Текст книги "Здравствуй, Фобос !"

Автор книги: Левон Хачатурьянц

Соавторы: Евгений Хрунов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– А я не знаю, пан доктор! – упорно твердил Выскочил. – Поначалу, конечно, вроде бы все в брюхе оборвалось, а потом будто одурь какая... да нет, не упомню, хоть режьте! Худо было, и все тут... Думал, смерть моя пришла!

Конечно, работать с подобным пациентом было так же ловко, как танцевать в мешке. И Добрак решился на эксперимент, разумеется, объяснив парню в наиболее доступной форме, что за опыт над ним поставят. Выскочил сначала отбрыкивался: "Это что же, опять у меня душа в пятки уйдет?" – но в конце концов махнул рукой: "Ладно, раз для науки..."

После этого Добрак легко загипнотизировал солдата и внушил ему, что тот – в гондоле аэростата перед злополучным прыжком. "Сейчас 11 часов 20 минут... Прыгает Прохазка, за ним твоя очередь... По-Пошел!" Руки Выскочила стиснулись в кулаки; он побледнел, покрылся капельками пота и вдруг прыгнул со стула... но не далее, чем на предусмотрительно расстеленный ковер. А потом добросовестно ворочался, извивался всем телом, пытался схватить несуществующую спасательную веревку... Врачи, приглашенные Добраком, хотя и представляли в общих чертах, что их ожидает, все же изумились. Десантник ругался, плакал, вспоминал то матушку, то какую-то Марженку... наконец действительно запел, но не народную или популярную песню, как можно было ожидать, а жутким образом искаженную католическую молитву, очевидно, слышанную в детстве на богослужении в родной деревне. И все это время писали перья самописцев, множились цифры на экране дисплея... В конце второго часа Добрак сжалился над парнем и прекратил опыт. Были получены великолепные данные. Полная, развернутая во времени картина состояния человека, попавшего в условия смертельной опасности.

Потом этот метод применялся в авиации при анализе полетных происшествий, для исследования причин дорожных или производственных аварий, в криминалистике. Однажды Добрак спас репутацию капитана большого траулера, чье судно ночью налетело на баржу с лесом; судя по картине, восстановленной под гипнозом капитанской памятью, на барже не были включены огни. Другой раз было раскрыто крупное финансовое преступление... В космонавтике "метод Добрака", называемый также гипнорепродукцией, использовался довольно редко. Нашлись самолюбивые и влиятельные люди, заявившие, что, мол, надо доверять словам членов экипажа и корабельным приборам, а не лазить в душу каким-то модернизированным "детектором лжи", будто космонавты – подследственные... Но время шло, способы анализа совершенствовались. Теперь крошечный скачок кровяного давления или запаздывание реакции на сотую долю секунды могли рассказать о событии больше, чем самая подробная, исповедь. Подвергались тщательному обследованию все уровни нервной деятельности, все ступени, ведущие в глубь организма, вплоть до слепых и темных молекулярных цепочек, до реакций самого белка. И вот – решается судьба величайшей научной сенсации всех времен. Орел или решка? Единственный в мире подлинный след внеземной цивилизации – или видение свихнувшегося бортинженера? От решения зависит, будет ли включена в программу сверхсложного многомесячного перелета высадка на Фобос; загрузят ли ракету дополнительным оборудованием; попадет ли в состав экспедиции пылкий и не всегда уравновешенный Акопян... Последний пробный камень – гипнорепродукция. Только она сможет показать, вправду ли увидел перед собой одинокий космонавт нечто чудесное – или же образы "рукотворных" стены, лаза, тоннеля, пещерного зала родились в его больном, расстроенном месяцами полета воображении? Будет прослежен путь каждого импульса, и мощные компьютеры Космоцентра отделят внешние сигналы от внутренних; пойдут на экран "реконструированные" по сетчатке глаз, идеально четкие кадры; получат объяснения самые странные мозговые волны...

Честно говоря, главное, что смущало самолюбивого Акопяна – это его собственные тайные мысли, скрываемые от самого себя чувства. Что, если гипнорепродукция вытащит на свет божий какие-нибудь проявления неуверенности, трусости? Ошибки, позорные для столь опытного космонавта? Но в этих страхах Сурен не признался бы и под пыткой...

Последние трое суток он находился в клинике день и ночь. Даже во время сна приборы записывали фон, то есть показатели организма, находящегося в покое. Сурен снова и снова просматривал видеопленки настраивался, готовил память к "воспроизведению".

Вместе с Семеном придумали они длинную формулу гипнотического внушения. Акопян хотел сам наговорить ее на пленку – мол, собственный голос повлияет лучше. Тарханов разубедил: оказывается, человек слышит себя "изнутри" совершенно иначе, чем со стороны; записанный голос всегда кажется чужим. Формулу дали записать профессиональному диктору.

И вот настал решающий день. Он входит в сурдокамеру, садится в глубокое зеленое кресло. Принимает удобную позу, расслабляется...

Бесшумно задвинулась тяжелая стальная дверь. Плотно сел за пульт Семен Тарханов – устраивался он надолго. Опыт будет продолжаться двенадцать часов, ровно столько времени, сколько находился Акопян на Фобосе. И все это время чувствительная ткань, соприкасаясь с телом Сурена, станет передавать сигналы о его состоянии в блоки счетных и аналоговых машин.

На главном экране пульта был виден интерьер сурдокамеры. В центре неподвижно сидящий Акопян. Голова его запрокинута, руки свесились до полу. Он уснул почти мгновенно. Звучат последние слова формулы внушения, мягкая музыка, специально написанная электронным композитором для сеансов гипноза. Малый экран мерцает оранжево-серебристым туманом. Как только Сурен окончательно ощутит себя в иллюзорной реальности, на экране появятся зрительные образы, снятые с датчиков в виде импульсов и превращенные компьютером в изображение. Можно будет увидеть Фобос глазами Акопяна.

Тарханов мало верил в "чудо Фобоса". В лучшем случае, думалось ему, напоролся пылкий Сурен на остатки какой-нибудь сугубо земной ракеты, занесенной космическими течениями на марсианский спутник и засыпанной обломками скал. Семен заинтересовался гипнорепродукцией по другой причине. Он ждал от эксперимента новых материалов о таком таинстве, как человеческая психика. Давно уже ни один доброволец не соглашался на целых двенадцать часов погрузиться в гипнотический сон и занять кресло в сурдокамере. Тарханова занимали не только (и не столько) реальные картины пребывания на Фобосе, восстановленные воображением Акопяна. Ему не терпелось увидеть пойманные датчиками и развернутые ЭВМ варианты решений, принятых космонавтом. Не сами решения, а именно их невоплощенные варианты, "черновики", "эскизы".

Когда человек должен на что-нибудь решиться, он мысленно (а то и подсознательно, в считанные доли секунды!) проигрывает множество ходов. А выбирает только один. И, может быть, не самый лучший вариант. Так сколько же моделей поступка "прокрутил" в своем мозгу Сурен, оказавшись перед "искусственной" стеной на Фобосе? Вернуться, подождать, идти вперед, посоветоваться с командиром, ограничиться внешним осмотром... что еще? С какой скоростью он менял внутренние программы... Машина в замедленном темпе воспроизведет перед Семеном весь процесс. Как знать, не научимся ли мы когда-нибудь помогать человеку в выборе решений? Карманный компьютер, соединенный с его мозгом, примет все варианты, проверит их в тысячу раз скорее, чем живая "машина"... и подскажет владельцу: вот что ты должен сейчас сделать! Последствия будут такие-то и такие-то. Разве не пригодится столь действенная помощь людям, работающим в экстремальных условиях... прежде всего, тем же космонавтам?

Спит в зеленом кресле Сурен. Вот сдвинулись брови, лицо приняло озабоченное выражение... Со ста двадцати точек его организма бежит информация на вводные устройства. Начинают мерцать большие и малые экраны... и перед Тархановым, перед замершими ассистентами является слепящий острыми разноцветными бликами колодец пространства в носовом иллюминаторе "Аннушки".

Глава III

________________________________________________________________

ТАИНСТВЕННЫЙ СИГНАЛ

Геннадий Павлович, которого в разговоре между собой сотрудники Космоцентра называли "наш министр", занял в кабинете Тарханова скромное "гостевое" место возле журнального столика. Хозяин кабинета повел рассказ о своих поисках. За реакцией гостя внимательно следил Акопян.

Семен Васильевич, сидя за своим столом, то и дело менял картинку на экране терминала. Сейчас к его рабочему месту сходились каналы связи от всех электронных машин психофизслужбы.

– ...И тут мне пришло в голову: сравнить между собой не только варианты нереализованных решений, которые "прокручивал" мозг Акопяна перед входом в тоннель. Наложить на тот же график более ранние картины биотоков самого Сурена, снятые во время тренировок или полетов. Ведь знаете, Геннадий Павлович, у нас ничего не пропадает...

Тарханов щелкнул тумблером. На экране явилась составленная из одних прямых углов смешная фигура кота. Усатый кот в тельняшке, стоя на задних лапах, курил трубку. Вдруг подмигнул, осклабился... По кабинету пробежал шумок. Председатель Комитета космических исследований весело поднял брови, приехавший с ним лощеный молоденький референт завертел головой, недоумевая. Семен быстро убрал кота, смущенно объяснил:

– Кто-то из программистов баловался... Узнаю, всыплю!

– Бог с ним, продолжайте! – мягким рокочущим баском сказал "наш министр" и отхлебнул кофе. Тарханов послушно склонил голову и вызвал на экран целый сноп переплетенных между собой разноцветных кривых. Провел пальцем:

– Вот! Это сводные данные. Обратите внимание на этот ряд точек... Точки длинной дугой загорелись под пальцем. – Он говорит о человеке больше, чем самая подробная автобиография, чем любое "личное дело"... Здесь – алгоритм твоей психической деятельности, Сурен. Он более индивидуален, чем отпечатки пальцев. На Фобосе, на "Вихре", на тренировочных самолетах или ракетах наш друг Акопян совершал в чем-то одинаковые действия, испытал довольно похожие чувства. И знаете, что характерно? – Как умелый рассказчик, Семен выдержал паузу и веско сказал: – Сурен – на редкость увлекающаяся натура! Очень цельная. Ничего наполовину. Если работает – так уж до изнеможения; если хандрит и куксится, как когда-то в марсианском полете, так хоть на веревке его тащи, будет отбиваться...

– Мы на Кавказе все такие, – скромно отозвался сидевший под стенкой герой дня.

– Молчал бы уж, кавказец из Свердловска! – прогудел Волновой. Геннадий Павлович кашлянул, и Тарханов вернулся к рассказу.

– Да-с... Так вот, уважаемый Сурен Нерсесович, сообразно складу своего характера, склонен к крайней самостоятельности. Иной раз и во вред себе. Решает быстро, выполняет сразу, почти не задумываясь...

Легкое движение хозяина, и экран показывает другую цветную картинку. На ней меньше ярко горящих линий – зеленых, золотых, алых, – но зато они более причудливы.

– А это кривые биотоков товарища Акопяна в момент принятия решения войти в тоннель. Скажу сразу: ни до, ни после посещения Фобоса наш друг подобных реакций не выдавал. Они совершенно не в его духе...

– Пожалуйста, подробнее. Это, наверное, именно то, ради чего вы нас позвали? – осведомился министр, осторожно меняя позу: он был массивен, отяжелел за последние годы.

– То самое... Здесь совмещены данные, принятые из реального полета, и новые, полученные в сурдокамере. Новые точнее: Сурен не устал от путешествия, организм здоровый, отдохнувший. Поэтому я предпочитаю верить вот этим кривым... Одним словом, впечатление такое, что наш друг здорово колебался – входить или не входить в пещеру, а кто-то дал ему команду: входи! Не собственное решение, а вроде бы навязанное...

– Да не давал мне никто никаких команд! Ты что, Сеня?! – вскинулся возмущенный космонавт.

– Разумеется, – как ни в чем не бывало, кивнул Тарханов. – Сознанием ты ее не воспринял, я уверен...

– Не совсем понятно, – откликнулся Волновой. – Что это еще за команды такие... бессознательные?

– Точнее – подсознательные! – поднял палец Семен. – Строго говоря, всякое внешнее впечатление – это команда организму, вызывающая ответную реакцию. Могу пояснить для непосвященных – почему мне показалась необычной последняя команда...

Референт заерзал по поводу "непосвященных", бросил тревожный взгляд на шефа, – но министр и глазом не моргнул. Академику Тарханову было многое позволено.

– Вот, пожалуйста. – Семен вызвал на экран зеленую кривую с высоким тройным всплеском. – Участок энцефалограммы, записанной с одной из групп нейронов лобной доли мозга. В это время Акопян как раз вышел из микроракеты на поверхность Фобоса.

Экран разделила пополам вертикальная черта. Кривая осталась в левой части; в правой возникла четкая цветная картинка. Сурен чуть слышно присвистнул.

– Да, брат, это тебе не твоя мутная видеопленка! – усмехнулся Семен. – Кадр, сохраненный в памяти и снятый нами с сетчатки глаза во время эксперимента в сурдокамере. Первое, что увидел наш друг, открыв люк "Аннушки"...

Переливались багровыми линиями каменные изломы Фобоса; над ними, точно круг воды в угольно-черном колодце, висел чудовищный, совсем близкий, сплошь покрытый дымными вихрями Марс.

– Немудрено, что биотоки дали такой взрыв... Пойдем дальше. – В обеих частях экрана сменилось изображение: пологой зеленой волне соответствовал вид поверхности Фобоса, красновато-коричневой, с язвами мельчайших кратеров и угловатыми, не облагороженными водой и ветром сколами.

– Обратите внимание: он успокоился, ему хорошо! Страх на время отступил. А почему? Потому что наш друг Сурен любопытен, как четыре кошки, и жадно воспринимает все новое. Тебе бы журналистом родиться, а не инженером...

– Не беда, – сказал Геннадий Павлович. – Одно другому не мешает. Кто талантлив в основном деле, как правило, преуспевает и в хобби. Менделеев, помимо того, что был гениальным химиком, мастерил великолепные чемоданы. Примеров много... Продолжайте.

Тарханов отвесил легкий поклон. Кадры опять сменились.

– Ну-с, наконец-то мы добрались до главного. Видите? Это и есть та самая знаменитая стена...

Все, кто был в кабинете, невольно зашевелились, переменили позы. Волновой сказал: "Ого!"

– Какая гладкая!.. – завороженно прошептал референт.

– Да, полное впечатление искусственности, – озадаченно произнес министр. – Впрочем, природа на многое способна...

– Совершенно правильно. Очевидно, это пришло в голову и товарищу Акопяну. Судя по линиям биотоков, он колебался – идти дальше или не идти? Но вот полюбуйтесь, что случилось спустя восемь секунд...

В отличие от предыдущих, новая картинка была несколько смазана. На ней изображалась видимая вблизи "полированная" стена с козырьком и отверстием. А кривые биотоков устремились вверх, точно ростки к солнцу.

– Сурен прыгнул. Никаких колебаний больше не было. Через пять секунд он уже входил в тоннель. А почему?

Пучок линий, увеличившись в размерах, вытеснил картинку и занял весь экран.

– Ответ скрыт здесь. – Семен провел ногтем по наружной кривой. Возбуждена слуховая зона.

– Активное прислушивание? – предположил Геннадий Павлович.

– Нет. Это было бы слишком просто. Увы, Сурен не прислушивался. Она салауашааал!

– Кого?! – снова не выдержал, взвился на своем стуле Акопян. – Ты в своем уме, Сеня? Связи с "Вихрем" тогда не было, а сам с собой я не разговариваю, не дошел еще...

– Сурен! – укоризненно развел руками Волновой. – Я, конечно, понимаю, вы на Кавказе все такие, но... Сеня, это правда, что связи в тот момент не было?

– Чистая правда.

– Так кто же говорил с космонавтом?

– Никто со мной не говорил, – робко попробовал возразить Акопян.

– Говорил, – твердо повторил Тарханов. – Только очень хитро. Так, что ты воспринял голос ниже порога сознания. Бывает ведь такое: ты занят чем-нибудь, сосредоточен на своем занятии, а тебе возьмут и зададут вопрос. И ты его услышишь, и ответишь – чаще всего впопад, – и тут же все забудешь, потому что внимание отвлечено другим. Так и здесь, только на еще более глубоком подсознательном уровне... Тебе сказали что-то такое, от чего ты сразу ринулся исследовать свою находку.

– Опять шпионы! – сделав страшные глаза, сценически зашептал Акопян. – Космические диверсанты, агенты мафии, желавшей сорвать полет "Вихря" путем убийства в пещере незаменимого члена экипажа!..

– Скорее, марсианская контрразведка! – поддержал шутку Волновой. Министр погрузился в раздумье, референт смотрел ему в рот.

– Ладно, – сказал Геннадий Павлович. – Все это более чем странно, и я бы пока не советовал выносить результаты эксперимента в прессу. Мы подключим еще медиков, физиологов, электронщиков... разберемся, кто и что вам нашептывал на Фобосе, Сурен Нерсесович. Но нужно время. А пока что вы у нас полетите вместе с Семеном Васильевичем...

– На Фобос?! – вырвалось у Акопяна.

– Немного ближе, в Майами. На Международный конгресс по космической медицине. Составите доклад о гипнорепродукции... такой, знаете, обтекаемый. Послушаете, что другие делают в этой области. Может, что-нибудь полезное услышите... для себя же!

Министр встал.

Глава IV

________________________________________________________________

АМЕРИКАНСКИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Океан разворачивался под крылом – темный, холодный, совсем не летний. Водный простор был испещрен белыми мазками, похожими на льдины. Но то были всего лишь барашки волн... Что-то, похожее с шестикилометровой высоты на рифленую мыльницу, упрямо ползло по морю, оставляя расходящиеся пенные усы.

На самом деле шел грузовоз-тримаран размером с городскую площадь. Волны и ветер были ему нипочем, как, впрочем, и трансокеанскому дирижаблю, несшему советскую делегацию на конгресс в Соединенные Штаты. Чудовищная сигара с двумя сотнями пассажиров под брюхом использовала ураганный воздушный поток к западу от Ирландии, чтобы сэкономить топливо. Бездействовали винты размером с мельничные лопасти, которые смутили бы даже Дон Кихота.

Людей в салоне было немного – настало обеденное время. Пять-шесть человек дремали в глубоких креслах за столиками, еще двое постукивали шахматами. Никто не плескался в бассейне за стеной тропических растений, даром переливался яркими красками большой телеэкран. Мало кто из пассажиров любил обедать у себя в каюте; все поднимались на второй ярус гондолы, в ресторан. Туда ушли и Акопян с Мариной Стрижовой. Зато Тарханов от еды отказался вовсе. Остался с Волновым, руководителем делегации.

– Ты-то зачем моришь себя голодом? Если я на китайской диете, так ничего удивительного: двадцать килограммов лишних. Но ваша милость, имея такую талию, достойную солиста балета... – спросил Тарханов.

– Вот чтобы она и дальше была такой, талия! – отвечал Волновой, продолжая перечитывать бумаги и делать карандашом пометки на полях. Он намеренно отказался от сверхскоростного орбитального транспорта. Хотелось, летя на "тихоходном" лайнере, и еще раз просмотреть доклады коллег, и что греха таить! – отдохнуть, полюбоваться миром за трое суток полета.

Игорь Петрович начертил "птицу" и жирный вопросительный знак:

– Ох, Сеня, много ты все-таки раскрыл в докладе, они смекалистые. А наше дело больше слушать, чем говорить.

– Ты что, всерьез принял эту болтовню Сурена насчет шпионов и космических мафий? Но ведь, насколько мне известно, никто из космонавтов до Акопяна на Фобос не ступал. Разве что автоматические устройства.

– Это – по данным МАФ, – значительно ответил Волновой. – Но Международная астронавтическая федерация, увы, не господь бог и потому не всеведуща. Надеюсь, ты еще помнишь, как я гонялся за частным боевым космолетом... м-да... а он меня благословлял торпедами?

Тарханов нахмурился, опустил кудрявую лобастую голову:

– Новости! Мало нам сюрпризов с астероидом – диверсий, обстрелов, жертв... значит, по-твоему, эта штука на Фобосе не имеет отношения к инопланетянам? Хм... Меня с самого начала мутило оттого, что окажутся правы все эти "тарелочники", искатели зеленых человечков.

– Не знаю, – пожал плечами Волновой. – Окончательного вывода я пока не сделал. Может быть, и зеленые человечки. Но сейчас надо быть очень осторожными и смотреть в оба... Стоп! Оставим эту тему.

По винтовой лестнице спускались со второго яруса Стрижова и Акопян, оба в самом веселом расположении духа. Сурен, плотный, пышноусый, с проседью в густых черных кудрях, в синем пиджаке с никелированными пуговицами и кремовых брюках походил на преуспевающего коммерсанта, француза или итальянца. Марина – все такая же сухощавая, с тонким смугловатым лицом и косо подстриженной челкой, мало соответствовала привычному образу "сорокалетней женщины", только серый костюм был скроен построже, чем раньше, да прибавилось морщинок вокруг глаз. Ее муж, Виктор Панин, прославленный командир "Вихря-1" и первый начальник станции на астероиде, человек абсолютно неутомимый и неподвластный годам, находился в долгосрочном испытательном полете. Где-то между Землей и Луной он "обкатывал" спутник-ретранслятор, который должен был обеспечить телевизионными программами население лунных баз.

Акопян плюхнулся в кресло и заговорил, бурно жестикулируя:

– Представляете, первый управляемый аэростат в России был спроектирован еще в 1812 году, во время войны с Наполеоном! А в 1915-м русские построили дирижабль "Гигант" длиной в сто пятьдесят метров! Только он переломился во время испытаний...

– Постой, постой! Где ты этого набрался? – попробовал вмешаться Тарханов; но Акопяна было трудно остановить:

– А самым большим дирижаблем двадцатого века был немецкий "Гинденбург"! Он достигал в длину четверти километра, имел объем двести тысяч кубов, сорок человек экипажа и десять – обслуживающего персонала, в том числе поваров и официантов. И взорвался, кстати, в Америке, у причальной мачты, шестого мая 1937 года...

– Зачем это ты нам рассказываешь? – решительно прервал Волновой. Дай долететь, тогда и пугай!

– Не удивляйтесь, – сказала Марина. – В кафе продавали разные сувениры, в том числе брошюрки об истории дирижаблестроения. Вам-то еще ничего, а мне он за обедом вслух читал...

Вечером того же дня на борт поступила радиограмма от Хартманна, председателя Ассоциации космической медицины США. Почтенный доктор уведомил советских коллег, что "загадке Фобоса", вследствие ее крайней необычности, будет посвящено отдельное заседание, "круглый стол". Волновой помрачнел; ходил, кусая губы.

Следующим утром Акопян прижал руководителя делегации, что называется, к стенке – вернее, к огромной стеклянной чечевице иллюминатора – и спросил напрямик:

– Чем недоволен, командир? Не хочешь "круглого стола", да?

– Не хочу, – ответил Волновой, понимая, что теперь вряд ли удастся что-либо скрыть от "экипажа". И честно рассказал Сурену о своих подозрениях. – Вот и попробуй, реши, как нам себя за этим столом вести, какие козыри выкладывать, что оставлять в рукаве! Может быть, они только и ждут, чтобы Советы раззвонили на весь мир, что их космонавтов гипнотизирует инопланетный разум... внушает им через подсознание свои команды! Космонавты-шизофреники, недурно, а? Не мытьем, так катаньем нас опорочить...

– Так что же делать? – озадаченно спросил Сурен. – Молчать мне, что ли, об этом... подсознательном?

– Молчать, конечно. И вообще это дело Семена. Он врач, физиолог, он знает, что и как сказать. А твое дело – отчитываться о том, как ты перенес гипнорепродукцию. Поменьше внимания уделяй Фобосу, побольше – своим ощущениям. Если вопросы будут задавать – то же самое... Я из доклада твоего уже вымарал все лишнее, перечитаешь.

– Деспот, – буркнул Акопян, подходя ближе к иллюминатору. – И не стыдно нам, ученым, в какие-то шпионские игры играть? Люди со всего мира собираются нас послушать, ждут честного рассказа, а мы...

– Со всего мира! – передразнил Игорь Петрович. – Пока что мир этот еще далеко не един, и врагов у нас в нем немало. Если страхи мои не оправдаются, сам первый перед вами извинюсь. Но пока что я отвечаю за работу делегации и прошу распоряжения мои выполнять...

Сурен, не отвечая, смотрел сквозь толстенное стекло. На лице его читалась самая горькая обида. Волновой хотел еще что-то добавить, но только ласково провел рукой по плечу Акопяна и отошел...

Утро было великолепное; океан поражал синевой и спокойствием, через все небо протянулись золотые перистые облака. От горизонта наплывал южный край громадного, сплошь застроенного острова Лонг-Айленд. На узком, извилистом мысе Рокавей громоздились кубы и башни тесно поставленных зданий; еще величественнее выглядела окутанная дымкой стоэтажная стена Бруклина. Десятки больших и малых судов бороздили необъятную бухту; вокруг стоящих на рейде белоснежных пассажирских великанов и серых контейнеровозов мелкой рыбешкой вились катера. Дирижабль медленно повернул, и Сурен увидел далекую линию небоскребов. Все здесь было оковано камнем и металлом; здания вырастали, грозя совсем закрыть небо. Он поискал глазами статую Свободы – писали, что она недавно отреставрирована...

Для межконтинентальных дирижаблей теперь предназначался аэропорт Статен-Айленд. За несколько лет до открытия рейсов "воздушных кораблей" его чуть было не ликвидировали вовсе: здания стискивали со всех сторон, посадка больших самолетов стала опасной. Теперь не стало взлетно-посадочных полос; вместо унылого серого бетона и подстриженной травы по полю разлились пестрые клумбы, розарии, рощи с искусственными озерами. И над всем этим высились на могучих опорах решетчатые мачты, напоминавшие Эйфелеву башню. К ним причаливали аппараты легче воздуха, наполненные негорючей смесью газов...

Приземление прошло вполне благополучно. Ожидавший под мачтой электромобиль ассоциации отвез четверку советских делегатов в уютный отель при аэровокзале. В Нью-Йорке им предстояло провести не более суток завтра был день сбора делегаций в Майами. Разбитной мулат, неплохо говоривший по-русски, – клерк ассоциации – взялся показать до вечера все, что можно увидеть за такое ничтожное время в самом большом городе Земли. То есть галопом провезти по всемирно известным местам.

Они наскоро пообедали, причем Марина во всеуслышанье провозгласила, что "книги не врут". Оказывается, она где-то прочла, что в Америке овощи и фрукты отличаются "рекламным" видом, они всегда крупные, спелые, идеально свежие, но при этом водянистые и довольно-таки безвкусные. Сказывается погоня за внешней привлекательностью товара, обилие всяких химических стимуляторов. То же и с мясом: бифштекс – загляденье, а на вкус... Клерк по имени Стив откровенно хохотал: "Мы-то знаем, что к чему! У богатых людей собственные фермы – не на продажу, для себя... Яички прямо из-под курочки, и коровка травку щиплет, какую сама хочет".

Конечно же, поездка была суматошной, впечатления насыпались грудой, без всякого толку. Важное забылось, мелочи застряли в памяти. Поражал и подавлял размах города, невероятное многолюдье. Перенасыщенность транспортом чувствовалась везде... Нередко встречались полицейские оцепления. Это значило, что здесь только что разбились, смяли друг друга в лепешку несколько электромобилей или "каров" на водородном горючем. Впрочем, заслоны исчезали быстро: искореженные обломки утаскивал специальный вертолет, раненых и погибших увозили машины с красными крестами... а рядом уже нетерпеливо взревывало тысячеколесное стадо. Скорее, скорее!..

Стив спросил – правда ли, что в Москве больше нет частного транспорта? Почти нет, ответил Тарханов, и целые районы закрыты для него. Да и зачем он нужен, если длина метрополитена – уже больше тысячи километров; весь город опутан подвесными дорогами и набит электрическими такси? Мы тоже могли такое сделать, отвечал Стив, но беда в том, что для американца собственный автомобиль – это не просто средство передвижения. Это гордость, залог чувства собственной полноценности, способ пустить пыль в глаза соседям и знакомым, возвыситься над ними. Житель Нью-Йорка согласен хоть ежедневно получать увечья в авариях, часами простаивать в заторах, разоряться, покупая все более модные машины, – но от "звания" автовладельца не откажется, и никакой президент ничего с этим не поделает...

– Ну почему же? – возразила Марина. – Вот лет пять назад запретили же у вас ношение и продажу огнестрельного оружия? Тоже, помню, кое-кто из ваших политических деятелей кричал, что этот закон несовместим с "американским национальным характером", и протесты были, и демонстрации всяких левых и правых... А все равно запретили.

Стив засмеялся. Делал он это очень охотно, смеялся от души, заразительно...

– Да, вы действительно люди другой природы! Кто у нас обращает внимание на эти запреты? Самые трусливые посдавали "пушки", а остальные... Как нельзя было пятьдесят лет назад пройти в темное время по парку, так и теперь. Только вместо пули всадят в вас пучок парализующего излучения: оно и бесшумно, и удобно. Серьезные банды располагают даже лазерным оружием...

– Оптимистка ты, Марина! – вмешался Волновой. – А вот я тут не в первый раз и могу подтвердить: американцев не переделаешь.

– Может, и удалось бы, да никто за это не берется! – сказал Стив. Дьявол нами, видимо, доволен, а господь бог давно махнул рукой...

Они колесили по районам, в каждом из которых были заметны свои национальные признаки. Стив сообщил, что ирландцев в Нью-Йорке больше, чем в Дублине, а итальянцев – чем в Неаполе. Бегло осмотрели немецкий Йорквилль, отличавшийся аккуратными газончиками и розариями; китайский Чайнатаун, где даже телефонные будки были сделаны в виде маленьких пагод; традиционно хмурый и замусоренный негритянский Гарлем с улицами громадных полуразрушенных домов для самых бедных – хозяева не считали нужным ремонтировать "убыточные" жилища... От Гарлема, оставившего мрачное впечатление, было рукой подать до прославленного Бродвея. По причине дневного времени не удалось полюбоваться феерией электрического огня; но и днем на улице кипела жизнь. В пестроте бесчисленных реклам тонули скромные фасады театров. Судя по фотовитринам, здесь шли самые разнообразные спектакли – от Софокла и Чехова до откровенно порнографических шоу. Это тоже была традиция. Марина не утерпела, заглянула в два-три магазина. Стив сказал, что отец его помнит время, предшествовавшее ядерному разоружению: обнищание страны, всеобщую девальвацию. Тогда полиняли карнавальные одежды "Великого белого пути", и стояли заколоченными десятки магазинов, и голодные толпы из Гарлема среди дня громили продуктовые лавки...

Тарханов больше всего переживал оттого, что не было времени походить по выставочным залам. И все же они осмотрели выставку некоей малопонятной, издающей треск и завывание, испускающей лучи света "динамо-живописи" в музее Гугенхейма, а также обошли небольшой участок необъятного дворца искусств – Метрополитен-музея. Оказавшись на Манхэттене, нельзя было, разумеется, упустить случай полюбоваться зданиями Линкольн-центра недавно построенный голографический видеотеатр ледяным кристаллом нависал над колоннами Метрополитен-оперы. Повздыхали перед стареньким Эмпайр-Стейт-билдингом, едва достававшим до "пояса" супергигантам последних десятилетий. (Стив не замедлил доложить, что теперь квадратный сантиметр земли на острове Манхэттен стоит дороже, чем золотая пластинка той же площади.) Наконец Сурен увидел "с тыла" статую Свободы и решил, что она недостаточно внушительна...