Текст книги "История одной судьбы"

Автор книги: Лев Овалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

VII

На смену промозглой, дождливой осени пришла суровая, снежная, бессолнечная зима. Все тонуло в сугробах. Дома и срубы будущих домов, заборы, кусты, бревна. Сурожь стала рано, ее занесло снегом, темнели только тропинки через реку. Так и жизнь Анны была занесена снегом, лишь тянулись по снегу извилистые темные тропки.

Сурожский район so многом походил на ее родной Завидовский район. Такие же люди, такие же деревеньки, те же поля.

Анна подолгу задерживалась в отделе. Забот по району было много, накапливались они по мелочам, как навоз во дворах, а поднять и вывезти было не на чем.

Район был беден людьми. Беден район, бедны соседние районы, бедна вся область. Война разметала людей, одних истребила, других разбросала по всей стране, и лишь мало-помалу возвращались они к родным пепелищам. Надо было заново поднимать к жизни истерзанный неисчислимыми бедствиями край.

Вот они и возились в своем районном отделе, в своем сельском хозяйстве как муравьи. И Богаткин, и Гончарова. Все девушки, все сотрудники и все те, кто ходил и ездил из деревни в деревню, из колхоза в колхоз, собирая уцелевшую технику.

– Технику, технику, ребята! – замирающим голосом обращался ко всем Богаткин. – До последнего винтика, до гаечки…

«Техникой» назывался сельскохозяйственный инвентарь, все машины и орудия, тракторы и косилки, культиваторы и сеялки, даже лопаты и грабли. Искали бросовые машины, собирали заржавленные обломки, из трех-четырех испорченных механизмов составляли один, который с грехом пополам вступал в строй.

Собрать и восстановить технику! Собрать и восстановить технику!…

Об этом ежечасно твердил Богаткин. Об этом говорила Анна. Они вместе накапливали ресурсы, и постепенно машины оживали, готовые выползти на затоптанные поля.

Анна приучилась «бродить» по карте района. Не везде она лично побывала, не все видела, но про себя уже знала все угодья, берегла в памяти все поля и пажити, луга и леса. За все они с Богаткиным были в ответе.

Возвращалась она с работы сердитая, истомленная, голодная. Но домой стремилась всегда. Дома горел огонек, у которого она грелась. Женечка встречала ее щебетом, игрушками, бесконечными детскими просьбами…

Анна не знала, как благодарить Евдокию Тихоновну. Хозяйка частенько сердилась, бывала груба на язык, но для Анны оказалась едва ли не матерью. Видно, от чистого сердца посоветовал Богаткин своей агрономше пойти на квартиру к Ксенофонтовым.

Детский сад выручал не всегда. Случалось, на весь день оставляла Анна дочь на Евдокию Тихоновну, и девочка была и накормлена и присмотрена.

Даже Гриша Ксенофонтов, который смерть не любил, как он выражался, незамужних баб, и тот притерпелся к новой жилице. Он долго посматривал на нее искоса. Но гостей у нее не бывало, сама только что на работу и домой, нос не задирала…

В отсутствие Анны он даже возился с Женечкой, напилил ей в мастерской кубиков, оставлял для нее сахар, который не часто бывал в ту пору у Ксенофонтовых.

Но спать дочку Анна укладывала сама. Она приносила ей то конфетку, то картинку, играла с ней, пока Женечка не начинала клевать носом, умывала, раздевала и садилась баюкать.

Мой костер в тумане светит,

Искры гаснут на лету,

Ночью нас никто не встретит,

Мы простимся на мосту…

Очень любил эту песню Толя.

От воспоминаний Анна защищалась книгами. Множество книг перечитала она в первые послевоенные зимы. О Прянишникове и Докучаеве говорить нечего, без их помощи трудно было бы думать о севооборотах, но и другие книги, не имеющие отношения к ее работе, помогали ей жить.

Ее окружали герои Толстого и Тургенева, она читала советских писателей и переводные романы, ее внимание надолго привлекли две ее тезки – Анна Каренина и Аннета Ривьер, интересовалась она историей – от греческих мифов до антифашистских памфлетов, читала все, что попадалось под руку, – мемуары, жизнеописания, очерки…

Раньше она не представляла, что книги могут так заполнять жизнь. Но она была слишком привязана к жизни, чтобы очутиться у них в плену. Судьба сурожских колхозов волновала ее больше, чем любые призрачные образы.

Лишь один призрак владел ее сердцем. Она не хотела освобождаться от его власти.

Далеко за полночь гасила она свет, сон смежал веки, хотелось только заснуть, заснуть…

Гасила свет, ложилась в постель, закутывалась в одеяло, и вдруг сон убегал прочь. Посвистывал в трубе ветер. За окном кто-то стоял и смотрел на нее. Окно было запорошено снегом, на стекле серебрился иней, но она чувствовала – кто-то стоит и смотрит, смотрит…

Она очень хорошо знала, кто смотрит. Вспоминала все, что пережила с ним. Цветы и поцелуи. Первую встречу. Последнюю встречу. Последние его слова. Ни он ее не забыл, ни она его не забудет. Она знала, что никого за окном нет. Но в душе – что такое душа? – в душе он всегда, неистребимо и вечно. Серебрится на стекле иней. Посвистывает за окном ветер. Ночь обволакивает землю, и населяем мы эту непроглядную зимнюю морозную ночь только теми, кого сами помним, зовем и любим.

VIII

Вот смотришь-смотришь на что-нибудь, смотришь изо дня в день и не видишь, а вдруг бросится это в глаза, и удивишься – почему то, что вчера не замечалось, привлекло сегодня внимание?

Так и с Анной. Забежала утром к хозяйке за солью и увидела на стене календарь, обыкновенный настенный календарь.

– Ох, тетя Дуся, вы совсем отстали от жизни! Май! Май уже на дворе, а у вас январь с места не стронулся!

Ни один листок на календаре не сорван.

– А куда торопиться? – насмешливо возразила тетя Дуся. – У меня все дни одинаковы.

– А для чего календарь?

– Численник? Для чтения. Вся моя библиотека. Задумаешься о чем – подойдешь да почитаешь.

Анна подошла к «библиотеке», отогнула листки до мая.

– Сорвать?

– Сохрани тебя господи! – воскликнула тетя Дуся. – А что читать мне?

Анна вгляделась.

– Погодите, погодите, тетя Дуся! Да ведь он за прошлый год! Ведь у нас сорок седьмой…

Тетя Дуся иронически поглядела на жилицу.

– Ну а много что изменилось у нас с тобой за год? Женька в детский сад пошла, да Гришка начал усы брить, всего и делов.

Тетя Дуся была права. Анна взяла соль и ушла. Немного «делов» прибавилось за год. Время замерло, как и численник на стене.

Анна поехала как-то зимой в «Авангард», в самый отдаленный колхоз, туда всегда приходилось ехать с ночевкой. Инструктор райкома Сухожилов поехал с Анной. У него тоже нашлись дела. Сухожилов достал легковушку, а без него пришлось бы добираться на чем бог послал. Днем в колхозе они почти не виделись, а ночевать их поместили у одной вдовы. Хозяйка постелила Анне в горнице, Сухожилов устроился на лавке у печи. Ночью он пришел к Анне.

– Анна Андреевна, до чего вы мне нравитесь…

– А дальше что? – спросила она.

– А вам что, жалко, что ли? – нахально сказал Сухожилов. – Все равно вы одна…

Анна повернулась к нему спиной. Он привалился к ней, забросил на нее руку. Анна с силой ухватила руку, принялась молча ее выкручивать.

– Да вы что? – охнул Сухожилов. – Пустите! Я закричу сейчас…

– Ну и кричите, – сказала Анна, не отпуская руки.

– Анна Андреевна, – взмолился Сухожилов. – Честное слово, простите…

Он ушел, бормоча что-то сквозь зубы. Утром уехал ни свет ни заря, пока Анна еще спала. После этого он перестал заходить к Богаткину, в случае чего – вызывал в райком.

Анна тогда задумалась – почему он позволил себе пристать? Она действительно была одна, ни девка, ни мужняя жена. Ей казалось, что и на Женю кое-кто поглядывает искоса. Даже в детском саду. Безотцовщина! Не будешь объяснять каждому – что, да как, да почему. Жене тоже недоставало отца.

Девочка спрашивала иногда:

– А где мой папа?

И Анна не могла, не решалась, не повернулся язык сказать, что папы нет и не будет, не в силах была она похоронить Толю, для нее он всегда был и будет жив.

– Папа наш в армии, – говорила она. – Отслужится и приедет.

Но листать численник и вправду не было смысла. Какая-то монотонность установилась в ее жизни. Казалось, такая жизнь будет длиться до скончания века. Иногда хотелось уйти из отдела, покинуть Богаткина, проститься с Ксенофонтовыми, перебраться куда-нибудь в деревню, поближе к земле. Она начинала вдруг скучать по земле.

Вспоминала свой разговор с Петуховым. Он говорил, что надо любить землю. У него самого не было выхода, он делал больше, чем мог. Но ее он определенно толкал…

Куда? Не хотелось ей больше оставаться в отделе. Но куда пойти?…

До сих пор она была еще вся в себе. Даже смерть Петухова не очень приняла к сердцу. Бумажки из Пронска стали вдруг приходить подписанные все Волковым да Волковым. «Начальник облсельхозуправления Г.Волков». Анна привыкла, что бумаги вместо Петухова часто подписывал Волков. Но тут непрерывно: Волков да Волков. Она как-то сказала:

– Что это все Волков подписывает? Уж не заболел ли Петухов?…

Богаткин удивился:

– А вы разве не слышали? Петухова уж с месяц как похоронили. В газете было объявление…

Анна взяла подшивку, нашла объявление «С прискорбием извещаем…». Значит, все. Отходился агроном Петухов по земле. Подорвался на мине. Нет Петухова. «С прискорбием…» Не так уж много времени прошло с того вечера, когда он говорил с Анной. Анне вспомнилась его жена. Как-то она сейчас? Небось выйдет замуж…

У нее появилось странное чувство, точно она в долгу перед Петуховым. Ушел, а она не успела что-то сказать, что-то спросить. Ведь он от нее чего-то ждал. А она не успела…

Ощущение неосознанной тревоги все чаще наполняло ее душу.

Однажды она набралась смелости, спросила Богаткина:

– Вы довольные своей работой?

– В общем да, – сказал он.

– А чего вы хотите достичь? – спросила она.

Богаткин не понял:

– То есть как чего достичь?

– Ну к чему вы стремитесь?

– Как вам сказать? Чтобы все было хорошо в районе.

– Ну, а себе, себе? – домогалась Анна. – Себе вы чего хотите?

– А у меня все есть. Семья, работа. Лично я всем удовлетворен.

– Ну и плохо, – категорично сказала Анна.

– Что плохо?

– Все. Плохо, когда человек доволен жизнью.

– Это уж глупости, – даже рассердился кроткий Богаткин. – Человек должен быть скромен. Надо ограничивать себя, иначе из тебя выйдет хапуга.

Анна вся напряглась. Она не могла выразить Богаткину свое несогласие, но и не могла с ним согласиться.

– Человек должен быть безграничен, – сказала она…

Так они и не поняли друг друга.

IX

Девушки из отдела любили собираться компанией, «устраивать вечеринки». Главной заводилой таких вечеринок была Зина, у нее обычно и собирались. Купят сыра, колбасы, консервов, печенья – вклад женской половины общества, напитки приходились на долю мужчин, – разложат по тарелкам, поставят в углу на тумбочку патефон, чтоб не сбить во время танцев, – и милости просим…

Зина была главной заводилой, но ей не приходилось тащить других за руку – кому не хочется весело провести вечер? Только Анну пришлось уговаривать.

– Да что вы, девочки, что мне там делать? Только настроение другим портить…

– Анна Андреевна! Анечка! Посидим, потанцуем. Есть одна пластиночка…

– Какой из меня танцор? Я уже старуха…

– Старуха? В двадцать пять лет! А нам по скольку?…

Девушки уговорили Анну. Она бы еще подумала, но Бахрушин тоже просил ее прийти.

– Не отказывайтесь, Анна Андреевна, проведем время…

С некоторого времени Анне казалось, что Бахрушин обратил на нее внимание. Он догнал ее как-то, когда она вышла пройтись за городом, наломал черемухи, пригласил в кино. Потом они не раз бывали в кино вместе. Бахрушин не заходил за нею домой – в Суроже легко могли возникнуть пересуды, – они встречались у входа в кинотеатр. Бахрушин был немногословен, сдержан, может, и хотел что сказать, но не говорил, больше молчал, это и нравилось в нем Анне. Невозможно же сидеть все вечера дома, все одной да одной.

– Сегодня обязательно, обязательно, Анечка, – сказала в обед Зина.

Рая по секрету шепнула, что сегодня у Зинки именины.

Возвращаясь с работы, Анна зашла в универмаг, купила крепдешиновую голубую косынку с синей каймой и непонятными розовыми цветами, а заодно носки Женечке – детские носочки не часто бывали в сурожских магазинах.

Под вечер августовское солнце заливало палисадник апельсиновым светом, багряные георгины казались черными, патефон за окном пел песню о пилотах, которые обращают внимание на девушек только тогда, когда им, скажем прямо, нечего делать…

Компания была в сборе. Анна отдала косынку. Сели за стол.

Бахрушин рядом с Анной. Преднамеренно никто не рассаживался, но Бахрушин в последнее время всегда оказывался рядом с Анной. Впрочем, это было естественно. Анна по должности, а Бахрушин по возрасту были старше всех, им полагалось быть вместе.

– За именинницу.

– Тебя разве крестили?

– Ни в жисть!

– Так какие ж это именины?

– Двадцать два!

– Так это день рождения!

Преподаватель физкультуры из школы пытался пригласить Анну танцевать, но Бахрушин не пустил ее.

– Анна Андреевна со мной пойдет танцевать…

Не пустил Анну и сам не пошел. Анна все же не удержалась, пошла-таки с механиком из МТС, с Колей Губановым. Вел он ее несмело, точно боялся наступить на ноги, и все-таки двигаться под музыку было приятно. Не думать, просто двигаться…

Она вернулась на свое место. Бахрушин сидел насупленный. Налил ей и себе по рюмке водки.

– Давайте, Анна Андреевна?

– Я не пью.

– А из уважения ко мне?

Анна выпила, чтоб не обижался Бахрушин, и опять пошла танцевать с Губановым.

Бахрушин совсем помрачнел. Ей не захотелось к нему возвращаться.

– Я пойду, – внезапно сказала она.

Ей вправду захотелось уйти. Единственный здесь серьезный человек на нее сердится, а сидеть с ним и молчать тоже как-то не того…

– Погодите, рано еще, – заверещали наперебой Зина и Рая.

Анна решительно пошла к двери.

– Хозяйка уже спит, дочка одна, поздно.

– Рано! – крикнула Зина.

– Нет, нет, поздно, – возразила Анна уже на пороге. – Где уж мне гулять…

От водки кружилась голова, во всем теле чувствовалась слабость, хотелось спать – не столько даже спать, сколько лечь, и еще больше хотелось выйти на улицу, вдохнуть воздуха, которого так недоставало в тесной прокуренной комнате.

Она шагнула за порог и плотно притворила за собой дверь.

Улица спала. Редкие окна светились, да и те были задернуты занавесками, тусклый свет слабо пробивался наружу. Дома казались выше, чернее, а звезды в небе гораздо ближе, и даже собачье тявканье вдалеке придавало ночи не меньшую поэтичность, чем щелканье соловья.

Не успела Анна постоять с минуту одна, как дверь снова распахнулась. Она даже не поглядела, знала, что это Бахрушин.

– Анна Андреевна, – позвал он.

Он не сразу нашел ее в темноте.

– А вы куда? – спросила Анна.

– Надоело, – объяснил он. – Вот вас провожу.

Анна почему-то была уверена, что Бахрушин выйдет вместе с ней, может быть, поэтому она и заторопилась, она даже была удивлена, когда очутилась на улице одна, настолько сильна была в ней уверенность, что она нравится Бахрушину. Он ничего ей не говорил, но и на работе и сейчас вот, на вечеринке, смотрел на нее больше, чем надо. Собственно говоря, на вечеринке он только на нее и смотрел.

Он был общительным человеком, мог и пошутить, и посмеяться. Выпив, легко становился душой общества. А теперь эта душа раскрывалась только для нее… Он точно присох к ней.

– Пойдемте, – просто сказала Анна. – Ночь-то уж больно…

Она не договорила – больно темна, или хороша, или еще что, – она и сама не знала, какая эта ночь.

Они двинулись было по дощатому тротуару и тут же сошли на тянувшуюся обок тропу, плотно утрамбованную пешеходами. Никто их не обгонял, не попадался навстречу.

– Утомились, Анна Андреевна? – заботливо осведомился вдруг Бахрушин, но она не ответила, и они опять пошли молча.

– Я очень плохо знаю астрономию, – вдруг сказала Анна. – Знаю, конечно, какие-то звезды. Вега, Альдебаран, Большая Медведица. Но что к чему – совершенно не знаю.

На этот раз не ответил Бахрушин.

Они прошли еще какое-то время молча.

– Да, мы много чего не знаем, – согласился Бахрушин и неожиданно спросил: – Почему бы вам не сменить квартиру, ведь у вас небось тесно?

Он был прав, комната у Анны плохая, тесная, все время она на виду у соседей, но ей как-то в голову не приходило, что квартиру можно сменить.

– Да я уж привыкла, – виновато сказала Анна.

Бахрушин вдруг взял ее за руку и тотчас отпустил, и это понравилось Анне.

«Не разбалованный, не умеет ухаживать», – подумала она.

– Пойдем к реке, – предложила она. – Настроение какое-то такое…

– Поздно, – неуверенно возразил Бахрушин.

Толю не пришлось бы уговаривать, подумала она, он бы сам отвел ее к реке, и ей понравилось, что Бахрушин не похож на Толю, если ей кто и нужен, то уж никак не такой отчаянный и нетерпеливый, как Толя…

Она не ответила Бахрушину, просто свернула в переулок и пошла вниз к реке, и было приятно, что Бахрушин тотчас последовал за ней. Она с удовлетворением слышала, как шумно и, может быть, даже рассерженно дышит он за ее спиной.

Медленно текла в темноте Сурожь. Ночной мрак рассеивался у берегов, и было ощутимо, как темная вода стремится куда-то вниз, вдаль, к другим берегам и рекам.

Анна спустилась к самой Сурожи, вода вкрадчиво шелестела, омывая влажную землю, бессильная расплескаться, разлиться, затопить побережье… Всему своя мера, свое русло.

Было одиноко и даже страшно здесь ночью, на берегу у реки. Анна оглянулась. Бахрушин стоял рядом. Стоял рядом и ждал. Анна не знала чего, но чувствовала, что чего-то он ждет, хотя, может быть, сам не отдает себе в этом отчета.

Анна еще раз оглянулась.

– Что-то я ничего не пойму, – прошептала она, обращаясь больше к самой себе.

Но Бахрушин услышал.

– Чего не поймете? – быстро спросил он.

– Ничего не пойму, – негромко сказала Анна, глядя на бегущую воду.

Все было неясно сейчас на реке. Неясно, неверно, обманчиво.

Анна отошла от берега. Села. Провела возле себя по траве рукой.

– Роса…

Бахрушин скинул пиджак, бросил на землю.

– Так удобнее, Анна Андреевна…

Анна села на пиджак, так было сухо, тепло. Бахрушин тоже сел рядом. Стало еще теплее.

Бахрушин боялся пошевелиться, его плечо только слегка касалось плеча Анны.

– Вы любите…

Анна спросила было и замолчала. Ей хотелось знать, что любит Бахрушин, но она не знала, что он может любить.

Бахрушин заглянул ей в лицо.

– Чего любите? – с готовностью переспросил он.

– Я не знаю что, – сказала Анна. – Сидеть вот так на берегу. Думать, плыть, пить, петь.

Бахрушин усмехнулся.

– Ну, пить все пьют…

– Не знаю что, – сказала Анна. – Но что-то надо любить.

Она замолчала. Ей хотелось бы сейчас плыть, плыть. Уплыть…

Бахрушин осторожно притронулся к ней рукой, положил ладонь на колено. Ладонь была горячая. Сразу стало смутно и томно.

Анна не отстранилась. Она могла бы еще встать, но было даже приятно, что так кружится голова. Бахрушин осмелел, и она не противилась. Все плыло вокруг, ни о чем не хотелось думать…

X

Первая любовь обрушилась на нее внезапно. За минуту она еще не думала о ней.

Анна только что кончила техникум. Сданы были зачеты, получены отметки, осталась практика.

Выпускники проходили практику в пригородном совхозе. Кое-кто переселился в совхоз, но большинство продолжало жить в городе. С утра ехали в пригородном поезде, добирались в совхоз на попутных машинах, а вечером возвращались обратно. В то лето почему-то ни когда не хотелось спать. Пахали, сеяли, пропалывали посевы. Все с шуточками, с песнями, со смешками Ужинали в столовой совхоза и возвращались вечером в город. Разбегались по домам, переодеться, принарядиться, и шли на Советскую, а потом на набережную или в городской сад. Сперва девчонки шли вместе, стайкой, ребята двигались сзади. Потом вместе сидели над рекой, на скамейках и прямо на земле, пели песни, потом всей компанией шли есть мороженое, потом опять в городской сад. Парочки отпочковывались, пропадали вдруг в темноте. Пели, молчали, никак не могли разойтись…

Однажды после работы Анна шла с подружками в городской сад. С Таней Грушко и Машей Гончаровой И вдруг появился он…

Совсем не такой, как все. Какой-то удивительный! Загорелый, ласковый, добрый. Она сразу поняла, что он добрый. В морской форме, с крылышками в петлицах. Лейтенант. Нет, старший лейтенант. Ей показалось, что он намного старше ее. На самом деле он был старше ее на пять лет. Невысокий, а стройный…

– Толя! – вскрикнула Маша.

– А я и вышел, чтобы встретить тебя, – сказал лейтенант.

Маша познакомила его с подругами.

– Мой двоюродный брат. Приехал в отпуск. Летчик. Из Севастополя.

– Гончаров, – назвался он.

Вместе с девушками он пошел в городской сад На следующий день опять встретился с ними. В руке у него были ландыши. Шесть букетиков, каждой по два.

Анна не помнит, как они отстали от компании. Она понимала одно – пришло счастье. Ему невозможно сопротивляться. Да и не нужно.

Мальчишки в техникуме иногда целовали ее, и она отвечала им. Беглые, ничего не значащие детские поцелуи. Толя поцеловал ее тоже очень нежно, очень осторожно, а ее сразу пронизало ощущение, что он может делать с ней все, что захочет.

Она ехала утром на практику, а в голове было: Толя, Толя, Толя…

– Какие у тебя гнезда? – говорил агроном Золотов, ее преподаватель.

– Какие гнезда? – спрашивала Анна.

– Разве так сажают кукурузу? – говорил Золотов. – Сколько ты кладешь в лунку зерен?

– Какую кукурузу? – спрашивала Анна…

Толя ждал ее у въезда в город.

Она выпрыгивала из кузова и попадала ему прямо в руки. Неумытая, в пыли, в ситцевом сарафане, с открытыми загорелыми плечами…

Он обнимал ее, и они уходили. Им уже ни до кого не было дела.

Через две недели они зарегистрировались, и он сразу увез ее в Севастополь. Мальчишки в Пронске торговали сиренью. Толя, кажется, скупил всю сирень. Он завалил сиренью все купе. У него оставалось мало денег, но он не мог везти Анну в жестком вагоне. Какой-то тип, сосед по купе, запротестовал: «Мы задохнемся, у всех разболится голова!» Толя не стал спорить. Он ушел и купил еще два билета. Всю дорогу они ехали вдвоем в четырехместном купе. Он был совсем сумасшедший и щедрый. Он всегда был щедрый. С Анной. С товарищами. С незнакомыми людьми…

Толя увез ее в начале лета, и не прошло года, как Анна родила девочку. В апреле. Назвали они ее Женей. Толе нравилось это имя.

В июне началась война. Немцы принялись бомбить Севастополь. Население города срочно эвакуировалось. Старшему лейтенанту Гончарову разрешили самому вывезти на самолете свою семью и семью еще одного товарища. На Кавказское побережье. В самом начале боевых действий он на целые сутки был отпущен для устройства личных дел.

Он долетел до Туапсе, сел с женой и дочерью в поезд, довез их до Белореченской.

В станице Белореченской жила его тетка, у нее был дом, сад, хозяйство. Думалось, сюда не доберется война.

Анна пошла проводить мужа до станции.

Поезда шли на юг уже без расписания, везли солдат, оружие, технику.

– Ну, Аннушка…

Они постояли у водонапорной башни. Анна упала бы, не будь рядом Толи. Вот и вокзал. Толя зашел к дежурному по станции.

– Садитесь, товарищ офицер, на любой пассажирский поезд.

Вышли на перрон. Подошел поезд. Толя обнял жену.

– Умирать буду, Аннушка, тебя назову…

– Нет, нет!

Что она могла еще сказать?

Поезд отходил. Толя взялся за поручень, подтянулся. Встал на ступеньку и поплыл. Мимо всего того, что оставлял в Белореченской. Все дальше и дальше.

Анна посмотрела вслед поезду.

– Толечка, Толечка…

Вот и нет его. И никогда не будет. Больше она никогда его не увидит. Не получит от него ни письма, ни привета, и только через два года найдет ее запоздалая похоронная.