Текст книги "История одной судьбы"

Автор книги: Лев Овалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

LVIII

Смеркалось. Густая дрожащая тень бежала впереди машины, то удлиняясь и уносясь в бесконечность, то бросаясь под самые колеса Ветлы по обочинам становились все крупнее и крупнее.

Лукин сосредоточенно смотрел вперед. На дороге чернели выбоины. Он ловко их объезжал, не сбавляя скорости, и загодя зажег фары.

– С машины хорошо на зайцев охотиться, – лениво заметил Косяченко. – Заяц бежит в луче и никогда не свернет в сторону.

Анна посмотрела через стекло, одни ветлы выплывали из мрака в свете дрожащего луча.

– А вы часто так охотились?

– Нет, – сказал Косяченко. – Но я слышал.

Он был в благодушном настроении, ему хотелось сказать Анне что-нибудь доброе, она хорошо провела собрание.

– Ксенофонтов все-таки слаб, – сказал он. – Ему далеко до вас.

Косяченко хотел этим сказать, что он выделяет Анну из всех работников района, что поддержка ей с его стороны обеспечена.

– Ну, почему же! – возразила Анна. – Он еще не освоился, но из него получится сильный работник.

Косяченко достал коробку с папиросами.

– Вы разве курите? – удивилась Анна.

– Редко. Только когда уж очень хорошее настроение, – объяснил он. – Говорят, никотин один из возбудителей рака. – Он закурил. – Сегодня вот хочется… – Косяченко протянул Анне коробку с папиросами. – Закуривайте.

– Что вы! – Анна засмеялась. – Муж меня из дома выгонит…

Дорога свернула в редкий лесок, чахлые елки разбежались по сторонам, снежная пелена и небо сливались где-то за ними, все располагало к дреме.

Но Косяченко не хотел спать.

– Надо почаще вызывать в райком председателей колхозов, – сказал он, попыхивая папироской. – Обмен опытом. Собирайте лучших людей, пусть делятся друг с другом…

Он принялся давать советы. Не слишком оригинальные, но опять-таки правильные. Анна еще раз убедилась, что он внимательно изучил материалы январского Пленума. Сам или не сам, но он извлек из них много практических рекомендаций, полезных для области.

Анне почему-то не хотелось отвечать. Она не считала себя умней Косяченко, но она уже и читала, и слышала все, что он говорил. Из вежливости она только кивала головой.

Должно быть, Косяченко убаюкал самого себя, он говорил все медленнее, все отрывистее, наконец смолк совсем. Однако он не спал, даже не дремал. Он сидел с раскрытыми глазами. Просто выговорился. Лицо его выражало полное удовлетворение жизнью.

«Должно быть, у него вся жизнь, – с раздражением подумала Анна, – и в самом деле текла без сучка без задоринки. Таких людей любят в отделах кадров, их на всякую работу примут и в любую экспедицию пошлют, придраться не к чему! Только сами-то они не во всякую экспедицию едут».

А «газик» катил и катил вперед. Лесок кончился, машина снова выехала на открытое место.

– Скажите, Георгий Денисович, – вдруг спросила Анна. – А вы не боитесь, что вас не выберут?

– Что? – Косяченко не спал, но он точно очнулся. – Я вас не понимаю.

– Ну, забаллотируют, – объяснила она. – Вдруг избиратели не проголосуют за вас. Чем-то вы вдруг не понравились, и вас вычеркнут…

Молчание длилось секунду, и вдруг Косяченко захохотал так искренне, так заливисто, что оглянулся даже невозмутимый Лукин.

– Да вы что? Всерьез? – воскликнул Косяченко. – Не смешите! Да разве наш народ способен проголосовать против Советской власти?

Косяченко искренне был убежден, что он и Советская власть одно и то же!

– Подождите, Георгий Денисович, – попыталась объясниться Анна. – Вы извините, но, с точки зрения рабочих совхоза, вы ведь не выполняете депутатских обязанностей. За два года даже ни разу не побывали у них.

– Ну и что? – перебил ее Косяченко. – Зато вы бывали. Разве это не одно и то же?

– Но вы-то не оправдали их доверия…

– То есть как? – К счастью Анны, Косяченко не принял ее слова всерьез, он решил, что она затеяла разговор в шутку. – Я руковожу областью. И, как видите, меня не снимают. Выходит, оправдываю доверие?

Анна никак не могла выразить свою мысль.

– В общем и целом это так. Но ведь людям из совхоза нужны ясли и нужен мост, и не вообще ясли, а во втором отделении, и не вообще мост, а через Серебрянку.

Косяченко улыбнулся.

– Вот вы и стройте…

Нет, он не хотел ее понять, люди в совхозе для него ничто, все люди для него на одно лицо, и, увы, он тоже для них ничто, не столько Георгий Денисович Косяченко, сколько абстрактный символ Советской власти.

«Да, – подумала Анна, – этот и обанкротится, а в отставку не подаст. Будет всюду ходить и доказывать, что и гром был, и град, что сам черт ему помешал! Самодовольство в нем разрослось как опухоль, его не истребить никакими лекарствами».

– Я не согласна с вами, Георгий Денисович, – не сдержавшись, резко сказала Анна. – По-моему, каждый коммунист должен приносить обществу какую-то конкретную пользу.

Кажется, только в этот момент Косяченко понял, что Анна не шутит, что ее терзают какие-то сомнения, может быть, даже пожалела о своих необдуманных словах – уважения Гончаровой он терять не хотел.

– Вы правы. Анна Андреевна, я пошутил, – сказал Косяченко. – Как депутат я, конечно, был не на высоте. Но ведь не разорвешься! Сами знаете, как мы все загружены. С вашей помощью на этот раз постараюсь не осрамиться.

Косяченко был неглуп, по тону Анны он догадался, что только прямой, серьезный разговор способен вернуть ему ее уважение, и он охотно это сделал – признание вины без свидетелей не могло умалить его авторитет.

Но Анна ему не поверила. «Газик» мчался вперед, приближался к Сурожу. Больше они не разговаривали. В Суроже Косяченко сошел на минуту, забежал в райком. Анна из вежливости ждала его у машины.

Обычно Лукин не вмешивался в разговоры, которые ему приходилось слышать. Но тут он не выдержал.

– Эх, Анна Андреевна! – неожиданно произнес он. – Осуждаю я вас…

Анна знала, что Лукин ее осуждает. Она не разрешила райисполкому выделить Лукину покос для коровы. Впрочем, как и другим частным владельцам. С этого времени Лукин недолюбливал Анну. Но на этот раз, оказывается, Лукин осуждал Анну из других соображений.

– Неправильно вы разговаривали, – вырвалось у него. – Такие начальники, как Косяченко, не любят таких разговоров, будет он теперь вам ставить палки в колеса, увидите!

LIX

Проводить Косяченко вышли и Ксенофонтов, и Жуков, оказавшийся в кабинете у Ксенофонтова. Подошла «Волга», на которой Косяченко прибыл из Пронска Минут пять он прощался, взявшись за ручку дверцы, давал последние наставления. Потом пожал руки Анне, Ксенофонтову, Жукову. Красные огоньки мигнули на повороте и исчезли в ночи.

– Как, удачно? – поинтересовался Ксенофонтов, имея в виду поездку Анны в совхоз.

– Да, все в порядке, – подтвердила она. – Все, в общем, в порядке.

– По домам? – спросил Жуков.

– Да, конечно, – согласилась Анна. – Можно отдыхать.

Она попрощалась со своими собеседниками и неторопливо пошла домой.

У Анны был свой ключ, но дверь оказалась запертой изнутри на щеколду; вечером свекровь или Ниночка, по примеру бабушки, обязательно запирали дверь на щеколду.

Анна позвонила.

За дверью послышался легкий шорох.

– Это ты, мамочка?

– Я, доченька…

Все-таки от детей исходило удивительное, ни с чем не сравнимое тепло!

Было еще не очень поздно. Ниночка читала, на диване лежала ее книжка, Коля мастерил на полу какой-то ящик. Дети подошли к матери, приласкались к ней, она редко бывала по вечерам дома.

На кухне еле слышно возилась свекровь, она не вышла навстречу Анне. В последнее время она старалась поменьше попадаться невестке на глаза.

– Папа дома?

– Нет…

Чем ниже опускался Алексей, тем неприметнее пыталась сделаться Надежда Никоновна. Громоздкая, широкоплечая женщина, она точно съежилась, стала молчаливой, сговорчивой старухой. Она потеряла уверенность в сыне и раньше Анны учуяла зыбкость его положения.

Старуха не могла не понимать: при таком муже Анна была еще хорошей женой. Хорошей жене полагалось терпеть плохого мужа, и Анна терпела, самые ревностные блюстительницы домостроевских правил не смогли бы к ней придраться. Но Анна к тому же была еще начальством, и немалым начальством. Многих таких, как Алексей, она могла лишить работы и даже отдать под суд. Это Надежда Никоновна тоже понимала. Крушение Алексея означало бы и ее крушение: ей некуда было деться и трудно было бы найти себе кусок хлеба. Анну она недолюбливала, первое время только что терпела, но теперь Анна стала оплотом дома. Приходилось смотреть из-под ее рук. Старуха это и делала Какая уж теперь Анна невестка. Теперь Анна – начальство. Надежда Никоновна больше не осмеливалась делать ей замечания, все более превращаясь в безответную домашнюю бабку.

– Ужинать-то будете? – спросила она из кухни.

Анна весело поглядела на детей.

– Как, ребята?

– Будем, будем, – деловито произнес Коля.

– Будем! – крикнула Анна. – Накрывай, Ниночка, на стол!

В это время в дверь застучали. Ручка звонка торчала на виду, но кто-то стучал настойчиво и бесцеремонно.

Ниночка встрепенулась.

– Я открою, мамочка!

Но стук этот чем-то не понравился Анне.

– Я сама.

Она подошла к окну, отдернула занавеску, выглянула на улицу.

На крыльце стояли трое… Все сразу стало понятно. Опять приволокли Алексея. Двое спутников поддерживали его под руки, а один из них молотил кулаком в дверь.

Анна вышла в сени, подошла к двери.

– Кто там?

– Принимайте!

– А кто там?

– Да Алексей Ильич… Принимайте!

Сколько стояла она у двери… Минуту? Самые ответственные решения принимаются иногда и за меньший срок. Ей было не по пути ни с Косяченко, ни с Волковым, ни с Бахрушиным. Все они по-разному, но уводили ее с пути, с которого она не сойдет.

Анна приоткрыла дверь, вышла на порог и тут же загородила дверь спиной.

– Принимай, хозяйка…

– Он больше здесь не живет, – твердо сказала Анна.

Только она сама и заметила, как всхлипнула и проглотила подкативший к горлу комок.

Второй спутник Алексея вдруг узнал Анну.

– Товарищ Гончарова, это ж, извиняюсь, ваш супруг. Вот, доставили…

Спутники Алексея тоже нетрезвы, но еще не утратили соображения.

– Ведите его туда, откуда привели, – сказала Анна, стараясь говорить как можно спокойнее. – Здесь ему больше делать нечего, и не приводите его сюда.

Она вернулась в сени и резко захлопнула за собой дверь. Нарочно громко щелкнула щеколдой. В дверь заколотили было и притихли. Она слышала, как топтались на крыльце, потом кто-то крикнул, вздохнул, что-то сказал, потом наступило молчание, и Анна услышала, как собутыльники сводят Алексея с крыльца.

Всё. Ушли.

Анна вернулась в дом. Ниночка накрыла на стол, свекровь подала ужин. Анна поужинала с детьми, почитала им, уложила. Потом, одетая, прилегла на диван. Она считала себя правой. Давно пора.

Она не знала, сколько прошло времени, когда снова раздался стук.

На этот раз стучали решительнее. Уже не руки, ноги пошли в ход.

Анна вскочила, выбежала в сени.

– Кто?

– Это я!

За дверью буянил Алексей. Он проспался и явился домой.

Она проговорила громко, раздельно:

– Иди, откуда пришел, я тебя не пущу!

– То есть как не пустишь? – крикнул он из-за двери.

– Вообще не пущу, – громко сказала она. – Вообще не пущу в этот дом!

– Я живу здесь или не здесь?

Голос звучал не так, чтобы очень пьяно.

– Нет, не здесь. Больше ты здесь не живешь. И больше я здесь с тобой не разговариваю. Придешь завтра в райком, там поговорим…

Конец и конец! Все.

– Открой!… – Алексей забарабанил ногой в дверь. – Хуже будет!

– Ты не грози, – отозвалась Анна. – Больше хулиганить я тебе не позволю.

Он замолотил руками и ногами, дверь вздрагивала, но сорвать ее было не под силу одному человеку.

– Не шуми. Я ухожу.

Анна села на диван. Алексей продолжал грохотать. Потом все смолкло. Анна услышала, как он неистово застучал в окно. На какое-то мгновение наступила тишина. И вдруг задребезжало стекло, осколки посыпались на пол. В окно влетел обломок кирпича.

В одной рубашонке появилась в дверях перепуганная Ниночка.

Анна сняла трубку телефона.

– Андрианова!…

Андрианов был начальником районного отделения милиции.

Ее соединили немедленно. Андрианов сам подошел к телефону.

– Андрей Константинович… – Он сразу ее узнал. – Андрей Константинович, ко мне в дом ломится хулиган. Разбил окно. Примите, пожалуйста, меры…

Все. Больше она церемониться не будет.

– Ты откроешь или нет? – орал Алексей. – Все окна перебью!

Он был не настолько пьян, чтобы не соображать, что делает. Анна отлично это понимала. Анна потушила свет. Алексей еще что-то крикнул…

Потом Анна услышала, как по переулку бегут несколько человек…

Андрианов проявил оперативность. Впрочем, это было неудивительно. Нападению подвергся первый секретарь райкома! Вероятно, все дежурные милиционеры бежали теперь к ее дому.

На улице послышалась возня, отрывистые голоса, вскрик. Затем наступило молчание.

Анна отвела Ниночку в спальню, уложила. Прошло минут пять, десять. На улице снова послышались голоса. Зазвонил звонок.

Анна отворила дверь. Перед нею стоял Андрианов.

– Заходите, Андрей Константинович.

Они вошли в прихожую.

– В чем дело, Андрей Константинович?

Рослый и сильный Андрианов выглядел необычно застенчивым и смущенным.

– Анна Андреевна, но ведь это… это Алексей Ильич.

Но Анна уже вполне владела собой.

– Я знаю.

– Вести в милицию… не совсем удобно.

– Ведите, – сказала Анна. – Не имеет никакого значения, что он мой муж. Хватит уже, Андрей Константинович.

– Разговоры пойдут, Анна Андреевна.

Холодный воздух наползал через выбитое окно в комнату. Анна вздрогнула.

– Сядьте, – сказала она Андрианову. – Я говорю с вами, Андрей Константинович, как секретарь райкома. Как обычно поступаете вы в таких случаях? Ломятся в дом, оскорбляют, бьют окна…

– Оформляем… – Андрианов сидел перед Анной, аккуратно положив на колени руки и покорно глядя ей в глаза. – За хулиганство. Обычно судим…

– Вот и судите, – сказала Анна. – Довольно ему прощать. Оформляйте и судите. Как и всех прочих людей.

Андрианов еще раз вопросительно взглянул на Анну и встал.

– Слушаюсь.

– Да, да, – сказала Анна. – Оформляйте, как и всех прочих нарушителей.

Он опять посмотрел на Анну.

– Тогда я пойду?

– Да, да, – сказала Анна.

Она слышала, как Андрианов вышел на крыльцо и что-то сказал, потом опять послышались голоса, какая-то возня, и все стихло.

Анна пошла в спальню, взяла у себя с кровати подушку, вернулась в столовую, подошла к окну и заткнула дыру подушкой.

LX

Вот и отрезана какая-то часть жизни… У Анны такое ощущение, точно она овдовела второй раз. С одним было счастье, с другим – несчастье. В жизни должно быть и то и другое, теперь и с тем и с другим покончено. Впрочем… Не рано ли отказываться от счастья? Работать в полную меру своей души – разве это не счастье? Быть матерью своих детей – разве это не счастье? Быть необходимой людям… Нет, счастья у нее никто не отнимет!

Анна поправила в окне подушку. Больше не дует. Достала из комода рваные детские чулки. Потушила верхний свет, зажгла настольную лампу. Накинула на плечи платок, устроилась на диване поудобнее. Какой уж теперь сон! Взялась за штопку. Удивительно, как у детей рвутся чулки. Не накупишься.

Нет, она правильно поступила, избавив детей от такого отца. Женя все видит и понимает, но и двое младших растут не по дням, а по часам, тоже примечают каждое доброе и недоброе слово. С ними становится все трудней. Ничего не скроешь от их глаз. Суд детей – строгий суд. Сейчас она перед ними права, и всегда должна быть права…

Никогда в жизни не забыть ей возвращения в Пронск. Она была бесконечно одна. Только бесплотная тень Толи сопутствовала ей в те дни. Толя сопутствует ей в течение всей жизни. Он и сейчас здесь…

Густой желтый свет падает из-под картонного абажура на ее руки. Только на руки. Большие худощавые руки, отвыкшие от физической работы. Отвыкшие, но не боящиеся ее в случае чего. Рыжий детский чулок… А дальше – тень, тени все более темные, все более черные, и где-то в тени, за лампой, невидимая тень Толи.

Один он любил ее по-настоящему. И она любила его. И сейчас любит. И будет любить. Всегда будет любить…

Поезд уносит его, навсегда уносит, и никуда не унесет. Он всегда с ней под старой, усыпанной ягодами шелковицей!

С нею Женя, хоть Жени и нет сейчас рядом. Почему-то кажется, что Нина и Коля тоже подарены Толей…

Только один его совет она не выполнила. Так и не сделалась цветоводом. Не до цветов ей…

Она слышит, как бушует за окном ветер. Ноет нога. Раненая нога дает себя знать. Все предвещает перемену погоды. Вот-вот начнется весна. Снова сев. Самый ответственный ее сев, когда она отвечает за весь район. Все, как с детьми. Малые дети – малые заботы, большие дети – большие заботы. Так и на партийной работе. По сравнению с райкомом колхоз – малые заботы. А теперь…

Внезапно зазвонил телефон. Телефонистки по ночам редко вызывали Анну, оберегали ее покой. Ночью ее могли вызвать только в экстренном случае. Да и то старались звонить поделикатнее. А тут звонили резко, пронзительно, настойчиво.

Анна подошла к телефону. Ей подумалось, что это опять Андрианов. Алексей безобразничает в милиции, и там никак не решаются…

Нет уж, довольно!

– Слушаю!

– Анна Андреевна, Пронск!

Дежурная телефонистка еле успела ее предупредить, как Анна услышала негромкий, мягкий, спокойный голос.

– Анна Андреевна? Извините за поздний звонок. Это Калитин. Что, Георгий Денисович уже уехал от вас?

Анна слегка растерялась.

– Что вы, Кирилл Евгеньевич! Я очень рада.

– Ну, радоваться особенно нечему. Я вас не разбудил?

– Нет, нет. Я не спала.

– Простите, а чем вы сейчас заняты?

Анне представилось, как Калитин улыбнулся при этих словах. Она могла бы соврать, да, может, и следовало соврать, сказать, что готовится к какому-нибудь докладу, изучает материалы, читает, на худой конец.

– Штопаю детям чулки, Кирилл Евгеньевич, – призналась она.

– Что-что? – удивленно спросил он. – Штопаете чулки?

– Да, – сказала Анна. – Ужасно рвутся.

– Отлично, – сказал Калитин. – А как Георгий Денисович?

– Уехал. Сразу после собрания.

– А как собрание?

– Хорошо.

– Ну а как вообще жизнь? Как дела?

– Тоже хорошо.

Анна ждала, когда Калитин спросит ее о том, ради чего, наверное, позвонил. Но он не спрашивал. Ни о подготовке к севу. Ни о глиноземном заводе.

– А как настроение? – спросил он.

– Тоже хорошо.

– А мне что-то кажется, не очень хорошо, – возразил Калитин. – Как здоровье?

– Все в порядке, Кирилл Евгеньевич, – бодро сказала Анна. – У вас неверная информация.

– Да я без всякой информации… – Калитин негромко рассмеялся. – Сидел, работал, вспомнил о вас, а тут еще Георгий Денисович… Вот и решил позвонить. Вам от меня что-нибудь нужно?

Почему-то у Анны теплеет на сердце.

– Пока нет, Кирилл Евгеньевич. Спасибо. Понадобится, обратимся.

– И обращайтесь, – серьезно советует Калитин. – Обязательно обращайтесь…

Как будто почувствовал, что у Анны сегодня не все благополучно!

Гудели провода, и из какой-то безвестной дали глухо доносился чей-то писклявый голос: «Высылайте акцепты… акцепты…»

– Какие еще акцепты? – сердито произнес Калитин и постучал рычажком телефона. – Кто там врывается?

Голос мгновенно исчез.

– В таком случае все, – опять адресуясь к Анне, мягко сказал Калитин. – Не стесняйтесь, звоните в случае чего…

Они пожелали друг другу спокойной ночи.

Разговор был беспредметным, однако после него у Анны полегчало на душе.

Свободно говорить с Калитиным она не могла. Еще не привыкла. Ей хотелось, например, спросить, почему он терпит возле себя Косяченко? Косяченко не меньше, чем Костров, нес ответственность за все, что происходило в области. Но, увы, не принято, чтобы младшие задавали такие вопросы старшим.

Она подумала, как бы реагировал Калитин, если бы вдруг Сурожский район отвел кандидатуру Косяченко в депутаты областного Совета…

А ведь следовало отвести, вдруг ясно поняла Анна. Плохо, когда у руководства стоят люди без реальных заслуг перед народом. Все победы и поражения зависят от людей и от тех, кто ими руководит… В ней бурлят мысли, а сформулировать их до конца она не может даже для себя самой.

Вот бы сейчас народу такого писателя, как Толстой! Что отличает настоящего писателя от ненастоящего? Плохой писатель видит только то, что видят все, а настоящий писатель видит то, чего никто еще до него не увидел и что начинают видеть все после того, как он показал…

Чулок давно выпал из ее рук. Тени расплылись на стене. Роняет свой желтый свет лампа.

Анна встает. Потуже закутывается в платок. Тихо-тихо идет по комнате, выходит в сени, открывает наружную дверь, останавливается на крыльце.

На улице тихо. Все в снегу. Темно. Но где-то в отдалении, в глубоком невидимом небе просвечивает узкая зеленоватая полоса.

Проносится порыв ветра. Весеннего ветра. Ветер дует ей в лицо, и Анна зябко кутается в платок. Пахнет хлебом, бензином, землей…

Ею вдруг овладевает желание выйти в поле, всем своим существом ощутить близкую весну, приникнуть к земле, хочется очутиться там, где она встала на ноги, где нашла себе дорогу, где получила партийный билет, и она решает, что завтра… нет, сегодня она с утра обязательно поедет в «Рассвет».