Текст книги "Стихи в переводе Сергея Торопцева"
Автор книги: Ли Бо
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
В горах отвечаю на вопрос
«Что Вас влечет на Бирюзовый склон? [112]112
Бирюзовыйздесь больше указание не на цвет, а на сакральность – святые горы, где обитают в отшельнических гротах даосы.
[Закрыть]»
Лишь усмехнулся, и в душе покой:
Здесь персиковый цвет [113]113
Персиковый цвет: здесь, помимо ассоциации с «Кабинетом в персиковых цветах» Ли Бо, намечена и более глубокая апелляция к поэме Тао Юаньмина «Персиковый источник», где рыбак случайно попал в безмятежное поселение, волшебным образом отгороженное от суеты человеческого мира.
[Закрыть]со всех сторон,
Нет суетных людей, здесь мир иной.
727 г.
На раннем этапе (720-730е годы) Ли Бо, время от времени стряхивая чары молодой семьи, дуновения свежего ветра и благоухания нетронутой природы, обращался к средоточию своих «социальных ожиданий» – востребованности при императорском дворе. Эту мысль он нередко облекал в такую форму, что только ученые комментаторы оказались способны проникнуть за абрис прелестной картинки. В этом стихотворении они метонимически воспринимают лотос как талант, а диву-прелестницу – как императорский дворец, о котором мечтает молодой поэт.
* * *
Среди лотосов я на осенней воде
Засмотрелся на свежесть их и красоту,
Забавляюсь жемчужинками на листе,
Их гоняя туда и сюда по листу.
Мою диву сокрыла небесная даль,
Поднести ей цветок я пока не могу,
Лишь в мечтах я способен ее увидать
И холодному ветру поведать тоску.
(Из цикла «Подражание древнему», № 11)
729 г.
Несомненен «внеприродный» подтекст и у этого стихотворения: надежды на то, что высокий духом и прямой по своим нравственным качествам поэт пронзит вершиной облака, за которыми сияет свет Сына Солнца-императора.
Сосна у южного окна
У южного окна – сосна, одна,
Заросшая пушистыми ветвями,
Не наступает в кроне тишина,
Шумит она и днями, и ночами,
Легла на корни зелень старых мхов,
Туман осенний крася бирюзою.
Как ей достичь вершиной облаков,
Такой высокой и такой прямою?
727 г.
Через 10 лет после своего «Кабинета среди персиковых цветов», уже перевезя семью совсем в другое место, Ли Бо вновь написал о цветке персикового дерева, но совершенно в другом стиле, даже с некоторым ерничеством, так что известный комментатор Ван Ци счел это стихотворение «простоватым по языку, не в стиле Ли Бо».
Перед домом к вечеру раскрылись цветы
Волшебный персик Сиванму [114]114
Сиванму: «Мать-богиня Запада», один из основных персонажей мифологии. По легенде, Сиванму принесла ханьскому императору У-ди семь чрезвычайно сладких, круглых, зеленых, похожих на утиные яйца плодов, четыре из которых поднесла У-ди, а три съела сама, императору они так понравились, что он возжелал посадить косточки, но богиня объяснила, что этот волшебный персик, дающий один плод в три тысячи лет, пересадке не поддается.
[Закрыть]я посажу у дома —
Дождусь ли я трех тысяч лет до первого цветка!
Ну, не смешон ли плод такой, что зреет слишком долго? —
Сумеет ли его тогда сорвать моя рука?
737 г.
«Тема вина», достаточно распространенная в китайской поэзии, особенно у Ли Бо, не столь проста, как может показаться. Ее истоки – в стремлении к духовной чистоте и прямоте, «как у сосны». Вино создавало некое отгороженное от мира «пространство», где языки развязывались гораздо смелее, чем в чопорной атмосфере за его границами. Ли Бо чувствовал себя в Танской империи «гостем», «странником», «чужаком», и это слово « кэ» кочевало у него из строки в строку. Вино даровало свободу в компании единомышленников. Не подумайте, однако, что поэт «упивался до чертиков». То мутноватое « мицзю», которое они пили, было не крепче сегодняшнего пива. Все прочее в хмельных живописаниях – раскованная игра художественного воображения. Нередко компанию ему составляла семиструнная цинь. Ли Бо тонко чувствовал музыку, был таким мастером, что предание связало с ним романтическую историю: уже в преклонные годы юная девушка, заслушавшись лившейся из окна поэта мелодией, воспылала чувством и долго преследовала Ли Бо в его нескончаемых путешествиях в жажде открыть ему свое сердце.
С Постигшим истину пьем в горах
733 г.
В маленьких трактирчиках при дороге обычно подавали местное вино, и в каждом новом месте Ли Бо устраивал дегустацию, выберет то, что понравилось, – и торопит принести сразу целый кувшин. За окном поднимались вверх зеленые склоны, на ветках весело щебетали птицы, словно бы беседуя с поэтом, весной на миг раскрывались яркие цветы, к лету уже роняя лепестки, а осенью скукоживались травы, и в созвучии с этими природными ритмами жил поэт. Не всякое вино вдохновляло, но порой он легко импровизировал что-то с учетом местных реалий и стремительной кистью оставлял четверостишие на стене кабачка.
Жду не дождусь вина
Кувшин обвязан шелка лентой черной,
Не медли, парень, поскорей налей.
Кивают мне цветы со склонов горных —
Настало время чаше быть полней.
Так выпью у окна в закатном свете,
Ко мне заглянет иволга опять.
Хмельной гуляка и весенний ветер —
Друг другу мы окажемся под стать.
733 г.
Особенно проникновенно раскрывалась хмельная картина, если ее окрашивала глубокая меланхолия одиночества. Хотя Ли Бо постоянно окружали друзья и приятели (по крайней мере, до тех пор, пока на него не обрушилась высочайшая опала) и он, судя по стихам, явно оказывался душой компании, но, видимо, тщательно скрываемое внутреннее ощущение поэта близко к тому, о чем проговорился Надсон: «Наиболее одиноким я чувствую себя в толпе».
В одиночестве пью вино
Ведь даже травы по весне растут
Наперебой у Яшмовой палаты [118]118
Яшмовая палата: церемониальный зал с таким названием существовал при Ханьской династии, здесь это – метоним императорской Академии Ханьлинь, о которой в то время еще мечтал Ли Бо.
[Закрыть],
А мне ветра весны тоску несут,
И сединой виски мои объяты.
Со мной в компании лишь только тень,
Хмельная песня в рощи улетает.
О чем шумите, сосны [119]119
Упоминание сосен – не просто реалия пейзажа, в соединении с сединой поэта они говорят о средстве традиционной медицины, которое восстанавливает черноту волос.
[Закрыть], целый день?
По ком тут ветер меж ветвей рыдает?
Взошла луна, и я пустился в пляс,
Запел, на циньперебирая струны.
Кувшин вина меня один лишь спас,
Не то заполнился б тоской угрюмой.
737 г.
Весенним днем в одиночестве пью вино
1
Восточный ветр весны летит, душист,
Напоены весною ручейки,
Ложится солнца луч на каждый лист,
И в воздухе порхают лепестки.
В гнездовьях стаи птиц всегда живут,
Приветит тучку опустевший склон:
Всем есть где преклонить свою главу,
Лишь я для одиночества рожден.
И потому я под луной готов
Хмельные песни петь среди цветов.
2
Лелея мысль о Пурпурной Заре [120]120
Пурпурная Заря: метоним отшельничества и бессмертия, достигаемого даоскими святыми; с таким же подтекстом упоминаются и дальние бе рега.
[Закрыть],
О бытии на дальних берегах,
С вином в руке я на пустой горе
Забудусь на мгновение в мечтах.
Перебирая струны под сосной,
Смотрю на отдаленные хребты,
В закате тучка скрылась за горой,
Исчезли птицы в мраке пустоты…
Да только этот дивный край, боюсь,
Осенняя к утру объемлет грусть.
737 г.
Разгоняю грусть
Протрезвел я в цветах, а вокруг уже ночь,
Лепестков облетевших одежда полна.
Вдоль ручья побреду я куда-нибудь прочь,
Где ни птиц, ни людей, только в небе луна.
Что мрак ночной, когда вино со мной!
Когда я весь – в опавших лепестках!
Я по луне в ручье бреду, хмельной…
Ни в небе птиц, ни путников в горах.
733 г.
Первый брак Ли Бо оборвался в конце 730-х годов, когда семья уже перебралась в город Яньчжоу на востоке территории Лу (совр. пров. Шаньдун), отодвинувшись к северу от Вечной реки. В конвульсиях преждевременных родов госпожа Сюй умерла. Мальчику дали имя Боцинь в честь первого правителя древнего царства Лу. Детям нужна была женская рука, и вскоре Ли Бо сошелся с соседкой, с чьим отцом они познакомились за чаркой вина в местном трактире. Увы, официальным браком это не стало – уж слишком вздорной оказалась женщина, не провидевшая высочайшего предназначения Ли Бо. Поэт заклеймил ее кличкой недальновидной «майчэневой жены» в стихотворении, написанном в день получения долгожданного вызова к императору и восторженно рисующем сценку будущего возвращения Ли Бо к семье – уже важным государевым сановником.
Перед отъездом в столицу прощаюсь в Наньлине с сыном
Настоянным вином вернусь я в этот дом,
Откормленным гусем, жирующим в полях!
А ну-ка, все за стол! Где курица с вином?
Все бросятся ко мне, и радость в их речах,
Не только пьем поем, услада для души,
Наш танец горячей лучей в закатный час…
Ну, а теперь коня хлестну, чтоб поспешить
В столичный град. Увы, случилось лишь сейчас!
Майчэнева жена совсем была глупа [122]122
В летописях рассказывается о торговце хворостом Чжу Майчэне, которого из презрения к его нищете бросила жена, а тот вскоре был призван императором У-ди и назначен начальником округа.
[Закрыть].
Пора сказать семье прощальные слова,
С улыбкой выйду в путь, ведет меня судьба,
Я горд собой, ведь я не сорная трава!
742 г.
Но вернемся к Янцзы и в г. Юйчжан, почти напротив Аньлу, только на южном берегу Реки, завершим «брачную тему» Ли Бо. Потому что в 744 году он женился на госпоже Цзун из весьма сановитого рода, образованной, неглупой женщине и при этом прекрасной кулинарке, которая сразу пленила изысканного поэта местным деликатесом – маринованным карпом с обжаренной золотистой корочкой. По стихам Ли Бо видно, что брак их был исполнен чувств и гармонии. Дом свой они обустроили в Юйчжане.
С Осеннего плеса – жене
Я сегодня поеду в Сюньян [124]124
Сюньян: др. назв. Цзянчжоу, совр. г. Цзюцзян («Девятиречье») в пров. Цзянси.
[Закрыть]—
Лишних тысяча лирасстоянье.
Встречу в лотосах светлую рань,
Напишу «Громовое посланье» [125]125
Громовое посланье: поэт Бао Чжао в этих местах написал сестре «Письмо с Громового берега».
[Закрыть].
Много в жизни печали и слез,
Но разлука – особого рода,
С той поры, как уехал на Плес,
Писем с севера жду уж три года.
У меня седина на висках,
На лицо не приходит улыбка.
Наконец, повстречал земляка,
И в руках «пятицветная рыбка» [126]126
Пятицветная рыбка: рыба (обычно карп) – символ письма, поскольку письма вкладывались в пакеты, очертанием напоминающие рыбу; с определением «пятицветный» в традиции выступает, во-первых, императорское приглашение на аудиенцию, а также священный дракон; здесь это подчеркивает трепетное отношение к письмам жены.
[Закрыть]—
Золотистой парчи письмена:
Как Вы там, вопрошаешь ты чутко…
Круч отвесных меж нами стена,
Но она не преграда для чувства.
755 г.
Посылаю жене стихотворение о растроганном хозяине и ласточках, улетающих с Осеннего плеса
Уж иней пал на чуские леса [127]127
Юйчжан тоже расположен на территории, в древности занимавшейся царством Чу.
[Закрыть] —
Холодной осенью пахнуло разом,
Все золотит осенняя краса,
Зеленое скрывается под красным.
Прощайте же, певуньи под стрехой,
К себе летите в северные дали.
Увидитесь ли вы еще со мной?
Вернетесь ли туда, где вас так ждали?
Ужель забудется сей дивный дом,
Проститесь навсегда с жемчужной шторой?
Не птица я, уж не взмахну крылом,
Чтобы лететь в незримые просторы…
Вложу в письмо свое тяжелый вздох
И неудержный слез моих поток.
755 г.
А когда Ли Бо, наветно осужденный, едет в ссылку на западную окраину империи (г. Елан близ совр. г. Гуйчжоу), ему кажется, что все рухнуло, он в отчаянии, друзья демонстративно отвернулись от него, и даже письма из дома, из Юйчжана, не приходят. Он еще не знает о близкой амнистии, но даже и она не вернет его к прежним «служивым» устремлениям, и в одном из стихотворений этого периода Ли Бо напишет о «корнях», которые, как он понял, необходимо пустить в «родном саду», то есть в домашнем очаге.
С пути на юг в Елан посылаю жене
За небом Елан. Как же ты от меня далека!
Наш лунный холодный шатер [128]128
Реминисценция из стихотворения Цао Чжи, где говорится о горюющей одинокой женщине, здесь имеется в виду дом Ли Бо в Юйчжане, где осталась жена с детьми.
[Закрыть]опустел так нежданно!
Вон к северу гусь возвращается сквозь облака,
Он мне не принес долгодожданных вестей из Юйчжана.
759 г.
А это написано уже в Юйчжане. Позади остались надежды и разочарования, душа не рвется в даль, а лишь вспоминает и дает советы. Настоящего нет, осталось лишь прошлое и будущее в заоблачных высях, где Чуский Безумец уже видит себя.
На западе Цзяннани провожаю друга в Лофу
И пять вершин на бреге Гуй-реки [131]131
Река Гуйцзян, нижняя часть реки Лицзян. Ее берега обрамлены пятью вершинами.
[Закрыть],
И пик Хэншань [132]132
Гора на западе совр. пров. Хунань, а невдалеке – курган Цзюи, где захоронен мифический Шунь.
[Закрыть], что на Цзюи глядит, —
От мест родных в Аньси [133]133
Погранрайон на территории совр. Синьцзяна, одно время в него включали и г. Суйе на территории совр. Киргизии, где Ли Бо родился.
[Закрыть]так далеки…
Куда скитальца может занести!
Печаль одела в белое Пэнли [134]134
Озеро недалеко от Юйчжан (другое название Пэнцзэ; сейчас наз. Поянху).
[Закрыть],
На отмелях осенний мрак и хлад.
Мечтанья о бессмертии ушли,
Мне не вдыхать Пурпурный Аромат [135]135
Эвфемизм, обозначающий отшельничество и метаморфозу в бессмертие.
[Закрыть].
От царской службы я освобожден,
Как Чао, как Бо И [136]136
Чао-фуи Бо И:легендарные отшельники древности.
[Закрыть], нас скроет грот,
Уходишь ты к Лофу на горный склон,
Меня покой горы Эмэй [137]137
Гора в пров. Сычуань («Крутобровая»), в отчих краях Ли Бо, но здесь она стоит и как знак отшельничества.
[Закрыть]влечет.
Дорога между нами пусть длинна,
Напомнит друга лунный блеск ночей.
Ищи Безумца Чуского [138]138
В старой книге «Жития святых» рассказывается о жителе царства Чу, который, мечтая о бессмертии, часто бродил по горам, в том числе по Эмэй, и через несколько столетий обрел бессмертие; этот «чуский безумец» упоминается в конфуциевом «Луньюй» (18, 1).
[Закрыть]меня
В благоуханье яшмовых ветвей [139]139
Яшмовое древо:мифическое древо бессмертия, растущее на западном склоне священного хребта Куньлунь, его жемчужными плодами питаются Фениксы.
[Закрыть].
760 г.
К закату поднимусь на пик Жаровни
Наш путь по Вечной Реке продолжается, и вот по правому борту возникает окутанная дымкой вершина. Это – Лушань! Романтически настроенный молодой Ли Бо взошел на нее сразу же, как только выехал за пределы родного Шу. Быть может, сыграл свою роль и ностальгический элемент: Лушань иначе – по имени легендарных братьев – именуется Куаншань (гора Куан), что, конечно напомнило поэту родной край, где на тамошней Куаншань (с теми же иероглифами) он штудировал даоско-буддийские каноны в монастыре Великого просветления (Дамин). По преданию, в период династии Чжоу на эту гору ушли в отшельничество семеро братьев Куан, откуда и пошло название горы («лу » – жилище отшельника, отшельник, отшельничество) и нескольких ее вершин, в названия которых включено слово «куан »; позже на Лушань жил отшельник Просветленный, прозывавшийся также Лу-цзюнь, то есть Господин [с горы] Лу. Ли Бо не раз еще поднимался на Лушань, а в конце 750-х годов перевез туда семью, спасая ее от смуты в стране. Он подолгу сиживал за каменным столом в своей хижине, покрытой соломой, или потерянно бродил по склонам, собирая лекарственные травы. Сквозь утренний туман, опустившийся на склоны, пробивались лучи багрового солнца. Со скалистых камней Жаровни срывался стремительный водопад, прорезая туман, и зрелище было редчайшее. По горной тропе брел дровосек с вязанкой за плечами и пел: «К закату поднимусь на пик Жаровни». Ли Бо остановился и прислушался. Дровосек-то поет его песню «Смотрю на водопад в горах Лушань». Сердце всколыхнулось радостью, и он с тихой улыбкой принялся пощипывать усы. Тридцать с лишним лет назад он был здесь, на Лушань, и написал это стихотворение, оно распространилось среди людей, и вот стало горной песенкой дровосеков. День клонился к вечеру, и Ли Бо забросил за спину котомку с травами, подхватил мотыгу и пошел к дому.
Лушань вызвала у экзальтированного поэта взрыв эмоций, и описание горы дано яркими импрессионистскими мазками. Живописный фокус стихотворения – водопад, на который поэт смотрит с расстояния. Он словно ниспадает с неба, неся Земле заложенную Небом энергию. В этот образ вложена сила природы, мощь и величие естественности. Опустив взгляд вниз, поэт оглядывает скалы, влажные от брызг, и напряжение в его душе, омытой чистотой небесного потока, спадает. Лушаньские скалы представлены неким идиллическим миром, далеким от треволнений будней, жизнь на этих склонах кажется той самой благостной «вечностью», которая выступает во многих стихах прямой альтернативой суетной погоне за карьерными успехами. Не случайно через 3 десятилетия, спасаясь от всколыхнувшего страну мятежа Ань Лушаня и облыжных обвинений в государственной измене, Ли Бо увозит семью именно на склоны Лушань.
Смотрю на водопад в горах Лушань
1
К закату поднимусь на пик Жаровни,
Взгляну на юг – там водопад вдали,
Обрушиваясь с высоты огромной,
Он расплескался на десяткили [141]141
Мера длины: примерно в 360 шагов (около 500 м.).
[Закрыть].
Летит стремительно, как огнь небесный,
Слепит искреньем радужных цветов,
Ты словно встал перед Рекою звездной,
Что низвергается из облаков.
Окинешь взглядом – сколько в этом мощи!
Природные творенья – велики!
Сих струй и ураган прервать не сможет,
В ночи бледнеет месяц у реки.
Из тьмы небесной эти струи пали,
Окатывая стены горных круч,
На камнях капли-перлы засверкали,
Как зоревой передрассветный луч.
Люблю бродить по этим чудным скалам,
Они душе несут покоя дар,
Мирскую пыль стряхну с себя устало —
И словно выпью Яшмовый нектар.
Мне любо благолепие такое,
Где расстаюсь я с суетой мирскою.
2
Над Жаровнею курится сизый дым,
Водопад висит белесой полосой,
Словно пал он с бесконечной высоты
Серебристою Небесною рекой.
725 г.
Смотрю на вершины Пяти старцев близ горы Лушань
725 г.
Гора Лушань была излюбленным местом и даосов, и буддистов, испещривших склоны монастырями и гротами отшельников. Осенью 750 года Ли Бо избрал эти склоны для своего очередного периода отшельничества – ухода от мира для размышлений и обретения мудрости. В этом стихотворении поэт воспроизводит свои ощущения в процессе медитации в буддийском монастыре. «Ночные раздумья» – это эвфемизм медитативного погружения.
Ночные раздумья в Дунлиньском монастыре на горе Лушань
К Синему Лотосу [148]148
Синий Лотос:поэтический образ глаз Будды; кроме того, это название поселения в Шу, где прошли детство и юность Ли Бо (сам он называл себя Отшельником Синего Лотоса).
[Закрыть]в необозримую высь,
Город оставив, пойду одинокой тропой,
Звон колокольный, как иней, прозрачен и чист,
Струи ручья – будто выбеленные луной.
Здесь неземным благовонием свечи чадят,
Здесь неземные мотивы не знают оков,
Я отрешаюсь от мира, в молчанье уйдя,
И принимаю в себя мириады миров.
Сердце, очистившись, времени путы прервет,
Чтобы забыть навсегда и паденье, и взлет.
750 г.
То же время, тот же склон Лушань, но это не медитация в молельном зале, а медитативное забытье где-то за пределами монастырской стены, в тиши природы, в слиянии с Естеством, в котором виделась Изначальность мира.
И подумалось мне на закате в горах
На облаке я долго возлежал [149]149
Традиционное обозначение жизни даоса-отшельника, образ безмятежности, характерной для такого бытия.
[Закрыть],
Став постоянным гостем [150]150
Тот редкий случай, когда слово «гость» (странник, пришелец) имеет положительную эмоциональную окраску.
[Закрыть]дивных мест,
И насыщалась красотой душа,
Покуда диск закатный не исчез.
Над башней монастырскою – луна,
Среди камней открылся ток ручью.
Чиста душа становится, ясна,
Вот – истина, которой я хочу!
Из рощ коричных слышен плач летяг,
Осенний ветер стих, настал покой.
За море синее [151]151
Синее морездесь метоним острова бессмертных Пэнлай в Восточном море.
[Закрыть]глаза глядят —
Умение Хун Я [152]152
Бессмертный святой, которому, по преданию, уже во времена правления легендарного Шуня было 3 тысячи лет. Овладевая искусством метафизической трансформации (« умение Хун Я» ),поэт ждет «Небесной Колесницы» (традиционное средство передвижения святых), которая увезет его в бессмертие Занебесья.
[Закрыть]владеет мной.
Пока я жду Небесной Колесницы,
К чему вздыхать и зряшно суетиться…
750 г.
В г. Сюньян (совр. г. Цзюцзян) Ли Бо остановился в даоском монастыре Пурпурного предела, символично связав прошлое с будущим: в 744 г. в монастыре Пурпурного предела (только другом, севернее, в Восточном Лу) он прошел обряд «вхождения в Дао», что дало ему право именоваться монахом (без проживания в монастыре), а в 757 году именно в Сюньяне Ли Бо был заключен в тюрьму, облыжно обвиненный в участии в мятеже против императора.
В сюньянском монастыре Пурпурного предела пишу,
ощущая осень
Что-то осень мне тихонько шепчет
Шелестом бамбуков за окном.
Этот древний круг событий вечный
Задержать бы… Да не нам дано.
Я замру, от этих тайн вкушая,
В беспредельность дух послать могу.
Тучка, от Чжуннани [154]154
Гора недалеко от Чанъани, на которой жило много даосов, и в 731 г. Ли Бо провел там длительное время в надежде с помощью даоской монахини, родственницы императора, попасть ко двору.
[Закрыть]пролетая,
Зацепилась за мою стреху.
Что сказать мне Тан-гадатель [155]155
Тан Цзюй:гадальщик-физиономист периода Чжаньго.
[Закрыть]сможет?
Да и Цзичжу [156]156
Цзичжу:гадальщик ханьского периода Сыма Цзичжу.
[Закрыть]не отыщет слов.
Сорок девять лет уже я прожил,
Знаю: то, что было, то ушло.
Необузданность моя уснула,
Изменился мир уже давно,
Вот и Тао Цянь [157]157
Великий поэт, который отказался от службы и вернулся к «своим полям».
[Закрыть]домой вернулся,
И созрело доброе вино!
750 г.
И вот он, последний в земном бытии Ли Бо взгляд на любимую вершину. Пройдя тюрьму, амнистированный на полпути в ссылку, он восходит на Лушань, как в свою юность. Все в мире связано незримыми каналами, и вода в колодце бурлит от волн на отдаленной реке, и друзья, которых становится все меньше, соединены друг с другом энергетикой святых гор.
Покинув город Сюньян, шлю с озера Пэнли судье Хуану
Когда вода в колодце [160]160
Колодец Гуаньина:находится в районе совр. г. Цзюцзян, сооружен в 200 г. до н. э. Гуаньином, сановником ханьского императора Гаоцзу, был настолько глубок, что подземными течениями соединялся с рекой у г. Сюньян и вода в нем колыхалась от ветра и волн на реке.
[Закрыть]забурлила,
Я понял – волны по реке пошли
И, в зеркало небес раскрыв ветрило,
Повел свой челн до озера Пэнли.
Слегка поморосило в час заката,
Но снова небо в блеске чистоты,
И вот – Лушань! Душа безмерно рада.
Кто ведает пределы красоты!
Встает луна над каменным зерцалом [161]161
Нависающий над склоном Лушань круглый камень, отполированный, как зеркало.
[Закрыть],
Небесный мост [162]162
Радуга.
[Закрыть]Жаровней растворен.
Когда душа о друге вспоминала,
Мы видели Лушань – и я, и он.
760 г.
Оглядываясь на Лушань, пока вершина не скроется из вида, мы с Ли Бо плывем дальше, уже предвкушая знаменитый Осенний плес. Лодка минует отрезок Янцзы, около г. Чичжоу расслоившийся на 9 рукавов (Девятиречье), с девятью вершинами одной горы, напоминающими цветок, жадно распахнувший лепестки. Это была одна из 4 знаменитых буддийских гор. За год до того Ли Бо уже бывал здесь вместе с начальником уезда. Девятипалая гора тогда именовалась Цзюцзышань (букв. «гора с 9 детьми»), а поэт восхитился ее необычной красой и предложил переименовать ее в Цзюхуашань (9 гор-цветов).
Взирая на гору Цзюхуа, подношу цинъянскому Вэй Чжунканю
755 г.
Осенний плес… Тоской полна душа
Как повезло нам с Вами! Мы, кажется, сразу же и повстречали того, кого жаждали узреть. Сейчас мы на территории небольшого древнего царства Вань, которое к 8 веку, куда мы с Вами направлялись, уже покрылось патиной старины, и его следы сложно отыскать даже в хронологических таблицах, но иероглиф названия остался на каждом автомобильном номере в провинции Аньхуэй: именно он стал нынче символом этого административного образования как некий знак неотрывности настоящего от прошлого, что очень характерно для Китая.
Взгляните вон на ту горушку, что очертаниями похожа на потянувшееся к небу легкое строение, ее так и прозвали «Большая башня» (Далоу). На мшистом валуне сидит человек с семиструнной циньна коленях. Волосы, у служивого люда обычно собранные в тугой пук на затылке, свободно рассыпались по плечам, как у отшельника-даоса, пренебрегающего условностями бренного мира и самим этим миром. Лиловый халат (не сочтите это неким домашним шлафроком, уж так мы привыкли несколько коряво переводить название сего парадного одеяния высокого вельможи) поистерся и выглядит несвежим, но все еще не отброшен и не заменен, как Ли Бо любил говорить, простонародным «холщовым платьем».
Громким, заполняющим все ближнее пустое пространство голосом с легкой хрипотцой усталости и с заунывностью неискоренимой печали он поет, перебирая струны:
Осенний плес, бескрайний, точно осень,
Пустынный, наводящий грусть на всех…
Я узнаю эти слова – осенью 754 года, стряхивая на Осеннем плесе горечь последнего прощания с отвергнувшей его столицей, Ли Бо написал целый цикл из 17 стихотворений. В них печаль «отлученного», как некогда определял свою невостребованность во властных структурах его великий и далекий предшественник Цюй Юань, чуть разбавляется влитостью в природу, еще не утратившую чистоты Изначального. Он поет не для кого-то, он поет для себя, это голос его души.
В те поры стихи не декламировали, а пели (как, впрочем, и сегодня делают барды), порой сочиняя мелодии, но чаще приспосабливая строки к великому множеству их, ходивших меж людей. Не было инструмента под рукой – «аккомпанировали» себе постукиванием по лезвию меча, отбивая такт. Музыкальное было время. А как иначе? По Конфуцию, коему все поклонялись, музыка – великий организатор и вдохновитель общественной жизни, она способна гармонизировать нравы в стране (или – испортить их, когда создается не по правилам, устоявшимся в веках).
На Осеннем плесе, обширнейшем районе на территории современной провинции Аньхуэй, Ли Бо бывал не раз и подолгу. Вспухшее многочисленными горами и горками, исчерченное реками и ручьями, шевелящееся летающей, плавающей, ползающей, бегающей живностью, прячущейся в густых зарослях, это тридцатикилометровое пространство, осенью сливающееся в одно сверкающее зеркало воды, расширяло сердце, будило мысль, снимало напряжение суеты цивилизации.
Осень и зиму 754 года Ли Бо провел на Осеннем плесе. В небольшом домишке старого даоса (об этом говорит «даоский» цвет горы в стихотворении – «бирюзовый») на склоне горы гулял ветер, и с ним всю ночь шепталась жесткая подушка, в дыры прохудившейся крыши выглядывала стреха, высматривая далекие звезды, а под утро на больших белых обезьян, к нашему времени уже почти совсем выведшихся, нападал страх, и они оглашали округу печальным воем.
