355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лидия Либединская » Последний месяц года » Текст книги (страница 7)
Последний месяц года
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 17:47

Текст книги "Последний месяц года"


Автор книги: Лидия Либединская



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Громкий, грубый стук потряс парадную дверь. Рылеев взглянул на часы – было около одиннадцати.

– Отоприте! – раздался хриплый бас. – Я действую по приказу государя императора!

Рылеев продолжал лежать. Кто-то открыл дверь.

Полицмейстер в сопровождении двух солдат вошел в кабинет. Чеканя слова, проговорил с порога:

– Государь император приказал доставить к нему живым или мертвым отставного подпоручика Рылеева!

Рылеев медленно поднялся с дивана, обвязал шарфом больное горло, благословил Настеньку, обнял и поцеловал жену.

– Я к вашим услугам! – коротко бросил он жандармам.

Его окружили, связали за спиной руки и повели к карете.

От Синего моста до Зимнего дворца путь недалек, но Рылееву казалось, что едут они бесконечно долго. Он смотрел в окно. На Сенатской и Дворцовой площадях горели костры. Дворец был окружен пушками, на улицах – пикеты. Конные отряды разъезжали по городу. Снег мятый, рыхлый, затоптанный копытами и сапогами. В красном свете костров было видно, что на снегу чернеют кровавые пятна.

Карета резко остановилась у подъезда Зимнего дворца. Рылеев не двигался. Оцепенение не проходило, в душе не было ни страха, ни раскаяния. Солдаты грубо вытолкнули его из кареты и, не развязывая рук, повели вверх по лестнице. Он послушно шел, машинально считая бесконечные ступени: одна, две, десять… Они вошли в одну из дворцовых зал. Прямо перед Рылеевым возникла жалкая фигурка. Он долго с удивлением всматривался и вдруг впервые за весь вечер ужаснулся: это зеркало, а жалкая фигурка – он сам. Побежденный…

Два генерала за гостиными столами что-то сосредоточенно писали. Они даже не подняли глаз на Рылеева. Кто-то вышел из смежной комнаты, сделал знак рукой. Рылеева снова толкнули, и он переступил порог комнаты.

Николай Павлович в парадном мундире, расстегнув шитый золотом воротник, сидел на софе. Горел камин. Французские часы под стеклянным колпаком показывали начало двенадцатого. В зеркале, со множеством тяжелых безделушек на подзеркальнике отражался яркий свет люстры. Сверкающие хрустальные гроздья нестерпимо резали глаза.

Придвинув к софе тонконогий столик, украшенный перламутровыми инкрустациями, Николай Павлович писал пространное письмо своему брату Константину:

«У нас имеется доказательство, что делом руководил некто Рылеев, статский, у которого происходили тайные собрания…»

В этот момент царю доложили о том, что привезли Рылеева, и он приписал:

«В 11 1/2 вечера. В это мгновенье ко мне привели Рылеева. Это поимка из наиболее важных».

Рылеев стоял в дверях, опустив голову. Болели связанные руки.

Николай Павлович, полуобернувшись к нему, медленно спросил:

– Это у тебя на квартире было гнездо заговорщиков?

Рылеев ответил не сразу. А когда услышал свой голос, он показался ему чужим – хриплый и отрывистый.

Царь поднялся во весь рост, глядя на Рылеева бледно-серыми глазами. «Глаза медузы», – подумал Рылеев и вспомнил, что люди не выдерживали взгляда Николая, даже в обморок падали. Но он не отвел глаз и лишь тяжело вздохнул.

– Скажи, кто же это взбунтовался? – меняя тон и стараясь говорить как можно мягче, спросил император, снова опускаясь на софу и покачивая ногой в блестящем тупоносом сапоге. – Столоначальники, поручики, повытчики. Ивановы, Семеновы? – презрение звучало в его голосе.

Этот презрительный тон словно горячей волной окатил Рылеева, растопив ледяное оцепенение.

– Нет! – гордо воскликнул он. – Лучшие, умнейшие, передовые люди России! Все сословия были недовольны: дворяне, купечество, крестьянство…

Николай прервал его:

– Но для чего было заявлять публичный протест на площади?! Я уже слыхал, кто виноват: твои друзья Бестужевы, Сутгоф, Каховский, ты!.. Революцию хотели сделать? А ты всех поджигал! Кровь на тебе! – зловеще прохрипел Николай. – Видел кровь на площади?

«Кровь на снегу, невинная кровь…» – пронеслось в разгоряченном мозгу Рылеева.

И он ответил задыхаясь:

– Князь Трубецкой должен был принять начальство на Сенатской площади, но он не явился! По моему мнению, это главная причина всех беспорядков и убийств, которые сегодня, в этот несчастный день, случились. Я виноват, что поверил предателю! Виноват! – выкрикнул Рылеев, и слезы потекли по его щекам.

– Какой Трубецкой? – не веря своим ушам, переспросил Николай Павлович. – Князь Сергей Трубецкой? Он тоже член общества? Или никакого общества нет?

– Общество существует! Цель его – добиться конституции.

Николай Павлович побледнел и, откинувшись на софе, долго молчал. Потом заговорил. В голосе его звучало недоумение, обида, забота – император был незаурядным актером.

Рылеев слушал его речь с изумлением и боялся поверить в искренность его слов, и не мог не верить – такой она была взволнованной, исполненной сочувствия. А тут еще в бледно-серых царских глазах блеснула предательская слеза.

– Зачем бунт? – говорил император. – Надо было представить мне требования. Я вступаю на престол, имея целью дать России конституцию! Я желаю ряда преобразований. Освобождение крестьян? Конечно! Еще покойный брат Александр Павлович желал этого… Убавить солдатам срок службы? О, да это целая программа?! Я должен знать ее. Ведь речь идет о благе России…

Он говорил и говорил о том, что желает одного – благоденствия родине. А для этого ему, царю, надо знать, чего хочет молодежь. Он не виновных ищет, он желает помочь им оправдаться. Рылеев должен все чистосердечно открыть ему. И прежде всего – не ожидается ли еще бунт? Или мало Рылееву сегодняшней крови?

Рылеев слушал его, потрясенный до глубины души.

Все напряжение, все отчаяние минувшего дня готово было выплеснуться из души его. Так хотелось верить, что существует на свете добро, справедливость, честность. А вдруг новый царь добр, справедлив, честен? Вдруг довершит он то, что не удалось им?

– Возможно что на Юге… – пробормотал Рылеев. – Около Киева в полках существует общество… Трубецкой может пояснить.

В застланных фальшивой слезой глазах Николая мелькнули жестокость, страх. Царь резко встал и подошел к арестованному.

– Не отчаивайся, Рылеев, – проговорил он с дрожью в голосе. – Ведь главный заговорщик ты?

– Я, я! Я один во всем виноват! Прошу пощадить молодых людей, вовлеченных мною в общество… Дух времени – такая сила, перед которой они не могли устоять. Казните меня одного, а их отпустите!

– У тебя чувствительное сердце! – воскликнул Николай и театральным жестом прижал к груди голову Рылеева. Он достал из кармана носовой платок и отер ему слезы. – Не тревожься за своих друзей. Никто не будет обижен, а невинные вернутся домой…

Он задал арестованному еще несколько вопросов и милостиво распорядился:

– Поди поговори подробнее с генералом Толем, он мне доложит…

Рылеев повторил просительно:

– Простите моих друзей, я один виноват, один…

– Забудь их, – размягченным голосом сказал Николай Павлович. – Считай, что теперь твой единственный друг – это я!

Рылеев с недоверчивой надеждой смотрел на царя. По честности своей натуры он не мог представить, что весь этот разговор – хорошо разыгранный спектакль.

– Никто не будет обижен! – твердо сказал император и сделал знак рукой, давая понять, что разговор окончен.

В соседней комнате Рылееву развязали руки. Расправляя затекшие пальцы, он опустил голову на ладони. Ему дали перо и бумагу.

Он написал первое свое показание.

Допрос был краток. После полуночи Рылеева доставили в Петропавловскую крепость. В записке коменданту крепости Николай Павлович собственноручно написал:

«Присланного Рылеева посадить в Алексеевский равелин, не связывая рук, без всякого сообщения с другими; дать ему и бумагу для письма, а то, что будет писать ко мне собственноручно, мне присылать ежедневно. Николай».

Рылеева втолкнули в камеру № 17. Пахло плесенью и сыростью. Света не было. Только высоко под потолком в окне ярко светила луна, и черные прутья чугунной решетки четко выделялись на белом от падающего снега петербургском небе.

Тяжело зазвенел ключ в замке. Рылеева заперли. Он ощупью нашел жесткую койку и без сил повалился на нее.

Глава десятая
В Черниговском полку

25 декабря 1825 года в доме полковника Густава Ивановича Гебеля был веселый бал.

Утром полк присягал новому императору Николаю Павловичу. Правда, солдаты произносили слова присяги нехотя, а некоторые даже стояли в полном молчании с неподвижными и мрачными лицами. Офицеры открыто высказывали свое негодование, глухой ропот сопровождал каждое слово священника, читавшего текст присяги. И погода была не праздничная – сумрачная, ветреная, с колючим снегом…

– Сколько будет их, этих присяг?! – с неудовольствием спрашивали офицеры друг друга.

– Бог его знает! Ни на что это непохоже… Сегодня присягай одному, завтра другому, а там, может быть, и третьему…

Гебель все это слышал, и сердце его от страха проваливалось в пятки.

Стараясь отогнать мрачные предчувствия, он благостно молился, истово повторял слова присяги, надеясь своим усердием возбудить верноподданнические чувства в солдатах и офицерах.

Но как бы там ни было, присяга прошла благополучно. Полк распустили по квартирам. Офицеры, городские жители и окрестные помещики были приглашены на бал к Гебелю.

Гремит музыка, разносят шампанское. Густав Иванович не ходит, летает по зале. Дамы и кавалеры кружатся в танцах. В зале жарко от множества горящих свечей, все блестит, мерцает, переливается… Даже старики расшевелились, вспоминая молодость. Весело, очень весело!..

Вдруг дверь в залу широко распахнулась. На пороге стояли два жандармских офицера. Они внимательно оглядывали зал, искали кого-то глазами.

Мгновенно погасло веселье. Смолкла музыка, все остановилось, застыло. Прошло несколько безмолвных мгновений, но казалось, что тишина эта длится часы. Один из жандармов решительно направился к Гебелю.

– Вы командир Черниговского полка?

Гебель молча кивнул головой. Его перепуганное лицо стало багровым.

– Имею к вам важные бумаги!

– Прошу в кабинет… – пролепетал Гебель.

Они торжественно прошествовали через залу и по темной дубовой лестнице поднялись на второй этаж, в кабинет Густава Ивановича. Гебель шел, еле передвигая от страха ноги. Споткнувшись о белую медвежью шкуру, устилавшую пол кабинета, он тяжело опустился в кресло.

Жандарм протянул ему пакет. Трясущимися пальцами Гебель взломал сургучные печати, разорвал пакет и прочел:

«По воле государя императора покорнейше прошу, ваше сиятельство, приказать немедленно взять под арест служащего в Черниговском полку подполковника Муравьева-Апостола с принадлежащими ему бумагами так, чтобы он не имел времени к истреблению их, и прислать как оные, так и его самого под строжайшим присмотром в С.-Петербург прямо к его императорскому величеству…»

Не говоря ни слова, Гебель спустился вниз. Жандармские офицеры неотступно сопровождали его. Снова молча прошествовали они через залу.

В прихожей денщик торопливо накинул на Гебеля шинель.

Выйдя на крыльцо, Гебель громко объяснял кучеру, как проехать к дому Сергея Муравьева-Апостола, потом сел в сани, на которых приехали жандармские офицеры, и лошади, фыркнув, взяли с места. Завизжал под полозьями снег, полетела ледяная колючая пыль…

* * *

Михаил Павлович Бестужев-Рюмин не мог уснуть в этот вечер. 13 декабря в Тульчине был арестован Пестель. Пока никого из членов Южного общества больше не трогали, но все понимали, что аресты могли начаться каждую минуту. Из Петербурга известий не было…

На днях Бестужев-Рюмин получил письмо из Москвы от отца: скончалась матушка. Мама, мама, как пусто и трудно без тебя на земле…

С Катрин тоже все тревожно. Они давно не виделись, и сейчас, когда он думал о ней, ему начинало казаться, что она стала холоднее к нему, что слабела ее решимость соединить с ним свою судьбу. Верно, правду говорят: с глаз долой, из сердца вон!

Последнее время начальство косо смотрело на его разъезды, и ему не удавалось выбраться в Каменку. Даже в Москву не пустили с отцом повидаться, утешить старика.

Впрочем, в Москву, может быть, еще удастся съездить. Третий день как уехал Сергей Иванович Муравьев-Апостол в Житомир хлопотать об отпуске для Бестужева-Рюмина. Вместе с Сергеем Ивановичем поехал и брат его Матвей Иванович. Михаил Павлович с нетерпением дожидался их возвращения. Какие-то вести привезут они?

Конечно, Бестужев-Рюмин стремился в Москву не только затем, чтобы свидеться с отцом. Дела общества требовали встречи с московскими товарищами по обществу. Пестель арестован. Дальше медлить нельзя, и Муравьев-Апостол предложил немедленно начинать действия, а это значило, во что бы то ни стало надо связаться и с москвичами и с северянами.

Бестужев-Рюмин приглашен сегодня на бал к полковнику Гебелю, но ему странно было представить, что кто-то может веселиться, когда все вокруг так мрачно и тревожно. И, сославшись на то, что недавняя кончина матушки не позволяет ему принимать участия в светских развлечениях, он остался дома.

Михаил Павлович велел постелить себе в кабинете Сергея Ивановича. Лег рано, но сон бежал прочь. Он несколько раз вставал с дивана, ходил по кабинету, останавливался у окна, раздвигал шторы. Мутный свет луны проникал в комнату. Он глядел на небо. Оно тоже было тревожным – бежали облака, то закрывая луну, то вновь открывая. Метались под зимним ветром голые ветки деревьев. Тоска…

Он снова ложился. Его то познабливало, то становилось жарко, и он переворачивал подушку, сбрасывал, а потом натягивал до глаз одеяло.

В дверь постучали. Сначала негромко. Решив, что это ветер треплет ставню, Михаил Павлович не вышел на стук. Но стук повторился настойчивее, послышались громкие голоса. И наконец грубый окрик:

– Немедленно откройте!

Бестужев-Рюмин понял: жандармы. Он вскочил и остановился посреди кабинета, не зная, что предпринять.

«Бумаги, – мелькнула мысль. – Уничтожить бумаги!»

Но он не успел ничего сделать, в комнату вошел Гебель. Его сопровождали два жандарма.

– Огня! – коротко приказал Гебель.

Вспыхнула свеча. Жандармы молча выдвигали ящики письменного стола, открывали книжные шкафы, доставали бумаги, аккуратно складывая их в одну пачку. Несколько раз тщательно обшарив комнату, они все так же молча ушли. Было слышно, как отъехали сани и понеслись куда-то. Куда?..

Еще не смолк конский топот и визг полозьев, как в комнату вбежали «славяне» – члены тайного общества. Они были на балу у Гебеля и видели, как жандармы передали приказ. Выйдя вслед за Гебелем на крыльцо, они слышали, как он велел гнать лошадей к дому Сергея Муравьева-Апостола, поняли, что случилась беда, и кинулись предупредить Бестужева-Рюмина. Но не успели, Гебель опередил их.

– Жандармы привезли приказ об аресте Муравьева-Апостола, – наперебой говорили они. – Надо немедленно скакать в Житомир, предупредить!

– Действия, немедленно начинать действия! Нам грозит гибель!

Бестужев-Рюмин быстро собирался.

– Лошади? – деловито осведомился он.

– Готовы!

Он набросил шинель и выбежал на улицу.

* * *

Подъезжая к Житомиру, Сергей и Матвей Муравьевы-Апостолы встретили на побледней станции офицера, который развозил листы для присяги Николаю. От него узнали они, что в Петербурге был бунт.

– Бунт подавили, зачинщиков свезли в крепость, – коротко сообщал офицер и больше ничего говорить не стал. Да и что он мог сказать больше?

– Общество раскрыто… – побелевшими губами прошептал Матвей Иванович и взглянул на брата.

Сергей ничего не ответил. На его обычно спокойном и мечтательном лице появилось выражение отчаянной решимости.

– И все-таки надо действовать! – четко выговорил он, словно подытоживая ход своих мыслей.

В Житомире их пригласил к себе корпусной командир генерал Рот. За обедом только и разговоров было, что о бунте 14 декабря.

– Жертвы, жертвы… – говорил Рот. – Убит генерал Милорадович. Бунтовщиков свезли в крепость. Среди них князь Трубецкой, поэт Рылеев…

Сергей Иванович слушал спокойно, но выражение решимости не сходило с его лица. Рот и подумать не мог, что разговаривает с одним из вождей тайного общества.

Дождавшись, наконец, окончания обеда, Муравьевы-Апостолы распрощались с Ротом и отправились к своему двоюродному брату Артамону Муравьеву, командиру Ахтырского полка. Артамон Муравьев был одним из старых членов тайного общества.

Естественно, разговор зашел о событиях 14 декабря. Артамон взволнованно ходил по кабинету.

– Что же делать? – громко спросил он, и, словно в ответ на его вопрос, распахнулась дверь, и на пороге кабинета появился Бестужев-Рюмин. В шинели, без шапки он ерошил рукой вихрастые рыжие волосы и, глядя на Сергея Муравьева-Апостола, говорил задыхаясь:

– Сережа, Сережа… Твои бумаги взяты Гебелем. Он мчится по твоим следам. Тебя приказано арестовать… Сережа!

– Все кончено! – воскликнул Матвей Иванович. – Мы погибли! Нас ожидает страшная участь. Не лучше ли умереть сейчас? Прикажите подать ужин и шампанское, – обратился он к Артамону. – Выпьем и застрелимся…

– Нет! – с необычной для него твердостью сказал Сергей Иванович. – Не для такой смерти мы жили. Я решился! Артамон Захарович, ты поможешь нам? Надо немедленно собрать Ахтырский полк, явиться в Житомир и арестовать всю корпусную квартиру.

Артамон молчал. Но дожидаясь его ответа, Сергей Иванович стал писать записки к «славянам». Дописав, он протянул их Артамону.

– Тотчас отправь с нарочными…

– Я недавно принял полк, – испуганно заговорил Артамон. – Я не знаю ни офицеров, ни солдат. На кого из них можно положиться? Мой полк не готов, решительно не готов! Знаешь, что нужно сделать? – вдруг воодушевившись, воскликнул он. – Я сейчас еду в Петербург и расскажу об обществе государю. Уверен, узнав наши добрые намерения, государь поймет нас…

Он взял из рук Сергея Ивановича записки, поднес их к свече. Бумага ярко вспыхнула, и черный пепел, покрутившись в воздухе, медленно опустился на пол.

– Я жестоко обманулся в тебе, – с горечью сказал Сергей Иванович. – Вот моя последняя просьба: доставь эту записку в восьмую бригаду! – он протянул ему еще один листок. – А теперь в путь! Я еду в свой полк, ты, Мишель, скачи к артиллеристам. Надо лично уведомить «славян» о начале восстания. Прощай, Артамон!

Дверь закрылась. Артамон сжег на свече и эту записку.

* * *

Превыше всего в жизни Гебель ставил исполнение воли начальников. Приказ есть приказ. И теперь он стремился к одному: схватить братьев Муравьевых-Апостолов и доставить их к начальству. А они словно сквозь землю провалились! В Житомире Гебель их не застал, в Любарах тоже. Куда они девались?

«Должен же Сергей Муравьев-Апостол вернуться в свой полк? – рассуждал Гебель. – Он командир, не посмеет самовольно бросить полк!»

Полк стоял на Василькове. Значит, надо было скакать в Васильков. И он поскакал.

На рассвете Гебель с жандармами въехал в село Трилесы. Отсюда до Василькова рукой подать. И здесь ему неожиданно посчастливилось. Выяснилось, что Муравьевы-Апостолы прибыли сюда накануне и заночевали в доме поручика Кузьмина.

Гебель действовал решительно. Собрав часть роты, квартировавшей в Трилесах, он окружил дом Кузьмина, а сам тихонько, на цыпочках, вошел в дом.

Сергей Иванович Муравьев-Апостол спокойно спал.

– Где ваш брат?! – громко и грозно спросил Гебель.

Сергей Иванович открыл глаза и, стараясь казаться спокойным, ответил позевывая:

– В соседней комнате…

– Вы арестованы!

– Ну и что же? – все так же равнодушно продолжал Сергей Иванович. – Может, чаю выпьем перед дорогой?

Вчера вечером он отправил записку Кузьмину в Васильков:

«Анастасий Дмитриевич! Я приехал в Трилесы и остановился на вашей квартире. Приезжайте и скажите барону Соловьеву, Щепилле и Сухинову, чтобы они тоже как можно скорее приехали в Трилесы.

Ваш Сергей Муравьев».

Теперь надо было во чтобы то ни стало выиграть время и дождаться их приезда.

Гебель, конечно, об этой записке не знал и решил, что долг свой он выполнил, преступники в его руках, а потому с отъездом можно не торопиться.

На столе появился медный самовар. Сергей Иванович оделся и уже собрался было сесть к столу, как дверь открылась, и вошли Кузьмин и Сухинов.

– Почему отлучились из роты? – грозно обратился Гебель к Кузьмину и выругался.

Кузьмин, занятый одной мыслью – скорее бы подоспели Щепилла и Соловьев, старался сохранять хладнокровие и ничего не ответил.

Под окнами раздался скрип подъезжавших саней. Кузьмин выскочил на улицу. Они!

– Муравьевы арестованы! Гебель здесь! – крикнул он товарищам.

Щепилла ловко выскочил из повозки и стремительно направился в дом.

Гебель, увидев еще двух офицеров, которым никак не полагалось быть здесь, пришел в ярость.

– По какому праву?! – крикнул он. – Немедленно отправляйтесь к своим ротам!

– Не собираюсь повиноваться вашему приказанию! – твердо ответил Соловьев.

– И я тоже, – поддержал товарища Щепилла.

У Гебеля от гнева перекосился рот. Истошным голосом он потребовал, чтобы офицеры немедленно исполнили его приказание.

Сергей Иванович, до сих пор молча наблюдавший за происходящим, сделал еле заметный знак рукой и негромко произнес:

– Убить его!

За своим криком Гебель не расслышал этих слов. Не заметил он и того, что Кузьмин вышел в соседнюю комнату, отделенную от первой большими проходными сенями.

В сенях толпились солдаты.

– Освободить Сергея Муравьева-Апостола и начать восстание! – отрывисто бросил Кузьмин.

– Ура! – крикнул кто-то. – Мы за Муравьевьш в огонь и в воду.

Гебель выбежал из комнаты в караульню узнать, готовы ли лошади. «Ничего, голубчики, вы у меня еще заплатите за все беззаконья!» – мысленно грозился он.

Пробегая через двор, Гебель увидел Щепиллу и Кузьмина. Забыв про лошадей, он обрушил на их головы новый поток проклятий.

Щепилла размахнулся и сильно ударил Гебеля штыком.

Но едва офицеры отошли, Гебель поднялся и, держась рукой за рану, стал осторожно пробираться к дороге. Мимо проезжала крестьянская подвода. Гебель остановил ее.

– Вези, – прошептал он. – В Васильков, в дом полкового командира… – и потерял сознание.

* * *

Они счастливы. Пятый день дышат воздухом свободы. Что ждет их впереди? Вероятно, гибель… Но ради этих дней стоило прожить жизнь.

Почему гибель? Ведь пока все идет прекрасно.

Вырвавшись из-под ареста, Сергей Муравьев-Апостол собрал солдат и занял город Васильков. Солдаты подчинялись ему беспрекословно. Были захвачены полковые знамена и полковая казна.

Дальнейший план таков: идти на Житомир, захватить штаб полка, соединиться с другими полками, а там на Белую Церковь, где их должны поддержать казаки, потом на Киев, на Москву… То, что не удалось северянам, должно удаться здесь. Поднимется вся Россия!..

Да будет свободен русский народ!

Муравьев-Апостол понимал всю сложность обстановки, трудность своего положения и все-таки был счастлив.

Особенно запомнился вчерашний день. Первый день нового, 1826 года. Накануне полк вступил в село Мотовиловку. Здесь уже были собраны Первая гренадерская рота и часть Первой мушкетерской.

В начале нового года назначили дневку. Ротные командиры хлопотали о продовольствии, о теплой одежде для солдат.

Сергей Иванович сам объезжал караулы. После праздничного молебствия возвращался из церкви народ. Увидев Сергея Муравьева-Апостола, крестьяне окружили его, поздравляли с Новым годом, желали счастья.

Из толпы вышел седобородый старик и, поклонившись в пояс, сказал негромко:

– Да поможет тебе бог, наш полковник, избавитель наш…

Счастливые горячие слезы выступили на глазах Муравьева-Апостола.

– Друзья мои, – негромко проговорил он, стараясь скрыть радостное волнение. – За малейшее облегчение для вас готов умереть… Солдаты и офицеры наши за ваше благо жизни своей не пощадят. Никакой награды нам не надобно, кроме любви и счастья вашего…

– Пошли и тебе бог счастья, батюшка ты наш… – повторил старик крестьянин.

Люди с удивлением и благодарностью глядели на этого красивого молодого человека с решительным и мечтательным лицом. Глядели и не понимали: откуда такой взялся? Ни богатства, ни жизни своей не жалеет. Поднялся против царя не за свою выгоду, а ради их мужицкого счастья. И войска за собой повел. В знак благодарности они радушно принимали солдат, кормили и поили их, дарили теплые вещи.

– Не постояльцы вы – защитники наши… – говорили крестьяне.

* * *

Ночь спустилась на селение Полог. Темная снежная зимняя ночь. Спали в избах солдаты. Настороженная тишина спеленала и убаюкала село.

В комнате Муравьева-Апостола пусто, пол заслежен. Оплывая, горела свеча в низком железном подсвечнике. Сергей Иванович сидел, набросив на плечи шинель, поеживаясь от холода, и глядел в разгоряченное, взволнованное лицо Михаила Павловича.

– Я пройду по земле, всегда одинокий, задумчивый, и никто меня не узнает… – негромко прочел он по-французски свои стихи. – Только в конце жизни блеснет над нею свет великий, и тогда люди увидят, что они потеряли…

Он глубже закутался в шинель.

– Ты что-то мрачен, Сережа? – ласково и заботливо Спросил Бестужев-Рюмин. – Почему? Погляди, как эти дни все хорошо было!

– Да, мой друг, я был счастлив, – тихо ответил Муравьев-Апостол. Но ведь ты сам знаешь: сегодня несколько офицеров тайком покинули нас. Крысы бегут с корабля… – Он не договорил.

– Не надо, – Бестужев-Рюмин взял его за руку. – Мы добро людям несем. Победит наша правда!

– Конечно, победит! Но увидим ли мы ее победу? – Муравьев-Апостол быстро поднялся. – Что это со мной? – дернув плечом, словно сбрасывая с себя что-то, сказал он. – Итак, завтра в поход! Ровно в четыре утра. Надо поспать хоть немного…

– Если возмущение не удастся, надобно укрыться в лесах, пробраться в Петербург и убить царя! – решительно проговорил Бестужев-Рюмин, и глаза его стали отчаянными и отважными.

Сергей Иванович крепко обнял друга. Чувство ответственности за него в который раз укололо совесть Муравьева-Апостола.

«Имел ли я право? Впрочем, что теперь об этом?.. Все позади!» – остановил он себя.

– Спокойной ночи, друг мой. Да пошлет нам судьба удачи!

– Спокойной ночи, Сережа…

* * *

Ровно в четыре утра Черниговский полк выступил из Полог и к одиннадцати вступил в деревню Ковалевку. Полк остановился на площади возле управительского дома.

– Час на роздых! – скомандовал Муравьев-Апостол.

Управитель радушно встретил солдат. Их развели по избам. Сергею Муравьеву-Апостолу управитель выдал под квитанцию хлеб и водку для нижних чинов. Офицеров же пригласил к себе на обед.

Сергей Иванович ел торопливо, и Бестужев-Рюмин, взглядывая на него, понимал, что тот озабочен. Впрочем, это было не мудрено, забот хватало.

Быстро покончив с едой, Сергей Иванович поднялся из-за стола и попросил Бестужева-Рюмина пройти с ним в соседнюю комнату.

Они остались вдвоем. Топилась печка, легкий, приятный жар исходил от белой кафельной стенки.

– Мишель, – сказал Сергей Иванович. – Дай мне портфель с бумагами, тот, что я у Гебеля отобрал. Надо пересмотреть бумаги. Как обернется наше дело, никто не знает, нельзя, чтобы лишние имена стали известны кому не следует…

Голос его был тверд, большие темно-серые глаза спокойно и ласково глядели на Бестужева-Рюмина. Михаил Павлович подал ему портфель.

Сергей Иванович длинными белыми пальцами быстро перебирал пачки бумаг и писем, передавал Бестужеву-Рюмину, который бросал их в огонь. Бумаги мгновенно сворачивались и вспыхивали рыжевато-синим огнем.

Почти все сжег Муравьев-Апостол. Только некоторые пощадил – письма от брата Матвея, от сестер, от отца. Каждое письмо вызывало в его памяти родные лица. Всплывали воспоминания. Мелькало детство, проведенное в Мадриде и Гамбурге, учение в парижской школе, припомнилось возвращение в Россию, когда, подъезжая к русской границе, Сергей и Матвей, увидев пограничника, выскочили из коляски и бросились его обнимать и мать, грустно глядя на сыновей, сказала:

– Я счастлива, что долгое пребывание за границей не охладило ваших чувств к родине! Но готовьтесь, дети, я должна сообщить вам ужасную вещь: вы увидите то, чего не знаете, в России вы найдете крестьян-рабов…

И не эти ли материнские слова привели его сюда, в село Ковалевку? Куда дальше поведут они его?..

– Пора! – решительно сказал Сергей Иванович. – Пора, друг мой!

Чугунная печная дверца тяжело захлопнулась, и в трубе загудело.

* * *

Три дороги лежали перед Черниговским полком. Дороги влево и вправо шли через деревни, третья проложена прямо через степь.

«Как в русских сказках, – подумал Сергей Муравьев-Апостол. – Направо пойдешь – гибель найдешь, налево пойдешь… А мы пойдем прямо, через степь! Для сокращения пути».

Он построил взводы, сомкнул полк в густую колонну, и полк двинулся в поход.

День был морозный и серый. По степи летел колючий ветер, он дул в спины, словно подгоняя солдат.

Не прошли и четверти версты, как впереди раздался пушечный выстрел. Еще и еще…

Сергей Муравьев-Апостол вгляделся и увидел сквозь крутящийся снег направленные на них орудия. Орудия прикрывал гусарский Ахтырский полк.

Еще выстрел! Но почему снаряды не причиняют колонне никакого вреда? Может, стреляют холостыми? А вдруг Артамон Муравьев опомнился и привел на подмогу своих гусар?..

– Осмотреть ружья и приготовиться к бою! – скомандовал Сергей Муравьев-Апостол.

Снова грянул залп. Рядом с Сергеем Муравьевым-Апостолом упало несколько человек. Он снова скомандовал, но грохот выстрела заглушил его слова.

Сергей Иванович остановился оглушенный. Провел ладонью по лицу – кровь. Все поплыло, закачалось перед глазами. Откуда-то, очень издалека, донеслись слова «ранен в голову».

«Кажется, обо мне… – как в тумане мелькнула мысль. – А где Матвей? Где брат мой?»

– Где брат мой? – громко спросил он, с трудом соображая, где он, что происходит вокруг.

В рядах началось замешательство.

– Сергей Муравьев ранен!..

Эти слова услышал Бестужев-Рюмин. Позабыв обо всем на свете, он кинулся к другу. Михаил Павлович бежал сквозь ряды, и солдаты, не слыша команды, растерянно переглядывались, опускали ружья, разбредались…

Бестужев-Рюмин увидел Сергея Муравьева-Апостола издали одного, бредущего куда-то медленными, нетвердыми шагами. Яркая кровь струилась по его бледному лицу.

– Сережа! – отчаянно крикнул Бестужев-Рюмин.

Он подбежал к нему, обнял, стал отирать платком кровь с его лица. От горя и отчаяния не мог ничего говорить и только повторял беспомощно:

– Сережа, Сережа…

Сергей Иванович глядел куда-то вперед невидящими пустыми глазами.

Гусары окружили офицеров и отобрали оружие.

Черниговский полк сдался.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю