Текст книги "Стратегия любви"

Автор книги: Ли Майклс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Во внезапно наступившей тишине она услышала голос Пенна, произносивший ее имя. Голос был слабым и доносился словно издалека – или, может, это гроза продолжала свои шутки и отзывалась в долине эхом? Она подняла голову и попыталась откликнуться на его зов. Вдруг что-то одним рывком вытащило ее из лужи и легко, как перышко, поставило на ноги. Она сопротивлялась, пытаясь вырваться, чтоб бежать к нему…

– Кэтлин, да прекрати, черт возьми! – задыхаясь, приказал Пенн. – Я тебя ударю, если это поможет.

Она ослабела в его руках, бессильно повисла, цепляясь за его мокрую рубашку.

– Ты жив, – пробормотала она. – Я думала, на тебя упало дерево.

– Полагаю, ты прибежала, чтобы убедиться в этом?

– Как ты можешь говорить такие вещи? – прокричала она сквозь рыдания.

Потом до нее наконец дошло, что вряд ли он серьезно ранен, если стоит рядом, а не лежит, беспомощный, под деревом. И не только стоит, а к тому же поддерживает и ее, и теперь ничто другое для нее уже не имело значения. С ним было все в порядке.

К ней вернулись силы, и она обняла его, крепко сжимая, пытаясь изо всех сил уберечь его от опасности. Она окоченела от холода: тепло было только там, где их тела соприкасались, – грудь, бедра, руки и губы.

– Я ненавижу разбивать компанию, – задыхающимся голосом произнес Пенн. – Но молния иногдабьет в одно место дважды, гроза все еще продолжается.

Она не смогла заставить себя отпустить его, и они шли довольно нелепо назад, к ее коттеджу в виде буквы «А». Руки Кэтлин обнимали его за талию.

Едва они приблизились, как услышали, что кто-то бьется о дверь. До Кэтлин дошло, что это Шнудель. Он все еще бросался на дверь, пытаясь вырваться на волю и бежать за ней следом. Слава Богу, это ему не удалось. Иначе он потерялся бы в такой грозе.

Жалобный собачий вой перешел в тихий скулеж, когда он увидел их и, скребя лапами пол, последовал за ними к камину.

Пенн наклонился, чтобы его разжечь, а Кэтлин опустилась рядом на каменную плиту перед камином, едва ли осознавая, что с ее волос, с подбородка, с одежды капает грязная вода. Едва ли понимал это и пес, старательно вылизывая ей кожу там, где это ему удавалось.

Она видела на лбу Пенна тонкую струйку крови и след ее на руке.

– Ты ранен, – печально сказала она.

Он покачал головой.

– Ничего серьезного. Несколько маленьких веток чуть задели меня, когда падало дерево, только и всего.

Дерево упало лишь в нескольких дюймах от него, а он говорит: «Только и всего». Она начала слегка дрожать.

– Вот теперь недалеко и до полного комфорта. А ты что-нибудь слышала о моем ангеле-хранителе? У него была куда труднее работа.

– Мне бы хотелось, чтобы ты не смеялся над этим. – Голос ее тоже дрожал.

Он положил еще одно полено в камин и присел перед ней на корточки, чтобы лучше ее рассмотреть.

– Извини, Котенок. Разве это и в самом деле имеет значение?

– Конечно, не имеет значения, – с яростью ответила она. – Я бежала туда, чтобы помочь белке, которая попала в капкан, или…

Теперь все ее тело била дрожь. Он быстро придвинулся и обнял ее.

– Наверно, пришла пора лечить небольшую истерику, – задумчиво произнес он.

Она попыталась оттолкнуть его, но ей пришлось бороться не только с его силой, но и со своим собственным страстным желанием. А всего еще несколько минут назад она беспомощно повисла у него на руках. Она сидела спиной к огню, и ей было тепло. Напряжение постепенно спадало.

– Лучше? – спросил он.

Она хотела сказать, что нет, и остаться рядом с ним вот так навсегда или быть настолько ближе к нему, насколько ей это удастся.

– Вставай и прими душ. Мы оба вымокли и, если не согреемся и не высохнем, подхватим воспаление легких. – Он поднял ее на ноги. – И чистота тоже не повредит, особенно тебе.

Слабая попытка юмора вызвала у нее желание заплакать. Она слегка покачала головой, пытаясь прогнать слезы, но это движение вызвало обратную реакцию, и две больших горячих слезы скатились по щекам.

Пенн взял ее за подбородок, повернул ее лицо к себе и поймал слезы кончиком языка. Легкое, как касание бабочки, прикосновение вызвало у нее сильное, пронизывающее чувство, и она застонала, наклонившись к нему – без всякого намерения соблазнить его, а просто потому, что ноги ее внезапно стали ватными.

Он что-то произнес хриплым шепотом и привлек ее к себе, а его рот страстно прижался к ее губам.

Он уже не контролировал себя. Он вел себя так же, как и она в эти дни. Это было только честно. Она уже давно потеряла всякий здравый смысл…

Но засевшие в ее памяти, подобно злобному маленькому демону, слова неприятно укололи ее: «Отсутствие всякого здравого смысла…»

Когда-то он обвинял ее в том, что она обрабатывает его, занимаясь с ним любовью, в надежде навсегда поймать в ловушку. Повторится ли вновь это прошлое?

Она пыталась стереть это прошлое из своей памяти, и, когда ее пальцы скользили по его лицу, липкая кровь, все еще сочившаяся из царапины на лбу, вернула ее к действительности. Она положила руки ему на грудь, удерживая его на минимальном расстоянии, и сказала:

– Эту царапину надо промыть.

Пенн нежно коснулся кончика ее носа.

– Я приму душ сразу после тебя, а потом ты можешь этим заняться.

Не имело смысла обсуждать это, она уже вымоется и высохнет – и он тоже, – пока они будут спорить, следует ли сейчас соблюдать традиционное «сначала дамы».

Пока они сидели у камина, с нее перестало капать. Но грязь, которая стала засыхать на руках и ногах, вынуждала ее чесаться. Да и одежда на ней была все еще неприятно мокрая. Ей прямо пришлось сдирать с себя блузку – засохшая грязь словно приклеила ее к телу. На лице оставались грязные разводы – понятно, почему Пенн сказал, что мытье пойдет ей только на пользу.

Когда она спустилась вниз, закутанная в большой махровый халат и все еще вытирая волосы полотенцем, ее встретил божественный аромат горячего шоколада. Пенн протянул ей кружку.

– Я подумала, – поколебавшись, проговорила она, – стена твоего коттеджа… она совсем обрушилась.

Пенн кивнул:

– Спальная веранда получила страшный удар.

– Все внутри, должно быть, разрушено?

Он пожал плечами.

– Ничего не поделаешь. Но самое худшее позади. Начался дождь, сейчас станет посветлее.

Она посмотрела на часы и удивилась, обнаружив, что едва наступала пора заката солнца. Темнота была такая, что казалось, будто уже почти полночь.

Пенн взял свою кружку и пошел наверх, а Кэтлин вернулась к огню. Он подбросил в камин еще полено, а она вынула шерстяное одеяло из дорожного чемодана, служившего им кофейным столиком, и растянула его прямо перед горящими дровами, чтобы поскорее согреть ноги. Ступни ее болели, оттого что она босиком бежала по гравию.

Не блестяще, Кэтлин. Тебе не делает чести, что он ходит туда-сюда, ухаживает за тобой! Ты бросилась спасать его от грозы, а все кончилось тем, что упала в лужу и спасал он тебя.

Все это, конечно, говорило о том, до какой степени она потеряла над собой контроль. Ей не забыть своего нескончаемого воя – и она не сможет его забыть, пока не вылечит свое натруженное криком горло.

Шнудель плюхнулся с ней рядом, чтобы тоже погреться в тепле, и Кэтлин ласкала его мягкую шерсть, глядя в огонь и проводя ревизию в своей душе.

Хватит играть с собой в прятки. Хватит притворяться, будто она сможет легко обходиться без него. Воображать, будто все это не имеет значения. Она любит Пенна так сильно, как только может любить. Ей остается сделать лишь один выбор. Она примет от него все, что можно принять, – любую часть того, что он согласен разделить с ней.

А что, если он не захочет так поступить? Что, если он подумает, будто я снова его обрабатываю?

Конечно, был способ заставить его понять, что она тоже извлекла кое-какие уроки из прошлого и могла бы принять то, что он готов ей дать, и довольствоваться этим…

Ты можешь, Кэтлин? Можешь ли обещать ему это?

Но другого пути не было. Этот путь будет, несомненно, болезненным. Когда он уйдет…

Потому что рано или поздно он неизбежно уйдет. Она уже видела эту неугомонность в нем. Уход, возможно, на какое-то время будет отложен, но помешать ему нельзя. Она распрямила плечи. Когда он уйдет, она смирится, вот и все. Это будет болезненно, но не более болезненно, чем если она отвернулась бы от него сейчас. Потерять его – ужасно, но сознательно отказаться от него совсем – равносильно смерти, преждевременной смерти. Несомненно, лучше иметь что-то, чем вовсе ничего…

Лампочка вспыхнула раз, мигнула и погасла. В комнате стало темно. Огонь камина бросал причудливые, таинственные тени. Пока Кэтлин нашла свечу и поставила ее прямо на блюдце, накапав на него сначала воска, Пенн закончил принимать душ.

Она услышала, как он ощупью пробирается в полумраке по антресоли к спиральной лестнице.

Кэтлин поглядела наверх почти с испугом и увидела, что он стоит там, облокотившись о чугунные перила, и смотрит на нее. Она быстро отвернулась и уставилась на пламя свечи. Она слышала, как он сошел с лестницы, прошел по ее комнате, но она не взглянула на него до тех пор, пока он не опустился рядом с ней на одеяло. Тогда, слегка удивленная, что он уже тут, она не могла удержаться, чтобы не бросить на него взгляд.

Он был закутан в яркий клетчатый махровый халат.

– Как хорошо, что кто-то беззаботно оставил здесь свой халат, – задумчиво произнес он и протянул руку, чтобы помешать кочергой дрова в камине.

– Не мой гость, – оборвала она. – Он уже висел на двери ванной, когда я сюда приехала.

Его улыбка вызвала у нее раздражение.

– Я не спрашиваю, Котенок. Мне это ни к чему.

Он поставил кочергу на место и обнял Кэтлин. Через какое-то мгновение она уже лежала на одеяле, вытянувшись в полный рост, не представляя себе полностью, как это произошло. Просто все было очень спокойно и не требовало от нее никаких усилий.

– Сейчас, – прошептали его губы около ее губ. – Ты действительно жалеешь, что нам пришлось подождать, пока мы приведем себя в порядок? – Его губы передвигались мягко от ямочки на ее подбородке вверх до маленькой мочки уха. – Не могу сказать, что я поклоняюсь мылу и воде, понимаешь? Ты была не менее привлекательна днем в зарослях малины – теплая, нежная, с липким малиновым соком на губах… Но другое дело, когда я обнаружил, что вместо кожи целую на ней грязь…

Потом его голос постепенно растаял, когда он слова свои обратил в действия, поцеловав ее с такой настойчивостью, что это вызвало у нее прокатившуюся по всему телу дрожь от испытанного наслаждения.

Он знает. Он понял, что я пыталась сказать ему. Все в порядке, что бы ни случилось…

Она слегка застонала и попыталась притянуть его ближе к себе. Он поймал ее руки, мягко удержал их и стал ее ласкать, очень нежно, одними губами. Он покусывал нежную кожу ее шеи, потом медленно спустился ниже, в ложбинку между грудями, и так же нежно распахнул махровый халат…

Той ночью, много лет назад, они впервые узнали, что такое близость. Она была неопытной девочкой, которая желала доставить ему удовольствие: о своем собственном удовольствии она тогда не думала. Сейчас он показал ей, что она все еще неопытна, хотя уже и женщина. И он научил ее способности получать удовольствие, о котором она и не мечтала. И на этот раз их близость завершилась ошеломляющим чувством удовлетворения и радости, настолько сильным, что она испытала боль и желание заплакать.

Немного позже он сел, взял маленькое полено и сидел, держа его в руках, молча глядя на огонь.

Кэтлин тихо лежала, изучая его сквозь полуприкрытые веки, – блики света играли на его лице. Молчание, прерываемое только потрескиванием горящих дров, затягивалось, пока, наконец, не стало мучительным. Она вспоминала о дюжине советов, как нарушить такое молчание, но все они перемешались у нее в голове, и она не находила ничего, что бы прозвучало искренне.

Однако она больше не могла этого вынести. Лучше уж говорить, неважно, прозвучит ли то, что она скажет, игриво, застенчиво или глупо.

– У тебя, должно быть, тягостные мысли, – проговорила она.

Неплохо вышло. Она произнесла это легким, небрежным тоном – было ясно, что она вовсе не давила на него, чтобы получить ответ.

– Очень тягостные.

Его ответ прозвучал мрачно и неожиданно серьезно, что заставило ее обеспокоенно и испуганно вздохнуть.

Только не сейчас. Разве ты не можешь доставить мне эту маленькую радость, дать мне совсем немножко времени помечтать?

Но если бы она произнесла что-либо подобное, это привело бы к неминуемому: к объяснениям, предупреждениям, мрачным разговорам – ко всему тому, чего она хотела избежать. Вместо этого она села, натянула одеяло себе на плечи и как можно более беспечным тоном спросила:

– Не знаю, как ты, но я не думаю, чтобы малины хватило нам на сытный завтрак. Я проголодалась.

Он повернулся к ней и улыбнулся, но эта улыбка не озарила его лица.

Он боится.Боится того, чего она попросит, даже потребует. Это вызвало у нее печаль – произошло это очень скоро. Но это неизбежно. Невозможно жить все время в той волшебной стране, где прикосновениями выражались мысли, а две головы думали как одна. Она вскочила и бросилась искать что-то на кухне, только чтобы он не увидел, как влажно заблестели у нее глаза.

Они устроили импровизированный обед, подогрев на чугунной сковородке с длинной ручкой банку тушенки и приготовив тосты на вилках над горячими углями. Все ее силы ушли на то, чтобы обращаться с ним просто вежливо, поддерживать игривую интонацию и говорить на отвлеченные темы.

– Мы похожи на первых поселенцев, пересекавших когда-то равнины в крытых повозках, – заметила Кэтлин, поддев последний кусок тушенки кусочком хлеба. – Интересно, много ли они ели?

– Только когда им везло.

Она открыла пакет с пастилой и проткнула одну пастилку вилкой.

– Очень жаль, что у нас нет батончиков шоколада и пшеничного крекера, – пробормотала она.

Пастила приобрела золотистый оттенок, пока Кэтлин держала ее над тлеющими углями. И она стала смаковать эту мягкую сладость.

– Какого-то еще первого поселенца выдумала, – хмыкнул Пенн. – Тебе же нужны все прелести комфорта.

Огонек, зажегшийся в его глазах, заставил ее опустить голову и подцепить на вилку еще две пастилки. Она не была уверена, что вызвало у нее чувство внутреннего беспокойства – ее страсть к Пенну или надвигающиеся слезы.

– Ты когда-нибудь покажешь мне свои дома? – внезапно спросила она.

У Пенна потемнели глаза и сдвинулись брови.

Ну что страшного в том, что он покажет ей свои эскизы! Потом она вдруг вспомнила о грозе, и ее глаза расширились от страха.

– Твои эскизы – дождь?

Пенн покачал головой.

– Пока спальная веранда не оторвется от самого дома – а я думаю, этого не случится, – во внутренних комнатах будет сухо. Я выясню все только утром.

До утра ничего сделать нельзя. До наступления света нечего было и думать оценить размер ущерба.

Ее пастилки были готовы. Она по рассеянности пыталась их съесть обе одновременно, и это кончилось тем, что клейкая, как липучка для мух, сладость размазалась по всему лицу. Мгновение Пенн наблюдал, как она пытается вытереть лицо, потом занялся этим сам – очищая его где поцелуями, где просто слизывая растаявшие остатки.

Когда он кончил это занятие, залил водой огонь в камине и повел ее наверх, Кэтлин уже не помнила, что ей ответил Пенн.

Наутро ее разбудил свет, лившийся из окна балкона, – сияющий свет, падавший вниз с ясного, ослепительно синего неба, – и она высунулась наружу: мир кругом выглядел свежим, чистым, словно только что полученное белье из прачечной. Потом она вдруг осознала, что Пенна нет рядом.

Поначалу его отсутствие не испугало ее. Возможно, он тщательно осматривает, что натворило упавшее дерево.

Но никаких признаков его пребывания внизу она не обнаружила, и, очевидно, его там не было. Электричество включено где-то с середины ночи, но он даже не сварил себе кофе. Ну что ж, это ничего не значит: он слишком торопился посмотреть, что случилось с домом. Но когда она вышла на улицу, чтобы взглянуть на его коттедж, ее приветствовало только пение птиц.

Дыра в стене дома была словно зияющая рана. Кэтлин в ужасе уставилась на нее. Не решил ли Пенн, осмотрев ее, что ремонтировать дом не стоит? Или все, что произошло: гроза, разрушенный дом и грузовичок, бурная ночь, проведенная с Кэтлин, – заставило его принять решение покинуть эти места?

Но здравый смысл подсказывал ей, что это маловероятно. Его машина, заблокированная упавшим деревом, все еще стояла здесь.

Однако комочек страха опять поселился где-то внутри ее.

Пенн уже покинул ее однажды – то была суровая правда. Рано или поздно такое случится снова. И она сделала свой выбор, твердо помня об этом.

Потом она услышала свист и веселый лай Шнуделя. По дорожке шел Пенн с цепной пилой в руках.

– Я одолжил ее у парня, что живет дальше, через два дома, – объяснил он. – Мы не выберемся отсюда, пока дерево загораживает дорогу.

Она попыталась придать своим словам небрежность.

– А что, это очень важно – выбраться отсюда? – произнесла она, пожав плечами.

Он улыбнулся и быстро ее поцеловал.

– Разве ты не помнишь? Я тебе обещал сегодня поговорить с Маркусом.

У нее что-то оборвалось внутри.

– Верно, – проговорила она без всякого выражения. – Сказать ему все прямо. И скажи ему, что я не строю на твой счет никаких планов и никогда не строила.

Она увидела выражение шока на его лице, очень похожее на то, какое у него было той ночью десять лет назад, когда она предлагала ему будущее, которое его не устраивало.

Ты же сама просила его об этом.

Она всегда знала, что нечего ждать от Пенна никаких обещаний – по крайней мере таких, которые она хотела бы от него услышать. Она сможет прожить и без обещаний, но было ли это правдой или нет – теперь не имело никакого значения. Что бы она ни сказала, это выглядело бы так, будто она предъявляет ему какие-то требования, а одного этого было достаточно, чтобы отдалить его от себя. Она подготовилась к этому: эта ошибка была только ее ошибкой. И она не могла сейчас сказать ему ничего, чтобы исправить положение.

Поэтому она повернулась на каблуках и гордо двинулась назад в коттедж.

– Черт возьми, Кэтлин! – Дверь захлопнулась, когда он вошел следом за ней. – Я сыт всем этим по горло.

Что бы ты сейчас ни сказала, это уже не ухудшит твоего положения. Тогда, может, хватит держать все это внутри?

– Сыт по горло? – закричала она. – Не знаю, о чем ты думаешь, черт возьми, Пенн Колдуэлл! О себе, вероятнее всего. Но только не говори мне снова, что ты думаешь обо мне, – я все это помню еще с того раза.

Он поморщился, услышав эти слова.

Но она тут же обнаружила, что не находит удовлетворения, причиняя ему боль. Весь ее гнев мгновенно испарился, и осталось только чувство слабости и безнадежности.

– Не задерживайся и уходи, – прошептала она. – Ты это все равно сделаешь, рано или поздно. – Она махнула в сторону беспомощным жестом.

– Никуда я не уйду, Кэтлин. – Это было сказано очень спокойным и очень твердым голосом. – Не уйду надолго.

Она не стала отвечать. В конце концов, что такое надолго?Время – понятие относительное.

– Я получил участок Делани, – произнес он. – Вчера они приняли мои условия.

Это должно бы вызвать у нее вздох облегчения. Она должна бы сразу же подсчитать, сколько месяцев уйдет на строительство нового дома – сколько месяцев она может остаться с Пенном, имея в виду, что не сделает ошибки, заявляя на него слишком большие права, и не потеряет его по своей глупости. Но она этого не сделала.

– Это чудесно, – заявила она решительно. – Но это вдруг перестало иметь какое-либо значение. Номер не пройдет, Пенн, мне нужны обещания, а ты не можешь их дать.

Теперь он уйдет. Вероятно, он так стремится сбежать, что пройдет прямо через стену… Вместо этого он спокойно спросил:

– Какого рода обещания, Кэтлин?

Она смотрела на него. Что-то странное вдруг произошло с ее слухом. Надо бы его проверить. Она потрясла головой…

Он пересек комнату и схватил ее за плечи.

– Отвечай, – вне себя от ярости сказал он. – В виде исключения раскрой свои чудесные зеленые глаза и посмотри на веши реально, а не так, чтобы видеть их такими, как хочется тебе.

Она с удивлением глядела на него.

– На кой черт мне понадобился бы именно этот кусок земли, как ты думаешь? Я строю дома где угодно – и я так и делал. И вовсе не думал выбирать для этого Спрингхилл.

– Не знаю, – едва слышно ответила она, понемногу приходя в себя.

Пенн изменился в лице.

– Потому что, как только я снова увидел тебя, я понял, чего мне недоставало в жизни все эти десять лет.

Она была слишком ошеломлена услышанным, чтобы двигаться. На какой-то миг ей стало трудно дышать. И если бы не его руки, все еще сжимавшие ее плечи, она бы упала.

– Я приехал домой на свадьбу Анджелы, – сказал он. – Не знаю почему. Назови это внезапным приступом ностальгии, пришедшей в то время, когда я был не у дел, – звучит вполне логично, но в тот день в церкви, когда я увидел тебя снова, я понял, что ты не просто девушка, за которой я ухаживал. Ты…

Он отпустил ее, и Кэтлин оперлась на спинку дивана.

– Ты мог бы что-нибудь сказать, – пробормотала она.

– Нет, не мог. Понимаешь, Кэтлин? Ты бы не поверила мне, что бы я ни сказал. Я воспользовался тобой десять лет назад. Я не хотел, клянусь тебе, я никогда не намеревался сделать то, что случилось. Но того, что произошло, уже не изменишь. Я бросил тебя так жестоко, как это может сделать только мужчина. Я разрушил твое доверие ко мне.

Это не было для него приятным и легким извинением. Такова была безжалостная, суровая правда, очевидно, он долго размышлял и наконец признал ее.

Кэтлин закрыла лицо руками, ее щеки пылали.

– Я понимал, что мне надо запастись терпением, чтобы вновь завоевать твое доверие. Я не имел права снова использовать тебя в своих интересах. Я знал, что ты не поверила бы ничему, что бы я ни сказал. Но думал, рано или поздно ты поймешь, что я намерен остаться. Поэтому я хотел приобрести собственность Делани – чтобы заняться здесь делом, пока буду ждать. Я рассчитывал, что к тому времени, когда построю с полдюжины домов на этом участке…

– Полдюжины? – произнесла она странным скрипучим голосом.

– …к тому времени ты поймешь. Но прошлой ночью я подумал… – Он устало вздохнул и признал: – Прошлой ночью я не хотел думать, это на самом деле правда. Я не хотел больше ждать, терпеть хотя бы еще день. И я сказал себе: все в порядке, ты поняла, что теперь я стал другим. Несомненно, ты сильно волновалась за меня – судя по тому, как ты бросилась бежать через грозу. И это было твоим ответом: ты простила мне то, что я сделал.

– Все, что я поняла, – это то, что я хочу тебя, – прошептала она. – И я не хочу думать, что будет потом.

– Значит, мы вскрыли старые раны, и теперь нужно дать им зажить снова, – в его словах были обескураженность и гнев.

Он вскочил, отвернувшись от нее. Кэтлин неловко поднялась с дивана и схватила его за руку. Когда он повернулся к ней, она кончиками пальцев погладила маленькую царапину, оставленную на его лбу веткой упавшего дерева.

– Возможно, те раны будут болеть всегда, предоставленные самим себе, скрытые от глаз, – сказала она. – Но нам выпал еще один шанс. И если мы разделим нашу боль, наши раны, если будем об этом говорить…

Он медленно обнял ее, и она улыбнулась ему, при этом губы ее дрожали. Она прильнула лицом к его шее и не пыталась больше сдерживать слез, которые жгли ей глаза.

Он долго, тихо держал ее в объятиях, спрятав лицо в ее волосах. Когда он заговорил снова, го лос его был настолько тихим, что она с трудом улавливала слова.

–  Когда тебе двадцать лет, считается немодным по-настоящему любить своих родителей, – проговорил он. – Я не хочу сказать, что у нас никогда не было расхождения во взглядах. Но в том несчастном случае на озере я потерял не только своих родителей, Котенок. Я потерял также двух своих самых лучших друзей. Я могу рассказать тебе с психологическими терминами о чувстве вины выжившего – потому что мне удалось выжить, а им нет. И было также чувство постоянной вины, потому что я думал, что должен был суметь повернуть колесо штурвала и выбраться, избежать столкновения.

–  Но это было невозможно, – прошептала она. – Никому не удалось бы избежать этого несчастного случая.

–  Виновность нелогична, Котенок. У меня было немало поводов испытывать чувство вины: например, битва с отцом за то, что я не должен поступать в университет какое-то время, чтобы определить, чем я хотел бы заняться. Потом вдруг, когда я волен был решать это сам, у меня возникло такое чувство, будто я его убил.

Слабая искра облегчения зажглась в сердце Кэтлин. Она всегда обвиняла себя за то, что он бросил университет. Но, как оказалось, в этом не было ее вины.

–  Почти месяц спустя после несчастного случая я был или слишком заторможенным, чтобы сознавать, что происходит вокруг, или ежеминутно причинял боль и сильно обижал других. И потом, когда я мог что-то понимать, я сказал себе, что никогда не буду ни о ком тревожиться. Тогда они не смогут причинить боль мне, а я не смогу причинить боль им. Это было очень просто.

Она очень крепко обняла его, желая понять что-нибудь из сказанного им. Ее собственная невинная простота – делать вид, что все пройдет, если она не обращала на это внимания столько времени, – заставила ее испытать легкое чувство досады.

–  Но ты была там, и я не мог тебя оттолкнуть. Потому что тебя нельзя отталкивать. А потом наступила та ужасная ночь, когда мне так нужны были твоя теплота, благоразумие и твоя красота, – и это случилось только потом, когда ты обняла меня…

–  Что я сказала? – прошептала она. – Я не помню, Пенн. Клянусь, я не помню.

Он поднял голову и посмотрел на нее.

–  Теперь между нами ничего не может быть, – сухо повторил он ее слова.

–  О, Пенн.

–  И тогда я понял, что все надо начинать сначала, несмотря на мои лучшие намерения, – любить тебя и заставлять себя переносить эту ужасную боль. Страх – потому что если потеря родителей – ужасное горе, то с чем может сравниться потеря любимого человека? Или ребенка?

Ее глаза наполнились слезами.

–  Тогда это была…

–  Это была не ты, дорогая. Это был я и мой страх, что я могу потерять кого-то, о ком позволил бы себе заботиться. И осознание того, что если это случится по моей вине, то мне конец. – Он сделал длинный, мучительный выдох. – И тогда я сознательно отбросил от себя самое прекрасное, что у меня оставалось в жизни. И сбежал.

Она еще сильнее сжала его в объятиях, давая понять, как ее волнует такая искренность.

–  Я не жалею, что уехал, – добавил он. —Ведь если бы я остался, то не находил бы себе места от возмущения своим поступком.

Она кивнула.

– И мной.

Неприятно было признавать правду, но в признании ее лежал мир.

– На время я убедил себя, что ничто не имеет значения и жить надо только сегодняшним днем. Зачем беспокоиться? Зачем во что-то вмешиваться? Назавтра все сотрется из памяти и исчезнет. В конце концов я преодолел это, и по меньшей мере за последние несколько лет я внес свой вклад на пользу общества, вместо того чтобы жить по принципу: ничего не просить и ничего не давать. Но до того дня в церкви святого Мэтью, когда я снова увидел тебя, я не знал, что у меня здесь осталось одно незаконченное дело. Кэтлин, если только ты примешь меня и дашь возможность доказать, что для меня значишь… – Зарывшись губами в ее волосы, он прошептал: – Я больше никогда не причиню тебе боли.

– Нет, Пенн, причинишь, – невнятно проговорила она. – И я, несомненно, буду тоже доставлять тебе боль, потому что любовь причиняет иногда страдания. Но никогда больше мы не будем скрывать боль и притворяться, что это не имеет значения. В этом разница.

Он принял это за ответ и долго и нежно целовал ее, будто не собирался отпускать ее вовсе.

– Ты такой неугомонный, – пробормотала она. – Я боялась. Подумала, что ты собрался уезжать.

Он покачал головой.

– Нет. Я просто хотел знать. Хотел решить для себя этот вопрос.

– Но ты ничего не сказал, когда я разорвала помолвку, – возразила она. – И я решила: для тебя не имеет никакого значения, что я делаю. И я чуть не умерла, когда ты поздравил Маркуса, что он избежал свадьбы со мной…

– Ну конечно, – проговорил Пенн.

Он немного отодвинул ее от себя. Прежние искорки зажглись в его глазах, и голос изменился.

– Жениться на тебе было быучастью хуже смерти.

– Прекрати, Пенн, – сказала она и вся замерла. Он не говорил об одном и одного не предлагал ей – выйти за него замуж.

Все в порядке. Я уверена теперь, что он меня любит, и только одно это важно.

– Что касается Маркуса, – добавил он ровным голосом. – Понимаешь, Котенок, я вообще не верил в вашу помолвку. Если бы ты имела серьезные намерения по отношению к Маркусу, ты давно вышла бы за него замуж. Или, по крайней мере, спала с ним. Но ты была готова ждать восемь месяцев…

Он увидел неуверенность в ее глазах и снова прижал ее к себе.

– Котенок, дорогой, прости меня. Я был убежден, что ты никогда не выйдешь замуж за Маркуса. Правда, от этого мне не стало легче, потому, что я не был уверен, что когда-нибудь ты выйдешь замуж за меня. Выйдешь за меня?

Она поперхнулась от вдруг поднявшегося комка горле, и он почти минуту хлопал ее по спине, чтобы у нее прекратился кашель и она смогла нормально дышать.

– Это не лестно, – пожаловался он.

– Да, – прошептала она. – Да, выйду за тебя замуж.

В его глазах мелькнул свет, подобный внезапному небесному сиянию. Но Пенн не был бы Пенном, если бы не сказал что-нибудь сентиментальное.

– Очень жаль, что мы не разобрались со всем на прошлой неделе, – размышлял он. – Могли бы вполне воспользоваться всеми приготовлениями, сделанными к свадьбе Лауры, – венчание в церкви, гости, свадебный торт и все остальное.

– Мы не успели бы получить лицензию.

– На что поспорим?

Что-то словно щелкнуло у нее в голове.

– На следующий день ты выходил из здания муниципалитета.

Он ухмыльнулся.

– И я обращался туда вовсе не за разрешением на строительство. Но в любом случае это не имеет значения. У нас достаточно времени на получение лицензии.

Эти слова заставили ее нахмуриться, что-то в них было не так.

– У нас достаточно времени?

– Конечно. Ты же хочешь, чтобы это было настоящее шоу. Однако предупреждаю тебя, что я не Маркус и не намерен ждать целую вечность. Если ты хочешь сногсшибательную свадьбу – прекрасно, она будет. Но тем временем я буду делать все, чтобы убедить тебя жить вместе со мной.

– Где? – спросила она, вспомнив о дыре в стене его коттеджа.

– Я построю для нас дом. А теперь не сбивай меня с толку, когда я стану действовать своими методами. Я не играю по правилам, ты же знаешь. Показать?

Он не стал дожидаться ответа. И когда он отпустил Кэтлин и она вышла на свежий воздух, у нее кружилась голова.