Текст книги "День рождения"

Автор книги: Лидия Некрасова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Глава XX. Дедушка умер

Ночью постучали в окно. Белый согнутый палец несколько раз ударил по стеклу. Шел дождь. Мустафа вошел в комнату. Вода текла с него, и лужи окружили его ноги. Лицо было у него мокрое, и вода продолжала струиться по его щекам. Старая рубашка была надета на Мустафе. Старые штаны прилипли к его ногам. Он оставил где-то галифе и гимнастерку.

– Учитель, – сказал он. – Учитель!

И вдруг упал на колени. Размазывая лужи, стуча коленками, с протянутыми руками он пополз к дедушке. И дедушка протянул к нему свои добрые руки.

– Учитель, прости меня. Они посылали меня за тобой. Ах, учитель, я не мог не поехать, но я просил его, чтобы он отпустил тебя… Он стрелял в воздух, чтобы там думали, что тебя убили… Борька обманул меня. Я был глупым. Я поверил ему. – И вдруг Мустафа встал, прямой и мокрый.

– Отец взял винтовку, и я возьму винтовку. Мы пойдем в каменоломни. Мы убьем всех немцев. Мы прогоним всех белых. – Он схватил руку дедушки.

– Они все-таки узнали, что ты жив. Борька им сказал. Пойдем с нами, учитель. Мы спрячем тебя.

Но дедушка покачал головой.

– Пойдем, учитель. Нас завтра уже не будет здесь. Мы уйдем далеко. Мы уйдем в каменоломни. Мы все уйдем туда. И мы не сможем защитить тебя.

Но дедушка не захотел уходить. Мустафа ушел один.

Утром Мака пришла к дедушке. У них была такая игра. Нужно было подойти тихонько сзади, закрыть дедушке глаза ладошками и спросить: «Деда, деда, а чьи ручки?»

А дедушка должен был ответить: «Знаю, знаю, моей внучки».

И вот Мака, неслышно ступая босыми ногами по гладкому полу, пошла к дедушке. Он, наверное, не ложился спать. Он так и сидел одетый, в своем кресле, спиной к Маке. Мака, не дыша, подкралась к дедушке. Вот уже ее ладошки легли на дедушкины глаза.

– Деда, деда, а чьи… – и вдруг Мака отдернула свои руки.

Дедушкино лицо почему-то было твердое и холодное…

Когда днем за дедушкой пришли немецкие солдаты, строгая мама с сухими глазами широко распахнула перед ними дверь, и они увидели вытянувшегося, лежавшего дедушку. Дедушка умер. Дедушкино сердце перестало биться. Он лежал совсем тихо, чуть-чуть нахмурив белые брови.

Немцы промямлили что-то, топчась у дверей. Из-за их спин выглянул Борька.

– Как собаку… – сказал он. – Не хоронить. Как собаку… – И спрятался опять за немецкие спины.

Мама ходила и просила коменданта. Но ее выгнали. Борька сказал вдогонку ей:

– А газеты мы все-таки найдем. И портрет. И знамя.

Уже когда стемнело, мама достала спрятанные газеты. Она расправила их. Она вынула портрет Ленина, она достала и красный флаг. Мака сидела на дедушкином кресле и смотрела, как мама складывает все в аккуратный сверток.

В комнату молча, тихо ступая на полу, вошел Зейдулла.

Мама протянула ему сверток.

– Возьми, Зейдулла, голубчик! – сказала она.

Тихие темные фигуры вошли в дедушкин дом. Сняв шапки, встали около дедушки его друзья и ученики.

Зейдулла держал в руках лопату. За плечами у него блестело дуло винтовки. И Мустафа стоял рядом с ним.

– Мы похороним тебя, учитель, – сказал Зейдулла. Он закрыл дедушку красным флагом, и несколько человек подняли дедушку. Мама и Мака, крепко держась за руки, шли за ними. Тихо прошли из дома в насторожившийся сад, потом по дороге в гору.

Луна спряталась за тучами, и в темноте, не разговаривая, неслышно ступая по траве, дедушку принесли на татарское кладбище. Каменные плиты обступили их, невысокие татарские памятники светлели между людьми. Обнажив головы, татары окружили только что вырытую могилу. Мама встала у края ее, прижимая к себе Маку.

– Прощай, учитель! Мы отомстим за тебя, – тихо сказал Мустафа.

Тяжелая земля посыпалась на дедушку, на закрывавший его красный флаг.

Глава XXI. Золотые зубы

Немцы прислали в дедушкин дом сонного офицера со слипшимися глазами. Он вошел в комнату, хлопнул тонким хлыстиком по своему рыжему сапогу, попробовал разлепить свои глаза, поковырял их пальцем и сказал:

– Э-э… – Потом он минуточку подумал и сел в дедушкино кресло.

– Э-э… Собственно, я теперь буду здесь жить.

И два немецких солдата внесли в комнату его чемоданы. Тогда мама сложила свои вещи.

Костлявая лошадь не спеша повезла маму и Маку на вокзал. Ее никто не понукал. Никому не хотелось спешить. Лошадь цеплялась плохо прибитыми подковами за камни, худой, загорелый мальчик держал вожжи, не натягивая их, свесив с мажары свои черные, шершавые ноги. А Мака сидела и смотрела назад на дорогу, на горы, за которыми скрылись дедушкин дом, и школа, и домик Зейдуллы, и прозрачная речка, и синее море.

Снова мама и Мака карабкались по ступенькам вагонов, снова их давили, жали и тискали в переполненных теплушках.

Снова мама бегала получать пропуска и разрешения, а Мака сторожила вещи. Снова они ехали, ехали домой, с юга – теперь обратно на север.

В одном большом городе люди жили на вокзале вместе со своими вещами, чайниками и узлами. Люди жили здесь прямо на каменном полу, который когда-то был белым и скользким, а теперь был весь затоптан, заплеван и запачкан. Люди жили здесь, не раздеваясь, по целым неделям не ложась спать. Выехать из этого города было очень трудно.

Повсюду огромными грудами навалены были тяжелые, неуклюжие узлы. Заспанные люди гудели, как мухи под высоким потолком, подпирая своими спинами и боками толстые грязные стены. И тусклая лампочка то появлялась, то исчезала в облаках дыма, пара и тумана.

Мама ушла за пропуском, почему-то тревожно взглянув на Маку, перед тем как повернуть за угол стены. А Мака привычно, терпеливо сидела на своем узле, облокотившись на чемодан, держа на коленках Тамару. Какая-то женщина в черной плюшевой шубе и в белом платке прошла мимо, чуть не наступив на Маку. Маке очень хотелось спать, а спать нельзя было. Нужно было сторожить вещи.

– Девочка, а девочка! – Мака открыла глаза, и прямо перед ней сверкнули золотые зубы. Женщина в черной плюшевой шубе и в белом платке улыбалась, наклонившись к Маке.

– Девочка, а девочка! Вставай скорей. Твоя мама тебя ждет. – Лицо женщины было как будто исклевано курами. – Тебя мама ждет. Пойдем. Собирайся, – повторила женщина.

– А как же вещи? – забеспокоилась Мака.

– А вот дядя донесет.

Чемодан и узел уже нес долговязый дядя в длинном пальто. Мака кинулась за ним. Женщина тяжело загрохотала сапогами по каменному полу.

Долговязый дядя шел очень быстро. Он обогнул кучи узлов, он прошел через две комнаты, заваленные ящиками и узлами, он вбежал по двум лестницам и сбежал по двум лестницам. Он толкнул ногой дверь, и она чуть не прихлопнула Маку.

Мака еле поспевала за своими вещами. Она только следила, как болтаются полы длинного пальто, только старалась не потерять их из виду. Женщина шла за Макой и что-то говорила. Но Мака не слушала ее. «Мама меня ждет, – думала Мака. – Может быть, уже надо садиться в поезд». Дядя распахнул ногой еще одну дверь, и серая мокрая сетка дождя опустилась на Маку. Длинное пальто болталось далеко впереди. Едва белел узел, поблескивал уголок чемодана.

– Я не могу так быстро идти, – вдруг жалобно сказала Мака и остановилась. Женщина дернула ее за руку.

– Ах ты, скверная девчонка! Мама тебя ждет, а ты тут фокусы фокусничаешь. Не может быстро идти! Подумаешь, нежности! – И она, крепко захватив Макину руку своими жесткими пальцами, прибавила шагу.

Мака спотыкалась о невидимые ступеньки, попадала в невидимые холодные лужи и бежала за женщиной. Она больше не жаловалась. Ей стало стыдно, что мама ее ждет, а она идет так медленно.

Тамарино одеяло потерялось где-то по дороге. Маке было жарко. Уже много пустых длинных и темных улиц прошли они…

– А где же мама? – решилась, наконец, Мака спросить сердитую женщину.

– Вот сейчас будет тебе мама! – ответила женщина и вдруг вошла в ворота какого-то дома, еще раз завернула и открыла дверь.

На лестнице скверно пахло. Слышно было, что в этом доме живут кошки. А еще было слышно, что в доме стирают белье и что в доме сырость. Но все это было не страшно, потому что здесь Маку ждала мама.

Дядя с чемоданом и узлом уже, наверное, встретился с ней. Дяди уже нигде не было видно.

– Давай-ка мне твою куклу. Я подержу, – сказала женщина. – Снимай-ка пальто и шапку.

Мака послушно подала ей закоченевшую Тамару. Быстро расстегнула пуговицы, развязала завязки красного капора. Женщина завернула Тамару в пальто, в рукав сунула капор. Но Маке тоже было холодно. Она стояла около темной лестницы, в мокрых башмаках, усталая, в летнем платьице, в синем в белую горошинку…

– Вот тебе и мама, – сказала женщина. – Не дождалась тебя твоя мама… – Она сунула Тамару, завернутую в пальто, под мышку и быстро вышла на улицу. Мака бросилась за ней, но в темноте никого уже не было видно. Шел дождь, и холодные капли брызнули Маке на голову.

Часть третья

Глава XXII. Комната под крышей

– Кто это? – спросил чей-то голос. Мака проснулась. Мака улыбнулась. Мака обрадовалась, что это был только страшный сон. Сейчас она увидит маму.

Но рыжая облезлая кошка спала около Маки на каменной обгрызенной ступеньке, но пахло также скверно, но Мака по-прежнему дрожала в своем платье, в синем в белую горошинку.

– Кто это? – опять повторил чей-то голос.

Мака подняла голову. Реденькая рыжеватая бородка торчала над самым ее лицом. Шевелились желтые жесткие усы. Блестели стеклышки очков.

– Что ты тут делаешь, девочка? – спросил человек. Кошка встала и, потягиваясь, выгнула свою острую спину. Жалобно мяукнула и ушла под лестницу.

– Мама меня ждала и не дождалась, – сказала Мака. – Я тут заснула. Мне было очень холодно. Тетя взяла мое пальто, взяла Тамару, а дядя унес вещи…

Желтые усы зашевелились. Бородка запрыгала.

– Так-так… – сказал человек. – Так-так… – Он погладил Маку по голове. – Понятно. Понятно. Мама тебя не дождалась… Ах, какие люди, что за люди!

– Нет, – сказала Мака. – Моя мама очень хорошая.

Мака заступилась за свою маму.

– Нет, девочка, – сказал человек. – Это я не про твою маму говорю. Я знаю, что твоя мама очень хорошая… Только… Только я боюсь, что ты свою маму не увидишь.

– Почему? – Мака вскочила. – Почему я не увижу маму?

– Нет, нет, почему же! – человек замахал руками. – Это я так. Увидишь, конечно, увидишь. Ну, пойдем-ка пока ко мне чай пить. Потом пойдем маму искать.

Мака зашагала за ним по ступенькам. Они долго шли по лестнице. Они пришли на самый верх дома. Выше была только крыша. Маленькая дверь приветливо скрипнула и открылась. Маленькая комната дохнула теплом на Маку. Рваный серый половичок лежал у двери. Человек потер о него ноги, снял фуражку, повесил ее на гвоздик, сел на стул и притянул к себе Маку.

– Ну, что же мы будем делать? Ах ты, птаха-бидолаха! Как же тебя зовут?

– Мака.

Человек наморщил кустики волос над глазами.

– Это что же такое?

– Это такое имя, – сказала Мака.

– Ну, а другого имени у тебя нету? – человек рассматривал Маку, и она видела сквозь стеклышки очков его серые добрые глаза. Одно стеклышко было разбито и цеплялось за ухо простой веревочкой.

– Ну, вот меня зовут Сергей Прокофьевич. Понимаешь? Сергей Прокофьевич Куцаков. Почтальон. Вот. Есть у тебя такое имя?

– Есть, – ответила Мака. – Есть.

Она перестала дрожать. В комнате топилась печка, и у Сергея Прокофьевича были теплые руки. Мака минуточку подумала.

– Мария. Меня зовут Мария. А фамилия моя Черкасова. И мама Черкасова.

На печке закипел чайник. Он заволновался и стал подкидывать крышку. Сергей Прокофьевич поставил на стол два стакана, на блюдечко положил мелко наколотого сахару…

– Ну, птаха-бидолаха, садись пить чай.

Какой вкусный был этот чай! Какой сладкий был этот сахар!

Сергей Прокофьевич вдруг пощупал Макины ноги.

– Мокрые – сказал он. – Ну-ка, снимай обувку. Давай посушим. Садись-ка ты на кровать, завернись-ка ты в одеяло да расскажи ты мне все по порядку.

И Мака рассказала все по порядку. Она рассказала и про Петроград, и про дедушку…

– Ну, а как же мы найдем маму? – спросила Мака.

Сергей Прокофьевич пожевал свои желтые усы, потеребил свою рыжую бородку.

– Вот что, птаха-бидолаха. Будем искать твою маму. Провались я тогда совсем, если я не найду твою маму.

– Знаешь ты, птаха, есть такое учреждение на свете – почта? Письма. Куда человек не пройдет – туда письмо проберется. Где человеку проехать недоступно – там письмо пролезет. Вот что, птаха. Будем писать письма, заказные, простые, доплатные, будем посылать с марками и без марок… Почтовое ведомство – оно вещь хитрая. Может самого потерянного человека разыскать. Скажи ты мне, птаха, на какой улице, в каком номере дома, в какой квартире вы жили в Петрограде. И как звали твою маму полным именем и отчеством.

Глава XXIII. В городе белого генерала

Если погода была хорошая, они вставали рано утром и шли на почту. Там Сергей Прокофьевич получал большую сумку, надевал ее через плечо, брал Маку за руку, и они шли разносить письма.

Сергей Прокофьевич укоротил рукава у своего старого пиджака, зашил на спине широкую складку, и Мака ходила в этом пиджаке, туго затягивая на поясе веревочку.

А если погода была плохая, Мака сидела одна в маленькой комнате, закутавшись в одеяло, и ждала, пока придет Сергей Прокофьевич, промокший, продрогший, снимет чавкающие башмаки у дверей, в одних носках подойдет к шкафу, вынет бутылочку, глотнет из нее лекарства, крякнет, кашлянет, посмотрит через бутылочку на свет и, наконец, затопит печку.

Но в эту осень много дней было ясных. Ступая по деревянным мосткам, под ровными круглыми каштанами часто ходили по городским улицам Мака и Сергей Прокофьевич.

В некоторых домах Сергея Прокофьевича встречали, как дорогого гостя. Там он отсылал Маку в другую комнату или просто что-то потихоньку шептал на ухо хозяевам. Он показывал на Маку пальцем и рассказывал о чем-то, громко вздыхая. Потом хозяева качали головами, тоже вздыхали и ахали, гладили Маку по голове. Из этих домов Мака уходила обласканная, согретая, с маленьким вкусным кусочком в кармане.

В других домах на звонок дверь вообще не открывали. Через цепочку Сергей Прокофьевич подавал письма и газеты.

– Ах, паралик тебя расшиби! – шептал он, торопливо уходя от таких дверей. В этих квартирах жили богатые люди. Они даже смотреть не хотели на того, кто приносил им почту.

Много лестниц, много дворов и улиц обходили они за день. Возвращаясь домой на чердак, Мака порой не чувствовала ног. Но оставаться дома она все же не хотела. Она все время надеялась встретить маму на улице. Маму или Тамару. Она заглядывала в лица проходящим женщинам, она иногда вырывала свою руку из руки Сергея Прокофьевича и догоняла девочку, у которой в руках была кукла. Но мама не находилась. И Тамары не было тоже. Письмо уже давно было послано, и Мака ждала ответа.

Получая на почте пачки писем, Сергей Прокофьевич прежде всего смотрел, нет ли письма от мамы. Серые, розовые, голубые конверты, облепленные марками, он любовно держал в руках, о каждом он мог что-нибудь сказать.

– Ишь ты! Откуда взялось? – удивлялся он, держа за уголок тоненький, почти протертый конверт. – Из самой Сибири, из этакой дали.

Дальше Сибири не было ничего. В Сибири кончалась земля. Там, дальше, был снег и жили белые медведи. Они не писали писем, и, наверное, поэтому те края не интересовали Сергея Прокофьевича.

Из Петрограда писем не бывало.

– Другой свет. Другая там страна, – говорил, качая головой, Сергей Прокофьевич. – Там страна советская – тут белогвардейская. Ах, паралик его расшиби, белого генерала! Всю Россию на кусочки покроили. Почтового сообщения не имеется между городами российскими.

Сергей Прокофьевич оглядывался, не слыхал ли кто-нибудь, что он ругает белого генерала.

Белый генерал был страшный. Это он расстреливал рабочих и мучил их за то, что они хранили красные флаги. Это он отнимал у рабочих хлеб и отдавал этот хлеб немцам. Это белый генерал воевал с большевиками. Этот белый генерал дружил с немцами. Так сказал Маке Сергей Прокофьевич, и Мака верила ему, потому что на улицах она видела офицеров, совсем похожих на тех, какие были в Крыму… Мака встречала и немецких солдат. Они ходили по улицам города, они покрикивали на жителей, они на всех нагоняли страх. Они хозяйничали в городе.

Жизнь в городе была неспокойная. Из окошка маленькой комнаты Мака видела только крыши. Где-то под крышами, там, на улицах, где ровно в два ряда росли каштаны, иногда стреляли. Иногда за крышами вставали красные облака и искры взлетали над розовым дымом.

По вечерам Сергей Прокофьевич вынимал разноцветные бумажки, сложенные толстыми пачками, и считал их. Это были деньги. Сергей Прокофьевич копил деньги, чтобы купить себе на зиму валенки. У него болели ноги. Только валенки могли вылечить ноги Сергея Прокофьевича.

Когда уже лужи стали по утрам засахариваться, Сергей Прокофьевич торжественно вынул все пачки денег, намотал Маке на голову свой вязаный шарф, и они пошли на базар. Базар назывался толкучкой. Все люди держали что-нибудь в руках, все люди топтались, ходили, толкались, и вся базарная площадь шевелилась, бурлила, булькала и гудела.

Сергей Прокофьевич искал себе валенки. Ботинки его совсем развалились. Валенки ему нужны были старые, поношенные, очень крепкие, такие, чтобы в них можно было много ходить.

Сергей Прокофьевич, наконец, встретил валенки такие, какие были ему нужны. Большие, черные, подшитые кожей, с двумя кожаными заплатками. Сергей Прокофьевич уже полез за деньгами.

И вдруг Мака увидала Тамару. Тамара в своем красивом розовом платье улыбалась Маке и протягивала к ней руки. Мака бросилась к ней.

– Тамара! – крикнула она и ухватилась за рукав старушки, которая держала Тамару.

– Что ты, деточка? – удивилась старушка. – Что ты, деточка, кричишь?

– Это моя Тамара, – задыхалась Мака. Ведь это была Тамара. И кончик носа у нее был отбит. Тамара нашлась. Значит, могла найтись и мама!

– А ну-ка, скажите, барыня, откуда у вас эта кукла? – строго спросил Сергей Прокофьевич. Валенки, черные валенки, подшитые кожей, уже ощупывал другой человек.

– Не эта барыня тебя к маме провожала? – спросил Маку Сергей Прокофьевич.

Мака взглянула на старушку. Нет. То лицо с золотыми зубами она сразу бы узнала.

– Это моя Тамара, – только повторяла Мака и сжимала в руке замерзшую Тамарину ногу.

– Ну, хорошо, – сказал Сергей Прокофьевич, – твоя так твоя. Сколько стоит? – важно спросил он старушку.

Тамара стоила дорого. Сергей Прокофьевич отдал старушке толстые пачки разноцветных денег. Старушка исчезла в толпе. Мака обняла Тамару.

– Теперь пойдем купим валенки, – сказала она, и глаза ее сияли. Сергей Прокофьевич взглянул на свою ногу. Любопытные пальцы высовывались из ботинка.

– Нет уж, – сказал он, – я раздумал. Не куплю я валенки. Что ноги парить-то! Отдам в починку башмаки, да и все.

Глава XXIV. Добрая дама

Сергей Прокофьевич внимательно рассматривал конверт. На нем были какие-то наклейки, печати, пометки, марки наполовину отлепились…

– Что мама пишет? – чуть дыша от волнения, спросила Мака.

Сергей Прокофьевич продолжал вертеть в руках конверт.

– Ничего нам мама не пишет, – сказал он и положил письмо на колени. – Это наше письмо вернулось обратно. Эк, оно путешествовало! Даже смотреть жалко. Где только не побывало! И у Деникина, и у Гетмана, и у Махно, и у Шкуро, и у немцев, и в Советской России, и в самом Петрограде. А вернулось к нам опять, и ничего мы с тобой не узнали. Вот только наклеечку добрая душа в каком-то там петроградском почтовом ведомстве сделала: «Адресат по данному адресу не проживает». Это по-нашему, по-почтовому, так называется. А по-обыкновенному, по-русски, это значит: нет там твоей мамы. Вот что, птаха-бидолаха. Не нашло письмо нашу маму. Не нашло.

Это был очень скверный вечер. В маленькой комнате, несмотря на то, что топилась печка, было холодно. Мака дрожала в своем горошковом платье, и Сергей Прокофьевич несколько раз пил свое лекарство из бутылочки. Забытая Тамара лежала вниз головой.

– Что ж нам делать? Что ж нам делать, птаха? – говорил Сергей Прокофьевич и, положив голову на стол, на свои руки, о чем-то долго думал.

Потом он вытащил из шкафа чернильницу и ручку и стал что-то писать. Он спрашивал у Маки, как звали ее папу, не помнит ли она, когда это было, что мама получила маленькую бумажку и плакала… Мака помнила. Тогда была елка.

Однажды рано утром Сергей Прокофьевич одел Маку, поцеловал ее осторожно в макушку и стал перед ней на колени.

– Ты прости меня, птаха, что я тебя в клетку отдаю. Не могу я тебя у себя держать. Кормить мне тебя нечем. Одевать не во что. Ну, как я могу тебя вырастить?

Сергей Прокофьевич одел Маку, и они пошли, похрустывая дырявыми башмаками по снегу. Тамару Сергей Прокофьевич завернул в газету и в тряпочку, положил в сундук и запер на ключ:

– Будет цела и благополучна. Будет тебя дожидаться, птаха. Думаю, все хорошо будет. Не может жить человек так, чтобы на хорошее не надеяться.

Они остановились перед дверью, над которой висел трехцветный флаг. Тяжелая дверь с трудом открылась. Красная бархатная дорожка лежала на лестнице. В большой светлой комнате стояли стулья, обитые таким же красным бархатом, и Сергей Прокофьевич долго не решался сесть на такой красивый стул. Наконец он сел и засунул подальше под стул свои ноги в дырявых башмаках.

Наконец открылась дверь, взвилась вверх красная бархатная занавеска, и громкий голос сказал:

– Куцаков!

Сергей Прокофьевич сорвался со стула, схватил Маку за руку и потащил ее в дверь.

За дверью в глубоком кресле за большим письменным столом сидела Немолодая красивая дама. Она поднесла к глазам два стеклышка на серебряной ручке и посмотрела на Маку.

– Вы о чем просите? – спросила она таким голосом, как будто Сергей Прокофьевич уже давным-давно ей надоел.

Сергей Прокофьевич стал топтаться на полу, стараясь закрыть свой дырявый башмак другим, целым. Он стал прятать руки в рукава и жевать свои усы.

Он положил перед дамой какие-то бумаги и сказал, что все на них видно как на ладони.

– Прапорщик Черкасов… Убит в декабре 1916 года… Девочка потерялась… Никаких документов не имеется.

– Вы понимаете, – сказала дама, – вы понимаете, что я должна вам на слово верить! Но я вхожу в ваше бедственное положение… – Дама строго оглядела Сергея Прокофьевича от дырявых ботинок до плешинки на макушке. – Я сделаю. – Дама закрыла глаза и вздохнула. Потом она так же оглядела Маку. – Ах, бедные сиротки! – сказала она, закатив – глаза. – Ах, бедные сиротки! Как я люблю что-нибудь делать для них! Ах, я была бы совсем несчастна, если бы на свете не было сирот.

Дама что-то написала на маленькой бумажке.

– Вот вам направление. Ведите девочку. Сумская улица. Приют для детей – сирот военнослужащих.

Дама подняла свою руку и поднесла ее прямо к Макиным губам.

Мака отшатнулась от этой руки, удивленно взглянула на нее и крепко пожала двумя руками. Дама вырвала свою руку.

– Невоспитанная девочка, – сказала она. – Ты даже благодарить не умеешь.

– Спасибо, – сказала Мака. Она не понимала, за что нужно благодарить.

Дама замахала на нее руками и откинулась на спинку кресла.

– Идите, идите! – закричала она.

Мака выскочила из комнаты. За ней, пятясь задом, кланяясь, вышел Сергей Прокофьевич.

– Ах, паралик тебя расшиби! – тихо-тихо сказал он, спускаясь по лестнице. – Птаха ты моя, идем в приют. Будут тебя там поить, кормить, грамоте учить, казенными розгами бить, казенную мудрость в голову вбивать.

Серый дом стоял за серым забором. По дорожке за забором шли девочки в длинных узких шубах, на головах у них были надеты остроконечные капоры, на ногах остроконечные ботинки с торчащими ушами.

Девочки шли попарно, держась за руки. Медленно и скучно шли они навстречу Маке, и только решетка забора отделяла их от нее.

Но вот скрипучая железная калитка открылась. Мака вошла во двор, железная калитка за ней стукнула, и Мака поднялась по ступенькам серой лестницы в серый детский приют.