355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лев Никулин » Дипломатическая тайна » Текст книги (страница 1)
Дипломатическая тайна
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 00:07

Текст книги "Дипломатическая тайна"


Автор книги: Лев Никулин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Лев Вениаминович Никулин

Дипломатическая тайна

НИКУЛИН Лев.

Дипломатическая тайна.

Роман

Не думай, что каждое пятно в горах – это тень, которую отбрасывает камень. Может быть, это спит тигр.

Саади

НИКАКИХ СЛУЧАЙНОСТЕЙ

Узкая рука с длинными пальцами, чуть распухшими в суставах, приложив автоматическое перо к листу бумаги, начертила:

“Роберт Кетль – эсквайр”.

Отняла перо от бумаги, положила в сторону.

Другая рука – смуглая, сухая, вся в синих просвечивающих жилах – осторожно взяла перо и написала внизу каллиграфически тщательно:

“Мирза Али‑Мухамед Ол Мольк”.

Рука первого выше кисти пряталась в манжете мягкой шелковой сорочки.

Рука второго – в накрахмаленной белой круглой манжете и в черном суконном рукаве.

Потом обе руки встретились, первая чуть коснулась второй и выскользнула из сухого цепкого рукопожатия.

Роберт Кетль – эсквайр и баронет, королевский посланник в Гюлистане – проводил Мирзу Али‑Мухамеда – председателя совета министров Гюлистана – до дверей и еще раз простился, чуть моргнув ресницами.

Мирза Али‑Мухамед еще больше согнул тупой угол спины и ушел за порог двери; отступив на шаг, он ждал, пока дверь не закрылась. Потом разогнул спину, провел пальцами по седеющей полосами черной бороде и скользнул мимо третьего из полудюжины секретарей посольства – Перси Гифта. Прошел, шаркая ногами, держа правую руку за бортом сюртука, мимо двух отдавших честь статуеобразных сипаев из Пенджаба.

За ним шел Перси Гифт с рассеянно‑почтительным видом, заложив руки за спину. Так он шел до своего автомобиля с гербом Гюлистана (барс и луна), потом постоял, как и полагалось по этикету, несколько секунд в четырехугольном белом, отражающем солнце, как зеркало, внутреннем дворике, пока горбоносый и полуседой человек в сюртуке не уехал, затем повернулся и пошел в дом.

Сэр Роберт Кетль долго держал перед глазами квадратный белый лист с текстом на французском языке и двумя подписями. Потом нажал звонок и сказал в переговорную трубку: “Мистер Гифт”. Затем опять перевел глаза на бумагу и не отрывался до тех пор, пока не постучали в дверь.

– Вы должны быть вечером у Али‑Мухамеда, вручить ему этот документ и сказать, что приедете за ним завтра в час, что здесь должны быть еще три подписи и что я напоминаю ему об Абду‑Рахиме. Все. Вместе с тем вы должны помнить, что я передаю вам этот документ и что из этого следует.

Перси Гифт взял лист бумаги, сложил его вчетверо и поклонился.

– Никаких случайностей!…

– Никаких случайностей, сэр.

Он вышел.

Королевский посланник отошел от стола, взял длинный хрустальный стакан и медленно отпил из него несколько глотков. Прозрачные льдинки звенели о хрусталь.

Над белым, высоким домом, с продолговатыми окнами стояло желтое пылающее солнце; неподвижный воздух был пропитан сухим зноем. Но в этой большой, полутемной комнате, где стремительно вращались два винта электрических вееров, было прохладно.

Сэр Роберт Кетль взял газету. Теперь он отдыхал. Бракоразводные процессы на двенадцатой странице “Таймса”. Приятный и заслуженный отдых.

АБДУ‑РАХИМ‑ХАН

У него лучшая лошадь в Мирате. Он купил ее у Бужнурского хана и отдал за нее большой загородный дом с четырьмя бассейнами, фонтаном и виноградником. У него автомобиль “роллс‑ройс”, цена – десять тысяч кальдар (индийских рупий). У него женщина – чужестранка. Она приехала к нему из Европы и живет в “Гранд‑отель д’Ориан”, в квартале миссий.

Человек крови пророка, стройный и смуглый, с сединой в висках, с подстриженными усами; розовые губы, а зубы перекусывают проволоку. Одевается лучше королевского атташе, но на нем нет нитки, сотканной чужестранцами.

Вечером по аллее чинар у дворцовых садов, где катаются дипломаты и принцы, он сидит за рулем “роллс‑ройса”, и женщина‑иностранка рядом с ним. Секретари из посольства делают презрительное лицо, но только он один на своей машине может взять подъем горной дороги. И когда он в облаке пыли проносится мимо них, вежливо, как хозяин гостей, он приветствует худосочных рыжих юношей из лучших фамилий, приложив два пальца к круглой шапочке из каракуля.

В горах, там, где дорогу местами загромождают камни горных обвалов, он целует нарисованные губы иностранки несколько раз, и вдруг автомобиль бросает в сторону от вынырнувшего за поворотом дороги камня. Так они целуются – одной рукой он обнимает ее, тогда как другая его рука бросает машину вправо и влево, объезжая камни. “Роллс‑ройс” точно пьян or ласк любовников. Там, где дорога пропадает в обвале, он искусно поворачивает машину на обрыве, и они возвращаются в город, когда ночь сменяет золотой день без сумерек.

У квартала миссий, прямо против кафе, он тормозит и целует руку иностранки. Она уходит в подъезд отеля и говорит по‑французски:

– Сегодня.

Абду‑Рахим‑хан едет по дворцовому шоссе. Он оставляет машину во дворе министерства и идет вверх по узкой лестнице мимо безмолвных слуг в чалмах и ливреях.

В приемном зале министров, среди двухцветных колонн, сидит человек в европейском платье; высокий, стоячий воротник подпирает бритые, жирные щеки.

Человек подносит руку к зеленой чалме.

– Хаджи‑Сеид.

– Здоровье высокопочтимого господина?…

Но Абду‑Рахим‑хан проходит мимо с лицом человека, внезапно прикоснувшегося к падали.

Его высокопревосходительство Мирза Али‑Мухамед в своем кабинете. Здесь у него бесплотное лицо мудреца, бегущего от жизни и презирающего смертных.

– Хорошо, что ты пришел, Абду‑Рахим.

– Вы мне назначили в среду. Вы помните, о чем мы сегодня должны говорить?

Мирза Али‑Мухамед молчит. Абду‑Рахим видит, что рука его лежит на четырехугольном листе бумаги. Он видит последнюю строку, написанную по‑французски, ниже – странно‑знакомую подпись и ниже – еще подпись. Мелькнула мысль: почему старая лиса прячет эту бумагу?

– Я помню, Абду‑Рахим. Помню. Многое случилось в эти четыре дня…

– Что же могло случиться? Русские ждут.

– Абду‑Рахим, ты долго жил в Европе…

Неожиданный поворот головы.

– Помнишь Берлин, Винтергартен и отель в Шарлоттенбурге?

– Вы помните это не хуже меня…

– Я помню, но я стар.

Абду‑Рахим встает и теперь уже ясно видит подпись на бумаге.

– Мы давно знаем друг друга, Мирза Али‑Мухамед. Говорите, что думаете…

– Абду‑Рахим! Завтра ты получишь паспорт и деньги. Завтра же ты возьмешь свою женщину и уедешь в Европу.

– Завтра?

Абду‑Рахим встает. У него белеют губы.

– Завтра?… А русские, а договор?…

– Зачем тебе думать об этом, Абду‑Рахим? Разве ты не поспеешь в Париж к Гранд‑при? Разве твоей женщине не надоели пропахнувшие падалью базары и грязные улочки?

Худая рука гладила жесткую бороду, и глаза щурились над горбатым носом. По‑видимому, все решено.

– Прощай, Абду‑Рахим. Ты будешь мне благодарен, я знаю…

Повернулся к двери, остановился у порога.

– Скажите мне… Скажите, кто заменит меня?

Молчал, как будто нехотя раздумывая.

– Не знаю. Я еще не думал…

Когда тот взялся за ручку двери, сказал вдогонку:

– Не знаю… Может быть, Хаджи‑Сеид.

– Сеид? Шакал? Трижды продажный!

– Абду‑Рахим!

Они стояли друг против друга – согнутый старик с полуоткрытым ртом, сверкающими золотыми зубами, и стройный, сильный мужчина, уже наклонившийся вперед для удара.

Абду‑Рахим вышел, захлопнув дверь. Мирза Али‑Мухамед пошел за ним следом, аккуратно закрыл дверь и дважды щелкнул замком. На повороте лестницы его глаза встретили два сверлящих глаза Абду‑Рахима.

– Завтра, Абду‑Рахим! Ты слышал?…

НЕМНОГО ТАК НАЗЫВАЕМОЙ “ПСИХОЛОГИИ”

Абду‑Рахим‑хану тридцать пять лет.

Восемнадцать лет он прожил в Европе. Ему тоже надоели грязные улички и базары Мирата, пропахнувшие падалью. Но Абду‑Рахим – сын сердара. Мирза Али‑Мухамед был писцом у его отца. И теперь прежний писец выбросил сына сердара из министерства как носильщика, как водоноса, поливающего двор его дома. Секретарь совета министров – много ли чести для сына сердара? Но разве это не ступень к высшему, о чем мечтал Абду‑Рахим? Приехать в Европу как высланный опальный чиновник или приехать туда как полномочный министр и посол Полистана?

Старый пес хитрит. Зачем ему понадобилось убрать Абду‑Рахима именно теперь, накануне договора с Русской республикой? Может быть, потому, что Абду‑Рахим‑хану нужен был этот договор? Может быть, потому, что Али‑Мухамеду нужно иметь в совете трижды шпиона, служившего у трех посольств? Может быть, потому…

А бумага?… А письмо, подписанное королевским послом? (Абду‑Рахим узнал подпись, которую Али‑Мухамед закрывал рукой.)

Может быть, это письмо и есть разгадка? Сэр Роберт Кетль требует замены Абду‑Рахима заведомым шпионом, и это накануне приезда Советской миссии в Гюлистан. А недурно было бы оглушить старого пса, вырвать это письмо и потом показать его в законодательном собрании кому следует. Удержится ли тогда Али‑Мухамед хотя бы один час? Председатель совета министров, которому диктует свою волю посол. Об этом только шепчутся, и вдруг это доказано.

Абду‑Рахим задумался, сидя в своей рабочей комнате над кабинетом Али‑Мухамеда.

Еще сегодня ночью его кресло займет другой, займет презренный Хаджи‑Сеид. Разве это не позор для Гюлистана? Письмо! Письмо, подписанное послом, которое Али скрывал. Если бы его достать, если бы оно было в руках Абду‑Рахима! Старый пес не унес его с собой. Он оставил его на столе. Это ясно хотя бы потому, что он запер дверь на ключ. Теперь он совещается с Хаджи‑Сеидом внизу, в приемном зале.

Абду‑Рахим выглянул на балкон.

НЕКОТОРЫЕ ГИМНАСТИЧЕСКИЕ УПРАЖНЕНИЯ

Двор был пуст. У подъезда, как черепаха, плоский “роллс‑ройс”. Часовой стоит за оградой, спиной к дому.

Абду‑Рахим посмотрел вниз. Этажом ниже, прямо под ним, балкон кабинета, глубокая ниша и угол стола. Из кабинета электрический свет падает на балкон. И он, перегнувшись через перила такого же балкона, как внизу, ясно видит угол стола и белый лист бумаги. Здесь сидел Али‑Мухамед, когда он говорил с ним об отставке. Белый лист бумаги – это письмо, которое закрывал рукой Али‑Мухамед. Письмо осталось на столе. Это ясно. Иначе, он бы не запер дверь. Зачем прятать? От земли до балкона высоко. Во дворе часовой.

Уже вечер. Над балконом Али‑Мухамеда такой же резной балкон на витых колоннах. Для спортсмена и гимнаста, каждое утро работающего на кольцах, на шесте и турнике, едва ли трудно спуститься вниз…

Беседуйте, милые друзья, Али‑Мухамед и Хаджи‑Сеид! Торгуйте Гюлистаном! Первое – перемахнуть через низкий барьер балкона и повиснуть, держась на мускулах. Есть!

Второе – нащупать ногами колонки, цепляясь за орнаменты стены. Тридцать метров над землей. Сорвешься – конец. Почти не касаясь ногами, на одних мускулах рук соскользнул вниз.

Он на балконе. Еще мгновение – и он в кабинете у стола. Белый четырехугольный лист бумаги! В руке человека. В кармане Абду‑Рахима. Победа!

Теперь тем же путем вверх!

Разве не мудрецы выдумали спорт? И в ту секунду, когда он держится на руках за перила балкона своей комнаты, солдат поворачивается лицом к дому. Но двор пуст. Верхний балкон не освещен, и солдат снова смотрит на улицу. Абду‑Рахим стоит на балконе. Он вытирает руки платком. Теперь – победа!

ТРЕВОГА

Абду‑Рахим спускается по лестнице вниз. Он уходит медленно и спокойно, как бы прощаясь с домом, куда больше не вернется. Или вернется, но уже не как секретарь Али‑Мухамеда. Минует приемную. Двое еще шепчутся, увидели его и замолчали, когда он прошел мимо.

Беседуйте, милые друзья!

Слуга заводит мотор, и через минуту “роллс‑ройс” выкатывается на улицу мимо часового, отдавшего честь.

Две кареты с фонарями едут навстречу. Повернули к воротам. В них – трое. Что‑то затевается у Али‑Мухамеда ночью! Три министра. Трудитесь, трудитесь на пользу Гюлистана!

“Роллс‑ройс” катится по пустынным ночным улицам Мирата. Две дороги. Одна – к клубу оппозиции, другая – к кварталу миссий. Еще три минуты, и он стоит у подъезда “Гранд‑отель д’Ориан”. Там, где освещены все окна, и внизу в кафе играет венский оркестр.

* * *

Три человека входят в приемную министерства. Двое тучных, один маленький, юркий. Финансы, блистательный двор и внутренние дела Гюлистана.

Мирза Али‑Мухамед, как драгоценность, дает свою руку Хаджи‑Сеиду, тот крепко пожимает ее обеими руками и исчезает в галерее за двухцветными колоннами.

Мирза Али‑Мухамед идет навстречу министрам. Все трое недовольны. Одного оторвали от сна, другого – от женщины, третьего – от жирного, рассыпчатого плова с апельсинными корками. Но, должно быть, что‑нибудь важное.

Один за другим, позади Али‑Мухамеда, идут по узкой лестнице. Никаких расспросов здесь. У него слишком многозначительное лицо.

У дверей кабинета Али‑Мухамед вынимает ключ, дважды поворачивает, открывает дверь, пропускает трех министров и запирает дверь на ключ изнутри. Затем с видом факира, подготовляющего эффект, идет к столу и… глаза его выходят из орбит, губы дрожат, и он, точно ломаясь зигзагами, падает на пол.

Бумаги, подписанной королевским послом сэром Робертом Кетлем и председателем совета министров Гюлистана Мирзой Али‑Мухамедом Ол Мольком, нет.

* * *

Комнаты литера “В” – “Гранд‑отель д’Ориан”. Неровный полумрак. Там, где от цветных стекол фонаря падает тусклый свет, в кресле у постели Абду‑Рахим‑хан. Направо, за стеклянной дверью, шум падающей воды и женский смех. Абду‑Рахим читает четко написанные строки на четырехугольном листе бумаги.

“…Обязуюсь предоставить государству Гюлистан пятьдесят миллионов рупий в виде реализуемого в Соединенном королевстве пятипроцентного займа…”

За зеркальной дверью каскадами падает вода на нежную увядающую кожу, на все еще пленительные линии плеч и бедер и сбегает к сильным, стройным ногам. Рослая ирландка с мужественными ухватками льет розоватую, матово отливающую воду, и эта холодная, горная вода пробегает по коже и заставляет ее розоветь.

“…Реализуемого в Соединенном королевстве пятипроцентного займа. Десять процентов всех выпущенных обязательств займа не поступают в продажу, а приобретаются правительством Соединенного королевства и будут внесены на текущие счета Мирзы‑Мухамеда Ол Молька и тех, кого он укажет…”

Женщина смеется за дверью. Теперь она лежит на мраморной скамье, а ирландка грубыми, резкими движениями ударяет ее ладонью по вытянутому телу. Втирает в кожу ароматические жидкости из нескольких граненых флаконов, меняя и чередуя их.

“…Председатель совета министров Полистана Али‑Мухамед Ол Мольк обязуется воспрепятствовать заключению торгового и дружественного договора с Республикой Советов, а также предоставить концессии на рудники Танги‑Азао Королевскому экспортному банку в Центральной Азии…”

Теперь женщина подводит глаза так искусно, что даже вблизи не видно тончайших синих полосок у самых ресниц. Чуть заметный тонкий слой закрывает неисчислимую есть морщинок под продолговатыми, удивленно‑зелеными глазами. Ирландка одевает ее в пижаму из непостижимо тонкого шелка с лиловыми и изумрудными спиралями; для ног – белые сандалии, которые позволяют видеть овальные опаловые ногти и розовые пальцы. Ночной туалет готов.

Абду‑Рахим‑хан держит в руках лист бумаги. Буквы сливаются, бумага как бы тает у него в руках, и теперь он видит туманный, дымный город на глубокой реке, реке‑улице, и громадные океанские пароходы, как небоскребы, по обе стороны улицы.

Отсюда сорок два миллиона людей управляют полумиром и держат в цепких пальцах города и государства во всех странах света. Отсюда подагрические, желчные, пожилые люди во фраках, которые доживают последние два‑три десятка лет своей земной жизни, забросили крепкие золотые и стальные сети в бурное море, лежащее на севере Полистана, и в зеленый залив океана на юге. И, как гигантская рыба, страна Полистан бьется в этих сетях, пока распухшие в суставах жилистые руки рыбаков подтягивают сети к себе.

То, что он открыл, важнее отставки секретаря совета Министров Абду‑Рахим‑хана.

Теперь он держит в руках отставку королевского посла, отставку и жизнь Мирзы Али‑Мухамеда и всего совета министров Полистана. А может быть, он держит в руках и судьбу Абду‑Рахим‑хана. Ни королевский посол, ни совет министров не сдадутся без смертельной борьбы. У королевского посла есть тысячи купленных людей, у министров – старая, развинченная, но еще действующая машина сыска.

ОПАСНАЯ ИГРА

Мягкие, теплые руки обняли его, и губы ищут его губы. Но он отстраняется и идет к окну. Полуоткрыв шторы, смотрит вниз.

В кафе еще играет оркестр. Но улица не совсем пустынна. Два человека стоят у его автомобиля, и еще трое – у стены против отеля.

Пока женщина смотрит удивленно‑обиженными глазами, он прячет бумагу и еще раз внимательно оглядывает улицу.

Прошел час и десять минут. Пропажа открыта. Сыщики брошены в погоню. Зачем он сразу не поехал к Омару? Поздно! Его ищут!

Он враждебно смотрит на женщину, которая теперь сидит на постели.

– Вы никогда не были таким…

– Люси, я ухожу…

– Вы уходите?…

– Я ухожу, и, может быть, надолго… Когда‑нибудь вы поймете, а пока найдите Омара эль Афгани. Отдайте ему это так, чтобы не видели…

Он пишет на своем языке несколько строк на куске картона золотым карандашом.

– Прощайте!…

Целует и через силу отрывает губы. От осенней последней страсти, от ее последней вспышки он на секунду теряет рассудок.

– Нет! Нужно бежать и бороться.

Скрипнула дверь. Его уже нет в комнате.

Женщина запрокидывает голову и падает на постель.

Ищущие руки путаются в кружевах. Она плачет.

Абду‑Рахим идет по лестнице отеля. Правая рука в кармане на черной вороненой стали оружия. Ясно, что его стерегут здесь и дома. Но здесь его не посмеют взять.

Здесь – европейцы, и над отелем чужой флаг.

Он проходит вестибюлем кафе. Скрипки еще взвизгивают, и у дверей в прозрачные занавески слуги видят меланхолических инженеров‑шведов, отбивающих ногами такт шимми, английских офицеров и внушительных туристов‑американцев, приценивающихся к Гюлистану.

Абду‑Рахима ждут на улице – это ясно. Он поворачивается на каблуках. Несколько тростей, фуражек и шляп, кепи и форменное пальто офицера. Швейцара нет. Он берет это пальто, накидывает на плечи, надевает кепи, и вот он на улице.

Пять–шесть теней метнулись к нему. Но из окон кафе – свет. Они видят золотое шитье кепи. Почтительный “салам” офицеру из королевского посольства. Не оглянувшись, он проходит мимо них, огибает отель и садится в наемный экипаж.

Адрес – его загородный дом.

* * *

В эту минуту всадник бешено стучится в ворота королевского посольства. Сипай смотрит в круглое окошечко. Всадник, задыхаясь, показывает запечатанный пакет – от председателя совета министров. Весьма спешно! Секретно!

Зажигаются матовые электрические шары в галерее. Торопливые, бегущие шаги. Майор Герд – военный атташе – поправляет галстук, смотрит на себя в зеркало и идет во внутренний дворик.

Сэр Роберт Кетль ложится в четверть первого. Однако он вскрывает пакет и дважды перечитывает несколько строк, подписанных Мирзой Али‑Мухамедом. Прочитав, он поднимает стеклянные глаза на майора Герда.

– Скоты!…

Потом бледнеет так, что майор готов позвонить и кинуться к нему на помощь. Но сэр Роберт отстраняет его:

– Перси Гифт!

И Перси Гифт оторван от серьезнейшей партии в покер с секретарями. Через минуту майор Герд и он стоят у постели сэра Роберта, которому врач только что впрыснул шприц кофеина.

У сэра Роберта слабое сердце – тропическая малярия и двадцать два года на востоке.

Он указывает Перси Гифту на вскрытый конверт и письмо.

– Вы хорошо знаете страну… Пусть это стоит миллион… Но это должно быть здесь!…

Он показывает на стол.

– Вы его знаете?… Опасный тип… Помните, мистер Гифт!

– Разумеется. Смею вас уверить…

– Эти ослы тоже принимают меры, но…

В комнате нет никого, но в лице Перси Гифта, третьего из полудюжины секретарей, сэр Роберт Кетль видит что‑то вроде сочувствия. Поэтому он не продолжает и глазами указывает ему выход.

Перси бесшумно уходит. Партия в покер прервана.

Сэр Роберт Кетль отпускает майора и тяжело поворачивается к стене. Двадцать два года на востоке, будущий вице‑король колоний – и все это в руках одного человека, “туземца” Абду‑Рахим‑хана.

* * *

Тревога чувствовалась за каждым поворотом кривых, грязных улочек. Одинокие всадники проносились галопом мимо наемного экипажа, заглядывая в лицо Абду‑Рахиму. Вооруженные хватали под уздцы коней и сразу отпускали, разглядев седока. И наконец, в квартале законодательного собрания, в новом городе, экипаж останавливали через каждые несколько шагов. Все это было достаточно ясно для Абду‑Рахима.

Кому нужен документ, в чьих руках секретное соглашение будет смертельным оружием?

В руках оппозиции. К кому должен неминуемо прийти похититель? К депутатам оппозиции!

И здесь его стерегли три тысячи сыщиков и полицейских, которыми располагал Мирза Али‑Мухамед.

Еще далеко до полуночи, но ясно, что все городские ворота закрыты. Выбраться из города можно только дерзкой хитростью. А нужно уйти, надо проникнуть в свой загородный дом, оседлать лучшего коня в Мирате и уйти в горы. Там легче укрыться и оттуда легче действовать.

Городские ворота закрыты. Но разве посмеют побеспокоить королевского офицера, возвращающегося в летнюю резиденцию посольства? Королевский офицер выпил лишнее, не следует его раздражать. Едва ли приятно завтра Мирзе Али‑Мухамеду получить грубое письмо от королевского посла. И кому приятно отсидеть шесть месяцев за оскорбление офицера королевской армии, “гостя и друга Полистана”.

Скрипя, отворяются ворота. Часовые отдают честь весело насвистывающему офицеру, развалившемуся в наемном экипаже. За воротами офицер сразу трезвеет и еще полчаса едет, не произнося пи звука.

Только у кипарисовой аллеи, где начинаются загородные дома, он указывает вознице на глиняную стену виноградника. Возница едет вдоль стены, минует владения Абду‑Рахим‑хана, огибает угол глиняной ограды. Вдруг он чувствует тяжелую руку на плече и, когда поворачивается к седоку, видит у него в одной руке золотую монету, а в другой – автоматический пистолет.

Экипаж останавливается. Седок стал на сиденье и взялся рукой за ограду. Потом он уже сидит на самой ограде. Он бросает вознице монету и говорит совершенно ясно на их родном языке, показывая револьвер.

– А это, если будешь болтать!…

Экипаж отъезжает с некоторой поспешностью. В поле на дороге – пальто и кепи королевского офицера.

Абду‑Рахим‑хан прыгает с ограды и попадает с мягкую цветочную клумбу. Он – дома.

Против входа в конюшню на земле спят конюхи. Над ними на шесте – тусклый фонарь. Абду‑Рахим будит старшего.

– Солдаты в доме?…

– Да, господин.

– И у ворот?

– Да, господин…

– Оседлай текинца.

И пока конюх седлает вороного коня с маленькой продолговатой головой, осторожно поглаживая его по черной, отливающей шелком шее, Абду‑Рахим принимает некоторое решение.

Коня выводят из конюшни. Он ржет и играет, косясь на Абду‑Рахима. Сумасшедший огонек в лучистых глазах, белок с кровавыми жилками. Его удерживают оба конюха и отпускают сразу. Конь чует на себе всадника.

Галопом с места по аллее сада, и уже издали глухой голос Абду‑Рахима:

– Поручаю вас богу!…

Текинец ровным галопом берет аллею, круто огибает водоем. Еще аллея и в конце ворота. Песок заглушает топот. Как порыв ветра, сбив зазевавшегося караульного, текинец вылетел на дорогу.

Два выстрела. Мимо!

Текинец прыгает через глиняную ограду, скачет по скошенному полю, еще ограда, потом горный поток, и Абду‑Рахим тем же галопом выезжает на старую горную дорогу.

Это вьючная тропа, которой шли караваны на север к границе в те годы, когда еще не было внизу, в долине, шоссе. Это кратчайший путь. Почти пятьсот километров до советской границы. Здесь на пути, у реки Лар, – кибитки его племени. Здесь – спасенье и победа.

Крутой подъем, засыпанный острыми камнями, текинец берет вскачь.

Вечер без сумерек – утро без рассвета. Внизу уже кипят солнцем и зеленью сады. Утренний ветер из‑за гор налетает на глиняный город, спрятанный в стенах и башнях. Абду‑Рахим видит минареты, крыши старого дворца на холме, витые колонны – весь пробудившийся город. Еще взгляд, как бы короткое прощание, и ровной рысью туда, за перевалы, где снеговые вершины в пылающем ранним солнцем небе. – Поручаю вас богу…

ОППОЗИЦИЯ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ

В квартале, называемом “Четыре сада”, среди кипарисов – трехэтажное, выстроенное европейским архитектором здание. Европейцы считают его типичным для восточного стиля, жители Мирата – типичным для европейского стиля. Но первые более правы. Приняв во внимание жестокое солнце Полистана, архитектор позаботился о широкой веранде, со всех четырех сторон охватывающей дом. Дом этот – законодательное собрание – парламент Полистана. Четыре месяца в году парламент заседает под полотняным навесом веранды, выходящей в сад.

В эти месяцы в парламенте редко собирается кворум, депутаты предпочитают палатки в глубине сада, где кофе, шербет и зеленый, утоляющий жажду чай. Палатки разбросаны по всему саду – цветные, пестро разрисованные, под чинарами, среди роз, они заставляют европейцев вспоминать о садах Гарун‑Аль‑Рашида и сказках Шахерезады. Впрочем, здесь нет султанши, нет невольниц и эфиопов, а в плетеных белых стульях полулежат одетые в щегольские белые европейские костюмы депутаты центра. Но бывают и до сих пор не снявшие чалму седобородые купцы из дальних провинций, переменившие совсем недавно национальный костюм на старомодные двубортные европейские сюртуки. Муллы и горные ханы правого крыла до сих пор не изменили кальяну ради европейских сигарет и трубок, они избегают стульев и сидят, поджав под себя ноги, на гурьянских кошмах или керманских коврах.

В самой крайней палатке, там, где кончаются расчищенные дорожки сада, сидят два человека, не совсем похожие на обычный тип депутатов Законодательного Собрания.

Первый – тонкий, с матово‑бледным лицом и черной бородой, в очках и грубо сшитом европейском платье. Второй – громадного роста, крепкий, обожженный солнцем, в старом английском френче и обмотках. Они говорят пониженными голосами, внимательно поглядывая по сторонам.

– Мы не делаем разницы между Али‑Мухамедом и хотя бы Абдул‑Меджидом. Али‑Мухамед продает Гюлистан, Абдул‑Меджид будет продавать, если добьется власти. Здесь важны не люди, а система.

– Правда! Но о системе мы поговорим в будущем. Теперь нам важно разоблачить Мухамед Ол Молька и поддержать Абдул‑Меджида, хотя бы потому, что он за договор с Советами, а тот – против…

– Каждая встряска полезна для старой ржавой машины. Чем больше толчков, тем скорее она рассыплется. Но, по‑моему, Али‑Мухамед еще очень крепок…

– Он ловко устраивает свои дела, но…

– Ты обещал доказательства…

– Это не легко! Я ищу…

Подходили люди. Несколько человек медленно пробирались в колючих кустах шиповника над оросительным каналом.

Почему именно этот день выбрала Люси Энно для посещения законодательного собрания Гюлистана? Но разве парламент Гюлистана не стоит внимания туристки и ее свиты из двух норвежцев, одного дипломата из французской миссии и Жака Маршана – журналиста, каждый день изобретающего сенсации из Гюлистана для вечерней прессы Европы и Америки?

– Тот, кого вы искали… Омар эль Афгани – лидер оппозиции, бывший учитель, а другой, рослый тип, – депутат, председатель рабочего союза… Однако вы уделяете им много внимания…

– И я не удовлетворена…

Люси Энно подходит к ним ближе. Оба вопросительно смотрят в ее сторону.

– Вы говорите по‑французски?…

– Немного…

Свита стоит в стороне. Необыкновенное зрелище. Звезда из “Метрополитена” и депутат оппозиции. Это стоит моментального снимка для “Фемина”.

Очень тихо:

– Я должна передать вам письмо так, чтобы они не видели…

Она берет из рук Омара эль Афгани толстый том. Это отчет парламентской финансовой комиссии.

Компания в восторге. Они, кажется, агитируют ее.

Люси незаметно оставляет маленький клочок картона в книге и возвращает ее депутату – к сожалению, она не знает языка. На лицах обоих депутатов появляется выражение полного недоумения. Она очаровательно кланяется и вместе со свитой уходит, извинившись за беспокойство, причиненное двум государственным деятелям.

Омар эль Афгани находит в книге записку. Он дважды перечитывает ее и передает другому. Не сказав друг другу ни одного слова, оба стремительно уходят.

И только прежде чем присоединиться к депутатам, медленно собирающимся на вечернее заседание, Омар эль Афгани тихо говорит спутнику:

– Ты отправишь двух самых верных людей в горы.

ИЗ ДВУХ ТОЧЕК

Не совсем новое лицо. Ибрагим‑хан – министр внутренних дел Гюлистана.

Это маленький, худой человек со следами степной пендинской язвы на подбородке. У него удивительно тихий и нежный голос, маленькие ручки, алчность и честолюбие. Из уездного начальника он стал начальником полиции Мирата, из начальника полиции – министром внутренних дел при трех председателях совета министров. Без него трудно обойтись. Он еле грамотен, глуповат и старомоден для реформированного Гюлистана. Но у него старые, испытанные методы работы. В сущности говоря, это министр полиции. В сущности говоря, это начальник политической полиции. Он знает почти всех профессиональных крупных и мелких шпионов Мирата.

В этой стране чуть ли не каждая иностранная миссия содержит целый штат шпионов и наемных преступников. Слуги каждой миссии получают жалованье там, где они служат в качестве слуг, и там, где они служат в качестве шпионов. Таким образом, каждая миссия может похвастаться, что у нее на жалованье слуги и мелкие служащие всех остальных иностранных миссий. Кроме этого кадра, есть неисчислимые кадры слоняющихся на базаре, обвешанных оружием бездельников, все дело которых заключается в том, чтобы передать своему патрону самые недостоверные сведения о том, что делается в Гюлистане и на его границах.

И так, через три инстанции эти сведения поступают к военному атташе, майору Герду, а от него к дюжине вторых секретарей миссии, занимающихся тем же делом.

Но больше всех знает тот, кто меньше всех платит. И все нити сходятся за столом его высокопревосходительства Ибрагим‑хана, у которого не слишком много денег, но достаточно места в крепостной тюрьме.

И потому в тот час, когда майор Герд делает свой первый утренний визит в министерство внутренних дел, Ибрагим‑хан почтительно осведомляет его о положении дела.

“Бывший секретарь совета министров Абду‑Рахим‑хан вчера, в одиннадцать часов вечера, похитив известный документ, посетил свою любовницу Люси Энно в “Гранд‑отель д’Ориан”. Полиция его величества повелителя Гюлистана могла бы задержать его там, но хозяин отеля – швейцарец, и однажды правительству Гюлистана уже приходилось приносить извинения в подобном же случае, и потому ждали, пока преступник оставит территорию отеля. Он оставил ее, переодевшись в форму королевского офицера. Ни один полицейский не смел его остановить, так как уже не раз правительство Гюлистана приносило извинения по поводу задержания на улице офицеров королевского флота, когда те появлялись на улицах в неурочное время и в несколько повышенном настроении. Таким образом, преступник получил возможность вернуться в свой загородный дом и, пользуясь преимуществами своего коня перед лошадьми стражи, скрылся в горы”.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю