Текст книги "Месть. Идеальный сценарий (СИ)"
Автор книги: Лея Вестова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Глава 7
Дни превратились в тягучую, вязкую паутину ожидания. Они налипали друг на друга, образуя бесформенную, серую массу времени, лишенную событий, эмоций и смысла. Я стала призраком в собственной квартире, бесплотной тенью, скользящей по комнатам, которые когда-то были наполнены смехом, планами и жизнью. Теперь они были наполнены лишь гулкой, звенящей тишиной и запахом пыли. Моя изоляция была абсолютной, почти герметичной. Затворничество, изначально бывшее тактическим ходом, превратилось в мою реальность, в кокон, который я сама же вокруг себя и соткала.
Я неукоснительно следовала инструкциям Волкова, разыгрывая перед Юрием Семеновичем спектакль полного морального истощения. Эта роль, как ни странно, давалась мне все легче. Мне почти не приходилось притворяться. Парализующая апатия, которая накатывала волнами, была абсолютно реальной. Усталость, въевшаяся в каждую клетку, была моим подлинным состоянием. Единственное, что было ложью – это причина. Они думали, что я сломлена горем и позором. Но на самом деле меня сжигала изнутри холодная, концентрированная ярость, которая требовала колоссального количества энергии для своего сдерживания.
Каждый звонок Юрия Семеновича становился отдельным актом в этом театре абсурда. Я специально держала свой «грязный» телефон рядом, на кухонном столе, и каждый раз, когда раздавалась трель рингтона, мое сердце сжималось от омерзения. Я давала ему прозвонить несколько раз, чтобы создать впечатление, что у меня нет сил даже подойти к аппарату.
– Да… – отвечала я, предварительно сделав несколько прерывистых вдохов, чтобы голос звучал слабо и надломленно.
– Кирочка, дорогая моя, как ты себя чувствуешь? – его голос, жирный от фальшивого участия, сочился из динамика, как патока. – Я так за тебя волнуюсь. Слава тоже места себе не находит, переживает.
«Переживает, как бы я не сорвалась с крючка», – мысленно парировала я, а вслух лепетала:
– Мне очень плохо, Юрий Семенович… Я почти не сплю… Панические атаки… Я просто не могу заставить себя думать о… об этих бумагах. Мне кажется, я сойду с ума.
– Ну что ты, девочка моя, не говори так, – ворковал он. – Мы все понимаем. Никто на тебя не давит. Но ты же знаешь, жизнь не стоит на месте. Бизнес требует решений. Партнеры ждут…
Каждый такой разговор был пыткой. Я слушала его лицемерные увещевания, его покровительственный тон, и во мне все кипело. Мне хотелось кричать в трубку, кто он такой, хотелось выплеснуть ему в лицо всю правду о его «порядочном» клиенте Вячеславе, о его «заботливой» сообщнице Элеоноре. Но я молчала, играя свою роль. Я выигрывала для нас драгоценные часы, которые Дмитрий использовал для того, чтобы копать.
Его звонки, раздававшиеся на «чистом» телефоне раз в день, были для меня глотком свежего воздуха, единственной связью с реальностью, где еще существовала надежда. Его спокойный, уверенный голос действовал как бальзам на истерзанные нервы.
Дмитрий, окрыленный первыми быстрыми успехами – найденным актером и следами денежных переводов, – пытался копать глубже. Он был похож на геолога, наткнувшегося на богатую золотую жилу. Первые находки были многообещающими, но очень скоро он наткнулся на глухую, невидимую стену из твердой породы.
– Они работают на опережение, – сообщил он во время одного из наших коротких созвонов. Его голос, обычно неизменно спокойный, звучал непривычно озабоченно. – Я пытался поднять финансовую документацию по последним крупным сделкам Славы, но все серверы оказались идеально зачищены. Все архивы по последним трем месяцам стерты. Официальная версия – технический сбой. Но мы оба понимаем, что это не так.
Он сделал паузу, давая мне переварить информацию.
– Более того. Двое ключевых сотрудников финансового отдела, которые не могли не знать о его махинациях, внезапно уволились по собственному желанию. Один вчера улетел в Германию, якобы на срочное лечение. Вторая – на Бали, в долгосрочный отпуск по медитации. Концы в воду. Кто-то очень профессионально заметает следы, Кира. И этот кто-то действует быстро и эффективно.
Эта новость легла на душу холодным камнем. Я сидела на полу в своей пустой гостиной, смотрела на чехлы, покрывающие мебель, как саваны, и чувствовала, как по спине пробегает неприятный холодок. Мы имели дело не просто с жадным мужем и его коварной любовницей. За ними стояла сила, о масштабах которой мы могли только догадываться. Сила, способная зачищать сервера, отправлять людей за границу и обрывать все нити, ведущие к правде.
Изоляция начала давить на меня с новой силой. Четыре стены моей квартиры превращались в стены камеры. Я чувствовала себя бесполезной, пешкой, которую убрали с доски и велели ждать, пока сильные игроки сделают свои ходы. Это чувство пассивности было невыносимым. Мне нужно было действие. Мне нужно было что-то сделать самой. Что-то, что могло бы принести пользу, дать новую зацепку.
И я вспомнила. Сейф. Личный сейф отца в его загородном доме.
– Мне нужно на день съездить в загородный дом, – сказала я Дмитрию через пару дней, когда чувство клаустрофобии стало почти невыносимым. Моя изоляция в квартире начинала сводить меня с ума. – Там, в кабинете отца, остался его личный сейф. Я не помню, что в нем, но вдруг там есть что-то важное. Какие-то документы, о которых никто не знал.
Я говорила это, но в глубине души понимала, что это лишь половина правды. Главной причиной было мое отчаянное желание вырваться из этой клетки. Сделать хоть что-то.
– К тому же, – добавила я, используя более рациональный аргумент, – мое постоянное затворничество может вызвать подозрения. Они могут подумать, что я что-то замышляю. Поездка в дом, где я выросла, будет выглядеть как естественный поступок женщины, ищущей утешения в воспоминаниях. Это вписывается в мою роль.
Дмитрий долго молчал на том конце провода. Я почти физически ощущала, как он взвешивает все «за» и «против», как его аналитический ум просчитывает риски. Молчание затягивалось, и я уже была готова услышать категорическое «нет».
– Хорошо, – неохотно согласился он наконец. – Это рискованно, чертовски рискованно. Но твоя логика верна. Нужно создавать видимость нормальной жизни, чтобы усыпить их бдительность. Но при нескольких жестких условиях.
– Я согласна на все, – не раздумывая, выпалила я.
– Во-первых, я лично проверю твою машину от и до. Каждый винтик, каждый провод. Во-вторых, поедешь строго днем, по самому оживленному шоссе. Никаких проселочных дорог. В-третьих, я буду следовать за тобой на расстоянии. Постоянно. Никаких отклонений от маршрута и никаких остановок. Ты меня поняла?
– Да, – твердо ответила я, чувствуя прилив адреналина. Наконец-то. Действие.
Вечером того же дня он приехал, чтобы осмотреть мою машину. Я наблюдала за ним из окна. Он не просто бросил беглый взгляд. Это была работа профессионала. Он принес с собой целый набор инструментов и специальное зеркало на длинной ручке. Он методично проверил ходовую часть, заглянул под капот, просветил фонариком тормозные диски, проверил давление в шинах. Его движения были точными, выверенными, как у хирурга перед операцией.
– Все чисто, – сказал он, позвонив мне после осмотра. – Никаких «жучков», никаких видимых повреждений. Либо они не додумались до этого, либо работают гораздо тоньше. Будь предельно осторожна.
Мы договорились, что я поеду на следующий день. Утром я проснулась с незнакомым чувством – смесью страха и возбуждения. Я тщательно оделась, выбрав неприметные джинсы и темный свитер. Когда я села за руль своего автомобиля, мое сердце екнуло. Эта машина была последним осязаемым осколком моей прежней жизни. Запах дорогой кожи в салоне, привычное расположение кнопок на панели, мягкое урчание мощного двигателя. На несколько секунд я снова почувствовала себя той самой Кирой – хозяйкой своей жизни, уверенной и безмятежной.
Но стоило мне выехать на скоростное шоссе, как иллюзия развеялась, и реальность нанесла свой удар. Сначала все шло идеально. Я ехала в среднем ряду, строго соблюдая скоростной режим. В зеркале заднего вида я периодически видела неприметный седан Дмитрия, который держался в паре сотен метров позади. Его присутствие успокаивало. Солнце светило ярко, дорога была почти свободной. Я даже начала думать, что мои страхи были преувеличены.
Момент, когда все изменилось, наступил внезапно и буднично. Поток машин впереди начал замедляться. Я инстинктивно перенесла ногу на педаль тормоза и слегка нажала, чтобы сбросить скорость перед перестроением.
И ничего не произошло.
Педаль ушла в пол, став мягкой и податливой, как кусок ваты. Машина не отреагировала. Вообще. Она продолжала нестись вперед на скорости сто двадцать километров в час.
Первой реакцией было недоумение. Мозг отказывался принимать происходящее. Может, я промахнулась? Я с силой вдавила педаль в пол еще раз. И снова. Тот же пугающий, безвольный провал. Эффекта не было.
Холодный пот мгновенно прошиб меня. Я вцепилась в руль побелевшими пальцами. Паника ледяными тисками сжала горло. Сердце заколотилось с бешеной скоростью, отдаваясь гулким стуком в ушах. Я посмотрела на спидометр. Стрелка замерла на отметке 120. Она не двигалась.
Впереди, метрах в трехстах, начинался плотный затор. Лес красных стоп-сигналов, которые приближались с ужасающей скоростью. Я умру. Прямо здесь, сейчас, в этой груде железа, которая еще минуту назад казалась мне символом безопасности. Мозг лихорадочно искал выход. Аварийка? Сигнал? Но что это даст? Никто не сможет остановить несущийся на них многотонный снаряд.
В зеркале заднего вида я увидела, что машина Дмитрия резко ускорилась и поравнялась со мной в соседнем ряду. Его лицо было искажено криком, который я не слышала за стеклом и ревом мотора. Он отчаянно жестикулировал, показывая мне на правую, аварийную полосу. Она была свободна. Это был шанс.
Собрав всю волю в кулак, я резко вывернула руль. Машину занесло, заднюю часть повело в сторону, но я, вцепившись в руль до боли в костяшках, чудом выровняла ее. Мы вылетели на аварийную полосу. Скорость начала медленно падать за счет трения, но этого было катастрофически недостаточно. Впереди, как пасть гигантского зверя, виднелся крутой съезд с эстакады с бетонным отбойником. У меня оставались секунды.
Тогда я сделала то, что видела в фильмах и всегда считала эффектным, но нереальным трюком. Мой разум отключился, уступив место чистому инстинкту выживания. Правая рука сама нашла рычаг ручного тормоза. Я с силой дернула его на себя.
Раздался оглушительный, раздирающий уши скрежет. Звук рвущегося металла и горящей резины. Машину развернуло почти на девяносто градусов. Мир за окном превратился в смазанное, мелькающее пятно. Затем последовал страшный удар. Боковой, глухой, сотрясающий все тело. Меня швырнуло на дверь, ремень безопасности впился в грудь, лишая воздуха. Перед глазами на мгновение потемнело. А потом наступила оглушительная тишина.
Машина замерла, уткнувшись боком в серое бетонное заграждение. Из-под капота валил густой, едкий дым.
Все произошло за считанные секунды, которые растянулись в моем сознании в вечность. Я сидела, не двигаясь, глядя прямо перед собой. Мир потерял звуки и краски. В ушах стоял только тонкий, высокий звон.
Дверь со стороны водителя рывком открылась. Дмитрий. Его лицо было белым как полотно, в глазах плескался ужас.
– Ты жива⁈ Кира!
Он расстегнул мой ремень безопасности, его руки дрожали. Я хотела что-то ответить, но не могла. Слова застряли в горле. Я сидела, вцепившись в руль, и смотрела на свои руки, на приборную панель, на треснувшее, пошедшее паутиной боковое стекло. Меня била крупная, неудержимая дрожь, сотрясая все тело.
Он осторожно вытащил меня из разбитой машины. Ноги не держали, и я бы упала, если бы он не подхватил меня. Он усадил меня прямо на асфальт, прислонив к холодному бетону отбойника.
Я смотрела на искореженный кусок металла, который еще недавно был моим автомобилем, и одна-единственная мысль, ясная и острая, как лезвие бритвы, пронзила мой затуманенный от шока мозг.
Они не просто зачищали архивы. Они не просто запугивали свидетелей.
Они пытались меня убить.
Глава 8
Обратная дорога в город превратилась в сюрреалистический, беззвучный кошмар. Я сидела на пассажирском сиденье машины Дмитрия, и мир за окном казался отстраненным, словно я смотрела плохое кино на размытом экране. Звуки не долетали до меня, приглушенные толстым слоем ваты, которым шок набил мою голову. Я видела, как другие машины проносятся мимо, как люди в них смеются, разговаривают, живут своей обычной жизнью, и не могла поверить, что я все еще нахожусь с ними в одной вселенной. Всего час назад я была одной из них. Теперь я была другой. Той, кого пытались убить.
Меня била крупная, неудержимая дрожь. Это был запоздалый, первобытный отклик тела на смертельную опасность. Зубы выбивали мелкую дробь, хотя я изо всех сил сжимала челюсти. Пальцы, скрюченные и непослушные, вцепились в край сиденья, и я не могла их разжать.
Дмитрий вел машину молча. Его профиль в полумраке салона казался высеченным из камня. Ни единого лишнего движения. Только побелевшие костяшки пальцев, мертвой хваткой сжимавшие руль, выдавали бушевавшую в нем бурю. Я видела в боковом зеркале его глаза – в них застыла ледяная, концентрированная ярость. Это была ярость не только на наших врагов. Это была ярость на самого себя. За то, что не предусмотрел. Не защитил. Допустил. Он, профессионал до мозга костей, пропустил удар. И этот удар чуть не стоил мне жизни.
Когда мы съехали с шоссе и погрузились в лабиринт городских улиц, он наконец заговорил. Его голос был хриплым и глухим, как будто он долго молчал.
– Мои ребята уже осмотрели твою машину. Предварительный вердикт однозначный.
Я молча повернула к нему голову.
– Тормозной шланг был аккуратно надрезан, – отчеканил он каждое слово. – Не перерезан полностью, а именно надрезан. Расчет был на то, что под давлением при резком торможении на высокой скорости он лопнет. Идеальное убийство, которое списали бы на техническую неисправность и несчастный случай. Никаких следов.
Я закрыла глаза. Подтверждение. Это было не мое воображение, не паранойя. Это был холодный расчет. Кто-то методично и хладнокровно спланировал мою смерть.
– Ты больше не останешься в своей квартире ни на час, – жестко сказал Дмитрий, и это прозвучало как приговор. – Они знают, где ты живешь. Они знают твой распорядок. Они знают все. Раз они пошли на такое, значит, ставки выросли до предела. Они могут добраться до тебя в любой момент.
В тот же вечер он перевез меня в безликую двухкомнатную квартиру в спальном районе на другом конце Москвы. Мы ехали по городу, который я когда-то любила и считала своим, и я чувствовала себя беглянкой, преступницей. Каждая проезжающая мимо полицейская машина заставляла сердце сжиматься. Каждый пристальный взгляд прохожего казался подозревающим.
Конспиративная квартира, которую он снимал для особо важных случаев, оказалась квинтэссенцией анонимности. Она была не просто безликой – она была агрессивно безликой. Дешевая, но новая мебел, расставленная так, словно ее только что выгрузили из коробки. Бежевые обои с невнятным рисунком. Линолеум под цвет дерева. Ни одной картины на стене, ни одного цветка, ни одной книги. Воздух пах чистотой и пустотой. Это было не жилье. Это был стерильный бокс, временное убежище, где не должно было остаться ни единого следа человеческого присутствия.
– Сиди здесь и не высовывайся, – приказал он. Его тон стал почти жестоким, но я понимала, что эта жестокость порождена его собственным страхом за меня. Он ходил по квартире, проверяя каждый угол, каждое окно.
– Вот «чистый» телефон. Звонить только мне. Тот, старый, больше не трогай. Вот ноутбук, тоже «чистый». Никаких соцсетей, никакой почты, кроме той, что я тебе создал. К окнам не подходи без необходимости. Дверь не открывать никому, даже если будут представляться полицией, пожарными или папой римским. Ясно?
Я молча кивнула.
– Еду и все необходимое я буду привозить сам. Раз в день. Если что-то экстренное – звони. Но лучше, чтобы экстренного ничего не было.
Он уходил. Я слышала, как он закрывает за собой дверь. Один щелчок английского замка. Второй. Третий, контрольный, на массивную задвижку. Звук захлопывающейся тюремной камеры.
Я осталась одна. В оглушительной, абсолютной тишине. Опустилась на пол посреди гостиной и только тогда позволила себе разрыдаться. Я плакала беззвучно, сотрясаясь всем телом, глотая слезы ужаса, бессилия и всепоглощающего одиночества.
Моя новая жизнь началась. Жизнь в клетке.
Дни тянулись бесконечно. Одинаковые, серые, пустые. Я просыпалась, долго лежала, глядя в потолок, потом заставляла себя встать, принять душ, съесть что-то из того, что вчера привез Дмитрий. А потом начиналось самое страшное – часы, которые нужно было чем-то заполнить. Я металась по двум комнатам, как тигр в клетке, измеряя шагами периметр своей тюрьмы. Пыталась читать книги, которые он мне приносил, но буквы расплывались перед глазами, не складываясь в слова.
Единственным моим развлечением, моей единственной связью с внешним миром стало окно. Окно, к которому он запретил мне подходить. Я часами стояла в стороне от него, за занавеской, и смотрела на чужой, незнакомый двор. Типичный московский двор-колодец. Детская площадка с облупившейся краской, лавочки, на которых днем сидели старушки, парковка, забитая машинами.
Поначалу это было просто наблюдение. Я изучала жизнь этого маленького мирка, как энтомолог изучает муравейник. Вот женщина из третьего подъезда каждое утро выгуливает таксу. Вот вечно недовольный дворник подметает асфальт. Вот подростки собираются вечером у турников.
А потом начала прорастать паранойя. Сначала маленьким, едва заметным семечком, а потом все сильнее, пуская ядовитые корни в мое измученное сознание.
Мне начало казаться, что за мной следят.
Одна и та же серая «Лада», постоянно припаркованная на одном и том же месте, чуть поодаль. Я убеждала себя, что это машина кого-то из жильцов. Но почему я никогда не видела, чтобы из нее кто-то выходил или садился в нее?
Человек в кепке, слишком долго гуляющий с собакой под моими окнами. Он не просто гулял. Иногда он останавливался и, как бы невзначай, поднимал голову, скользя взглядом по окнам. По моим окнам? Или мне это только кажется?
Возможно, это была паранойя, рожденная пережитым ужасом. Посттравматический синдром, как сказал бы психолог. Дмитрий, которому я робко рассказала о своих подозрениях, уверял меня в том же.
– Кира, это нормально, – говорил он по телефону. – Твоя психика ищет угрозу повсюду. Дом чист. Мои люди наблюдают за периметром круглосуточно. Никаких «хвостов», никаких подозрительных личностей. Постарайся расслабиться.
Я хотела ему верить. Отчаянно хотела. Но липкое, неприятное чувство опасности не покидало меня. Оно стало моим вторым я, моей тенью. Я начала вести журнал наблюдений, как сумасшедшая. Записывала время появления серой машины, отмечала маршрут человека с собакой. Мой разум отчаянно искал систему в хаосе, подтверждение своим страхам.
Враги, поняв, что физическое устранение провалилось и я теперь под защитой, сменили тактику. Они начали психологическую войну. И их первый удар был нанесен с дьявольской точностью.
Однажды Дмитрий настоял, чтобы я вышла на короткую прогулку.
– Ты не можешь сидеть взаперти вечно, – сказал он непреклонным тоном. – Тебе нужен свежий воздух. Это уже вопрос здоровья. Мой человек, Виктор, будет с тобой. Он лучший из лучших, бывший спецназовец. Просто пройдетесь по скверу через дорогу. Тридцать минут. Не больше.
Я сопротивлялась, умоляла его не заставлять меня выходить. Мысль о том, чтобы покинуть свое убежище, пусть и похожее на тюрьму, приводила меня в ужас. Но он был настойчив.
Виктор оказался рослым, молчаливым гигантом с абсолютно непроницаемым лицом. Его присутствие должно было успокаивать, но почему-то нервировало еще больше. Мы шли по осеннему скверу. Под ногами шуршали желтые листья. Воздух был свежим и прохладным. Но я не чувствовала ничего, кроме страха. Каждый прохожий казался мне потенциальным убийцей. Я инстинктивно вжимала голову в плечи и старалась идти как можно ближе к Виктору. Эти тридцать минут показались мне вечностью.
Когда мы вернулись, я с облегчением перевела дух. Квартира. Моя безопасная крепость. Я закрыла за собой дверь на все замки и прислонилась к ней спиной. Я дома. Я в безопасности.
Квартира встретила меня идеальным порядком. Все было на своих местах. Я, по своей новой параноидальной привычке, быстро обошла комнаты. Книга на столе лежала под тем же углом. Чашка на кухне стояла на том же месте. Облегчение волной прокатилось по телу.
Я прошла в спальню, собираясь прилечь. И замерла на пороге.
Сердце не просто пропустило удар. Оно остановилось. Воздух застрял в легких.
На идеально заправленной кровати, точно по центру белоснежной подушки, лежала фотография в серебряной рамке.
Та самая, что всегда стояла на столе в моем старом доме. Моя детская фотография с отцом. Мне там лет семь, я сижу у него на коленях, щербато улыбаюсь, а он обнимает меня, и его глаза светятся любовью и нежностью.
Они были здесь.
В моей «безопасной» крепости. В моем последнем убежище. Они ничего не взяли, ничего не сломали. Они просто оставили знак. Демонстративный, наглый, жестокий. Это было послание, которое не нуждалось в словах. «Мы знаем, где ты. Мы можем войти, когда захотим. Ты нигде не спрячешься. Мы можем достать не только тебя, но и то, что тебе дороже всего – твою память».
Сначала я не кричала. Я просто стояла и смотрела, не в силах пошевелиться. Мир сузился до этой маленькой серебряной рамки на белой подушке. А потом плотина прорвалась. Из моей груди вырвался дикий, животный вопль, полный ужаса и отчаяния.
Я бросилась к телефону, пальцы не слушались, несколько раз роняя его. Наконец, я набрала номер Дмитрия.
Когда он примчался через двадцать минут, я была на грани истерики. Я металась по комнате, как раненый зверь.
– Как они вошли⁈ – кричала я, вцепившись в его рубашку. – Как⁈ Ты же говорил, что здесь безопасно! Ты обещал! Это твоя вина!
Он осторожно отцепил мои руки и подошел к двери. Его лицо превратилось в ледяную маску.
– Замок вскрыт профессионально, – процедил он, осматривая едва заметные царапины на металле. – Работал специалист высочайшего класса. «Медвежатник». Кира, успокойся. Сядь. Выпей воды.
– Успокоиться⁈ – я разразилась горьким, истерическим смехом. – Ты предлагаешь мне успокоиться⁈ Они были в моей спальне! Они трогали мои вещи! Они трогали фотографию моего отца своими грязными руками! Они могут вернуться и убить меня во сне!
– Они не вернутся, – его голос был тверд, как сталь. – Не сегодня. Это была акция устрашения. Они показали, что могут. Теперь они будут ждать, пока ты сломаешься. Паника – это именно то, чего они добиваются. Не давай им этого.
Но я его не слышала. Я видела в его профессиональном спокойствии лишь холодность и равнодушие. Мой страх искал выход, и он нашел его в обвинениях.
– Это ты во всем виноват! – кричала я, давясь слезами. – Это ты меня сюда привез! Ты заставил меня выйти на эту проклятую прогулку! Это была ловушка, а ты ее не заметил! Какой же ты профессионал⁈
Его лицо дрогнуло. Мои слова попали в цель. Я видела в его глазах боль – боль от моего недоверия и от собственного чувства вины, которое он так тщательно скрывал.
– Кира, прекрати, – сказал он тихо, но властно. – Истерика нам не поможет. Нам нужно думать.
– Я больше не хочу думать! Я хочу жить! – выкрикнула я.
В тот вечер мы впервые по-настоящему поссорились. Это была уродливая, отчаянная ссора двух измученных людей. Я обвиняла его в непрофессионализме, потому что мой страх был так велик, что мне нужно было переложить его на кого-то другого. Он пытался достучаться до моего разума, но видел перед собой только панику, которая могла погубить нас обоих.
Между нами выросла стена. Стена из моего страха и его уязвленной гордости. Мое убежище превратилось в новую, еще более страшную тюрьму, потому что теперь я чувствовала себя в ней абсолютно одной. Доверие, которое так медленно и трудно рождалось между нами, треснуло. И я с ужасом поняла, что мой единственный защитник, возможно, больше мне не верит. А я не верила ему.
