Текст книги "Последний месяц года"
Автор книги: Лидия Либединская
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
Глава третья
Не договорились
С вечера Рылеев засиделся за письменным столом – хорошо работалось. А когда далеко за полночь лег в постель, заснуть не мог. Нервы были напряжены, в голове мозжило, он ворочался с боку на бок до самого рассвета, потом ненадолго задремал и, открыв глаза, долго не мог понять – утро или вечер: за окном мглисто серело.
Сумрачны петербургские зимы…
Он полежал, чувствуя себя разбитым и усталым, потом нехотя поднялся, выпил чашку крепкого кофе. Сонливость и разбитость не проходили.
Рылеев слонялся по кабинету в халате, принимаясь то за деловые бумаги, то за книги, но никак не мог сосредоточиться.
В дверь позвонили. Рылеев прислушался. Через несколько мгновений на пороге кабинета появился князь Оболенский. Не поздоровавшись, громко и взволнованно сказал с порога:
– Пестель приехал! Надо решать вопрос о соединении обществ – Северного и Южного…
Усталость словно рукой сняло. Взяв Оболенского под локоть, Рылеев стал ходить с ним по кабинету. Оболенский рассказывал, как всегда, медлительно и длинно:
– Вчера вечером собрались Тургенев, Трубецкой, Никита Муравьев и я… С нами встретился Пестель. Как он говорит! Его можно слушать часами…
– Но о чем именно он говорил?! – нетерпеливо перебил Рылеев.
– Упрекал нас. Пора, мол, направить все усилия к единой и ясной цели. А мы разобщены. Члены общества действуют сами по себе… Что может сделать один человек, будь он даже семи пядей во лбу?
– Я ли не раз говорил об этом на собраниях общества?! – волнуясь, воскликнул Рылеев. – Пестель прав, давно пора приниматься за дело. И решительно!
– Понимаешь ли, друг мой, – снова медлительно потянул Оболенский. – По существу, Пестель, вероятно, прав. Но если общества соединятся, мы, северяне, попадем под зависимость Пестеля. Он человек железной воли.
– Но мы не можем забывать, что всех нас объединяет общая цель! Царизм и крепостничество – вот наши враги, – явно начиная сердиться, сказал Рылеев. Он резким движением туго затянул крученый шелковый пояс халата, нетерпеливо теребя тяжелые кисти.
– Да, да, – как-то слишком поспешно согласился Оболенский. – Но Пестель на Юге, а как ты сам понимаешь, главнейшие события должны произойти в Петербурге. Да и зачем нам диктатор?
Рылеев молчал. Значит, Пестель встречался со старейшими членами общества и не добился их согласия.
Почему же теперь Рылеев должен брать на себя всю ответственность? Имеет ли он на это право? Он молодой член общества. Лишь два года назад, в начале 1823 года, Пущин принял его в члены тайного общества, которое Рылеев нашел разобщенным и бездеятельным. Вскоре как-то само собой получилось, что его квартира у Синего моста стала центром, где собирались заговорщики. Теперь по вечерам в небольших комнатах его было шумно и многолюдно. Не смолкали споры, речи, стихи. Невысокий, стройный, с вьющимися каштановыми волосами, взбитыми надо лбом, Рылеев ни минуты не сидел на месте, и его взволнованный голос слышался в разных концах квартиры.
Своими зажигательными речами он призывал товарищей к решительным действиям, осуждал действия правительства, обличал существующие порядки. Рылеев вербовал новых членов, писал стихи, зовущие к борьбе. Короче, он с такой страстью и энергией принялся за дела общества, что через некоторое время фактически стал его главой.
Оболенский понял замешательство Рылеева и настойчиво продолжал:
– На тебя у нас, Кондратий Федорович, вся надежда. Сам знаешь, за короткий срок ты заслужил в обществе любовь, уважение. Мы уверены, ты сумеешь договориться.
Итак, общество поручает ему вести переговоры с Пестелем о соединении обществ… Понимая всю важность этих переговоров, Рылеев и гордился оказанным ему доверием и тревожился.
– Ну, а если не договоримся?
– Уж ежели ты не договоришься, никто не сумеет! – с несвойственной ему убежденностью воскликнул Оболенский, и Рылеев почувствовал себя польщенным.
– Пусть придет! Передай, жду его завтра, – сказал он отчетливо и твердо.
* * *
В этот день в квартире Рылеева царила тишина. Жена и дочка уехали погостить в именье Батово. С Рылеевым оставался только кучер Петр. Он же исполнял обязанности слуги. Тихий, исполнительный, он никогда не мешал барину. В разговоры вступал редко, двигался бесшумно, мягко ступая в суконных туфлях. Стирал пыль, расставлял по местам разбросанные Рылеевым книги, поливал цветы, множество которых развела на окнах Наталья Михайловна, кормил канареек.
Рылеев любил оставаться с ним. Ощущение покоя и защищенности приходило в дом. Можно было сосредоточиться, писать, читать, думать – никто не мешал.
Пестель должен был прийти в четыре. Рылеев прошел в кабинет, велел Петру растопить камин и, помешивая длинной кочергой крупные мерцающие угли, нетерпеливо ждал.
Пестель явно задерживался. Рылеев взял том Монтескье и стал медленно читать вслух по-французски. Потом раскрыл том «Истории государства Российского», но тоже отложил и, поднявшись из-за бюро, стал торопливыми шагами ходить взад и вперед по кабинету, заложив руки за спину.
«Кажется, я слишком взволнован?» – с неудовольствием спросил он себя, и в этот момент негромкий и невозмутимый голос Петра доложил:
– Барин, к вам полковник Пестель!
Быстро повернувшись, Рылеев увидел Пестеля, который по-военному четко входил в кабинет.
– Очень рад, очень рад! – протягивая Пестелю обе руки, скороговоркой сказал Рылеев и быстро пошел навстречу.
Пестель протянул свою белую крупную руку и неожиданно улыбнулся широко и доверчиво.
Рылеев оглядел его быстрым оценивающим взглядом.
Пестель был почти одного роста с Рылеевым, плотный, коренастый. Черные блестящие волосы начинали редеть с висков. «От ума, сказала бы матушка!» – подумал про себя Рылеев, вспомнив, как Анастасия Матвеевна не раз повторяла, что умные люди лысеют со лба.
Темные глаза Пестеля глядели решительно и неподпускающе.
Рылеев продолжал дружелюбно трясти его руку, а Пестель уже нетерпеливо оглядывал комнату: где бы сесть?
Рылеев суетливо предложил ему кресло, а сам уселся за бюро, на привычное место.
Спокойным жестом Пестель откинул фалды военного сюртука и сел, чуть подавшись вперед всем телом. Задрожали и тоже подались вперед его серебряные эполеты.
Некоторое время они молчали, изучающе глядя друг на друга.
Наконец Пестель прервал молчание:
– Что ж, Рылеев, начнем?
Рылеев насторожился. Это больше было похоже на приглашение к барьеру, чем на начало дружеского разговора. Им и вправду предстояла словесная дуэль: кто кого убедит, тот и выйдет победителем.
– Вам известно, что я прибыл в Петербург предложить соединение обществ?
– Дело великое! К одной цели идем… – быстро заговорил Рылеев. – Это необходимо.
– Меня направили к вам, чтобы договориться окончательно, – раздельно и четко выговаривая каждое слово, продолжал Пестель.
Рылеев ничего не ответил, чуть наклонил вперед голову.
– Мы должны обсудить два вопроса, – так же раздельно продолжал Пестель. – Первое – медлительность и нерешительность действий Северного общества. Второе – наше совместное действие. Не для почестей и наград начинаем мы! И не о дворцовом перевороте говорим, а об изменении существующего строя в России. Относительно этого мне и желательно было бы знать ваше мнение.
Рылеев не сводил глаз с плотного лица Пестеля, с его губ, строго произносящих слова, с красного суконного воротника, под которым билась на шее вздутая лиловатая жилка. Пестель замолчал, и Рылеев понял, что он ждет ответа.
– Уже одно то, что общество наше имеет отрасли в крупных центрах России и намерено действовать во имя единой великой цели – во имя блага Отечества, прекрасно! У нас с вами одна цель: борьба с тиранией самодержавия и освобождение крестьян. Да, мы должны объединиться…
Лицо Пестеля словно осветилось изнутри.
– Итак, – торжественно проговорил он. – Один вопрос в основном решен. Мелочи согласовать будет не трудно.
Почувствовав в Рылееве единомышленника, Пестель заговорил еще откровеннее. Слушая его, Рылеев невольно вспоминал, как, разговаривая с Трубецким, Оболенским, Никитой Муравьевым, он почти после каждой их фразы вмешивался, поправлял, указывал, спрашивал. В речь же Пестеля вмешаться было невозможно. Стройная система умозаключений словно скала, которую нельзя раздробить. Или подчиняйся, или отойди, не то задавит!
Пестель говорил долго, осуждал Северное общество за медлительность, осуждал нерешительность его членов, но, вдруг почувствовав, что речь его превратилась в монолог, а собеседник упорно и намеренно молчит, он резко остановил себя:
– Я высказался!
Неловким движением Пестель достал из заднего кармана полотняный большой платок, медленно развернул его, отер лоб, глаза и устало откинулся на спинку кресла.
Рылеев молчал.
Пестель снова попытался вызвать Рылеева на откровенность.
– Как вы полагаете, какой образ правления самый удобный и подобающий для России? – спросил он и сам стал отвечать медленно и подробно, как на экзамене.
Он начал издалека. Рассказал о законодательстве Греции и Рима, о средних веках, поглотивших гражданскую вольность и просвещение, долго говорил о событиях Французской революции. И наконец стал излагать свой проект будущего государственного устройства России.
– Мне думается, что за основу необходимо принять образ правления одного из существующих ныне государств…
– Я одного боюсь, – вдруг перебил его Рылеев. – Россия еще не готова для революции…
Пестель поднял на него тяжелый, насмешливый взгляд.
– «Что нужно Лондону, то рано для Москвы», как сказал Пушкин?
Рылеев поежился под его взглядом.
– Позвольте не согласиться с вами.
– А что до образа правления, – с трудом скрывая обиду, продолжал Рылеев, – я покоряюсь большинству членов общества.
– Вы знакомы с моей «Русской правдой»? – словно не слыша его слов, спросил Пестель.
– Весьма поверхностно. Я изучал конституцию Никиты Михайловича Муравьева.
Пестель усмехнулся.
– Муравьев пишет конституцию, искренне желая преобразований для России. Но, как вопрос доходит до действия, пугается. Странное он производит впечатление: человека ведут на казнь, а он просит ваты – уши заткнуть, чтобы не простудиться…
В камине затрещало и рассыпалось красными искрами сгоревшее полено. Рылеев поспешно сказал:
– Никита Михайлович перерабатывает некоторые пункты конституции…
Бесшумно вошел Петр, зажег свечи в канделябрах, опустил на окнах тяжелые шторы и так же бесшумно, словно тень, удалился. Дождавшись, пока Петр выйдет, Пестель снова заговорил. Голос его был по-прежнему ровен, и только легкое подергивание пальцев выдавало волнение:
– Никита Михайлович неверно решает вопрос о землях. «Русская правда» предлагает иное решение. Помещичьи земли свыше десяти тысяч десятин должны быть конфискованы. Свыше пяти тысяч отданы на выкуп. Конфискованные земли, как помещичьи, так экономические и удельные, надобно в каждой деревне разделить на две половины. Одну отдать крестьянам в вечное пользование с правом продажи. Другую – приписать к деревням и селам, и наделять крестьян участками по их требованию. Начинать надо с тех, кто требует меньше, то есть с самых бедных. Этим уничтожим в России нищенство…
Все ярче разгорались свечи. Неяркие тени бежали по комнате, по книжным шкафам, где поблескивали золотом корешки книг, по пестрому потертому ковру. От спущенных штор в комнате стало уютно, тепло, и казалось, что нет за окнами шумного, суетливого города.
– Россия должна стать республикой с равноправием всех граждан! – чеканил слова Пестель. – Крепостное право и наследственные сословные привилегии должны быть отменены. Основная ячейка будущего государства – волость…
Рылеев хотел было что-то сказать, но, взглянув в темные упрямые глаза Пестеля, подумал, что лучше дать ему высказаться до конца.
– Система управления строится на основе выборов с участием всех граждан, – продолжал Пестель. – Охраняя завоевания революции, необходимо наделить верховную власть большой силой, чтобы она могла железной рукой подавлять малейшее сопротивление. Переворот должно совершить войсками без участия народа. Восстание начинать одновременно в Петербурге и на Юге. В Петербурге устанавливается временное правительство, для чего необходимо истребление всех членов царской фамилии…
Рылеев слушал, невольно восхищаясь ясностью и продуманностью плана. Увы, в Северном обществе такой ясности покуда не существовало. Все больше споры, горячие речи.
Где-то в глубине квартиры тоненько пробили часы, и Рылеев прислушался, считая удары: «Раз… Два… Пять… Семь…» Он невольно поглядел в ту сторону, откуда доносился бой, и почувствовал, что Пестель перехватил его взгляд. Рылеев покраснел от смущения.
Пестель поднялся, огладил пуговицы сюртука и, засунув палец за ворот, оттянул его.
– Наш разговор длится больше двух часов, – сурово сказал он. И вдруг добавил другим, мягким и неожиданно просительным голосом: – Знаете что, Рылеев, может, мы договоримся хотя бы о том, чтобы сообщить друг другу необходимые сведения об обществах, как о Северном, так и о Южном? Я готов представить «Русскую правду».
– Да, да, конечно, – быстро согласился Рылеев.
Но, когда Пестель завел речь о новой встрече, Рылеев ответил отрывисто и даже резко:
– Только в присутствии Трубецкого, Тургенева, Оболенского и Никиты Михайловича Муравьева!
Пестель по-военному четко откланялся и вышел из кабинета. Рылеев слышал, как Петр помогал ему надеть шинель, как хлопнула входная дверь. Шаги Пестеля давно уже затихли, а Рылеев все сидел за бюро, обхватив голову руками, и чувствовал, что в эту ночь опять не уснуть.
Глава четвертая
«Полярная звезда»
Приезд Пестеля в Петербург был не напрасен. После долгих споров решили оставить Северное и Южное общество в их настоящем положении до 1826 года. А в 1826 году собрать уполномоченных от обоих обществ, чтобы они избрали общих правителей. То есть это означало собрать в 1826 году объединительный съезд.
По предложению Рылеева постановили получить от Пестеля в письменном виде «Русскую правду», а от Никиты Муравьева – конституционный проект, и выбрать все хорошее и полезное как из «Русской правды», так и из конституции Никиты Муравьева, и создать третью, единую конституцию.
Видно, прав был Михаил Павлович Бестужев-Рюмин, когда говорил, что надо чаще тревожить северян набегами…
После отъезда Пестеля прошло еще несколько бурных собраний, каких давно не помнили в Северном обществе. Пущину предложили переехать в Москву, чтобы оживить деятельность московской отрасли, – звено, по мнению Пестеля, необходимое.
Николай Тургенев уезжал за границу лечиться. Никита Муравьев хотел пожить в деревне и без помех заняться работой над проектом конституции. Трубецкой принял предложение корпусного командира и переводился на службу под Киев.
В Петербурге оставались лишь Рылеев и Оболенский. И Рылеев понял: отныне все дела Северного общества ложатся на его плечи. Он перебирал имена единомышленников, и круг Северного общества казался ему узким и тесным. Надо было воспользоваться своим правом вербовать новых членов. С кого начать?
Знакомых у Рылеева в Петербурге было множество, но самыми близкими друзьями считал он братьев Бестужевых – Николая и Александра. И чем больше раздумывал он над судьбой общества, тем яснее понимал, что без их помощи ему не обойтись.
«И как это получилось, что они до сих пор не с нами?» – спрашивал он себя.
В памяти вставали казавшиеся теперь такими далекими годы, когда он, оставив военную службу, приехал в Петербург. Перезнакомившись со всеми столичными литераторами, Рылеев еще тогда сблизился с Николаем Бестужевым, морским офицером, недавно вернувшимся из заграничного плавания. На заседаниях Общества российской словесности, которое часто посещал Рылеев, к мнению Николая Бестужева уважительно прислушивались. Николай Александрович был тонким ценителем поэзии, сам переводил из Байрона, внимательно следил за современной литературой.
Шли годы, дружба их крепла, и Рылееву казалось, что не может быть на свете человека, которого он полюбил бы больше. Но вот однажды Николай Александрович сказал Рылееву, что в Петербург приезжает его брат Александр. Рылеев и раньше слышал об Александре Бестужеве, или, как его называли в литературных кругах, Марлинском – так подписывал он некоторые свои произведения. И друзья и враги единодушно признавали талант Марлинского.
Рылеев с волнением ожидал его приезда. В тайне души он заранее ревновал Николая, боялся, что с возвращением брата они меньше станут бывать вместе.
Придя однажды на заседание Общества российской словесности, Рылеев увидел Александра Бестужева. Стройный, широкоплечий, затянутый в блестящий адъютантский мундир, он сидел в кресле, вытянув длинные ноги в узких лакированных сапогах, и на лице его было выражение спокойной вежливости. Поэты читали стихи, а когда чтение окончилось и председатель общества попросил присутствующих высказаться, Александр Бестужев встал и, сжав сильными пальцами спинку кресла, негромко заговорил. Слова были точные, меткие.
Случилось невероятное. С этого вечера Рылеев, который считал себя лучшим другом Николая Бестужева, стал оказывать явное предпочтение его брату.
Рылеев давно мечтал издавать журнал. Но на это нужны были деньги и время. А времени, как и денег, у Рылеева всегда не хватало. Познакомившись с Александром Бестужевым, Рылеев все чаще подумывал о том, что мечта его могла бы осуществиться, если бы этот человек – талантливый и деятельный – согласился стать его соиздателем.
К величайшей своей радости, Рылеев встретил с его стороны самое горячее сочувствие. Правда, Бестужев стал уговаривать Рылеева издавать альманах, а не журнал.
– Издадим одну отличную книгу в год, и прекрасно! – горячо доказывал он. – Не то представь себе, ничего достойного нет, а подписчики, уплатившие деньги, требуют очередной номер журнала…
Рылеев спорить не стал и только спросил:
– Как назовем альманах?
– «Звезда»! – решительно сказал Николай Бестужев, присутствовавший при их разговоре.
– Пламенеющая звезда… – добавил Рылеев.
– Нет, – запротестовал Николай Александрович. – Так называлась одна из масонских лож, а, как вам известно, царь запретил масонские ложи. Не разрешат и нам так назвать свой альманах. Не лучше ли – «Полярная звезда»? Ведь издаваться он будет в Петербурге, а Петербург столица северная…
– Да будет и здравствует «Полярная звезда»! – весело поддержал брата Александр.
Первая книжка «Полярной звезды» вышла в декабре 1822 года. Все лучшие поэты дали в альманах свои стихи – Пушкин, Баратынский, Вяземский, Жуковский, Денис Давыдов, Крылов. Рылеев напечатал в альманахе свои «Думы».
И теперь, размышляя о дружбе с Николаем и Александром Бестужевыми, Рылеев все отчетливее понимал, как необходимы они в тайном обществе.
Однажды Рылеев возвращался домой с Александром Бестужевым после заседания Вольного общества российской словесности. Стояла снежная белая зима. Петербург, одетый в сверкающий льдистый наряд, был прекрасен.
Александр находился в веселом расположении духа: смеялся, шутил, перебирая впечатления минувшего вечера.
– А мы все пустяками занимаемся, – громко говорил он. – Подтверждаем знаменитым, что они знамениты, а дуракам подносим зеркало, в котором отражается их глупость. Нет высокой цели, идеи…
Звездное зимнее небо висело над городом. Друзья с наслаждением дышали полной грудью. После прокуренных комнат морозный воздух казался особенно свежим и вкусным.
Рылеев был взволнован. Давно ждал он этого разговора.
– Знаешь, – продолжал Александр, – меня удивляет, что порой в Вольном обществе российской словесности высказываются действительно вольно…
– А известно ли тебе, почему оно называется вольным? – спросил Рылеев и, понизив голос, добавил: – Потому что оно находится в кругу зрения тайного политического общества.
Сказал, а у самого дух перехватило: что-то ответит его друг?
Александр от неожиданности остановился. Мимо, визжа полозьями и обдавая друзей брызгами снега, пролетел лихач.
– Да, да, – торопливо продолжал Рылеев. – Существует тайное политическое общество, которое намеревается провести ряд преобразований в России.
Бестужев продолжал стоять молча, потом вдруг схватил Рылеева за рукав шубы и тряхнул его руку.
– Через кого я могу попасть туда?!
– Через меня.
– Тебя?! – Александр Бестужев нагнулся и пристально вгляделся в узкое, посуровевшее лицо Рылеева. Оно показалось ему значительным и торжественным.
– Да, я удостоился быть принятым в тайное общество, – торжественно произнес Рылеев. – А сейчас беру на себя смелость принять тебя. Я верю тебе, Александр! Но послушай! Первое условие приема – тайна. Клянись, что никому не откроешь того, что тебе будет поверено. Второе – не любопытствовать, кто другие члены. Третье – безусловно повиноваться тому, кто принял тебя.
– Согласен! – с жаром ответил Александр. – Клянусь, что буду одним из полезнейших членов общества…
А через некоторое время Рылеев принял в члены тайного общества Николая Бестужева.
* * *
Царская охранка с ног сбилась: откуда такая напасть? В Петербурге, в Москве, и что того хуже, в полках стали распевать новые песни. Тягучие, беспросветные. Доносители окрестили их «непотребными». Впрочем, на такой мотив и раньше певали, только тогда слова были безобидные, а тут:
Ах, тошно мне
На родной стороне:
Все в неволе
В тяжкой доле,
Видно, век вековать.
Долго ль русский народ
Будет рухлядью господ?
И людями,
Как скотами,
Долго ль будут торговать?
Ну мыслимое ли дело, такое распевать во всеуслышание?! А как запретишь? Слова простые, запоминаются, попробуй вытрави из памяти! Раз глотку заткнешь, другой заткнешь, но песня, как вода, растекается по матушке России.
Любимую застольную «Ах, где те острова» стали нынче таким манером петь:
Ты скажи, говори,
Как в России цари
Правят?
Ты скажи поскорей,
Как в России царей
Давят?
Как капралы Петра
Провожали с двора
Тихо.
А жена пред дворцом
Разъезжала верхом
Лихо!
Как курносый злодей
Воцарился на ней.
Горе!
Но господь русский бог
Бедным людям помог
Вскоре…
Невдомек было царской охранке, что авторы этих песен издатели «Полярной звезды» Кондратий Рылеев и Александр Бестужев.
– Песня не прокламация, до каждого сердца дойдет! – говорили друзья.
Они написали несколько песен и поначалу хотели разбрасывать листки в казармах. Но потом решили не рисковать и передавать устно. Раздумывали над тем, как переслать песни на Юг, но, посоветовавшись, решили ждать личной оказии. Летом, когда приехал в Петербург Матвей Иванович Муравьев-Апостол, передали ему.
– Как идут дела на Юге? – спросил его Рылеев.
– Насколько я знаю, дела идут налаженно и сплоченно. Сергей души не чает в Бестужеве-Рюмине, пророчит ему блестящую будущность. Он и вправду последнее время весьма преуспел в делах общества, но горяч очень и воображение воспламененное… Да, будущность наша меня весьма и весьма тревожит…