Текст книги "Стихи в переводе Сергея Торопцева"
Автор книги: Ли Бо
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
Я выдолбил ладью
Путешествие молодого поэта, затянувшееся на все его земное бытие, только начинается, но он уже обозначил цель – царства У, Чув восточном и центральном Китае. Для него это не географические точки, не территории, на которых в древности находились эти царства, для него
это живое мифологическое пространство, в котором сегодняшнее настоящее без ощущаемых временны̀х границ сливается с лелеемым прошлым, с идеальной Изначальной Древностью, жившей по естественным законам Небесного Дао. Поэт рвется туда всем существом, своим воображением гиперболизируя и высоту корабельной мачты, и пройденное расстояние. Но земные реалии своей неизведанностью несколько страшат молодого человека, оторвавшегося от отчего дома, не вписанного ни в какую социальную структуру и лишь питающего надежду на блистательные карьерные начинания.
Плывя по реке, пишу своим дальним
Я выдолбил ладью и в У да в Чу [31]31
Территории, названные по располагавшимся там древним царствам: У – в прибрежной зоне вокруг совр. г. Нанкин, Чу – на обширном пространстве в среднем течении Янцзы от озера Дунтин и восточнее.
[Закрыть]поплыл,
Поставив мачту в сотню с лишком чи,
Рвет ветер парус из последних сил,
Я сотни лидо ночи проскочил.
Еще бурлит прощальное вино,
А я уже иных селений гость,
Лишь вспоминать отныне мне дано,
Лазурь воды рождает в сердце грусть.
725 г.
Ладья, подставив попутному ветру небольшой парус, плывет по Линцзяну, приближаясь к Юйчжоу (совр. г. Чунцин) на Вечной реке (Янцзы), слуга Даньша еще раскладывает поклажу в небольшой каютке, а перед глазами молодого поэта еще стоят милые сердцу пейзажи отчего края Шу. Он как бы живет в трех измерениях: вчерашнее, бледнея, цепляется за сегодняшнее, но из глубин души вырывается волнующее Завтра, словно бы озаренное лучами восхода. Эти три пласта с самого начала осмысленного бытия и составляли структуру его души. Даже в первом своем (известном нам) стихотворении пятнадцатилетний мальчик соединял призрачную, зыбкую видимость сегодняшнего с четким земным прошлым и ярким светом заоблачного неба.
Юный месяц
Юный месяц встал над морем [34]34
Стихотворение написано в монастыре Великого просветления в горах Шу, где ни моря, ни даже озера нет, и юный поэт внутренним взором видит месяц над мифическим Восточным морем, где на острове Пэнлай обитают бессмертные святые. Первой же своей поэтической строкой мальчик заглянул в Вечность.
[Закрыть]
В сумеречный час росы,
Когти ветра тучи роют,
И блестит песок косы.
Ах, к чему тут струны эти,
Когда сын ушел в поход?
Царский сад [35]35
В оригинале – «Западный сад», сооруженный древним императором для увеселения друзей-литераторов, и тут откровенно читается противопоставление чистого Небесного – суетному земному.
[Закрыть]покинем – ветер
К сыну пусть стихи несет.
715 г.
Свое путешествие Ли Бо воспринимает как восхождение, вкладывая в это не столько физический, сколько духовно-мистический смысл. Собственно говоря, эта антитеза оказалась ведущей для всего его творчества. Еще совсем недавно он описывал подъем на башню в городе как выход из ночи – в яркость дня, как очищение и духовное преодоление низменности земной плоскости.
Поднимаюсь на башню Саньхуа в Парчовом граде
Парчовый город солнцем озарен.
По башне поднимается рассвет:
Злаченое окно, резной проем,
За пологом – луны крючкастый след.
Ступени к небу сквозь листву летят,
С тоской я распрощался в вышине,
Вечерний дождь давно ушел к Санься [37]37
Санься: три ущелья на Янцзы, вытянувшиеся цепью между городами Боди и Ичан.
[Закрыть],
Кружатся два потока [38]38
Реки Пицзян и Люцзян в прилегающем к Чэнду уезде Шуанлю (Двуречье).
[Закрыть]по весне.
Вот я пришел, на все это гляжу
Как по Девятым небесам [39]39
Девятое небо: обиталище Верховного Владыки.
[Закрыть]брожу.
720 г.
Наиболее полно идея восхождения воплотилась у Ли Бо в образе гор. Мифологическим сознанием они воспринимались как мистические каналы в иные пространства иных, Занебесных, измерений. Ценность горы, считал поэт, не в высоте, а в ее святости, как ценность воды не в ее глубине, а в живущем в ней драконе. Таким духовным центром юности Ли Бо в родной области Шу была Крутобровая Эмэй. Две ее вершины напоминают густые брови Небесной феи. Путь по крутой узкой тропке среди выглядывающих из туманной дымки диковинных цветов постепенно обретал характер мистического духовного преображения. Четыре года назад Ли Бо поднимался на Эмэй и так описал этот процесс:
Восхожу на Крутобровую вершину
Вершин святых немало в крае Шу,
Но с Крутобровой им сравненья нет.
Возможно ли познать ее, спрошу,
Тем, кто приходит только лицезреть?
Распахнутость небес, зеленый мрак —
Цветист, как свиток живописный, он,
Душой купаюсь в заревых лучах,
Здесь таинством я одухотворен,
Озвучиваю облачный напев,
Коснусь волшебных струн эмэйских скал.
В магическом искусстве был несмел,
Но вот свершилось то, что я искал.
Свет облака в себе уже ношу,
С души мирские узы спали вдруг,
И мнится мне на агнце возношусь
К светилу белому в сплетенье рук [40]40
Существует предание о некоем резчике по дереву Гэ Ю, который, оживив деревянного барашка (агнца), вознесся вместе со своими адептами на небо, где они стали бессмертными святыми.
[Закрыть].
720 г.
И вот уже Крутобровая его юности осталась позади, а лодка плывет по реке Пинцян (сейчас она называется Циннун), еще в родных краях. Бесстрастно глядит на лодку лэшаньский Большой Будда, настолько огромный, что человек, примостившийся на ногте его ноги, кажется песчинкой. Прощается ли он с молодым поэтом, или ему ведомо, что они встретятся в Бесконечности? Ли Бо устремляется к Вечной реке Янцзы, к знаменитым Трем ущельям (Санься), где мифический Юй строил дамбы, спасая соплеменников от разрушительных наводнений. Оглядываясь, Ли Бо видит кусочек луны, его Небесного друга, выглядывающей из-за вершины Крутобровой, словно бы приглядывая за отчаянным юношей, устремленным в неизведанное – но столь знакомое по книгам. Он испытывает непонятное пока влечение к этому ночному светилу и не догадывается, что Небесный друг не оставит его даже тогда, когда земные друзья отвернутся.
Песнь луне над Крутобровою горой
Осенний месяц встал над Крутобровой,
А тень – со мной, в Пинцяновой волне.
К Ущельям в ночь уходит челн мой новый,
Тебя, мой друг, уже не видеть мне.
724 г.
Челн Ли Бо, петляя по речкам родного края, выносит его к Хань, окруженной горами полноводной реке, куда он много позже будет ронять горькие слезы разочарования, но пока течение ведет челн к бурному устью – выходу на просторы Вечной Реки, которая увлечет его на земли грез – в Чу, в У, в Юэ. По левому борту скоро встанет вознесенный на высокий склон живописный, вечно закутанный в чарующую поэтов облачную дымку город Боди (Ли Бо еще не знает, какой вехой освобождения станет для него этот город в конце земного бытия!), затем Колдовская гора, окутанная облачком романтической легенды, – челн поплывет по Трем ущельям, где он и отпишет оставшимся дома друзьям обо всем, что увидел и прочувствовал на этом начальном отрезке пути.
С реки посылаю друзьям в Бадун [41]41
Местность на Янцзы к юго-востоку от родных мест Ли Бо.
[Закрыть]
Бурливой Хань поток меня унес
К дождям и тучкам Колдовской горы [42]42
Колдовская гора: эротический символ. В оде древнего поэта Сун Юя повествуется о фее Колдовской горы, которая тучкой и дождем прилетала на любострастные свидания к князю Сяну.
[Закрыть].
Весенний ветр навеял сладких грез —
Как я вернусь опять в свои миры.
Боди я вижу, вырвавшись из снов,
Ах, милые, расстался с вами я.
Полно в Цуйтан [43]43
Застава у Санься на Янцзы, так же называлось первое из трех ущелий.
[Закрыть]купеческих судов,
Чтоб весточку отправить вам, друзья.
725 г.
Не случайно, видимо, он обратил внимание на небольшой городок Боди, распластавшийся по склонам высокой прибрежной горы и вечно окутанный дымкой облаков. По преданию, в городе находился колодец, в котором жил дракон, и потому покровителем города считали Белого Дракона, одного из пяти Небесных Владык, повелителя западного неба и духа звезды Тайбо (sic! Вы помните второе имя Ли Бо?). Тем не менее поэт даже не сошел на берег. Но через полвека именно тут, плывя на запад к месту далекой ссылки, он покинул лодку (еще ссыльным), в местном ямыневыслушал императорский указ об амнистии («смертники переводятся в ссыльные, ссыльные освобождаются»), вновь – уже свободным! – поднялся на свой легкий челн и, вознося хвалу Небу, повернул назад, на восток. Впереди лежал тот самый Цзянлин, где полвека назад мудрый даос предостерегал поэта от сближения с властями. Тогда он не до конца прочувствовал мудрость совета, поплатившись за это. И вот, наконец, высвободился из-под «тяжести гор» и летит к вечному Востоку под галденье суетных макак.
Спозаранку выезжаю из города Боди
Покинул поутру заоблачный Боди,
К Цзянлину сотни личелн мигом пролетит,
Макаки с берегов галдят на всем пути,
Но тяжесть тысяч гор осталась позади.
759 г.
Ранние сумерки настигли их уже в Санься – цепи из трех ущелий, протянувшихся вдоль Янцзы на 200 километров. На ночлег остановились у подножия легендарной Колдовской горы (Ушань), которую Сун Юй, знаменитый поэт и, как утверждают предания, младший брат великого Цюй Юаня, обессмертил своей одой о любострастных свиданиях феи этой горы с чуским князем Сяном. Приподнятый над вершиной камень, окутанный облачной дымкой, представлялся проплывавшим лодочникам феей-хранительницей, и они хотели видеть в фее сильный и романтичный образ. Действительно, согласился с ними Ли Бо, зачем этот Сун Юй очернил прекрасную благородную даму, дочь Небесного Владыки?
Поэт всматривался в облачко, которое, совсем как в оде Сун Юя, застыло на склоне горы, но фея не устремилась к нему струями дождя, а навеяла воспоминания об отчем крае, над которым легковейной тучкой она проплывала еще час-два назад, и глаза путешественника чуть заволоклись дымкой сентиментальных слез. И он тут же начал импровизировать стихотворение в защиту облачка-феи:
Царя Небесного Нефритовая дочь [44]44
Фея Колдовской горы, сопровождаемая двенадцатью святыми девами (у Колдовской горы – 12 вершин), сошла в мир людской, чтобы помогать людям; она была верной хранительницей лодочников, указывая путь среди водоворотов Янцзы..
[Закрыть]
Взлетает поутру цветистой легкой тучкой —
По сновидениям людским бродить всю ночь.
И что ей Сян, какой-то князь там чуский?!
Луну запеленав своих одежд парчой,
Она с Небес сиянье славы источает.
Ее ль познать за сокровенной пустотой?!
Напрасно люди стих Сун Юя почитают.
(Первое стихотворение цикла «Гань син»)
725 г.
Маленькая гостиничка была вся пропитана духом близкой Колдовской горы: феи, облачка над вершиной, набухшие дождем, взволнованно ожидающим мига, когда сладострастными струями он прольется на нетерпеливого князя, ширма у изголовья, перечерченная Вечной Рекой, уходящей к верхней кромке изображения, словно и она откликнулась на зов феи с небес. Через десяток лет совсем в другом месте, в другой гостинице, прислушиваясь к шуршанию опадающих листьев, поэт увидит похожую ширму и вспомнит начало своего путешествия.
Колдовская гора на прикроватной ширме
На ширме нарисован пик крутой,
Осенний лес у города Боди
И тучка – ее спрячет мрак ночной,
Река недвижно в небо улетит.
736 г.
Ночь у подножия Колдовской горы не оказалась какой-то необычной. Прошедший день так утомил и физически, и духовно, что никакая соблазнительная тучка не смутила крепкий сон, разве что громко ревели беспокойные обезьяны. И ясным утром Ли Бо другими глазами взглянул на знаменитую гору, увидел на ее вершине залитую восходящим солнцем террасу, столь высокую, что напоминала башню, и укорил себя, что, может, зря так непочтительно отозвался о великом Сун Юе, младшем брате еще более великого Цюй Юаня.
Ночь у Колдовской горы
Я ночь провел под Колдовской горой,
Вой обезьян в мои врывался сны,
А персики наряд цветастый свой
Роняли к дамбе Цуй [45]45
Цуй(или Цуйтан): название первого из ущелий Санься, дамбы и заставы на ней.
[Закрыть]в лучах луны.
Порывом тучку унесло на юг —
Там чуский князь когда-то ждал ее.
Высокий холм… Сун Юя вспомнив вдруг,
Слезой я платье омочил свое.
725 г.
Колдовская гора еще долго околдовывала экзальтированного поэта, и он возвращался к ней мысленно и поэтически. Даже находясь достаточно далеко от нее, в районе современного Нанкина, он, провожая знакомца в долину Лютни, что лежит рядом с Колдовской горой, ностальгически вспоминал об ушедших и невозвратных временах.
Провожаю секретаря Лу в долину Лютни
747 г.
А через два с лишним десятилетия Ли Бо вновь оказался у этой горы. Он уже не порывистый юноша с романтическими мечтаниями, а умудренный горьким опытом земной жизни человек, который понимает, что в этот искореженный мир, лишенный «свежего дыхания» (в переносном смысле – «чистых нравов»), феи не прилетают, да и сластолюбца-князя никто не вспоминает, разве что пастухи, погоняя баранов, перекинутся парочкой насмешливых слов.
И снова я под Колдовской горой,
У Башни солнца, где ищу преданье,
Но тучки нет, чист небосвод ночной,
Даль принесла нам свежее дыханье.
Волшебной девы и в помине нет,
Где чуский князь, никто сейчас не знает,
Давно уж канул блуд в пучину лет…
Лишь пастухи о них тут и вздыхают.
(из цикла «Дух старины», № 58)
759 г.
Головокружительные водовороты в Трех ущельях были созвучны юному задору поэта, хотя встреча с мудрым даосом, вселившим в него уверенность в своих силах, была еще впереди. Возможно, именно на эту встречу с подспудной горечью и намекнул поэт, когда, уплывая на исходе жизни в ссылку, миновал Санься и в стихотворении об этом вечность Неба противопоставил суетности и тщетности человеческих страстей и усилий (гора Хуанню, вершина которой показалась стареющему поэту недостижимой, находится как раз рядом с г. Цзянлином, где в 725 г. и произошла знаменательная встреча со старцем). Челн кружил, обходя водовороты реки, а поэт задумчиво смотрел в сторону северного берега, где, скрываясь за горным массивом ущелья Силинся, из Великой Древности угадывались родные места Цюй Юаня и 11 могильных курганов, в одном из которых похоронен великий поэт, а остальные сооружены для того, чтобы преследовавшие его царские клевреты не смогли отыскать подлинный и разрушить его.
Минуя Санься
Зажато небо в пиках Колдовских
Там, где шумит башуйская волна.
Когда-то люди не увидят их,
А неба – не коснутся времена.
Три утра огибаю Хуанню,
Еще три ночи… Бесконечен путь
Три раза прибавляю день ко дню [47]47
Поэт перефразирует сычуаньскую песенку лодочников, которые обычно напевали ее, утомительно долго огибая гору: «Утром вышел к Хуанню, ночь провел у Хуанню, три утра, три ночи, а Хуанню как была, так и есть».
[Закрыть],
Тоска такая, что и не вздохнуть.
758 г.
До Чуских врат простерся путь мой
Видимо, все-таки знаменательная встреча с пророком в Цзянлине оказалась не случайной, а была предопределена. Как раз перед подходом к городу Ли Бо трепетно пересек невидимую, но так явственно осязаемую им границу уже не существующего, и все же вечного древнего царства Чу. Впрочем, внимательный поэт подметил, что привычные для шусца горы, обычно не позволяющие глазу уйти далеко к горизонту, здесь распластались бесконечной равниной, покрытой низкорослым редким леском. По левому борту, с севера, оскалила клыки невысокая гора, именуемая Зуб тигра, а как раз напротив нее, на южном берегу, расплылась в предвечернем тумане другая, как раз и именуемая Чускими вратами (Цзинмэнь)– природный рубеж между Шу и Чу, места великой древней культуры и великих поэтов Цюй Юаня и Сун Юя. «Десять тысяч ли» несли поэта реки отчего края, где прошло детство, и вот завершалась юность – Ли Бо вступал на путь самостоятельной жизни, и, сделав первые шаги по территории Чу, он мысленно вернулся в лелеемую им Древность.
Прощаясь с Шу, плыву за Чуские врата
До Чуских врат простерся путь мой длинный,
По землям Чу плыву я с этих пор,
Сменились горы вольною равниной,
Река вошла в невиданный простор,
И зеркальцем луна, с небес слетая,
Легла на воду в облачный мираж.
О, воды милые родного края,
Вы десять тысяч линесете нас!
725 г.
Переход на территорию Чу, где таинственно поблескивали руины древнего дворца, поэт воспринял как пересечение рубежа времени, как слияние времен в один Ком вечного бытия, соединил свое уходящее прошлое с надвигающимся будущим и поставил это на фон непрерывающейся Вечности. Не случайно у него луна висит над океаном, которого нет в тех местах, где плыл его челн, но к которому устремлен поток Янцзы, а этот «океан» в мифологии именуется Восточным морем, над которым вздымаются острова Бессмертных святых и сакральная гора Куньлунь с блистательным дворцом Небесного Владыки на склоне.
Плывя на челне к Цзинмэнь, смотрю на Реку в Шу
В Ущелье лун [49]49
Ущелье, над которым нависал огромный круглый камень, очертаниями напоминающий луну; находится к северо-востоку от совр. г. Чунцин.
[Закрыть]влекомый, мой челнок
Летит, и взгляду не достичь предела,
Не прерывался персиков поток
От самой речки, что в парчу одета [50]50
«Парчовая река» (Цзиньцзян) в Чэнду, центре отчего края Ли Бо.
[Закрыть].
Вода светла – прозрачный изумруд,
Безмерностью сравнима с небесами.
Башань пройдем, а там уже плывут,
Качаясь, тучки чуские над нами.
Там гуси над песками – что снега,
Там иволги порхают по ущелью;
Лишь минем буйноцветные луга,
Нас яркая дерев встречает зелень.
Туманный берег покидает взгляд —
Ладья стремит к луне над океаном.
Из тьмы Цзянлина огоньки летят —
Дворец Чжугун, построенный Чэн-ваном [51]51
Чжугун:руины загородного дворца чуского князя Чэн-вана(7 в. до н. э.) около Цзянлина.
[Закрыть].
725 г
В городе Юэян, что в округе Юэчжоу, куда после судьбоносной встречи со старцем отправился Ли Бо, а потом не раз бывал там, к нему почтительно приблизился крепкий мужчина лет сорока, назвавшись двенадцатым сыном семейства Ся. Это сразу сблизило их – Ли Бо ведь тоже считался двенадцатым в семействе Ли. Коммерсант по роду деятельности, Ся был чуток к поэтическому слову и еще в Цзянлине, восторженно сообщил он поэту, восхитился талантом Ли Бо, прочитав ходивший тогда по рукам список «Оды Великой Птице Пэн». Они поднялись на знаменитую деревянную трехэтажную западную башню городской стены, возвышающуюся над озером Дунтин, в великих и трагических местах Цюй Юаня. Построенная в 3 веке, разрушенная и восстановленная в 716 г., она именовалась Южной башней, пока Ли Бо в этом стихотворении не назвал ее Юэянской, и это название закрепилось за ней. Даньша приволок туда жбанчик известного в округе балинского вина. Во тьме угадывались очертания Царского холма напротив устья реки Сян, напоминая о древней трагической истории. Однако ночь скрадывала время, и было неведомо, какого века волны разбиваются о городскую стену.
Вместе с Ся-двенадцатым поднимаемся на Юэянскую башню
Ночью город исчез, только ты здесь, мой друг,
Тихо плещутся воды, вливаясь в Дунтин [52]52
Одно из крупнейших озер Китая, находится в средней части бассейна Янцзы.
[Закрыть].
Грусть мою прихвати, гусь [53]53
В поэзии гусь – образ вестника, символ письма.
[Закрыть], летящий на юг,
Поднимись ко мне, месяц, из горных лощин.
Мы сойдем на плывущие к нам облака,
По бокалу вина поднесут небеса,
И порыв освежающего ветерка
Унесет нас, хмельных и веселых, назад.
759 г.
Живописное озеро Дунтин (2740 кв. м.), окаймленное по горизонту зигзагом зеленых гор, столь огромно, что солнце, восстав из его вод, в них же и садится. Оно производит странное впечатление – это цепь озер, одно внутри другого, рассеченных остриями холмов, выглядывающих из-под воды. Берега обильно поросли бамбуком, их тут множество видов, в том числе и пятнистый, который упоминается в финале следующего стихотворения. В древности это озеро именовалось «водоемом Облачных грез», а свое нынешнее название переняло у вздымающейся перед устьем реки Сян горы Дунтин, позже переименованной в Царскую (Цзюньшань). В этих местах сам воздух наполнен легендами, и Ли Бо, эмоционально погруженный в Чускую Древность, старался извлечь ее зовы из любых образов и ассоциаций. Таким же был он и в своих первых детских поэтических опытах. Увидев камень, очертаниями напоминающий женщину, он воспроизвел его в стихотворении как «окаменевшую жену», годами высматривающую мужа, ушедшего в военный поход. Ее трагическое молчание ассоциировалось у юного поэта с гордостью древней наложницы князя Си, плененного чуским Вэнь-ваном, не пожелавшей принять милость победителя (Чуская пленница). Ее страдание напомнило поэту о дочерях мифического императора Яо, женах его преемника Шуня, которые после смерти мужа бросились в реку Сян. Никому не ведомо, где упокоились их тела, но потомки соорудили на Царском холме могильный курган и поминальный храм, но беспокойный дух горемычных женщин, в легендах получивший имя Сянского, вечно и тщетно всматривается в затуманенный горный массив, так и не в силах отыскать могильный курган Шуня (об этом – следующее стихотворение). Однако Царский холм известен не только прошлым, но и настоящим – по всей стране расходится выращиваемый на его склонах чай «Серебристые иглы Царского холма».
Жена, окаменевшая в ожидании мужа
Как ритуальный каменный сосуд,
Наполненный печалью и надеждой,
Покрытый росами, что боль несут,
Одетый мхом, как древнею одеждой,
Она страдает, словно Сянский дух,
Как пленница из Чу, живет в молчанье:
Среди весны, затихнувшей в цвету,
Высматривает мужа в ожиданье.
715 г.
Навеки разлучены
Ах, эта вечная разлука!
Царевны древние Нюйин и Эхуан
От вод Дунтинских в направленье юга,
Где плещут волны Сяо-Сян,
Ушли в глубины – десять тысяч ли.
О, как же тяжелы их муки!
Сокрылось солнце в туче черной мглы,
Гориллы взвыли, взбеленились духи.
Какой же я еще могу добавить штрих,
Коль верностью Владыка-Небо разъярен
И грома посылает гневный рык?!
От Яо – к Шуню, к Юю переходит трон,
Правитель без вельмож – рыбешка, не Дракон,
Сановник-крыса тигром рвется к власти,
Был Яо, говорят, в темницу заключен,
А Шунь в глухой степи оставил кости,
И в девяти ущельях гор Цзюи
Непросто шунев отыскать курган [54]54
В этом сюжете Ли Бо увидел не только трагедию женщин, но и преступное нарушение естественного порядка (по неофициальной версии, трон был узурпирован Шунем, а стареющий император Яо брошен в тюрьму, но и смерть Шуня вызывает вопросы – не был ли он убит рвавшимися к власти вельможами).
[Закрыть].
Роняют девы слезы горькие свои,
Бросаясь невозвратно в Сяо-Сян.
Найти курган им было не дано,
Как плакали они, превозмогая муку!
Обрушится курган, а Сян откроет дно —
Тогда лишь высохнут слезинки на бамбуках [55]55
В этих краях растет «пятнистый бамбук», раскраску которого легенда связала с трагической историей этих царских дев.
[Закрыть].
753 г.
Есть что-то глубоко символичное в том, что, пустившись в свои земные странствия с озера Дунтин, Ли Бо и отсчет финальной точки начал в тех же краях. Неправедно осужденный, отсидевший в остроге, снисходительно амнистированный с заменой смертной казни на ссылку и, наконец, полностью освобожденный, он вновь оказывается на Дунтин. Как мы видим из двух последующих стихотворений, внутреннее раскрепощение к нему не вернулось. Ли Бо вновь обращается мыслью к древней трагедии, мечтает о вечности Неба и подчеркивает, что Янцзы несет его на восток – туда, где в мифическом Восточном море на мифических островах с нетерпением ждут его бессмертные святые – в отличие от земных друзей, предавших опального поэта.
