Текст книги "Здравствуй, Фобос !"

Автор книги: Левон Хачатурьянц

Соавторы: Евгений Хрунов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Собственно, потому он и выбран в жертву... Один из двух лучших. Второго уже нет. Вчера не стало.

...Охотник лежал на груде шкур, рассматривая чуть видимые в багряных бликах костра изображения на каменной стене. Плоскость высотой в четыре человеческих роста и длиной в сотню шагов почти сплошь покрыта рисунками. Для непривычного глаза это неимоверная путаница линий и цветовых пятен. Для посвященного – летопись племени за много-много снегов. Наверное, еще сосал материнскую грудь прадед нынешнего Старика, когда стену начали разрисовывать, отмечая все выдающиеся события. Вот знаменитая охота, случившаяся до его рождения: целое стадо быков, нарисованных рыжей охрой и мелом, жирно обведенных по контуру углем, мчится прямо в ловушку, обозначенную двумя линиями, сходящимися клином. Проламывая замаскированный настил, животные низвергаются в громадную яму, а вокруг пляшут человечки с кольями, готовые добивать пойманных быков. Есть тут и мамонт, три снега тому назад растоптавший Носача, лучшего врачевателя, знатока магических заговоров и целебных трав. Вон как задрал свои бивни, закрученные чуть ли не в спираль, а под ногой распластанная фигурка... Был бы жив Носач, наверное, не случилось бы нынешней беды. И Друг остался бы в живых. Ну да что горевать попусту! От Праматери, из недр земли, расположенных глубоко под обитаемой пещерой, еще никто не возвращался. Щербатому, уверявшему, что он видел далеко внизу, сквозь колодец в каменных пластах, как сидят вокруг своих костров ушедшие, – Щербатому верить не приходится. На самом деле, никто не знает, что делаетсяа тааам... Может быть, раньше знали? Среди рисунков есть изображения странных существ в длинных накидках – они вдвое выше, чем люди, у них большие головы и круглые, как у совы, глаза. Старик утверждает, что это духи преисподней, слуги Праматери, явившиеся к далеким предкам, чтобы возвестить им волю владычицы. Им-то, духам, мы и приносим жертвы. Они вольны дать щедрую охоту или обречь племя на голод, залить землю дождями или иссушить зноем. Они насылают болезни и возвращают здоровье. Неподалеку от большеголовых изображен человек в странной позе. Он как будто летит, раскинув руки. Жертва, священная жертва! – человек прыгает со Столбовой Скалы, – она не нарисована, но это точно известно. Вчера с этой же самой скалы, похожей на костлявый старушечий палец, бросился Друг. Великая жертва, но велико и горе, которое она должна предотвратить! Гибель Друга оказалась бесполезной, духи не смягчили гнев. Значит, скоро его черед...

Странно, но факт. Память – не Сурена, а того, чужого, который почти начисто вытеснил личность Акопяна, – говорит о годах, десятках лет, проведенных в этой пещере. Кажется, отсюда выходили только в лес на охоту... не так давно в поисках добычи он прокружил по зарослям до глухой темноты, и его чуть было не задрала громадная кошка, непохожая ни на одного из известных Акопяну кошачьих хищников. Да еще несколько лет назад выгнало всех вон мощное весеннее наводнение... Впрочем, жилье – его и его семьи, состоявшей из двух-трех женщин и целой кучи неимоверно грязных детей, – находилось совсем не здесь, а в извилистом боковом ответвлении. Место под "летописной" стеной считалось почетным. Здесь могли устраивать свое ложе только самые уважаемые люди племени: сам Старик, его взрослые сыновья. Хромой – художник-летописец... и священные жертвы, если таковые приходилось избирать!

Они с Другом стали священными жертвами недавно, не более половины луны назад. Почести им воздавали... если учесть крайнюю нищету племени, то можно сказать, что царские. Три-четыре раза в день подростки притаскивали жареное мясо и, в полном соответствии с местным этикетом, угощали, тыча самый жирный кусок прямо в рот...

Жертвы следовало приносить потому, что духи наслали на Старика болезнь. Большего несчастья, чем преждевременная смерть Старика, с племенем случиться не могло. Другое дело, если патриарх умирал от старости, выполнив до конца свой долг перед соплеменниками. Тогда уходящий Старик сам объявлял, что не желает долее пребывать на земле... а иногда и просил, чтобы младшие помогли перешагнуть порог царства духов, прервали дыхание... Сейчас было другое. Издревле люди знали: если Старик уйдет до времени, убитый зверем или унесенный болезнью, начнутся страшные беды. Пошатнется мировое равновесие. Племя сгинет от морозов, засухи, бескормицы, от черного мора или стихийных бедствий... В это верили свято. Поэтому вчера прыгнул со скалы Друг. Старику немного полегчало – возможно, он приободрился от самого торжественного ритуала, от потрясения, вызванного гибелью жертвы. Но к утру возбуждение прошло, и глава племени снова хрипит и мечется в жару на шкурах под заунывное пение колдуний, под треск их магических погремушек...

Собственно, какой же это Старик? Хотя он невероятно грязен, космат и изуродован кожными болезнями, все-таки можно понять, что патриарху не более пятидесяти лет. Но... он действительно старейший из мужчин! Здесь редко кто доживает даже до тридцати. Враждебная природа, неукротимые и многообразные недуги жестоко расправляются с людьми. Соплеменники очень рано взрослеют: отцами здесь становятся в девятнадцать лет, матерями в десять. Надо торопиться. Тем более что из пяти новорожденных выживает один...

Как скверно, что погиб Носач! Конечно, колдуньи, глубокие сорокапятилетние старухи, знают целебную силу змеиных ядов, лесных трав, сушеного гриба или паутины. Но их искусство оказалось бессильным, как и бесконечные причитания, танцы и треск погремушек. С Носачом не мог сравниться никто. Он заставил бы духов сменить гнев на милость, Старик непременно выздоровел бы...

Ерунда, обернувшаяся трагедией! Скорее всего у этого Старика нечто вроде болотной лихорадки. А может быть, опасная разновидность гриппа. Тут, среди дыма, зловонья отбросов и полусырых кож, он обязательно умрет. Но наверняка хватило бы несколько ампул одного из наших антибиотиков, чтобы предотвратить конец патриарха – а значит, и роковой прыжок охотника со скалы...

Сознание Акопяна, на краткий миг восторжествовавшее в теле первобытного дикаря, снова спряталось куда-то в глубину. Тот, другой мужчина пещерного племени, готовый умереть для спасения людей и вместе с тем безумно боящийся завтрашнего дня, – старался принять величавую позу, возлежа на шкурах. Ему в очередной раз коленопреклоненно подавали грубый глиняный горшок с опьяняющим пойлом...

– Плюс двадцать пять, Семен Васильевич. И продолжает расти. Давление до ста шестидесяти: обобщенный показатель ноль-ноль семьдесят пять минус сорок.

Дежурный медик-оператор "Контакта" окончил очередной доклад и уткнулся в книгу. Корабль уже находился в сорока миллионах километров от Земли, и ответа Тарханова (даже если академик ни на мгновение не задумается) придется ждать более четырех минут.

Ага, наконец...

– Что у вас взято за ноль?

– Наземный анабиоз, шестнадцатый объективный час...

...Гипотермия Сурена была длительной, одной из наиболее длительных в истории медицины – если не считать, конечно, "экспериментов", которые ставили над собой западные толстосумы, решившие пролежать в искусственной летаргии сотни лет и таким образом попасть в будущее. Увы, ни один из них не вернулся к жизни... Акопян находился в холодном чреве "Аннушки" не дольше месяца – но и за этот срок у наблюдавших врачей появились серьезные опасения. Акопяна буквально лихорадило; прыгало кровяное давление, температура... Причина нарушений недолго оставалась тайной. Кадры, смоделированные компьютерами по глазным импульсам, рассказали о призрачной "второй жизни" Сурена; о странном и необычайно жизнеподобном сновидении, которое продолжается круглые сутки. Не помогали никакие гипнопрограммы. Спящий, волею непонятных механизмов подсознания "перенесенный" на десятки тысяч лет назад, в каменный век, буквально перевоплотился в первобытного охотника. На "почетном месте" в глубине гигантской пещеры, вмещавшей целое племя, охотник ждал своей участи – смерти в качестве священной жертвы. Он должен был прыгнуть со скалы и разбиться, чтобы тем "умилостивить духов", якобы терзавших тело больного вождя. Жизнь рядового члена племени считалась ничтожной в сравнении с жизнью "мудрого и всеведущего" Старика. Вождь обладал магическими знаниями, обеспечивавшими союз человека с силами природы. По его просьбе, обращенной к сверхъестественным существам, могла меняться судьба всех соплеменников.

Разумеется, не само по себе сновидение, пусть даже и необычайно длительное, привело к нервным и органическим расстройствам. Оно было сопряжено с целым рядом острых, изматывающих переживаний: подавленностью, страхом перед неминуемой гибелью, горячечными попытками найти выход, избегнуть страшного конца. Даже в обычном сне человек зачастую испытывает настоящий ужас, просыпается с криком, в холодном поту. Что же говорить о непрерывных, многодневных видениях галлюцинаторной яркости! Конечно, проще простого было бы "разбудить" Акопяна, вывести из состояния анабиоза. Но... фон психической подавленности, нервной усталости сохранялся бы еще долго. Вернуть Акопяна к сознательной жизни и больше не "усыплять" – значило поставить под угрозу срыва эксперимент, ради которого был затеян полет "Контакта". Успокоив подручными медицинскими средствами, снова погрузить в гипотермию? Но кто даст гарантию, что тогда не заработает опять скрытый где-то в недрах мозга, в лабиринтах клеток источник жутких галлюцинаций?..

Что делать с Акопяном? Над этим ломали голову на борту корабля, неуклонно мчавшегося к Марсу, в ЦУПе, в центре психофизиологии и во многих других учреждениях, причастных и не причастных к полету. Предлагали свои варианты решений космослужбы других стран – главным образом, представленных в интернациональном экипаже "Контакта", Тарханов предполагал, что всему виной перепады тяготения, хотя и смягченные гравитационной установкой, но все же ощутимые. Бодрствующий космонавт легко приспособит свое сознание, свои реакции к увеличению или уменьшению веса, тем более не слишком резкому. Другое дело – спящий в глубоком анабиозе, совершенно беспомощный человек. Кровь, которую толкает по сосудам его сердце, становится то тяжелее, то легче, меняются ощущения, режим работы органов, ускоряется или тормозится обмен веществ. А на экране подсознания все это отражается в виде образов, причем образный ряд говорит о постоянном чувстве неудобства, нездоровья, тревоги... Отсюда и диковинный сюжет с мрачной пещерой, грязными косматыми сородичами, с ожиданием насильственной смерти. Сурен не может самостоятельно очнуться, стряхнуть с себя паутину кошмара – этому мешает охлаждение. Возможно, постоянное желание освободиться от пугающих картин сна и невозможность это сделать, чувство скованности, обреченности – добавочные причины стресса...

Объяснение Тарханова было признано правдоподобным. Но от этого не стало легче. Следовало найти способ погасить взрыв отрицательных эмоций спящего. Ученые на Земле и в космосе совещались, спорили, загружали электронику, а резкий ступенчатый подъем активности всех сигналов Суренова организма, крик нервов и плоти нарастал, превращался на графиках во взмывающую прямую... Акопян приближался к границе безумия.

...Впрочем, был еще один человек, о котором начинали все сильнее беспокоиться врачи. И человек этот, хотя и был в отличие от Акопяна в полном сознании, но также не поддавался медицинскому вмешательству – из-за своего редкого упрямства.

Семен Тарханов и прежде во время наиболее важных исследований целыми сутками не выходил из своего кабинета в психофизцентре. Здесь он и ел (если ел, а не наскоро глотал две-три чашки кофе), и спал (если вообще спал), сюда сходились коммуникации от всех служб и лабораторий, здесь проходили селекторные видеосовещания, которые Тарханов по-старинному называл пятиминутками... нисколько не греша против истины. Но даже этот, достаточно изнурительный режим был бы бессилен подорвать богатырское здоровье Семена, если бы не еще одно обстоятельство. Глава психофизиологов настолько вживался в эксперимент, что все осложнения с подопытными, все неудачи космонавтов становились его личными бедами.

Доходило до вещей почти невероятных – сила самовнушения у Тарханова тоже была огромная. Сотрудники центра рассказывали, как легенду, случай с новым орбитальным самолетом. Во время первого испытательного полета произошла разгерметизация пилотской кабины. Аварию ликвидировали быстро, но один из членов экипажа заболел острой формой реактивного психоза. Тарханов, следивший по приборам за мельчайшими подробностями болезни, буквально "заразился" недугом космонавта... и попал в госпиталь с нейрогенной язвой желудка! Сейчас, когда там, в невообразимой космической пропасти, страшные галлюцинации мучили беспомощного Акопяна, у Семена опять началось психическое "заражение". Он ослабел, изнервничался: ночами бредил, вскакивал с диким криком, но упорно отказывался от лекарств и успокоительных процедур. Академик Тарханов не желал разрывать духовной связи с Суреном, даже если эта связь приносила ему настоящие страдания.

По его собственному выражению, он боялся "отупеть", приняв лечебный курс; утратить тонкость нервного восприятия. Тогда исчезнет столь нужное для хода исследований углубленное понимание состояния Акопяна. Врачи настаивали, Семен отбивался; члены семьи трезвонили, зазывая домой, но упрямец продолжал стелить постель рядом с кабинетным пультом, спать вполглаза и метался в жару, изнемогая от кошмаров... В конце концов вмешался "наш министр" и попросту приказал Тарханову привести себя в порядок. Семен попробовал апеллировать к президенту Академии медицинских наук, но тот ответил еще строже. Пришлось Тарханову, ворча и проклиная все на свете, сдать "смену" одному из своих заместителей и отправиться сначала в блок физиотерапии, где его подбодрили и освежили разными процедурами, а затем сесть в ожидавшую машину. Там академика ухватили с двух сторон жена и дочь и не отпускали до самого дома...

Семен отдыхать не умел. Слонялся по своей просторной квартире, брал с полок и ставил обратно книги. Оживился только тогда, когда вечерние теленовости показали корабль "Контакт".

Планетолет – волчкообразное сооружение из шаров, труб и ферм – был виден удивительно крупно и четко. И это был не телевизионный эффект, а самая что ни на есть натуральная съемка. Будто не в пятидесяти миллионах километров от Земли, а чуть ли не по небу над головами плыл "Контакт".

Причиной такой удивительной близости был новый способ слежения, опробованный совсем недавно – одновременно у нас, в Китае и в США. Корабль не просто наблюдали в телескоп, его изображение "рисовали" потоки космических частиц. Эти беспрерывно пронизывающие пустоту невидимые ливни, состоящие главным образом из положительно заряженных атомных ядер, некогда представляли серьезную опасность для кораблей. Обладая высокой проникающей способностью, они грозили космонавтам лучевой болезнью. В первые десятилетия дальних полетов экипажи находились под защитой специальных сплавов, толстых оболочек. Позднее научились защищаться по-иному, более надежно: стали одноименно заряжать поверхность планетолета. Теперь потоки частиц отталкивались от корабля и послушно обтекали его, не причиняя вреда. Эту картину – облик космического аппарата, воспроизведенный обтекающими со всех сторон струями ядер – научились наблюдать с помощью системы особых орбитальных телескопов. Ясным и четким делал изображение "читающий" компьютер...

Как бы то ни было, громоздкий, переливающийся багрово-зелеными красками "Контакт" висел в сиреневом небе с оранжевыми клубками звезд (окрашивать "рисунок" частиц в естественные цвета еще не научились), и Семен тяжко вздыхал у объемного экрана, покуда этот сюжет теленовостей не сменился какими-то соревнованиями по балету на лыжах...

...Старику не становилось лучше. Об этом сообщала, время от времени появляясь в пещере и преклоняя колени перед меховым ложем, главная из колдуний, Коротышка – очень маленькая и на редкость (даже для обезьяноподобного племени) кривоногая женщина, ревностно ухаживавшая за вождем. Пока Старик был здоров, она постоянно вертелась около него, примазывалась, угождала, сломя голову бросалась выполнять приказания. Теперь неотлучно дежурила у постели больного. Поговаривали, что в случае смерти патриарха (от чего да спасут нас духи!) Коротышка может принять верховную власть. В конце концов еще не так давно, судя по стенной летописи, пещерными людьми правили именно женщины, да и по сей день в мире духов царствует Праматерь... В благодарность за раболепную заботу Старик передал Коротышке тайны владения громом и дождем, приманивания дичи и отпугивания моровых поветрий. Так говорят. Однако и она, подходя к ложу охотника, сгоняет с широкого татуированного лица выражение спеси и становится смиренной, робкой. Священная жертва – это почти уже не человек, это высшее потустороннее существо...

Сегодня Коротышка пришла не одна. С ней были двое соплеменников, лохматых, угрюмых и безмолвных. Они привели незнакомого юношу, почти мальчика, тощего и нескладного, с длинными льняными волосами. На бледной коже выделялись струпья недавних ран. Очевидно, была стычка с чужими, это пленник. Вообще межплеменные свары случались редко – делить было нечего, лесов и рыбных угодив хватало на всех. Но уж когда завязывалась драка, обе стороны старались не столько убивать врагов, сколько брать пленных. Раб, которого можно было содержать впроголодь и требовать от него самой тяжелой работы, ценился дорого.

Юношу грубо приволокли к разрисованной стене, бросили на камни охапку шкур... И вдруг поведение конвоиров изменилось самым неожиданным образом. Один из них, угодливо изогнувшись, жестом предложил пленному занять ложе. Другой бережно поставил в изголовье кувшин хмельного питья. Затем охотники и Коротышка упали на колени, стараясь встать таким образом, чтобы почести могли принять на свой счет оба смертника – прежний и новый...

Да, "островок" сознания Акопяна сразу понял: пленник – третья священная жертва. Значит, уже скоро, очень скоро фатальный прыжок. Тот, в чьем мозгу "поселился" Сурен, не сегодня завтра поднимется на Столбовую Скалу. Третий обреченный – на тот случай, если Старику не полегчает и после второй смерти...

А в сознании первобытного охотника нарастал хаос. Подлинный обитатель пещеры, "приютивший" съежившуюся личность Акопяна, и панически боялся гибели, и одновременно испытывал детскую гордость при мысли о том, что он – священен... После сытного ужина, в скользких объятиях очередной покорной утешительницы, торжествовала тщеславная ипостась. Он представлял, как на него с песнями и причитаниями наденут великолепный плащ из беличьих шкурок; как тронется из пещеры праздничное шествие; как в сопровождении колдуний, вопящих и грохочущих погремушками, он медленно и важно взойдет на ступени, кое-как выдолбленные в боку утеса. Разинув рты, уставятся снизу вверх сородичи – и мать, и братья, и Щербатый, жестоко бивший его в детстве... такие маленькие, подавленные его величием!..

А под утро, в жестокой бессонной ясности, приходило совсем иное. Кто его знает, этот мир духов, – оттуда-то никто не возвращался, на длинной ленте стенной хроники за тысячи лун нет ни одного упоминания о таком диве... Может быть, и не горят там костры, и не едят возле них охотники легкодоступное мясо подземных мамонтов, а ждет ушедших нечто хитрое, темное, коварное, какая-нибудь бездонная трясина, где придется барахтаться целую вечность. Или просто – тьма и давящая тишина, как в самых глубоких ответвлениях пещеры... Нет, ему определенно не хотелось на тот свет! Там не будет воздуха, леса, реки, не будет вкусной жареной дичи и сладкого тела женщины. Становилось страшно до одури, до дрожи.

Стуча зубами возле остывающих угольев, охотник лихорадочно искал выход. Бежать? Но ведь летописная стена недаром находится в самом отдаленном от входа тупике зала. Избранники, живущие возле нее, находятся под защитой всего племени... или под охраной всего племени! Попробуй незаметно пробраться к выходу мимо десятков вооруженных мужчин, мимо детей и женщин, которые моментально поднимут визг, если увидят, что священная жертва сошла с почетного места; наконец, мимо часовых, денно и нощно стерегущих выходы! Перед началом церемонии, когда процессия уже двинется к Столбовой Скале, бегство будет вообще неосуществимым. Что же делать? Что?! Если первые ночные часы охотника, хмельного и удовлетворенного женскими ласками, проходили в безмятежном сне – перед рассветом начиналась настоящая мука.

Ум метался в ловушке, все чувства напрягались до предела... Скрыться в закоулках пещерного лабиринта, в изрытых недрах горы? Но, во-первых, и там почти наверняка, хотя и не сразу, найдут беглеца сородичи, с их звериным нюхом и острым зрением, с факелами и прирученными хищниками, привыкшими участвовать в охоте, – полуволками, полушакалами, не иначе, как предками собак... Во-вторых, даже если оправдается один шанс из сотни и ему удастся уйти от погони, он неминуемо заблудится и погибнет.

Ужасы пещерного царства превосходят воображение, а ходы, ведущие к солнцу, наперечет известны племени... Может быть, подкрасться ночью и убить Старика? Его логово не так далеко, оно – в углублении под средней частью стены, и оттуда порой долетают выкрики колдуний. Боязно, конечно, а вдруг на самом деле со смертью патриарха начнутся все предсказанные беды?.. Но подобные опасения, основанные на слепой вере, задерживались в душе ненадолго. Испытания сделали обреченного охотника почти "материалистом". Он уже не был уверен (особенно под утро), что жизнь Старика дороже, чем его собственная, и с удовольствием прикончил бы вождя, спасая тем самым себя и возможные будущие жертвы... Другое дело – удастся ли смелое предприятие? Больного берегли как зеницу ока старые ведьмы во главе с Коротышкой. А если бы и получилось задуманное – кто гарантирует, что многочисленный клан Старика тут же не расправится с убийцей?

Стало быть, и это не выход.

...Разум Акопяна – загнанный в подвалы чужого сознания, сжатый его давлением, но все-таки интеллект человека XXI столетия – пытался прийти на помощь полудетскому уму дикаря. Сурен тоже перебирал варианты спасения, волновался, просчитывал все новые хитроумные схемы, отвергал их, начинал сначала. Отвлечь внимание многочисленных сторожей – но как? Напугать племя – но, опять же, каким образом, без орудий технической эры? Кого-то подкупить – но чем, с голыми-то руками? Кого-то уговорить, склонить на свою сторону – но ведь словарь пещерных жителей крайне беден, а религиозный фанатизм велик... И так далее, по замкнутому кругу – до полного изнурения, до отчаяния, которое росло с каждым часом.

Сурен неоднократно останавливался на мысли, что все происходящее с ним – фантасмагория с пребыванием в чужом теле – только затянувшийся кошмарный сон. И сон окончится прыжком со скалы. Надо лишь дотерпеть, если не можешь проснуться... Но потрясающая реальность обстановки внушала подозрения, что дело обстоит не так уж просто. Сурен, абсолютно осознанно отдавая себе отчет в каждой мелочи, воспринимал ничтожные подробности замкнутого мирка первобытной пещеры: фактуру плохо обработанных шкур, кишевших насекомыми; твердость кремневого ножа или бус, украшавших женскую шею; сомнительные ароматы, по которым можно было определить, жарят ли на обед мясо или варят похлебку из диких овощей с салом, бросив раскаленный камень в глиняный котел... Осуществлять обратную связь, то есть управлять поступками охотника, Акопян не мог даже в малой степени. Зато все, что происходило с носителем Суренова сознания, чувствительно отражалось на "островке" личности космонавта. Сурен чувствовал боль, если охотник ушибался или брал в рот слишком горячий кусок, голод, сонливость с приближением ночи, опьянение от хмельного напитка... В общем, пещерное бытие оказалось до предела реальным. Во сто крат убедительнее любого сна. Жизнь в теле священной жертвы оказалась не менее "живой", чем предыдущие сорок семь лет обитания Акопяна в атомно-космической эпохе...

Значит, и момент ритуального самоубийства может не кончиться просто пробуждением. Значит, прыжок со Столбовой Скалы опасен не только "снящемуся" охотнику далеких тысячелетий, но и самому Сурену. Что ждет беспомощного космонавта? Имитация смерти – мрак, выключение сознания? Боль от падения на камни?.. Может быть, бесконечно растянутая боль?! Или... сама мысль о таком исходе почти смертельна... или вместе с сознанием разбившегося дикаряа даеайасатаваиатаеалаьанаоа выключится и...

Настали минуты, когда собственное отчаяние Сурена сравнялось с душевной разбитостью и загнанностью пещерного смертника. Теперь оба сознания, слившись, представляли собой сплошной вопль о спасении, клубок панического, безумного страха...

У главного пульта психофизцентра на Земле стонал и хватался за голову Семен Тарханов. В конце концов его насильно вытащили из кабинета...

И настал вечер, когда Коротышка торжественно разложила перед обреченным мантию из беличьих шкурок, украшенных разноцветными птичьими перьями. Это была праздничная одежда жертвы. В пещере били барабаны. До начала церемонии оставалась одна ночь...

Глава XII

________________________________________________________________

ОСОБОЕ МНЕНИЕ ДОБРАКА

Добрак подошел к окну. Вернее, к капиллярной панели, которая могла становиться прозрачной – целиком или участками. Сейчас панель по желанию профессора была окрашена в успокоительный салатово-зеленый цвет – цвет раннего мая, невыгоревшей на солнце листвы. К центру окраска бледнела, и середина стены была невидимой, как воздух. По контрасту с "майской зеленью" панели казались особенно холодными и застывшими газоны под толстым снежным одеялом, низкие деревья в белых шапках.

– ...Но я прошу вас, Иржи, я просто умоляю: посоветуйте, как нам поступить! Хотя бы ради меня лично. Я извелась, у меня впервые в жизни стало шалить сердце... Через двенадцать дней Акопяна надо возвращать к активной деятельности. А по сюжету "сна" его завтра должны приносить в жертву. Что же делать?

Добрак раздраженно передернул худыми лопатками и сказал, не оборачиваясь:

– Я думаю, что у спецгруппы уже есть мнение по данному вопросу.

– Не скрою, есть. Мы решили прекращать анабиоз немедленно, в сегодняшнюю ночную смену. Но нам не хватает вашей мудрости, вашего совета, Иржи!

– Кажется, до сих пор вы без него обходились.

– Иржи! Вы не имеете права бросать человека на произвол судьбы из-за вашего оскорбленного самолюбия! Вы врач и давали клятву Гиппократа! воскликнула Стрижова и так энергично поставила чашку на блюдце, что брызги кофе разлетелись по столу. – Если с Суреном завтра что-нибудь случится, в этом будет и доля вашей вины!

– Вы тоже давали клятву, коллега! – вспылив в свою очередь, резко отвернулся от окна маленький взъерошенный профессор. – И тем не менее третий месяц бездействуете! Весь центр космической психофизиологии занимается болтовней, вместо того чтобы по-настоящему изучать этот удивительный феномен!

– Но ведь вы же прекрасно знаете, насколько трудно... почти невозможно разобраться в процессах, идущих при охлаждении. Все замедленно, все характеристики изменены. Ореол биополя такой, что сам господь бог не поймет!

Старый гипнолог "остывал" так же быстро, как и возбуждался, особенно когда на него смотрели глаза красивой женщины. Вот и сейчас – тщетно попытавшись пригладить ладонью седые космы, прошелся взад-вперед по кабинету. Сел рядом с Мариной, взял ее за руку:

– Голубушка! Лично вас никто ни в чем не обвиняет. Да попробовал бы кто-нибудь, я бы ему... я бы ему внушил, что он болотная жаба, и до конца дней не разгипнотизировал! (Марина усмехнулась.) Мы, конечно, действуем вслепую... Но боюсь, что происходит это по вине нашего с вами шефа, Семена Васильевича. Извините, я человек откровенный...

– Господи, да посмотрели бы вы на него сейчас! Не ест, не спит, похудел чуть ли не вдвое, а вы...

– Ну, похудеть ему не вредно... А вина Тарханова не в отсутствии трудолюбия.

– Тогда в чем же?

– Прекрасно знаете! В консерватизме и упрямстве.

Вздохнув, Марина опустила глаза к чашке; а Добрак уже почти кричал, снова распаляясь:

– Да, именно так! Если бы тогда Семен Васильевич соизволил принять во внимание мои взгляды, он бы не загружал сотни людей абсолютно бессмысленной работой! И вся космическая братия не терзалась бы нелепыми тревогами!

– Но ведь он консультировался с генетиками, с Марголесом...

Ответом был яростный взмах руки. Добрак вскочил и опять побежал к окну, как будто вид заснеженного парка снимал душевное напряжение...

"Тогда", о котором упомянул чешский врач, обозначало беседу в кабинете Тарханова, случившуюся больше месяца назад. После нее Семен в отсутствие обидчивого Добрака частенько подшучивал над профессором. Называл старого медика "фантаст", "наш Уэллс"... Действительно, с точки зрения здравого смысла было достаточно странно слушать речи, которые вел Добрак в столь серьезном месте, перед высокоучеными собеседниками.

– Мозг! – восклицал маленький профессор в обычной для него пылкой манере, бегая взад и вперед по комнате, в то время как Семен и трое его заместителей восседали вокруг стола. – Не мне вам о нем рассказывать. Терра инкогнита: до сих пор, невзирая на все наши разнообразные просвечивания, анализы, имитационные модели и прочее – земля неведомая! Что таится в триллионах сплетений его клеток? В клеточных ядрах?.. А если вспомнить о сложности всего организма, на несколько порядков превосходящей мозговую, о том, насколько прочно связан наш "кормчий" с каждой частицей тела, – становится удивительным, как мы вообще сумели хоть что-то распознать в этой нашей внутренней вселенной, вывести какие-то закономерности...

– Гм... Если можно, ближе к делу, уважаемый коллега! – вежливо перебил главный рентгенолог психофизцентра. – Мы оторвались от дел по вашей просьбе, чтобы выслушать некое конкретное предложение...

– Причем селекторной связью вы воспользоваться отказались! – подняв палец, прогудел Тарханов. – Так что, будьте любезны, переходите к основному.

– Хорошо. Отлично. Хотя когда я перейду к основному, коллеги, вы поймете, почему я напомнил вам, блистательным профессионалам, некие школьные истины о тайнах мозга... Итак... – Добрак заложил руки за спину, словно лектор, читающий студентам. – Состояние анабиоза – простите за еще одну банальную истину – характеризуется резким понижением активности головного мозга и всей нервной системы. Почти засыпают даже такие чуткие сторожевые пункты коры, как пищевые центры. Кора чуть ли не бездействует. Работа тактильных рецепторов, барорецепторов, болевая чувствительность все притуплено, все вяло... И вдруг – такая эмоциональная буря! Образы такой неслыханной яркости! Такая, я бы сказал, шекспировская драматургия! Чтобы спасти жизнь престарелого патриарха некоего явно палеолитического племени, в жертву духам собираются принести молодого, полного сил охотника. И в "шкуру" этого охотника почему-то попадает наш усыпленный, охлажденный Акопян! Откуда, я вас еще раз спрашиваю, подобный взрыв ощущений в полуживом мозгу?! Впечатление такое, что именно анабиозная "дремота" коры, снятие всех привычных импульсов, сопровождающих активную работу, превратили мозг в некий экран, пригодный для проекции чувств и образов из глубинной памяти! Из какого-то хранилища информации, расположенного в самых недрах нашей биологической структуры...