Текст книги "Вера и правда"

Автор книги: Лидия Чарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава 16
Погоня

ы очень устала, Тэкла?

– Очень, господин… И ноги болят ужасно.

– Дай я понесу тебя, моя девочка!

– Нет, нет, господин, тебе самому трудно идти, а я такая тяжёлая и большая.

– Вздор. Ты легка, как пёрышко, Тэкла. – И, подхватив девочку на руки, Миша понёс её.

Хотя действительно Тэкла была не тяжелее пятилетнего ребёнка, так она была худа и миниатюрна, но измученному, усталому Мише она едва ли была теперь под силу.

Скоро он измучился вконец. Едва передвигая ноги и поминутно спотыкаясь на каждом шагу, он медленно подвигался вперёд, не оставляя, однако, своей ноши.

Солнце близилось уже к закату, а пройденное расстояние было так незначительно и мало! Ужасно мало! К довершению всего позади них вдруг послышался какой-то смутный гул. Точно целая кавалькада всадников гналась за беглецами. Миша с тревогой взглянул на свою маленькую спутницу. Тэкла инстинктивно поняла этот взгляд и в смертельном ужасе заметалась на руках своего взрослого друга.

– Это погоня! – беззвучно прошептали помертвевшие губки девочки.

– Не бойся, Тэкла! Ничего не бойся! Я не дам тебя в обиду, бедное дитя!

Но она продолжала дрожать всем телом как пойманная птичка и твердила только одно:

– О, оставь меня! Брось в лесу, господин. Неужели тебе погибать из-за меня! Со мною ты не в состоянии укрыться от погони. Беги один, добрый господин, потому что они убьют тебя, если поймают. А моя смерть им не нужна. Мне взрежут только пятки, положат саманы[107]107
  Рубленой соломы.


[Закрыть] в рану и снова зашьют, чтобы я не могла бежать от них больше. Нет, нет, тебе нельзя погибать из-за бедной маленькой грузинки-сироты! – И она, обняв его за шею, залилась слезами.

– Молчи, Тэкла! Ты рвёшь мне сердце! – вырвалось с тоскою из груди Зарубина. – Повторяю тебе: если судьба свела нас, значит, милосердный Господь желает, чтобы я позаботился о твоём спасении. Или мы спасёмся оба, или погибнем вместе. Слышишь, Тэкла!

И, говоря это, Миша крепче прижал к груди девочку и быстрее зашагал по лесу.

Топот копыт не одного, а многих коней приближался к ним с каждой минутой.

Теперь уже можно было различить, что если это и была погоня, то очень сильная погоня, из двух-трёх десятков всадников.

– Мы пропали! – снова прошептала охваченная смертельным испугом Тэкла, когда вся чаща точно ожила от шума ворвавшейся в неё кавалькады. – О, убей меня, господин! Убей меня! Лучше смерть, нежели снова вернуться во дворец Шамиля.

– Успокойся, крошка, в моём револьвере хватит зарядов для обоих, – мрачно произнёс Миша, – только надо попробовать как бы спастись сначала, а умереть мы всегда успеем!

Между тем погоня как бы разветлилась, по крайней мере, топот её послышался уже не в одном, а в нескольких местах. Очевидно, всадники разделились и рыскали по лесу, выглядывая беглецов.

«Они травят нас, как зверей!» – пронеслось вихрем в голове Миши. И, разом опустив Тэклу на землю, он схватил её за руку и бросился с нею к густо разросшемуся кусту орешника.

– Лежи так тихо, как только можешь! – приказал он почти обезумевшей от ужаса девочке и сам пригнулся к земле, почти сравнявшись с нею.

Это было как раз самое время, потому что в ту же минуту несколько всадников показались на тропинке у самой чащи, где притаились беглецы.

– Святая Нина, просветительница Грузии! Это Гассан! Я видела его не раз во дворце Шамиля. Не кто иной, как он, во главе отряда, – послышался трепещущий шёпот Тэклы.

Миша приподнял голову и замер от неожиданности… Прямо перед их засадой на своём красивом, рослом коне действительно стоял Гассан.

Он говорил что-то сопутствующим ему горцам, указывая на чащу орешника.

– Боже мой! Они отыскали наши следы и теперь поймают нас, господин! – прошептала, замирая от страха, Тэкла.

По мертвенно-бледному лицу девочки катились обильные слёзы.

– Не бойся, дитя, – успел шепнуть ей Зарубин, – в моём револьвере достаточно пуль, по крайней мере, для этих первых разбойников. Положись на милость Божию, Тэкла, и…

Он разом умолк, потому что чья-то рука раздвинула кусты над их головами… и лицо Гассана, успевшего спешиться и проникнуть в их засаду, появилось в двух-трёх шагах от них.

Тэкла вся сжалась в комочек и так тесно приткнулась к земле, точно хотела врасти в неё всем своим худеньким тельцем.

Она приготовилась к смерти… Она ожидала её… А перед мысленным взором девочки, точно дразня её, проносились близкие её сердцу картины: родимые Ци-нандалы… добрая княгиня… дети…

Вдруг загрубелая сухая рука коснулась облитой слезами щеки ребёнка.

Это шарящий в кусту Гассан нечаянно коснулся лица девочки.

Скорее инстинктом, нежели соображением Тэкла удержала безумный вопль испуга, готовый уж было сорваться с её губ…

И тотчас же кусты снова сомкнулись над её головою.

Гассан не заметил притаившихся там беглецов, быстро вскочил на коня, крикнув что-то своим спутникам, продолжавшим рыскать в других ближайших кустах… Ещё минута, другая, и топот трёх десятков коней разбудил мёртвую тишину дремучего леса.

– Они ускакали, господин! Они ускакали! Мы спасены! О, какое счастье! Святая Нина! Благодарю тебя! – вне себя от восторга кричала Тэкла.

Недавнего страха и отчаяния как не бывало…

Слёзы радости блестели на длинных ресницах девочки… Лицо дышало счастьем… Бедный ребёнок, находясь на волос от смерти, только теперь понял, как светла, как хороша жизнь! И, повинуясь непреодолимому порыву, девочка упала на колени, и горячая молитва вырвалась из её груди…

Глава 17
Лаки. Старик Амед и юноша Идиль

 хочу есть, господин… Хотя бы найти немного, немного хартуты… или хотя бы горсточку диких орехов – шептала Тэкла, и чёрные глаза её, ставшие огромными, странно горели на исхудалом лице.

Она только что с трудом сползла с сука большого дуба, где они провели ночь из опасения попасться в добычу диким зверям, наполнявшим эту лесную чащу.

Миша зорко оглядывался по сторонам, выискивая знакомые кусты орешника или красноватый глазок хартуты. Но увы! Ни того ни другого не попадалось ему на глаза.

Со вчерашнего дня они уже не находили ягод.

Местность как-то сразу видоизменилась. Чаще и чаще попадались теперь чинары и лавры, реже дубы, а о диком орешнике и каштане не было и помину. Дикая чаща как бы редела, и теперь постоянно на пути их встречались зелёные лужайки, словно опоясанные или перерезанные серебристыми ручьями. Дикие азалии и мальвы испещряли их, то собираясь прихотливыми группами, то в одиночку выглядывая из травы своими разноцветными головками.

– Я не могу больше идти, господин! Я умираю от голода! – едва внятно прошептала Тэкла, в изнеможении падая на траву. – О, я готова теперь сама идти к Гассану, лишь бы он дал мне есть, прежде нежели убьёт меня…

Её глаза горели нестерпимо… Губы потрескались… Что-то дикое было в её до неузнаваемости исхудалом лице…

– Тэкла! Тэкла! Моя несчастная девочка! Собери свои силёнки! Подтянись немного! Скоро уже конец леса, и, может быть, сразу за ним будет русское укрепление или мирный аул, – утешал Миша несчастного ребёнка, силясь подбодрить её, как только мог.

Но Тэкла была глуха к его словам. Она тяжело дышала, и воспалённые глаза её устремились вдаль дико горящим взглядом.

– Она умирает! – с ужасом вскричал Зарубин. – Что мне делать! Она умирает!

Смерть ребёнка казалась ему хуже всяких ужасов погони, даже его собственной смерти. Несчастье и горе сближают людей. Она, эта маленькая Тэкла, сумела горячо привязать его к себе, и он полюбил её, как дорогую младшую сестрёнку.

И теперь Миша с мрачным отчаянием смотрел, как конвульсивно вздрагивало исхудалое тельце девочки, как судорожно двигались её запёкшиеся губы.

Собственный невыносимый голод был, казалось, забыт им. Он только думал об одном: как бы спасти Тэклу, как бы облегчить её страдания.

Если бы Гассан снова погнался за ними, он смело вышел бы к нему на встречу и ценою собственной жизни достал бы пропитание умирающей девочке… Он теперь молил Бога об этом… Он желал всей душой, чтобы судьба снова послала Гассана спасти от голода его умирающего маленького друга…

И молитва Зарубина, казалось, была услышана… Где-то совсем поблизости послышались мерные негромкие звуки, похожие на топот коней… Очевидно, кто-нибудь из преследователей решил вернуться… Вот сейчас они покажутся из чащи, и она, Тэкла, будет спасена.

Миша спокойно опустился на траву подле девочки и стал ждать. Вот ближе и ближе слышится топот… К нему присоединяются голоса… людские голоса…

Не голос Гассана! Нет!

Какое-то дребезжанье и поскрипывание примешивается к неторопливому топоту копыт.

Нет, это не погоня! Это дребезжанье и писк – характерные звуки горской арбы.

Они спасены! Слава Всевышнему, молитва его услышана Богом.

– Тэкла, очнись! Очнись, Тэкла! Мы спасены! Здесь люди! – стал трясти он полубесчувственную девочку, весь закипая новым приливом надежды.

Та медленно открыла глаза.

– Люди, говоришь ты? Люди, а с ними и хлеб, значит? – слабым голосом произнесла она.

– О моя бедняжка! – мог только проговорить Миша.

Из-за кустов показались две небольшие арбы.

Два вола тянули их, осторожно ступая по неровной дороге. На передней арбе, под навесом из парусины, сидел старый горец в тёмном бешмете и курил трубку; другой, молодой, почти юноша, шёл впереди. Вся арба была доверху наполнена чем-то, чего нельзя было разглядеть благодаря плотно затягивающей её парусине.

– Это лаки, – слабо произнесла Тэкла, – они развозят товары по горским аулам, и в Ведени приезжали такие; Зайдет их звала в сераль, – они, во всяком случае, не враги. Я попрошу у них хлеба, господин!

Собрав последние усилия, она крикнула по-чеченски:

– Да благословит Бог нашу встречу, друзья! Ради всего святого, дайте нам есть. Мы умираем с голоду!

Старик и юноша, давно уже заметившие странную пару, тотчас же перекинулись несколькими фразами между собой.

Потом старый лак порылся в кармане чохи и, вынув оттуда огромный кусок чурека, подал его девочке. Тэкла испустила радостный крик и стала поспешно убирать за обе щеки лепёшку. Вдруг взгляд её упал на Зарубина… Слабая краска залила щёки девочки…

– О, господин, – прошептала она, вся красная от смущения, – я забыла о тебе, – и, разломив чурек пополам, подала ему половину.

– Спроси их, нет ли поблизости аула, Тэкла, только не проговорись, что мы беглецы, – сказал Зарубин девочке, когда первый голод был утолён ими.

Тэкла тотчас же исполнила его приказание.

Старый лак ответил ей что-то, после чего она оживилась разом и даже захлопала в ладоши. Бледное личико её зарумянилось, глаза заблестели.

– О, господин! Какая радость! – кричала она. – Старик говорит, что одна из русских крепостей расположена неподалёку отсюда и что к вечеру они будут там. Он говорит ещё, что может подвезти нас туда, если мы желаем. Какое счастье, господин! Какое счастье!

Действительно счастье!

Миша медленно поднял руку и незаметно перекрестился.

Старик-лак спрыгнул с передка арбы и помог обоим путникам влезть во внутренность её, где были свалены в кучу куски персидских тканей и ковров и лежали целые груды всевозможных безделушек в виде металлических дешёвых бус, монист, браслетов и побрякушек.

Тэкла оживилась, повеселела. Она тотчас же вступила в разговор со стариком, который назвал себя Амедом. Лицо старика, особенно его пронырливые маленькие глазки и лукавая усмешка тонких губ, с первой же минуты не понравились Зарубину. Младший лак, которого старик называл Идиль, больше молчал и только поглядывал по сторонам, словно выискивая что-то. И этот не внушал доверия Мише.

Но выбора не было: приходилось или умирать с голоду и усталости в чаще Андийских лесов, или принять гостеприимство подозрительных и вороватых на взгляд лаков.

– Откуда вы держите путь? – обратился между тем старый Амед с вопросом к Тэкле.

Девочка замялась на мгновение, потом отвечала с деланной развязностью:

– Мы жители мирного аула Ситэ. Мы заблудились в лесу на пути к русской крепости, – пояснила она, краснея за свою ложь, – это, – прибавила она, указывая на Зарубина, – мой брат.

– Разве это брат твой?.. Но почему же он не говорит по-чеченски? – с показным равнодушием спросил старый Амед.

Тэкла вспыхнула. Потом снова начала, запинаясь:

– Мой брат был долго в плену у урусов и почти разучился говорить на родном языке…

– Да и ты сама говоришь не как природная чеченка, – перебил её старик, – надо полагать, что и ты побывала в плену у гяуров, а, девочка? – с тонкой усмешкой, заставившей вздрогнуть всем телом Тэклу, произнёс старик.

– Ну да это пустое, – добавил он тут же, как-то странно прищуривая левый глаз, – а вот что вам понадобилось в русской крепости и почему твой брат не носит папахи и чохи, вот что хотел бы узнать старый Амед?..

На последний вопрос Тэкла не знала, что ответить.

Она предпочла сделать вид, что не расслышала его и, свернувшись в комочек, приготовилась заснуть подле уже задремавшего на груде ковров Зарубина.

Вскоре усталость взяла своё, и девочка погрузилась в сладкий сон под мерное и монотонное покачивание арбы.

Глава 18
Предатели. Снова в когтях Гассана

осподин, проснись! Проснись, господин! – вне себя шептала испуганным голосом Тэкла, изо всех сил тряся за плечи разоспавшегося Мишу.

Тот открыл глаза и с изумлением вскинул ими на девочку.

– Что случилось такое? Что с тобою, Тэкла?

Она вся дрожала, не будучи в состоянии вымолвить ни слова. Миша быстро выглянул из-под навеса, и радостный крик вырвался из его груди.

– Мы дома, Тэкла! Мы дома! Я узнаю место. Тут близко укрепление… Наше укрепление, наша маленькая крепость!.. О Господи, наконец-то!

– Не радуйся раньше времени, господин! – вне себя прошептала девочка. – Знаешь, что говорят они? – кивнула она в сторону лаков. – Они хотят предать нас, господин… Предать чеченцам: здесь, очевидно, неподалёку расположен чеченский отряд… Они видели его и догадались, в чём дело… Мы пропали, господин! Мы пропали!

И она в смертельном страхе закрыла лицо руками.

– Но что же говорят они?.. Что говорят? Ради Создателя, говори скорее, Тэкла!

– О господин… Амед сказал, что богатый наиб Шамиля будет щедрее, нежели комендант маленькой крепости, и даст хороший пешкеш[108]108
  Награда, деньги, подачка.


[Закрыть] за пленных… Мы погибли, говорю я тебе, потому что этот наиб не кто иной, как Гассан, наверное, который заехал вперёд, чтобы на опушке, в виду крепости, накрыть тебя, господин!

И она залилась тихими, беззвучными слезами отчаяния.

– Перестань, Тэкла! – строго остановил её Зарубин. – Не надо прежде времени предаваться тоске. Неужели Господь милосердный спас нас для того только и от голода, и погони, чтобы дать нам погибнуть почти в виду крепости, у самой цели?.. Слушай меня и во всём беспрекословно повинуйся мне. Обещаешь ли ты мне это, Тэкла?

– Обещаю, господин! – чуть слышно отозвалась девочка.

– Прежде всего надо выпрыгнуть из арбы незаметно для них, – кивнул он в сторону Амеда и Идиля. – А потом, минуя опушку, кустами пробраться на поляну и со всех ног бежать к крепости… Я возьму тебя на руки… а ты… ты положишься на милость Божию… и будешь молиться… Господь слушает молитвы детей.

И, говоря это, Зарубин тихо подполз к заднему отверстию арбы и легко спрыгнул на землю. Затем протянул руки и подхватил на них прыгнувшую следом за ним девочку.

Очутившись на земле, они в одну минуту кинулись в сторону и скрылись в кустах.

Острые колючки рвали им тело, гибкие ветки безжалостно хлестали по лицу, поминутно попадающиеся на пути кочки и сучья резали ноги. Но медлить и останавливаться не было времени. Скоро, скоро окончатся кустарники, и останется только пробежать поляну, отделяющую крепость от опушки леса… Тут где-то поблизости должно лежать срубленное дерево… Миша знает это место. Сколько раз он со своей полуротой проходил этим путём на «рубку»… Где-то и тропинка здесь должна быть неподалёку… Так и есть… Вот она… Теперь уже рукой подать до поляны…

– Тэкла, милая! Мы спасены! – срывается у него с уст вместе с облегчённым вздохом.

Но тут же внезапное обстоятельство разом прерывает его радостный возглас.

Лаки, очевидно, открыли их исчезновение и подняли крик. Им отозвались другие крики, донёсшиеся с опушки, и вдруг лес точно ожил как по волшебству.

Топот коней, лязг оружия и характерное гортанное гиканье чеченцев заполнили, казалось, все его сокровенные уголки.

«Надо бежать! Бежать во что бы то ни стало!» – вихрем пронеслось в мозгу Миши, и он, подхватив на руки Тэклу, стал ещё усиленнее работать ногами, с трудом пробираясь сквозь непроходимую чащу. Слава Богу, конец ей!.. Враги не успеют понять, где они, когда он уже будет у ворот крепости…

И он, с быстротою зайца выскочив из кустарника, кинулся со всех ног по поляне.

В ту же минуту несколько всадников, неожиданно появившихся из-за деревьев, испустив короткий радостный крик, кинулись за ним на своих быстрых конях.

Миша не догадался, что кустарник был оцеплен врагами.

Теперь от быстроты его ног зависело спасение. Крепко прижимая к груди потерявшую сознание Тэклу, он нёсся с быстротою стрелы по мягкой, покрытой пушистым ковром зелени поляне… Вот уже ближе, ближе крепость… Вот уже видно часового, выглянувшего из-за башни… Вот прогремел выстрел оттуда… Его заметили, слава Богу! Дают тревогу там… Только бы скорее… Только бы скорее достичь ворот… Перебежать это бесконечно долгое пространство… Но нет, это немыслимо, он сам видит теперь… Ближайший всадник почти настигает его… Дыхание его коня уже чувствует беглец за собою… Не надо оглядываться, чтобы знать, кто этот всадник, который гонится за ним – Мишей… Страшный враг он, этот всадник, непримиримый! Сам Гассан преследует Зарубина… Он, Миша, узнал это по голосу, посылающему ему тысячу проклятий, да по характерному гиканью, которым он горячит коня…

Теперь уже Миша не бежит, а мчится, точно летит по воздуху, точно какая непостижимая сила влечёт его на своих могучих крыльях… И всё-таки не уйти ему… И всё-таки нет спасения!

Пот градом течёт по его лицу… Дыхание спирает грудь… Минута ещё, и он задохнётся от этого страшного напора, давившего его внутренности…

– Урус… Гяур… Собака!.. – ясно звучит в его ушах знакомый ненавистный голос.

Бежать дальше немыслимо… Всадник уже протягивает руку, чтоб схватить беглецов.

«Конец!» – проносится в отуманенной голове Миши… Вдруг, разом вспомнив о револьвере, он выхватывает его и, обернувшись лицом к Гассану, стреляет в него…

Но дрожащая рука не может быть верна юноше… затуманенный взор лишён верности прицела…

Выстрел прогремел, не причинив ни малейшего вреда его врагу.

В ту же минуту Гассан быстро соскочил с коня и с поднятым кинжалом кинулся на Мишу.

– Алла! Алла! Урусы! – раздался в тот же миг смутный гул многих голосов.

Гассан испустил дикое проклятие, быстро взмахнул кинжалом и ударил им изо всей силы молодого офицера…

Потом быстро вскочил на коня и помчался к лесу, преследуемый ротой гарнизона, марш-маршем бегущей по поляне от крепостных ворот…

* * *

– Кушайте, мамзель пучеглазенькая, не сумлевайтесь… Шашлык вкусный, свежий… Чего вытаращила глазёнки, ешь, говорю!.. Небось какую пакость у Шамилки в ауле лопала, хинкал, как его, эта, да лепёшку, а ещё артачится… Тьфу, ты, омерзение, прости Господи!

И старый Потапыч энергично сплюнул в сторону.

Но Тэкла не прикасалась к еде. Она только во все глаза смотрела на этого странного бородатого человека, заставляющего её непременно есть горячую баранью котлету, поставленную перед нею.

Около часу тому назад она пришла в чувство и увидела вокруг себя чужих, незнакомых людей. Первым ощущением её была острая, жгучая, почти безумная радость, поглотившая её с головою: эти люди говорили по-русски.

Она у русских! Она уже не в плену!

Но тут же острое ощущение счастья исчезло, исчезло так же внезапно, как и явилось к ней.

Где же господин? Добрый, ласковый господин, которого она успела полюбить, как брата?

Среди грубых, загорелых солдатских лиц не было ни его милого, доброго, молодого лица, ни мягких синеватых глаз, смотревших на неё с такой бесконечной лаской.

– Ишь ты, ведь татарка, а белёхонькая! – произнёс один из окруживших её солдатиков.

– Всяко бывает и у них, у гололобых, и белобрысеньки, и шантретки, разно, – философски заметил другой.

– Покормить её надо! Исхудала-то как, бедняжка! – послышался чей-то звучный повелительный голос, и появившийся в эту минуту незнакомый офицер с отеческим участием погладил её по головке.

– Потапыч, тебе её поручаю, – сказал он бородатому старику, и потом все куда-то исчезли, и он, и солдаты. Остался один бородатый старик, мигом притащивший ей огромный кусок жаркого…

– Ешь, мамзель пучеглазенькая! Ешь! – проговорил он, поглаживая её своей заскорузлой рукой по головке. – Ишь ты сердешная, и то, исхудала как! Кожа да кости, индо жалко тебя, дарма что ты бусурманка… Всё же дите малое!.. И где это Мишенька достал такое-то…

При знакомом имени Тэкла разом оживилась. Одичалая, затравленная в плену девочка, как дикий зверёк глядевшая на окружающих, вдруг встрепенулась:

– Миша! Миша! Где Миша? – повторяла она, странно произнося незнакомое имя.

– Батюшки! Отцы родные! Святители-угодники! По-русски она говорит, – весь так и затрясся старый Потапыч, – стало быть, не бусурманка ты? Не бусурманка, не? А я-то, старый дурень, и не различил сослепу. Ах ты девонька ты моя болезная! Как же ты оттоле-то пришла! И то впрямь крещёная! И крестик на шейке… Ах ты ягодка горемычная! Своя! Так и есть своя! Христианская душа! Так и есть!

И старик крепко обнял девочку, в то время как слёзы умиленья целым потоком хлынули по его щекам.

Нервы Потапыча, крепкие солдатские нервы, не вытерпели в конце концов…

Час тому назад солдаты гарнизона принесли в крепость его раненого любимца вместе с этой белокурой девчуркой. Старик, отчаявшийся было увидеть когда-либо своего ненаглядного Мишеньку, просто обезумел от восторга. К тому же рана Миши, хотя и серьёзная, не была опасна… Второпях нанесённый Гассаном удар не был смертелен. Доктор уже перевязал рану, дал успокоительного питья больному, и обморок Миши перешёл в крепкий живительный сон.

За своего любимца-воспитанника дядька был теперь спокоен.

И его доброе любвеобильное сердце стремилось как-нибудь облегчить участь «пучеглазенькой» девочки.

Он не задавал даже вопроса, как попала эта «пучеглазенькая» к его Мишеньке, но раз их нашли вместе, без признака чувств лежащих на поляне в виду крепости, значит, Мишенька привёл её с собой и она имела право на гостеприимство и ласку его – Потапыча, будь она даже гололобая бусурманка.

И вдруг оказывается, что она вовсе не гололобая, вовсе не бусурманка!

Золотой крестик на груди малютки без слов говорит за неё… И по-русски она умеет говорить не хуже его, Потапыча, и за его любимца тревожится как видно…

Старик окончательно растаял.

– Ах ты сердешная, – умилялся он, – жив, жив наш Миша, живёхонек. Оградил его Господь. Слава Тебе, Господи!

– Жив! Жив! О, будь счастлив за эти речи, добрый господин! – горячо вырвалось из груди Тэклы, и глаза её благодарно и мягко блеснули старику.

– Вот тебе на… в господа попал, – недоумевающе протянул Потапыч, – не, моя лапушка, не господин я и звание у меня денщицкое. Только и всего. А вот вы из каких будете? – неожиданно перешёл он на «вы», желая не отставать от «пучеглазенькой» в искусстве вежливого обращения.

Тэкла недоумевающе подняла на него глаза…

– Ну да, из каких?.. Значит, как звать-величать тебя по батюшке надоть? – пояснил старик, как мог.

– Тэклой зовут меня, – отвечала девочка.

– Тэклой? – переспросил тот. – Как же это будет у нас теперича? Сама вот христианка, а имя, слышь, бусурманское… И где такое имя нашлось? Как же так? Не годится Тэкла! Тэ-к-ла-а! – протянул он ещё раз, недоумевающе покачивая головой, и вдруг, ударив себя по лбу, радостно вскричал: – Может, Фёклой звать-то тебя. А тебе с перепугу не выговорить, стало быть, бедняжке. И то верно… И имя стоящее, и в святцах значится… У меня тётка троюродная Фёкла была – женщина была хорошая… Фёкла! Как это я не догадался раньше. Фёкла и есть! Ну а теперь, голубушка Феклуша, кушай барашка, да и на боковую… А как Мишенька проснётся, к нему, значит, пойдём. Да ты не бойся! Комендант у нас хороший и ребята ласковые, не обидят. Кушай, Феклуша, пока горяченькое… Ишь отощала-то как! – заключил он, сокрушённо покачивая головою.

Тэкла не заставила себя упрашивать и жадно принялась за еду.

* * *

Миша очнулся не скоро… Когда он открыл глаза, то первое лицо, представшее его взорам, был Полянов. Острая, но не глубокая боль в плече заставила его поморщиться в первую минуту.

– Лучше тебе, Зарубин? – заботливо склонившись над ним, спросил комендант.

– Ах, Алексей Яковлевич! Как я рад, что снова тебя вижу! – произнёс, счастливо улыбнувшись, Миша. – А я уже думал… – И он вздрогнул всем телом, не докончив своей фразы, при одном воспоминании, что его ожидало.

– Да, не подоспей наши, искромсал бы тебя этот разбойник и кусков не собрали бы, – сурово произнёс Полянов. – К счастью, второпях нанёс удар… Не опасно…

– Убили его? – поинтересовался Миша.

– Какое! Удрал со своей оравой. Только и видели… Ну да рано или поздно поймаем, не минует своей судьбы…

– Ах, Алексей Яковлевич! Если бы ты знал, какую роль сыграл в моей судьбе этот человек… А в плену…

– Ну ладно, ладно! После расскажешь, а пока смирно лежи и поправляйся хорошенько. Да вот ещё: способен ты выслушать без волнения радостную весть – тогда слушай.

Тут Полянов быстро встал со стула, на котором сидел у постели больного, и произнёс официальным тоном, со странно изменившимся лицом:

– Подпоручик Зарубин! По приказанию государя императора главнокомандующий и наместник края приказал вручить вам орден Св. Георгия за храброе и успешное отбитие штурма Н-ского укрепления в деле 10 июня 1856 года.

И с этими словами он приколол к забинтованной груди Миши маленький белый крестик на пёстрой полосатой ленточке.

Сладкий туман разом застлал глаза молодого офицера… Тёплая волна подняла его на своём мягком гребне и снова осторожно опустила в какую-то пенящуюся розовую пучину… Сквозь этот туман он только видел официальное строгое лицо Полянова и такой же беленький крестик, как и у него, Миши, прицепленный к груди коменданта, – крестик, которого он не разглядел вначале.

Безумная радость охватила молодого человека… Он – Миша Зарубин – георгиевский кавалер! Признанный всеми и отличённый герой! О Господи! Если бы ему суждено было вынести не неделю, а целые годы плена и скитаний, какие он вынес только что, он бы безропотно покорился им, лишь бы достичь этой высокой чести!

Да полно! Не сон ли это? Может быть, сон только, а проснувшись, он снова увидит над собой искажённое лицо Гассана и занесённый над ним чеченский кинжал…

И Миша инстинктивно схватился за грудь дрожащими руками…

Нет, не сон! У самого сердца висит он, дорогой, желанный беленький крестик! И по лицу Полянова, преобразившемуся снова из официального начальнического лица в дружеское, умилённое и родное, видно, что не сон это, а правда.

– Молодец! Заслужил! Я видел, как дрался при штурме! Не мог не донести по начальству. Поздравляю! – отрывисто говорит добряк-комендант, незаметно смахивая непрошеную слезу с ресницы, и горячо, по-братски обнимает рыдающего от счастья Мишу. Потом, быстро нахмурившись, точно вспомнив что-то, добавляет прежним строго официальным тоном:

– А за самовольную вылазку и ослушание начальства я подвергаю вас, господин подпоручик, трёхдневному аресту на крепостной гауптвахте…