Текст книги "Кремлевский кукловод «Непотопляемый» Сурков — его боятся больше, чем Президента"

Автор книги: Лев Сирин

Эпилог

По политической тусовке ходит устойчивый слух.

Будто 1-й замглавы Администрации Президента Владислав Сурков собирается в отставку. То ли сам хочет, то ли не нужен стал.

Не будем спешить верить. Ибо сплетни подобного рода окружают фигуру нашего героя всю его кремлевскую жизнь. Наиболее громко заговорили о ненужности Суркова после выборов 2003 года, когда российский парламент впервые остался без либералов.

Известный политолог Александр Дугин писал тогда: «А что же дальше? Что еще будет ликвидировать этот кремлевский golden boy? Пожалуй, это самая большая проблема нового путинского периода. Негативные задачи по сносу негодной политической конструкции Президентом практически полностью решены. Поле расчищено. Под ним дымящиеся обломки старого, сорванные маски, улыбающиеся мертвецы, тихие, осознавшие свои ошибки заключенные. Верный Сурков блистательно и незаметно отвинтил у ельцинской машины последние детали. Остался… как бы поосторожнее высказаться… лишь он сам».

Логично? Но воз (пардон, Сурков), как мы видим, и ныне там.

Почему?

Поскольку объективных причин для того чтобы и дальше занимать кабинет в Кремле, у Суркова, как видите, давно нет, попытаемся выяснить субъективные причины секрета его политического долголетия. Попробуем понять логику его работодателей.

На мой взгляд, в глазах власти Владислав Юрьевич был и остается эдаким санитаром в политическом лесу, подбирающим… сами понимаете что – чтобы не смердило и не отравляло политический воздух. Миссия не из приятных. За такую не каждый возьмется. Да и не всякий справится. Так что ценить нашего героя правителям есть за что.

Другое дело, что за дюжину лет Сурков давно подобрал на угодьях российской политики всего раненного режимом зверя. А нового – нет. Но наш герой, как видим, не унывает. Он научился виртуозно поддерживать иллюзию собственной нужности и значимости.

Бесконечно придумывает новые партии. Вручает их послушным политическим заключенным. Потом их же громит, не забывая докладывать об этом руководству. И вновь берется строить что-то сильно напоминающее его прежние политические конструкции.

Эдакий день политического сурка. Гениальная задумка для обслуживания самого себя на фоне жизни целого государства. Так заморочить голову целой стране дано не каждому, согласитесь.

«Сурковская политтехнологическая машина вопиюще неэффективна и может добиваться успеха в борьбе лишь с виртуальными, но никак не реальными противниками», – написал как-то политтехнолог Станислав Белковский.

…Но ведь создать противника, пускай и виртуального – это тоже дар. Да такого, чтоб никто не заподозрил, что он будет играть в поддавки. Чтобы все поверили, что все по-настоящему. Даже он сам.

Нет, что ни говори, наш герой – человек незаурядный. И с его уходом из политики в ней станет скучней. Некому будет ставить политические шоу. Будет не так весело жить на Руси.

А что же происходит тем временем с Россией на самом деле!

В том-то и дело, господа, что ничего!

12 лет Владислав Юрьевич со знанием дела махается топором с призраком ельцинизма (коммунизма, фашизма). Вы в деталях узнали, какие ресурсы и схемы под это задействуются. Сколько наших с вами денег потрачено. Сколько копий сломано. И все – впустую.

Так и нет настоящих партий. Настоящей политической жизни. Да что там… Нет партии, которая была бы опорой самой власти. Суркову. А есть только проекты кремлевского «идеолога», под которые наряжают политических скоморохов. Переодевают одних и тех же. Пудрят, чтобы публика не заподозрила подвох, увидев на их физиономиях еще советские морщины. И выпускают в телевизор, словно дрессированных медведей, за общественные палаты, депутатские корочки и иные преференции, без которых эти господа не мыслят своей жизни.

И так – год за годом.

Между тем, 12 лет в XXI веке – огромный срок. К концу 1950-х Конрад Аденауэр выстроил в ФРГ такую политическую систему, при которой никто о Гитлере уже и не вспоминал. Не ностальгировал по великому фюреру, вернувшему немцам чувство собственного достоинства.

А Сурков не может сделать так, чтобы Россия перестала оглядываться на СССР. Не может выстроить новую здоровую партийную систему, в жизни которой хотелось бы участвовать новым людям. Молодежи.

Потому что боится.

Боится всего нового, яркого, смелого. Даже если это новое плоть от плоти желает служить нынешней России. Даже если оно не собирается разрушать существующую власть. Потому что Суркову страшно от того, что это новое затмит конкретно его. Покажет всему честному народу его политическое исподнее. Вернее отсутствие такового. И выяснится: король-то голый!

Дмитрий Быков как-то написал, что у Суркова «нет в современной России никаких политических перспектив. Выше, чем замглавы президентской администрации, курирующей идеологические вопросы и дрессуру Думы, он все равно уже не поднимется».

Похоже, это понимает и сам Владислав Юрьевич. Во всяком случае, должен понимать. Но не уходит, продолжая морочить голову и начальству, и нам с вами.

Почему?

Бог весть. Палач ведь, как известно, работа добровольная.

Правда, говорят, палачи привыкают к своей работе настолько, что не могут уже больше ничем заниматься. Им все постыло и пресно на фоне нетривиального действа умерщвления человека. Получается, что палач заинтересован в новых жертвах.

А если их нет, то, как мы поняли на примере нашего героя, их стоит придумать.

Поэтому добровольную отставку Владислава Юрьевича Суркова в ближайшее время мы вряд ли увидим.

Приложение № 1
Цитаты из статей, выступлений и интервью В.Ю. Суркова

О России

Русскому взгляду свойственна романтическая, поэтическая, я бы сказал, дальнозоркость. Что рядом – покосившийся забор, дурная дорога, сор в ближайшей подворотне, – видится ему смутно. Зато светлая даль, миражи на горизонте известны в подробностях.

Мы должны помнить, что в стране живет еще 140 миллионов весьма не богатых и сложных людей.

Если Советский Союз грохнулся величественно, это была катастрофа, достойная кино, то мы сгнием потихоньку, и на этом все закончится.

Самостоятельное государство стоит того, чтобы за него бороться.

Хорошо бы в Европу убежать, но нас туда не возьмут. Россия – это европейская цивилизация. Это плохо освещенная окраина Европы, но еще не Европа.

Мы неразрывно связаны с Европой и должны с ней дружить. Это не враги. Это просто конкуренты. Тем обиднее, что мы не враги.

Враг – это когда можно героически погибнуть на войне, если с ним столкнуться в лобовом столкновении. В этом есть что-то героическое и прекрасное. А проиграть в конкурентной борьбе – это значит быть лохом. И это мне, кажется, вдвойне обидно.

О партии «Единая Россия»

Что, депутатов кто-то палкой загонял в это пресловутое большинство? Конечно, нет, они сами пришли. И конечно, в 2007 году их половина разбежится.

Кто бы что ни говорил, на сегодня это самая правая, самая электоральная из всех действующих политических сил.

В любом случае эта партия будет в парламенте – нам, не знаю, что может помешать.

О государстве и его институтах

Когда мне говорят о зависимости судов – да, она есть. Но что с ними делать, если они зависимы по природе своей?

Вопрос демократии не только в том, чтобы нарисовать демократические институты, но и в том, чтобы люди дошли до такой культуры.

В новой процедуре назначения губернаторов увидели только произвол власти. Но, пардон, мы застраховались от целого ряда моментов достаточно идиотских.

О ЮКОСе и бизнесе

Конечно, такие вещи, как дело «ЮКОСа», создают соответствующую негативную атмосферу. Но и президент, и другие высокопоставленные чиновники стараются подать сигнал, чтобы этого не происходило. Здесь от активной позиции бизнеса, от его активной самообороны тоже многое зависит, потому что не нужно надеяться только на государство.

Эта знаменитая фраза одного из президентов США «что выгодно «General Motors», то выгодно Америке». Я бы хотел напомнить, что оба Рузвельта говорили о бизнесе несколько иначе. Я даже не хочу это цитировать, чтобы не обидеть вас.

Приложение № 2
Стихи Владислава Суркова к музыкальному альбому «Полуострова»

Не мне, не тебе

 
Забери мою долю небес,
эти звезды в растворе окна.
Не мне, не мне, но тебе
назначена эта весна.
И не мне здесь стоять допоздна
одному против стаи теней.
И подан волшебный знак
тебе, тебе, но не мне.
Сердце мое, неси мою талую кровь
к лучшему месту под солнцем,
к лучшей мечте под дождем.
В нашей глуши,
кроме нас, ни души.
Сердце мое, не спеши.
Все здесь и так твое!
Время мчится со скоростью тьмы,
обгоняя и память, и свет.
Но кто там (кажется, мы)
впереди на тысячу лет?
И пока не настигла нас боль,
забери мою долю небес.
И больше дай тебе бог,
не мне, не мне, но тебе.
 

Отче нош

 
Я бы хотел, как в детстве,
зарыдать над бездомным котенком
и в воскресное утро воскреснуть,
чтоб обнять тех, кто любит меня.
Я бы хотел вместе с песней
пробежать по дороге звонкой,
чтоб найти на серебряных струнах
дивный отблеск былого огня.
Я бы хотел растаять
и разлить свое талое сердце
по твоим безымянным пустыням
мелодичным пасхальным дождем.
Я променял бы вечность
на улыбки, тюльпаны и свечи,
чтоб сиял на обочине ночи
освещенный для праздника дом.
И прошу за всех,
и за тех, кто там,
и за тех, кто здесь.
Ясный Отче наш,
хлеб насущный наш,
свет насущный наш,
смех насущный наш…
Даждь нам днесь.
 

Паук

 
Всегда при деле, молчалив и скромен,
я строю терем из горящих бревен.
Себе на радость в этот жаркий терем
я буду прятать краденых царевен.
Мои братья – кто в дури, кто в коме,
мой бизнес – охота на мух.
Я – редкое насекомое,
почти незнакомый науке паук.
Я сделан
из чужого тела,
но я не болен,
просто так устроен.
Всегда в засаде, вежлив, но упорен,
мычу не в стаде и молчу не в хоре.
Ведут все двери, речи и причины
в мой красный терем в центре паутины.
 

Ты бы видел

 
Ты бы видел, как ветер,
ветер жадной мечты, пришлый с дикого поля,
терпко пахнущий жизнью,
гонит стаю соцветий
по зыбучим пескам раскаленного полдня
к обмелевшему ливню. Ты бы видел, как солнце
выкупает весну из татарского неба.
Ты бы знал, чем оплачен
этот май, – ты бы понял,
как печаль высока, как несбыточна нежность.
Ты запел бы иначе.
Ты бы вдруг обнаружил
пепел над головой и огонь под ногами.
Ты сбежал бы из дома,
чтобы спрятаться лучше,
захлебнуться не здесь и не теми слезами.
И пропасть по-другому.
 

Приложение № 3
Фрагменты романа Натана Дубовицкого «Околоноля» [Gangsta fiction]. М.: Русский пионер. Спец, выпуск. Библиотека «Русского пионера», 2009

Стр. 7

«Очнулся он в отделении милиции.

– Вами убит человек, – заявила милиция.

– Я не убивал, – протрепетал Виктор Олегович.

– Да не вы убили, а вами убили, – внесла ясность милиция и отпустила Виктора Олеговича.

Но он не ушел. Поселившись в тюрьме, он вел себя тихо, давал показания с удовольствием. Особенно понравился ему следственный эксперимент, когда лимитчик, показывая, как все было, брал Виктора Олеговича, поднимал над собой и медленно опускал туда, где когда-то стоял ныне покойный студент.

После был суд, в ходе которого завернутые в полиэтилен студенческий нож, сломанный стул, сосредоточенный Виктор Олегович и разбитая пивная кружка фигурировали в качестве вещественных доказательств. Лимитчику дали восемь лет. Виктору Олеговичу пришлось расстаться с тюрьмой и уютной профессией вещдока.

Выйдя из зала суда, Виктор Олегович избежал возвращения в двухкомнатную деспотию московской прописки и поселился в неразборчивой роще за кольцевой дорогой.

Там он жил поначалу философом, но из-за стужи и скудости ягодного рациона постепенно одичал и стал совершать набеги на окрестности мясного пропитания ради. В самые угрюмые ночи длительных зим не брезговал и человечиной. Последствиями этого злоупотребления явились рога, клыки и обильная шерсть, а по некоторым сведениям, и хвост, которыми одарил Виктора Олеговича господь, по доброте своей заботясь о выживании всякой твари в несносном нашем климате».

Стр. 24

«Имена не пахли, не толкались, не чавкали. Бытовое оборудование жизни – плотное нагромождение жести, плоти, жилистое, жиром пузырящееся, железное на вкус, полуразмороженное мясо дикой москвы, которым питались его силы, из которого он был сделан, вернее, его повседневная поверхность, обыденная оболочка, – тщательно отслаивалось Егором от глубокой высоты мироздания, где в ослепительной бездне играли бесплотные, беспилотные, беспутные слова, свободные, сочетались, разбегались и сливались в чудесные иногда узоры.

<…>

Вкус его и его знания были странны, он очень скоро увидел сам, насколько одинок и начисто исключен из всех человечьих подмножеств. Удивительным образом то, что он считал собой, замкнуто было как бы в ореховой скорлупе, помещалось со всей своей необъятностью в этой скорлупе, скребло ее изнутри и не могло выбраться наружу. Снаружи разгуливали его тени, его куклы и представления, управляемые к тому же в большей степени зрителями, обитателями внешнего пространства, нежели им самим.

Про себя думал, что устроен наподобие аутиста, развернутого почти целиком внутрь, только имитирующего связь с абонентами за границей себя, говорящего с ними подставными голосами, подслушанными у них же, чтобы выудить в окружающей его со всех сторон бушующей москве книги, еду, одежду, деньги, секс, власть и прочие полезные вещи.

Уверен был, что божественный мейнстрим истинного знания довольно пустынен и малообитаем, что в его потоке люди попадаются редко, напротив, человечина гуще и наваристей как раз на обочинах божьего промысла, и граждане охотней теснятся в темной тине у загаженных берегов, держатся мелких мест, роятся где помутнее среди сплетен и суеверий, и калачом их не выманишь оттудова на середину, где свободно и спокойно течение белого света».

Стр. 44

«Зазвонил телефон благочестивым пасхальным рингтоном соловецких колоколов. Аппарат работал прямо в парной, сделанный на заказ, жаростойкий и влагонепроницаемый с автоохлаждающейся трубкой и клавиатурой.

– Але? Але, але! Ну. И? Как промазал? О, му… О, мудило! Враг тебя забери… Что? В собаку попал? Какую собаку? С которой кто гулял? Але… Да собака-то при чем? Это ж он мне должен, а не псина его невинная. Вот божинька тебе кочерыгу-то отчекрыжит. За то, мудило, что грохнул не того, кого надо. Я щас… Я… Я человек… Я… Закрой пасть! Я человек верующий. Знаешь, знаешь… А вот то и делай, бери винтарь и жми назад, и пока не попадешь в кого нужно, не возвращайся. Давай… кто там еще? Пусть проходит, – бросив трубку, Ктитор продолжил обращение к Егору. – Да, да, послушай. Ты мне лежалый товар сплавляешь, братан, за дурака держишь.

– Ты о чем, Ктитор?

– А о том, о том самом. Стихи принес?

– Да.

– Скажи…

– Вот немрачные будто…

Там было время.

Там было место.

Там собрались говорить о прекрасном ангелы в белом, демоны в черном, боги в небесном и дети – в разном.

Там было шумно.

Там было странно.

Место топтали и время теряли.

Ангелы пели, демоны выли, боги смеялись, а дети – знали.

– Так я и знал! – словно того и дожидался Стас. – Так и думал! Так предполагал! Опять размер! Опять рифма!

– Дао чем ты, понять не могу, – потерял терпение Егор.

– Дао том, что в размер и в рифму не пишет никто давно. Теперь в моде верлибры, свободные, си-речь белыя стихи. У меня теперь новый поставщик, продвинутый. Сейчас придет, покажет класс. А тебе, Самоход, хочу расчет дать. Поторговали и будя. Устарел ты, от жизни отстал».

Стр. 75

«– Достоевский, Кеведо, Чехов, советник Така-мура… – словно с собой говорил Чиф. – Знали бы все эти достоевщики и чеховеды, очкарики, ценители изящного, любители потрепаться о высоком, интел-лигентушки блаженные, какими путями доставляется им разумное, доброе, вечное. Вот сейчас какой-нибудь мальчик учит урок, зубрит из учебника ботаники раздел какой-нибудь типа «мхи и лишайники» и «хвощи» там и «папоротники»; и не знает, что за госзаказ на этот учебник – замочили «крокодиле-ры» нашего Пашу, помнишь? А у «яснополянских» выкрали Гогу Гугенота и пытали три дня в гаражах, а потом повесили в Нескучном саду. И сами потеряли Вальта и Тральщика, и быков немерено. А войну за сбыты Набокова в южной москве помнишь? Семь трупов. За розницу Тютчева помнишь? Между «яснополянскими» и «солнцевскими», которые во все тогда лезли и сюда захотели. Ну тогда двумя взрывами магазинов обошлось, ночью, без жертв. Зато за опт обэриутов когда мы с «крокодилерами» схлестнулись! Хармс и Введенский тогда хорошо шли, как спирт ройял. Одиннадцать жмуриков! Рекорд! Вот вам прекрасное, вот разумное, вечное, и все так – и религия, и политика, и поставки свеклы; а ты, я слышал, решил теперь по-праведному жить, без пальбы. Думал, врут, но теперь вижу – правда. Правда?

– Правда, – сказал Егор тихо».