355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ли Бо » Стихи в переводе Сергея Торопцева » Текст книги (страница 3)
Стихи в переводе Сергея Торопцева
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 11:18

Текст книги "Стихи в переводе Сергея Торопцева"


Автор книги: Ли Бо


Жанр:

   

Поэзия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Вместе с дядей Хуа, шиланомиз Ведомства наказаний,
и Цзя Чжи, письмоводителем Государственного секретариата, катаемся по озеру Дунтин

1

 
Янцзы, пройдя сквозь Чу, вновь на восток стремится,
Нет облаков, вода сомкнулась с небесами,
Закат осенний до Чанша готов разлиться…
Так где ж здесь Сянский дух? Не ведаем мы сами.
 

2

 
Над южным озером ночная мгла ясна.
Ах, если бы поток вознес нас к небесам!
На гладь Дунтин легла осенняя луна —
Винца прикупим, поплывем по облакам.
 

3

 
Я здесь в одном челне с изгнанником лоянским [58]58
  Ханьский чиновник Цзя И был сослан в Чанша, здесь имеется в виду Цзя Чжи, как и Цзя И, лоянец.


[Закрыть]

И с ханьским Юань Ли [59]59
  В хрониках «Хоу Хань шу» рассказывается о некоем Юань Ли, который, возвращаясь из Лояна в лодке, ощущал себя бессмертным святым; здесь намек на Ли Хуа.


[Закрыть]
: подлунные святые,
Мы вспомнили Чанъань, где знали смех и ласку…
О, где ж они теперь, те небеса былые?!
 

4

 
Склонилась к западу осенняя луна,
И гуси поутру уже летят на юг.
А мы поем «Байчжу» [60]60
  Название народной песни («Белое рами»); рами – китайская конопля, из которой выделывают полотно.


[Закрыть]
, компания хмельна,
Не замечаем рос, что хладом пали вдруг.
 

5

 
Из Сяо-Сян не возвратятся дети Яо [61]61
  Две дочери Яо, жены Шуня.


[Закрыть]

Осенние листы легли на воду снова,
Пятно луны посверкивает, как зерцало,
И Царский холм [62]62
  Гористый остров на Дунтин напротив устья реки Сян, где любили гулять жены Шуня и где в память о инх соорудили могильный курган.


[Закрыть]
багряной кистью обрисован.
 

759 г.

Захмелев, мы с дядей, шиланом,катаемся по озеру Дунтин

1

 
В лесу бамбуков пир сегодня наш [63]63
  Намек на «семерых мудрецов из бамбуковой рощи» (поэт Жуань Цзи, его племянник и др.), как именовали себя семеро поэтов III–IV вв. н. э., любителей пикников на природе; Ли Бо сам в бытность в Аньлу любил устраивать пирушки с пятью друзьями на горе Цулай к югу от знаменитой горы Тайшань. Их прозвали «шестеро отшельников из бамбуковой рощи у ручья».


[Закрыть]
,
Со мною дядя мой, шилан-мудрец.
Вместил в себя три чаши твой племяш —
И хмель его расслабил, наконец.
 

2

 
Мы песню кормчих лихо распеваем,
Влечет нас лодка по лучу луны.
Пусть чайки тут недвижно отдыхают,
А мы с бокалами взлетим, хмельны.
 

3

 
Сровнять бы подчистую Царский холм
И Сян-реке открыть простор Дунтина,
Тогда над озером осенним днем
Упьемся вусмерть мы вином Балина [64]64
  Знаменитое вино из г. Юэян, который в древности именовался Балин.


[Закрыть]
.
 

759 г.

Журавль– сакральная птица, на которой святые возносятся на Небо, но в этом стихотворении образ имеет дополнительную нагрузку: это и метоним друга, направляющегося в столицу служить императору (Сыну Солнца), и напоминание о прощании со старшим другом поэтом Мэн Хаожанем именно у этой башни Желтого Журавля; в то же время это и ассоциативный перенос ( жемчужные плоды) на другую мифологическую птицу – Феникса (здесь это самоназвание Ли Бо), для которого не находится места на благородном Платане (то есть при императорском дворе).

В Цзянся провожаю друга
 
Тучи сизые бросают хлопья снега
К башне Журавля [66]66
  По преданию, с этой башни вознесся на журавле в небо святой Фэй И; здесь же Ли Бо прощался с поэтом Мэн Хаожанем и написал об этом стихотворение.


[Закрыть]
. Там суждено проститься,
Полетит Журавль до западного неба
На крылах своих нефритовых в столицу.
Что же в путь тебе оставить дальний этот?
Ведь плодов жемчужных [67]67
  По Чжуан-цзы, священный Феникс питается не грубой пищей, а жемчужными плодами с яшмового древа на мифической горе Куньлунь.


[Закрыть]
Фениксу не дали!
Я бреду за уходящим силуэтом
И роняю в реку Хань [68]68
  Река у совр. города Ухань в пров. Хубэй.


[Закрыть]
слезу печали.
 

734 г.

Башня Желтого журавля в уезде Учан была поставлена в 223 году на месте, откуда, по преданиям, священные птицы унесли в вечность святых Цзы Аня и Фэй И. Ли Бо пришел в восторг от выписанных на стене нескольких поэтических строк о башне, оставшейся на опустевшей земле, о журавле, который уже не вернется, и о тоске человека, вглядывающегося в дымку пенистых волн на поверхности Реки. Башня стояла над обрывом, отражаясь в Вечной реке. Несколько этажей, обрамленные балконами по всему периметру, завершались глазурованной крышей с загнутыми вверх углами. Это было место прощаний – и радостных, как с легендарным святым, вознесшимся в Небо, и грустных, как в этом стихотворении, пронизанном элегичностью уходящей весны. Вечность, персонифицированная в Вечной реке, проглядывает сквозь вуаль осыпающихся лепестков, напоминающих о бренности земного бытия. Клинышек паруса уплывающей – далеко, в покрытый вуалью древних таинств край У – лодки становится все меньше, а чувство одиночества растет. Поэту не довелось узнать, что его любимая башня простояла до 19 в., сгорела и была восстановлена только в 1981 г.

У башни Желтого журавля провожаю Мэн Хаожаня [69]69
  Мэн Хаожань: знаменитый поэт (689–740).


[Закрыть]
в Гуанлин [70]70
  Гуанлин: город в совр. пров. Цзянсу, чуть севернее Нанкина, в некоторые периоды назывался также Янчжоу (таково же и современное название).


[Закрыть]
 
Простившись с башней Журавлиной, к Гуанлину
Уходит старый друг сквозь дымку лепестков,
В лазури сирый парус тает белым клином,
И лишь Река стремит за кромку облаков.
 

728 г.

Несколько к востоку от Башни притаилось небольшое Восточное озеро, заросшее лотосами. Быть может, именно там Ли Бо написал стихотворение, в котором столь любимая им природа окрашена в тона грусти, контрастирующей с привычным молодому возрасту задором.

Мелодия прозрачной воды
 
Чиста струя, и день осенний ясен,
Срывает дева белые цветки.
А лотос что-то молвит… Он прекрасен
И тем лишь прибавляет ей тоски.
 

726 г.

Проводив поэта, к которому Ли Бо относился с величайшим почтением, и оставшись в одиночестве, он задумался о своей судьбе, о своих дальних высоких целях – попасть на службу к обожествляемому Сыну Солнца-императору, дворец которого символически обозначился в стихотворении как Пруд Цветов(в мифологии это пруд на священной горе Куньлунь; в поэзии – образ труднодостижимого идеально-прекрасного; здесь это может быть воспринято и как метонимическое обозначение императорского дворца).

* * *
 
Таинственный исток наверх выносит
Лазурный лотос, ярок и душист.
Устлала воды лепестками осень,
Зеленой дымкой ниспадает лист.
Коль в пустоте живет очарованье,
Кому повеет сладкий аромат?
Вот я сижу и вижу иней ранний
Неотвратимо губит дивный сад.
Все кончится, и не найдешь следов…
Хотел бы жить я у Пруда цветов!
 
(из цикла «Дух старины», № 26)

728 г.

Прощаний было немало. Вот еще одно с кем-то, чье имя историками литературы не идентифицировано. Тот же грустный взгляд с той же Башни Желтого журавля около Змеиной горы близ Учана, следящий за лодкой, увозящей друга. Но если в 20-х годах друзей было еще мало, то сейчас, через три десятилетия, их уже оставалось все меньше, а путь впереди становился все короче.

Провожаю Чу Юна в Учан
 
Журавлиная башня – в сияньи луны,
Грусть – на тысячи ли, как и эта Река.
Тридцать раз прилетал ко мне ветер весны,
И в Учан [71]71
  Город на территории совр. пров. Хубэй.


[Закрыть]
все стремился я издалека.
Тяжело разрывать расставания нить,
Если пить по глоткам, то прощанье длинней,
Здесь, как там, над Дунтин, – звук божественной цинь [72]72
  По преданию, мифический Желтый император (Хуанди) любил играть на циньу озера Дунтин; образ духовно-возвышенного.


[Закрыть]
,
Горы сдвинулись с места за Вашей ладьей.
Обещание чусцем [73]73
  Устойчивое выражение «лучше обещание Цзи Бу, чем тысяча золотых монет» идет от «Исторических записок» Сыма Цяня, где упоминается Цзи Бу – странствующий рыцарь времен Ханьской династии, родом из Чу, он славился своим нерушимым словом.


[Закрыть]
мне было дано —
По-сетяоски [74]74
  Се Тяо: один из наиболее любимых Ли Бо поэтов прошлого (5 в.).


[Закрыть]
чистых, возвышенных слов.
Сочинил я Цанланскую песню [75]75
  Один из отрезков реки Ханьшуй, в древности назывался Цанлан, такое же название носила народная песня, упоминаемая в трактате философа Мэн-цзы («Когда в реке Цанлан вода чиста, / Она годится для мытья кистей на моей шапке. / Когда в реке Цанлан вода грязна, / Она годится для мытья моих ног» – Мэн-цзы, гл.4, ст.8, пер. П.С.Попова; эту песню воспроизвел Цюй Юань в стихотворении «Отец-рыбак»), здесь это характеристика чистоты персонажа.


[Закрыть]
давно,
Напевайте ее, погружая весло.
 

754 г.

Прошли годы, и Ли Бо вновь на пересечении рек Хань (Ханьшуй) и Янцзы – и вновь в смятении чувств: амнистированный, он возвращается на восток, к краям мифических святых, но, увы, поэт уже понял, что его мечта о высоком государевом служении окончательно потерпела крах. В утешение остался жбан душистого вина и стихи, коим суждена вечность среди облаков рядом с бессмертными творениями его великого предшественника Цюй Юаня.

Пою на реке
 
Магнолия – весло, ствол грушевый – ладья,
Дуда златая, яшма-флейта на борту,
Из жбана в чаши льет душистая струя,
И чаровницы заскучать нам не дадут.
Ждет Журавля святой, чтоб на него залезть,
А я, беспечный странник, среди чаек – свой.
Цюй Пина [76]76
  Второе имя Цюй Юаня.


[Закрыть]
оды унеслись до самых звезд,
А царский терем занесен давно землей.
Возьмусь за кисть – дрожат все пять святых вершин,
Стих завершен – мой смех взлетает к небесам.
Когда бы знатность, власть уж были столь прочны,
Несла б меня Ханьшуй не к морю, а назад.
 

759 г.

Психологически это стихотворение – в той же палитре чувств, что и предыдущее. Все отвернулись от опального поэта, дальние пределы, куда раньше стремилась его мысль, пусты, подернуты туманом, и вокруг он не видит никого, кто был бы достоин льющегося с небес чистого света ночного светила, впрочем, столь же одинокого, как и сам поэт. «Запад» здесь стоит в ином контексте – поэт обращается к родовым корням, которые тянутся как раз в те западные края, куда улетели попугаи (предки Ли Бо были сосланы на западную окраину Китая, откуда они бежали в тюркский город Суйе на территории современной Киргизии, где и родился будущий поэт, в пятилетнем возрасте перебравшийся с родителями в Шу).

Остров Попугаев
 
В былые годы попугаи здесь бывали
И дали имя острову на У-реке,
Но позже улетели в западные дали [78]78
  Считалось, что попугаи рождаются именно в западной части уезда Лунси на границе пров. Шэньси и Ганьсу, то есть там, куда были за провинность сосланы предки Ли Бо.


[Закрыть]
,
А ветви так же зелены на островке,
Над лотосом туман, душист весенний ветер,
Парчою персиков укуталась волна.
Скитальцу даль пуста, один я в целом свете!
Так для кого ж светла сиротская луна?
 

760 г.

Где мне узреть твой терем золотой?

Если у г. Ухань мы с вами повернем от Янцзы к северу, то попадем в город Аньлу: там, на древних землях Чу, Ли Бо устроил свой первый семейный дом. Он давно мечтал побывать там, взойти на Шоушань (гору Долголетия): невысокая, не более 100 чи, она обладала какими-то мистическими свойствами, продлевающими жизнь, и туда вечно тянулись старики-паломники. И вот как раз на рубеже осени-зимы 727 года шаофуМэн, недавно обретенный приятель, собрался в Аньлу (совр. г. Аньлу в пров. Хубэй), что в округе Аньчжоу, и позвал с собой Ли Бо – посмотрим знаменитые 7 «Водоемов облачных грез» (Юньмэн), где в царстве Чу была знатная охота, описанная еще Сыма Сянжу в «Оде о Цзысюе», побродим по склонам Шоушань. А деньги? Что деньги! Они всегда отыщутся. Тем более что в тех краях у Ли Бо жили родственники – дядя, племянник (он-то и оставил нам воспоминания о том, как они с Ли Бо декламировали «Оду о Цзысюе»).

И не успела еще осень окончательно перейти в зиму, впрочем, отнюдь не морозную, а скорее умиротворяющую, хотя порой и слякотную, как Ли Бо вместе с Мэном, сопровождаемые верным слугой Даньша, отправились в Аньлу – место, коему суждено было стать одной из весьма важных точек на карте земных странствий великого поэта.

В Аньлу многообещающему молодому поэту, прощупав его на благочинных раутах, предложили очень и очень неплохую партию – девицу из рода Сюй. Она происходила из высокопоставленного рода, имевшего глубокие корни в высокой императорской иерархии, сама получила прекрасное воспитание, знала толк в изящной словесности (и даже впоследствии нередко выступала в роли первого «критика» творений мужа), имела хорошие манеры, была тонко чувствующей и внешне миловидной 17-летней девушкой.

Вокруг обладательницы стольких достоинств не могли не плестись явные и тайные интриги, о чем с удовольствием повествуют и легенды, и даже ученые исследователи. Семья весьма придирчиво относилась к браку, и многим было по разным причинам отказано. Среди отвергнутых оказались племянник высокого чиновника, изрядный повеса, любитель петушиных боев и собачьих скачек, и даже некий Цуй, помощник губернатора. Пикантность ситуации заключалась в том, что несостоявшийся жених-чиновник по должности своей был обязан присутствовать на этой элитной свадьбе, и предания повествуют об обмене утонченными колкостями и демонстративном состязании между мужчинами в танцах и пении, в чем верх, разумеется, как и положено непобедимому легендарному герою, одержал Ли Бо. Молодым, символически соединяя их, переплели руки красным шнуром, они отвесили поклоны родителям и под громогласные здравицы скрылись в спальне, где под подушкой новобрачной Ли Бо обнаруживает свитки собственных стихов, которые она собирала уже несколько лет …

Однако еще не остыла «парчовая постель», как вспоминал Ли Бо в 12-м стихотворении посвященного молодой жене цикла, а неугомонная душа уже увлекла поэта в новые странствия, к новым впечатлениям. Жена осталась дома, а образ ее поэт увез в тоскующем сердце, и расцветающая вокруг пышная южная весна рождает поэтические картины осеннего увядания.

Осенние раздумья
 
Еще вчера была весна, казалось,
И иволга певала поутру,
Но орхидея вот уже завяла,
Все жухнет на пронзительном ветру.
Осенний день, с ветвей листы слетают,
Печали нить сучит в ночи сверчок.
Как грустно знать, что ароматы тают
И холод белых рос объял цветок.
 

728 г.

А потом неугомонный Ли Бо вновь отправился в очередное путешествие – к Осеннему плесу, в обе столицы заглянул, и все эти три года разлуки поэт шлет жене письма-стихи, составившие цикл из 12 стихотворений. Конструкция его достаточно сложна: это беллетризованный дневник, в котором в поэтической форме поэт воспроизводит мысленный диалог с женой. Стихотворения он пишет то от своего имени, то от имени обращающейся к мужу жены, а финальным аккордом становится обмен чувственными репликами в рамках одного стихотворения. Идентифицировать их крайне непросто, так что подчинимся рационализму эрудированных комментаторов и собственной интуиции.

Моей далекой

1

 
Посланцы Богини, три синих летуньи [79]79
  Мифологические три синих птицы, которых с вестями посылает богиня Западного неба Сиванму.


[Закрыть]
,
Письмо принесите мне издалека.
Печаль разрывает душевные струны,
И мысли пронзает разлуки тоска.
Я вижу жемчужные шторы на окнах,
Вот нежные пальцы коснулись струны,
Мелодия дышит печалью глубокой
Лианы, утратившей ветку сосны [80]80
  Лиана (или повилика), обвивающая ствол (ветвь) сосны (кипариса), – традиционный образ тоскующей женщины.


[Закрыть]
.
Как реки, срывающиеся со склонов,
Наполнят колодец единой водой.
Так циньское сердце и чуские стоны [81]81
  Здесь это образное обозначение местонахождения поэта (Чанъань – на территории древнего царства Цинь) и его жены (на территории древнего царства Чу).


[Закрыть]

Созвучны невиданною чистотой.
 

2

 
Где мне узреть твой терем золотой?
Быть может, в бирюзовых облаках? —
В зерцале над осеннею водой
Весенним дуновеньем ветерка [82]82
  Если «осень» здесь скорее относится ко времени написания стихотворения, то «весна» обозначает не сезон, а волнение чувств.


[Закрыть]

Волнуется вечерний твой наряд…
Меня за ширмой златотканой нет,
И кисть твоя строчит за рядом ряд,
Чтоб вестник-гусь скорей принес ответ.
 

3

 
Я думал, мне строки достанет
Сказать, что сердце наполняет,
Но кисть бежит – и не устанет,
А чувствам нет конца и края.
Журавль Желтый с Яотая, [83]83
  Соединение двух мифологических образов (Яотай – Яшмовая терраса на горе Куньлунь; Желтый Журавль – сакральное существо, прилетающее за возносящимися святыми) говорит о высоком накале ожидания вести.


[Закрыть]

Снеси письмо в чертог заветный,
Моя былая свежесть тает,
Седины стали все приметней.
Еще не время возвращенья,
Хоть три весны живем поврозь мы.
Там слив и персиков цветенье,
У окон – красок сочных роскошь.
Прибереги сей фимиам,
Пока не возвращусь я к вам.
 

4

 
Гладь озера тоской тревожат
Две яшмовые нити слез.
Здесь где-то Лихуа [84]84
  Красавица ханьского периода, жила в районе г. Наньян (совр. пров. Хэнань), пока о ее красоте не прослышал император Гуанъу-ди и не взял в свой дворец.


[Закрыть]
, быть может,
Слезою омочила плес.
Весны зеленые одежды
В цветочной скроются пыльце,
Пожухнет лотос белоснежный,
И мы помыслим о конце.
А к ночи сладострастной тучкой
Летят на башню Солнца [85]85
  Строение на вершине Колдовской горы (Ушань), выступающей в поэзии как эротический символ.


[Закрыть]
чувства.
 

5

 
И гора Колдовская, и теплые реки,
И цветы, осиянные солнцем, – лишь грезы.
Я не в силах отсюда куда-то уехать,
Облачка, унесите на юг мои слезы.
Ах, как холоден ветер весны этой ранней,
Разрушает мечты мои снова и снова.
Ту, что вижу я сердцем, – не вижу глазами,
И в безбрежности неба теряются зовы.
 

6

 
Воды Чу – за Колдовской горой,
А на Хуанхэ пришла весна.
Дни и ночи сердцем я с тобой,
Чувства – как бурливая волна,
Неотвратно их влечет восток,
Я тебя не в силах увидать.
Цветик мой, ты от меня далек,
Лишь слезинку и могу послать.
 

7

 
Осталась я к востоку от Чунлина [86]86
  Название уезда, восточнее которого и лежит Аньлу.


[Закрыть]
,
А муж сейчас – на ханьских островах [87]87
  На островах реки Хань, истоки которой – далеко на севере, в пров. Шэньси.


[Закрыть]
.
Ковер цветочный распластался дивно,
Но путь к тебе теряется в цветах.
Расстались дождь и тучка в день весенний [88]88
  Намек на легенду о сладострастных свиданиях на Колдовской горе.


[Закрыть]
,
Уж осень здесь лежит на лепестках,
В осенних травах – мотылек осенний,
В закате осени [89]89
  Обратите внимание на четырехкратное повторение «осени», в лаконичном китайском стихе особенно усиливающее настроение печали и тоски.


[Закрыть]
сильней тоска.
Увидеться с тобоюй я так хочу!
Я И сброситьшу платье, загасив свечу…
 

8

 
Это было в восточном саду, когда персики, сливы алели:
Мы расстались, с тех пор ничего о тебе я не знаю.
Золотистые вазы упали в колодец и не уцелели [90]90
  Идущий из древней песенной поэзии образ странника, не подающего о себе вестей.


[Закрыть]
,
Я иду – и вздыхаю, сажусь – о тебе вспоминаю,
О тебе вспоминая, вздыхаю – ты так далеко!
Мой нефритовый лик оживить не сумеет весна,
За лазурным окном осыпается дождь лепестков,
Над притихшим чертогом висит одиноко луна.
Нет тебя предо мной,
Только память хранит.
Я письмо тебе вышила яркой парчой, …
Да боюсь посмотреть…
Даже страшно взглянуть! Как тоску усмирить [91]91
  Жена вышила парчовые строки стихотворного послания мужу, но не с кем послать его.


[Закрыть]
?!
 

9

 
Оживит весенний ветерок
И сердца, и сохлую траву.
Сердцу боль несет дурман-цветок,
Выдерну его – и вновь живу!
На него взгляни – меня поймешь —
И за домом посади его:
Час придет, и ты его сорвешь —
Он напомнит, как нам нелегко.
 

10

 
Луский шелк [92]92
  Это показывает, что стихотворение написано в Восточном Лу (совр. пров. Шаньдун), куда Ли Бо с женой и детьми позже переселился.


[Закрыть]
, словно яшмовый иней, сверкает,
Строки лунными знаками [93]93
  На языке «западных варваров» юэчжи; к родственному этому народу племени принадлежала мать Ли Бо; иероглиф юэ– «луна», а чжиподменяет другое слово ( ши), означающее «племя».


[Закрыть]
выведет кисть.
Вот такое письмо я пошлю с попугаем [94]94
  Еще один намек на «западный край», откуда был родом Ли Бо: считалось, что попугаи из внутренних земель Китая улетели на его западные окраины.


[Закрыть]

В дом на Западном море [95]95
  Это можно воспринимать просто как указание на западное направление, где находился Аньлу, но можно в этом увидеть и конкретный намек на озеро Дунтин в тех же местах.


[Закрыть]
, в ту грустную тишь.
Напишу этих строчек коротких немного,
Только каждое слово – как песня, как стих!
Ты за краем небес прикоснешься к ним робко —
И зальешься слезами, увидевши их.
И утихнут разлуки жестокие муки,
Эти тысячи ли– их как будто и нет!
Наши чувства друг к другу сильнее разлуки,
А такое посланье – дороже монет.
 

11

 
При милом комната была цветов полна,
Без милого постель моя давно пуста.
Сверну постель и до утра томлюсь без сна,
Все слышу аромат цветов, хотя прошли года.
Три года помню запах тех цветов,
А муж вернуться все еще не смог.
Деревья уж остались без листов,
Тоска свернулась желтизной листов,
И скован инеем зеленый мох.
 

12

 
«Ты – лотос, что красой меня пленит,
Как я хочу насытиться тобой!»
«Твоя душа прекрасна, как нефрит,
Ах, нет предела чувствам, милый мой!»
«Нам нес рассвет жемчужные плоды,
Парчовую постель дарила ночь».
«Цвела любовь… Как вдруг уехал ты,
Дух истощен, тоску прогнать невмочь».
«Дух истощен…
Глаза увлажнены…»
«Светильник догорел. Как тяжек сон!
Душа пуста… Как много седины!»
«Ханьшуй перерезает нам пути,
Тебя поглотит хладною волной».
«Ах, милый мой, красавец мой, приди —
Не мимолетной тучкой дождевой!»
 

731 г.

Завершив долгое трехгодичное путешествие, Ли Бо оседает дома, где в 728 году у него родилась дочь. Отец выбирает ей имя, для девочки непривычное – Пинъян: так звали третью дочь императора Гао-цзу, основателя династии Тан, даму весьма воинственную, возглавлявшую в чине маршала «женский отряд» государевой гвардии. Тут явно сказалось духовное «рыцарство», присущее Ли Бо, который не расставался с мечом и не имел склонности подолгу оставаться на одном месте. «Оседлость» его в Аньлу была весьма условной. Если не в дальние странствия, то в ближние окрестности он исчезал постоянно. При этом, однако, помнил о чувствах жены, с нежностью выражая их в стихах, как бы написанных от имени тоскующей женщины.

Песня о большой дамбе
 
Воды Хань прилепились к Сянъяну [98]98
  Совр. г. Сянфань пров. Хубэй.


[Закрыть]
,
Здесь, у дамбы, привольно цветку.
Ну, а мне здесь и чудно, и странно —
Тучи с юга [99]99
  Традиционный поэтический образ воспоминаний о родных местах.


[Закрыть]
приносят тоску.
Не дождаться мне вешних томлений
И ветрами развеянных грез.
Ты, являющийся в сновиденьях,
Зов сквозь небо давно уж не шлешь.
 

734 г.

Ли Бо часто ездил в город Сянъян (совр. Сянфань), где, отказавшись от государевой службы, жил столь почитаемый им поэт Мэн Хаожань, и они вместе погружались в вольную стихию «ветра и потока», то есть не регламентированную никакими внешними установками жизнь в свободном общении с друзьями за жбанчиком вина, сочиняя и тут же нараспев декламируя стихи. Ведь, как уже после Ли Бо сформулировал поэт, «не вино цель хмельного старца». Вот одним из таких стихотворений и был анакреонтический гимн, написанный в песенном стиле, выбиваясь из нормативности традиционной поэтики. Стержнем его сюжета стала легендарная история о посадском начальнике Шань Цзяне, который любил погулять в тех местах и, захмелев, засыпал в кустах без шапки, что считалось непристойным.

Сянъянская песнь
 
Солнце к ночи прячется в горах,
Кто-то там без шапки спит в кустах
Ну, веселье для сянъянской ребятни,
Все горланят «Ах, копытца медные» [100]100
  Озорная детская песенка.


[Закрыть]
.
Не смеяться над почтенным кто бы смог?
Распластался, точно глиняный комок.
Ай да чарка желтый попугай [101]101
  Медная спиралевидная чарка с удлиненным, как у попугая, носиком.


[Закрыть]
!
В день по триста опрокидывай [102]102
  Цифра связана с преданием о некоем Чжэн Сюане, который в день мог выпить триста чаш.


[Закрыть]

Целый век все тысяч тридцать шесть
Дней, и зелень волн окрест
Виноградным вдруг покажется вином [103]103
  В те времена в Китае еще существовала культура производства виноградного вина, позже утраченная, а сейчас возрождающаяся.


[Закрыть]
,
Сусло мутное поднимется холмом.
Я на девку обменяю скакуна,
Замурлычет песенку, хмельна,
На телеге чайничек вина,
Флейта с дудкой убеждают пить до дна.
Чем вздыхать над незадавшейся судьбой [104]104
  Намек на жившего еще до рубежа новой эры Ли Сы, который сначала возвысился, а затем по навету был казнен.


[Закрыть]
,
Опрокинь-ка ты кувшинчик под луной.
Посмотри на старый памятник Ян Ху
Черепашка раскололась, весь во мху [105]105
  Кутиле Ян Ху поставили памятник как видному военачальнику периода Западная Цзинь (3–4 вв.), но каменная черепаха у подножия, символизировавшая долгую жизнь, вскоре раскололась.


[Закрыть]
.
Стоит ли слезинки здесь ронять?
Стоит ли здесь душу омрачать?
Ветер и луна всегда с тобой
Хоть ты рухни яшмовой горой [106]106
  Устойчивое выражение, обозначающее мертвецки пьяного человека.


[Закрыть]
.
Молодецкий ковшик для винца [107]107
  Упоминание этого винного сосуда замечательно тем, чтоизготовлялся он умельцами в Юйчжане – городе к югу от Аньлу, где через много лет Ли Бо заведет семейный дом со второй женой.


[Закрыть]

Ты с Ли Бо до самого конца.
Скрылась Тучка княжеских утех [108]108
  Намек на историю любовных свиданий чуского князя Сяна с феей Колдовской горы.


[Закрыть]

На восток давно поток утек [109]109
  Образ невозвратности («вода утекает на восток и не возвращается»).


[Закрыть]

 

734 г.

Много троп проложил Ли Бо в ближних и дальних окрестностях Аньлу, забредал в глухие места, подальше от хоженых дорожек, и, оставаясь один на один с природой, ощущал себя не наблюдателем, а частью ее, вечной и обновляющейся. Это и была та «чистота», к которой он стремился душой, мировоззрением, образом жизни.

Бреду вдоль наньянского родника Цинлэн
 
Мне дорого закатное светило
И сей родник холодной чистоты,
Закат дрожит в течении воды.
Так трепетной душе все это мило!
Пою восходу облачной луны…
Но смолк – и слышу: вечен глас сосны.
 

732 г.

Написал, взобравшись на камень посреди стремнины,
когда брел вдоль Белой речки в Наньяне
 
В верховьях Белой речки [111]111
  Течет на востоке округа Наньян; камень посреди стремнины– достопримечательность местного ландшафта в Наньяне.


[Закрыть]
утром шел,
Людей так рано нет здесь никогда,
Зато прелестный островок нашел,
Чисты, пусты и небо, и вода.
Взгляд провожает к морю облака,
Душа меж рыбок плещется в волнах,
Закатного светила песнь долга,
А к хижине ведет меня луна.
 

732 г.

Внутренняя духовная программа, заложенная в Ли Бо, мешала ему «обуздать» себя, как он писал в одном эссе того же периода. Поэтому его нельзя однозначно назвать «плохим мужем» или «плохим отцом» (а такие оценки попадаются в критических исследованиях). Ли Бо был тем, кого у нас иронично именуют «не от мира сего». Но отбросим иронию, она в применении к гениальному поэту неуместна. Когда он с достаточной зоркостью вглядывался в собственную душу, то осознавал, что суетный мир – не для него. И потому в 60 км от Аньлу соорудил себе на склоне горы среди даоских монастырей хижину, назвав ее «Кабинет в персиковых цветах». В ней винопитие с друзьями он чередовал с погружением в мудрость Лао-цзы и особенно любимого им Чжуан-цзы. Сановитый тесть возмущался, почему не Конфуций. А однажды в лесу на склоне простачок-мирянин поинтересовался, отчего поэт ведет такую праздную и хмельную жизнь, на что Ли Бо с улыбкой, но достаточно серьезно объяснил крестьянину, что лишь в естественности чистой природы способен в полной мере раскрыть себя и исполнить свое предназначение. Кстати, рядом со своим «Кабинетом» он вспахал поле и старательно обрабатывал его.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю