Текст книги "Весна чаще, чем раз в году"

Автор книги: Лидия Обухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

8

Когда гор много, они безымянны.

А мы всё добивались у местных жителей: как называется эта вершина? А та? Они вовсе не казались нам одноликими. Одна – в густом хвойном мху, как в меховой шубе навыворот. Соседняя – в травяном бархатном камзоле с каменными проплешинами, а редкие деревья на ней – застежки. Третья совсем близко, в двух шагах, – оттуда и бежит Буркут, – и она выставила строй сосен-лучников, острых, тонкотелых: сквозь ветви светится небо.

Дни зарядили дождливые; ленивый туман перепоясывал горы, тучи волокнами ползли по хребту. Но дождь не злой, от него не хочется прятаться. В тучах часто проглядывало солнышко – неяркое, карпатское. И вновь горы синем-сини, а Тисса желта, стремительна, посмотрел – голова закружилась.

Хорошая река, воинственная, нездешняя.

Еще в Ужгороде, на вокзале, мы купили сборник гуцульских песен, а из примечания узнали, что составитель живет в Рахове. Вот мы и пошли искать его по городу.

Спросили у дежурной в турбазе. Она сказала:

– Улица Сорок лет Октября. А дом – не знаю.

Отправились на улицу Сорок лет Октября.

– Пипаш? – переспросил продавец в лавочке, где, как и повсюду в Закарпатье, главным предметом торговли являлись бутылки с виноградным вином «Биле». – Шофер на автобазе?

– Нет, – скромно ответили мы. – Литератор.

Продавец стоял в расшитой гуцульской рубахе. Говорят,

знатоки угадывают по подбору цветов, из какого села вышивальщицы. Но мы глазели, не расчленяя еще красоту на географию.

– Иван! – закричал кому-то из дверей лавочник. – А где живет Пипаш?

Плотный однорукий Иван охотно перешел дорогу.

– Вам нужен не Пипаш, а Янеш, – авторитетно заявил он. – Есть у нас такой «дипломат»! Это он. И живет на Харьковской улице.

Чувствуя, что активность прохожих растет, мы поблагодарили, но твердо вернулись к первоначальной версии: нам нужен Пипаш. И никто другой.

Тогда женщина, уже с полчаса безмятежно созерцавшая нас в окно и слышавшая всё от первого слова до последнего, вывела нас из затруднения, сказав, что если, не переходя улицу, отсчитывать дом за домом от лавки (и она добросовестно начала: «Перьвы, вторы, третей…»), то десятый дом и будет Пипаша.

Мы поблагодарили, отсчитали и действительно нашли этот дом. Только сам литератор Пипаш уже неделю как был в отъезде.

Надо сказать, что поиски Пипаша принесли нам сразу множество знакомств. Например, в течение дня однорукий Иван попадался раз пять. Однажды с ним оказался гражданин, которого мы видели в парикмахерской утром. Тот, как выяснилось, не только знал Пипаша, но и работал с его женой в одной школе.

Мы стремительно обрастали знакомыми. Уже и шофер такси был с нами запанибрата, повозив по серпантину ближайшей горы и попоив водой минерального источника. От него мы узнали, например, что название «Рахов» происходит от слова «раховать» – делить добычу. Некогда в этой долине будто бы жили молодцы-разбойники и после славных дел на перевале неизменно возвращались в свое становище. Народная легенда, жадная до чудес, наделила их традиционным благородством: грабили богатых, оделяли бедных.

Почему-то даже сейчас, когда современный чистенький Рахов лежал перед нами как на ладони, мирно подымливая своей единственной фабричной трубой, было нетрудно представить, как спускались приуставшие разбойнички с гор, вели под уздцы навьюченных горских лошадок, а перед ними приветно катилась извилистая Тисса.

Горы никогда не будут чересчур обжитыми: при самом незначительном усилии воображения по ним легко уйти в сказку…

Я чувствовала, как Лёнька что-то ищет в этих горах. Он стал похож на молодого пса, которому никак не дается след. Испытующий взгляд одинаково пристально останавливался на лицах и на скатах крыш.

Я ни о чем не спрашивала.

Тетка перед отъездом улучила минутку, чтобы дать мне наставления:

– Останетесь вдвоем, не мельтеши, не гордись. Гордость женщины не в том, чтоб зря выставлять свое «я». Умей довериться парню. Женитьба всегда лотерея: какой билет вытянешь, только потом узнаешь. Но до последней минуты думай, что счастливый. Иногда и судьбу можно переупрямить. А недоверием человека обидишь больнее всего. Чужое сердце только на доверие открывается. И не спеши выспрашивать. Правда выливается в словах сама, как ключ из земли, добровольно. Если он соврет тебе раз, чтобы отвязаться, значит, соврет снова, – и уже обоим вам из этой лжи не выпутаться. Мужики нетерпеливы, у них взгляд скользкий, ни на чем не останавливается. Бабе приходится быть умной и цепляться в жизни за двоих. А бабий ум – ласка да доброта. Это потяжелее физики с математикой.

– Судьба получается не у каждого, как не у каждого есть характер. И судьба совсем не значит удачливую жизнь, – говорил на прощанье отец.

Для себя самой я, может, и не вспомнила бы сейчас их слов, не задумалась над ними. Но Лёнька взял меня в товарищи, я хотела ему помочь. Смотрела украдкой на сведенные брови, на сжатые губы, и в голове у меня будто мельница завертелась.

Он так безбоязненно ушел из своего дома, словно почувствовал себя птенцом из чужого гнезда. Почему?

…Автобус, который привез нас в Ясеня, маленький и горбатый, как верблюжонок. Сначала он трясся по городскому булыжнику Рахова, миновал на окраине картонную фабрику, которая, по словам путеводителя, «прекрасно вписывалась в ландшафт», а на самом деле была задымлена, черна и лучше всего было бы проскочить мимо нее зажмурившись, и, наконец, пошел над Тиссой, которая все сужалась и сужалась, на глазах превратившись в Черную, ибо, как и великий Нил, маленькая Тисса состоит из двух рек: Белой и Черной.

Мы долго были в затруднении: как склонять название «Ясеня» (ударение на последнем слоге)? Сначала решили, что это множественное число: Ясень – Ясеня. Но когда пытались говорить на свой лад: «Вы из Ясеней?» —

нас неизменно поправляли: «Из Ясеня». Видимо, слово «Ясеня» вовсе не означает многих ясеней, а что-то вроде ласкового обращения к этому дереву, старинная грамматическая форма: ясеня – как теля, дитя…

Удивительно, до чего Лёньке все вокруг было интересно! Он расспрашивал и веселился, повторяя на разные лады: «Ясеня, Ясеня…»

– Я ведь здесь уже был раньше, – мимоходом уронил он. – Мать везла меня маленького через перевал. А мы с тобой двигаемся в обратном порядке. Она тогда насовсем уезжала с заставы.

– А отец?

Он помрачнел:

– Отец остался.

– Ты его помнишь?

Лёнька покачал головой:

– У меня то время как сквозь мутное стекло: горы вижу, тропинки, рубахи гуцульские, а его лица – нет…

– У тебя разве не было фотографии?

Лёнька промолчал.

В Ясенях из-за зеленого склона, по которому, как по необозримой пустыне, карабкались вверх маленькие фигурки людей, высунулась сахарная голова вершины. Это и оказалась двухкилометровая, малоотличимая от облака Говерла, именем которой названы все рестораны Верховины.

Здесь было суровее и скуднее, чем в Рахове: совсем уже недалек перевал.

Девятого мая, в середине дня, по тихому Ясеню прошел духовой оркестр; музыка пела старинные советские песни: «Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой…»

Отмечался День Победы, и я подумала, что нам с Лёнькой, как и школьникам, которые тащили под мышкой портфели – прямо после уроков, – одинаково давними кажутся уже и этот марш, и песня «Вставай, страна огромная…». Школяры шагали нестройно, рослые, с нестрижеными затылками, в разноцветных рубахах, юношески нескладные, но готовые, как и мы, к своей собственной судьбе.

Наверно, судьба не в том, что предлагают нам другие или чем стараются прельстить. Судьбы разные, потому что люди различны. А если люди похожи, то на каком-то перекрестке они обязательно встретятся и судьбы их сольются.

Лесокомбинат, колонной человек в сто, тоже прошествовал мимо окна под духовую музыку, неся впереди тяжелое, очень яркое бархатное знамя. Гуцулы-лесорубы в шляпах с фазаньими перышками шагали веселее и свободнее, чем школьники, – походкой взрослых людей, которые отлично знают почем фунт лиха.

А позади последнего ряда, отступив еще шагов на пять, но не порывая с колонной, хромал инвалид; наверно, служащий конторы, погрузневший от сидячей жизни, в отличном кофейного цвета костюме, с лицом сосредоточенным и истовым. Каким бы он ни был в своей обычной жизни, смиренником или ловчилой, человеком общительным или угрюмцем, – сегодня был его день.

Плохое и хорошее, нажитое им в последующие годы, спадало шелухой. Он шел, опираясь на палку. Один. Но может быть, и его ряд не был пуст?

– Неизвестно, кого он видит сейчас бок о бок с собою, – сказал в эту минуту Лёня. – А если даже и никого, то мы их видим!

Я молчала, сдерживая сердцебиение. От этого безмолвного невидимого ряда, по которому медно плакали трубы, день Девятого мая, уже ничего не говорящий школьникам, кроме даты в учебнике, вдруг загремел во мне своими последними выстрелами: беспорядочными, бесшабашными, не по цели, а просто вверх, похожими на счастливые слезы…

Война кончилась. Это случилось двадцать четыре года назад, еще до нашего рождения. Но никогда невозможно перестать радоваться тем, кто остался жив.