонкую мамину руку обнимала браслетка часов.

– Удивительно, как это часы уцелели у вас на руке! – сказала тетя Катя. Она стояла у дверей, собираясь идти домой. – Даже стекло не разбили. Ну вот, вы и сможете их теперь продать.

Мама подняла голову и взглянула сначала на часы, потом на тетю Катю.

– Нет, – сказала она, – я никогда не смогу расстаться с этими часами. Это часы нашего папы. Память о нем. Такое счастье, что они не испортились, когда меня… – Мама вздохнула и закрыла глаза.

Прошло уже много времени с тех пор, как вечером маму привезли на извозчике. А рука у мамы еще болела. Мама опять была без работы, и Мака все дни проводила с мамой.

Мака была бы совсем счастлива, оттого что мама была теперь с ней, если бы не пропал Котя-Братя. Он очень похудел за последнее время. Спина у него стала острая и хвост облез. А несколько дней тому назад он ушел куда-то и не вернулся. Мака очень без него скучала.

Она стояла у окна, то складывая, то раскладывая мокрый носовой платок. Она долго плакала, и нос у нее распух.

– Котя-Братя ушел, наверное, потому, что мы его плохо кормили. Он подумал, что я жадная, и обиделся. А у меня ведь ничего вкусного не было. Ведь правда, мама, у нас ничего не было?

Мама подошла к Маке и обняла ее.

– Нигде ему все равно лучше, чем у нас, не будет. Сейчас он нигде не найдет никакой хорошей еды.

Но Мака не успокаивалась.

– Он заблудится и забудет, где мы живем.

Мака смотрела на темную улицу заплаканными глазами и представляла себе, как ходит между чужими домами бедный, усталый и голодный Котя-Братя. Как он ходит и плачет, потому что не знает дорогу домой.

И вдруг светлая полоса мелькнула на небе. Поднялась из-за «домов, проползла до самого верха неба и опустилась опять за дома. Как будто широкий луч погладил облака. Вот еще одна такая же полоса поднялась над крышами. Вот два, вот три светлых луча скрестились над домами.

– Мама, что это? – удивилась Мака. Мама и тетя Катя переглянулись.

– Это прожектор, – сказала спокойно мама. – Он освещает небо. Он ищет кого-нибудь.

– Я знаю! – сказала радостно Мака. – Я знаю, этот прожектор ищет на крышах Котю-Братю.

– Ну конечно, – засмеялась мама, и Мака легла спать спокойно, потому что такой светлый прожектор должен был найти Котю-Братю.

Теперь каждую ночь лучи прожекторов освещали верхушки зданий, скрещивались над куполом Исаакиевского собора, прокалывали осенние облака. Медленно, как будто щупая небо, как будто шаря в облаках, кто-то водил по небу светлым пальцем. Прожектор, как теперь уже знала Мака, конечно, искал не Котю-Братю. Прожекторы искали в облаках немецкий аэроплан, который мог теперь прилететь каждую ночь. Война придвинулась уже близко к Петрограду, и столицу охраняли эти светлые беспокойные пальцы.

Каждую ночь люди с тревогой ждали немецкий аэроплан, каждый день ожидали, что случится что-нибудь страшное.

По улице ходили перепуганные люди и часто смотрели вверх. Мака, проходя по улицам, держась за мамину руку, тоже задирала голову и смотрела на небо. Ничего не было видно. Только серенькое-серенькое, низкое небо. Иногда моросил мелкий дождик.

– Ригу сдали. Слышали? – спросил маму знакомый высокий дядя. Он нахмурился и спрятал голову в воротник.

– Слышала, – мама кивнула головой.

– Теперь немцы двинутся на Петроград, – сказал дядя.

– Вы знаете, все время ждем, что на Петроград прилетит немецкий цеппелин… Ведь на другие города, английские и французские, он уже бросал бомбы. Вот прилетит и к нам. Раз Ригу они взяли, теперь до Петрограда совсем близко. Все уезжают. Мы тоже собираемся. Только теперь очень трудно выехать. Суета, толкотня… Вы не уедете? – дядя заглянул маме прямо в глаза. – Лучше уезжайте. Ведь царские вояки не смогут защитить Петроград…

Но мама покачала головой.

– Я не могу уехать. Я без работы. У меня совсем нет денег.

Дядя приподнял шапку, поклонился и ушел, пожимая плечами.

А Мака смотрела в серое небо, и ей казалось, что из каждого облака, из-за каждого дома может появиться немецкий аэроплан. Очень большой, очень страшный, потому что даже взрослые люди его боялись.

Но в небе было пусто и тихо. Только плыли рваные серые облака и пролетали желтые листья, сорванные ветром в Таврическом саду. Ветер носил листья по воздуху. Ветер большой метлой загонял их в углы. Ветер вешал листья на решетки, на заборы, куда попало.

Холодный осенний ветер дул прямо с Невы.

Глава IX. Лошадские котлеты

Тетя Катя где-то достала кусок мяса и позвала маму и Маку в гости, на обед. Она приготовила настоящий обед. На столе дымился суп с веселыми кружочками жира с сушеными овощами, а на второе были котлеты. Котлеты, вкус которых все забыли за последний год.

Быстро, обжигаясь, проглотили суп, и тетя Катя поставила на стол сковородку, с дымящимися котлетками. Они шипели и приплясывали на сковороде. Котлеты, сочные, с хрустящей корочкой. Неважно, что жарились они на последних капельках постного масла, которое тетя Катя выкапала из всех старых бутылок. Неважно, что есть их было нужно без ничего, только с хлебом. Неважно, что они были слегка сладковатые.

Тарелки быстро опустели. Чисто вытертые хлебом, они блестели на столе.

– Как же вам удалось достать мяса? – улыбаясь, спросила мама.

– Хороши котлетки? – похвасталась тетя Катя. – Ну, дорогие мои, это конина. Кто выдумал, что нельзя есть конину?

– А почему? – удивилась Мака. – Очень вкусные котлетки. Телятина – мясо теленка, баранина – мясо барана. Конина – мясо коня. Чем же конь хуже других? Он тоже бегает на четырех ногах и тоже называется домашним животным.

Придя домой, Мака рассказала мишке Танюше и Тамаре:

– А мы в гостях сегодня ели лошадские котлеты. Из лошадки. Если вы очень хотите есть, мы попросим у Кузьмы одну ножку и зажарим ее. Кузьма как-нибудь проживет и на двух ногах.

Но Кузьма заупрямился и не дал свою ногу. Ему нужны были хотя бы три ноги.

Мака с сожалением смотрела на Кузьму и думала:

 
Лошадь на свете жила,
Лошадь хромая была…
 

И вдруг оказалось, что обязательно нужно что-нибудь придумать дальше.

 
Лошадь на свете жила,
Лошадь хромая была…
Ездил на ней верхом
Старый дядя Пахом…
 

Мака хлопнула руками по коленкам и затрещала как сорока:

 
Лошадь на свете жила,
Лошадь хромая была…
 

Как будто что-то лопнуло у Маки внутри, и слова вылезали наружу одно за другим, быстро, только запоминай.

 
Ездил на ней верхом
Старый дядя Пахом.
Лошадь Пахома везет,
Смотрит – стоит пароход.
Дым пошел из трубы —
Лошадь встает на дыбы
И говорит: «Пахом,
Не езди на мне верхом.
Я себе ноги сломаю,
Я ведь уже хромая».
Согласился дядя Пахом —
Не ездил на ней верхом.
 

Глава X. Зимняя гроза

Слезливый октябрь заглядывал в комнату. По улице, по черным лужам бежали люди. Сегодня дождь шел смешанный со снегом, и на тротуарах стояла жидкая холодная грязь.

Снег был снегом, только пока он кружился в воздухе. Прикасаясь к людям, к мостовым, к фонарям, к тротуарам, он превращался в грязную воду. Был конец октября, а из водосточной трубы мимо окна лились мутные потоки.

В комнате было холодно. Пустая печка напрасно разевала рот. Дров не было. Тетя Катя сидела за швейной машинкой. Изо рта у нее шел пар. А Маке и Павлику было жарко и весело.

Громко топая ногами, Мака скакала по квадратикам пола и распевала:

 
И сегодня и вчера
Дождик льет как из ведра…
Мы не ходим под дождем,
Дождик дома переждем…
 

За ней прыгал Павлик и старался подпевать. Маке было весело, и поэтому слова кружились вокруг нее звонкие и веселые.

Одно слово цеплялось за другое, откуда-то прибегали другие, похожие слова, из слов получалась песня, которую можно было петь, с которой можно было прыгать. Эта песенка выстроилась из слов, так же как из кубиков строился домик.

 
И сегодня и вчера
Дождик льет как из ведра…
 

Два раза подпрыгнуть на правой ноге. Два раза – на левой. А потом затопать обеими ногами.

– Откуда ты взяла это? – спросила тетя Катя, когда Мака и Павлик, Пыхтя и сверкая глазами, проскакали мимо нее.

Мака остановилась. Задумалась. И Павлик чуть не налетел на нее. Мака тряхнула головой.

– Откуда взяла? Не знаю. Оно само взялось. Чтобы стало тепло… А мы ведь, правда, сидим дома, и дождь идет… И сегодня и вчера…

И Мака, задрав голову, понеслась дальше.

Ах, если бы комната была побольше! Чтобы можно было, не сворачивая в сторону, не налетая на стол, вот так скакать и скакать, далеко, далеко. По длинной ровной дороге.

И вдруг опять раздались выстрелы. Близко-близко! Совсем рядом с домом. Не успела тетя Катя спохватиться, как Мака и Павлик уже сидели на подоконнике, прижав носы к стеклу.

– Смотри, как интересно! Стреляют! – кричал Павлик. Тетя Катя подбежала к ним и стала стаскивать Павлика с подоконника, а он упирался и визжал:

– Хочу смотреть, хочу смотреть, интересно! Частые, частые выстрелы раздавались уже чуть дальше…

Сухо стуча подковами по мостовой, бежали лошади. За ними тарахтела пушка… Вот промаршировал отряд людей с ружьями через плечо. Но это не были солдаты. Все люди были одеты в самые обыкновенные домашние пальто и куртки. У нескольких на головах были надеты даже шляпы. У всех на рукавах были красные повязки. Прокатился грузовик, ощетинившийся штыками. Впереди развевался красный флаг.

– Нельзя сидеть на окне! – упрашивала тетя Катя.

– А я хочу посмотреть, как стреляют! – упирался Павлик и ни за что не хотел слезать. – Я хочу посмотреть, какая это война!

– Слезай, глупый! – наконец рассердилась тетя Катя. – Это не война. Уже никто не стреляет. – И она утащила Павлика в другой конец комнаты. А выстрелы вдруг опять загремели, и снова пробежали по улице вооруженные люди.

Стало темнеть. Тетя Катя зажгла свет.

– Невозможно сидеть в таком холоде, – вдруг сказала она. – Сейчас пойду разломаю табуретку и затоплю печку.

Убедившись, что Мака и Павлик уже не лезут на подоконник, а смирно сидят и смотрят картинки в книжке, тетя Катя пошла ломать табуретку.

Наверное, табуретка разломалась очень легко, потому что скоро тетя Катя вернулась в комнату и набила полную печку сухими короткими дощечками.

Она чиркнула зажигалкой, и быстрые язычки огня взметнулись в печке.

– Садитесь-ка тут рядом со мной, будем греться и читать, – сказала тетя Катя и поставила рядом низенькие стульчики.

 
Жил старик со своею старухой
У самого синего моря.
Жили они в ветхой землянке
Ровно тридцать лет и три года…
 

Спокойно и медленно читала тетя Катя, а Павлик и Мака с двух сторон заглядывали в книжку: Табуретка в печке весело трещала, и смола вытапливалась из сухих дощечек. Так стало хорошо, тепло и уютно перед открытой дверкой печки.

И вдруг погас свет.

– Это еще что такое? – сказала тетя Катя таким голосом, как будто Мака или Павлик были в этом виноваты.

– Темно… – сказал Павлик.

– А как же дальше читать?

– Хорошо, – сказала спокойно тетя Катя. – Пока горит табуретка, будем читать. Вот какая у нас табуретка! Она и дрова, она и лампа! Скоро девять часов, до девяти почитаем, а потом Павлик ляжет спать.

 
Старик ловил неводом рыбу,
Старуха пряла свою пряжу… —
 

продолжалась сказка.

И вдруг загремел гром. Как будто летняя гроза грохнула над крышами, ударила с неба близко-близко… Задребезжали стекла. Тетя Катя перестала читать и закрыла книжку.

– Разве зимой бывает гроза? – удивленно спросила Мака. – Уже зима, а гром гремит!

– Нет, – сказала тетя Катя. – Это опять стреляют, но что-то очень уж громко.

И в эту минуту в комнату вбежала мама. Мака бросилась к ней навстречу, обняла маму и почувствовала, что пальто у мамы все мокрое, холодное…

– Слышите, гремит! – торжественно сказала мама, не обращая даже внимания на то, что в комнате темно, что топится печка.

– Это крейсер «Аврора» стреляет по Зимнему дворцу! Это стреляют пушки Петропавловской крепости… – А гром все перекатывался, все гремели тяжелые раскаты.

– Вот сегодня настоящая революция! Солдаты отказались стрелять в народ! И Ленин приехал в Петроград!

– Господи! – воскликнула тетя Катя. – Хоть бы война окончилась! Вы сегодня не ходите домой, как-нибудь переночуем вместе, а то темно и около Смольного, наверное, стреляют…

И Маку опять уложили спать на знакомом диванчике.

А следующий день начался коротким звонким словом «Мир!»

Мака проснулась оттого, что тетя Катя вбежала в комнату с этим громким словом. Шапка у тети Кати съехала набок. Кипа газет была у нее в руках.

– Мир! – еще раз крикнула она и бросилась целовать маму. Потом, бросив на стол газеты, тетя Катя стащила Маку с диванчика и высоко подняла ее своими большими руками.

– Мир! Понимаете? Мир! Такое первое постановление большевиков. – Тетя Катя поставила Маку на стол и потом снова обняла ее. – Окончена война. Совсем окончена. Теперь наш папа вернется домой. – Тетя Катя обнимала Маку, целовала Павлика и радостно смеялась.

Но мама вдруг как-то странно съежилась и села на стул. Тетя Катя бросилась к ней.

– Простите меня, я забыла…

Но мама обняла ее.

– Я так рада за вас! Это такое счастье, что война окончена! Это такой праздник для всех… А нам с Макой некого ждать с войны.