Текст книги "Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность"

Автор книги: Лев Клейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 74 страниц)

Я сел в кресло и ты запрыгнул ко мне на колени, возбужденный и разрумянившийся, укусил меня осторожно за ухо (где ты научился этим изыскам?). Долго путаюсь с твоим ремнем… Ты улыбнулся и сказал: «Все равно не расстегнете, эта пряжка очень хитрая», – и сам помог мне. Я спустил твои старые брюки, и когда я крепче сжал твой горячий член, ты прикусил нижнюю губу, закрыл глаза и запрокинул голову. Потом – твой глубокий, терпкий мальчишеский поцелуй. Я не знаю, сколько миров сгорело во мне за эти бесценные минуты… Боюсь просить тебя о большем… точнее, не хочу брать сразу всё. Но безумный Найтов, вместо того, чтобы одеть ребенка и проводить домой, спросил чужим охрипшим голосом: «Может быть… в спальню?» Ты сглотнул, закивал головой. Я взял тебя на руки… И наше отражение в зеркале: ты болтаешь ногами со спущенными брюками, рубашка наполовину расстегнута, а у меня почему-то умное и серьезное лицо. В спальне я полностью раздел Дениса, оставил только белые спортивные носочки, которые еще больше распаляли меня. <…>

Я взял губами твой крепкий член, и ты забился головой о подушку, широко расставляя ноги. Ты стонал и глубоко дышал. Я лепил твое тело заново, как безумный скульптор, – выравнивал рельефные бедра, скользил по упругим ягодицам, сосчитал языком каждую родинку на твоем теле и все семь швов после аппендицита. Длинные ресницы щекотали мою щеку; я пил твое свежее дыхание.

Я вскрикнул, когда ты схватил горячей вспотевшей ладонью мой член и, не дождавшись разрешения, запрыгнул на меня и стал повторять мой сценарий. Я даже подивился такой прыти и попросил не торопиться, но Денис уже не слышал меня… Иногда ты вздрагивал и бил ногами по кровати, точно плыл в безумном кроле… И мы кончили одновременно – стрельнула пробка шампанского, воздушные шары взлетели в весеннее небо. Я никогда еще не испытывал такого яркого и глубокого оргазма, выдоившего меня почти без остатка. Даже волоски на руках стояли дыбом, теплые волны пробегали по телу. Ты сглотнул мою сперму. Я чувствовал горячие брызги на своих бедрах. Измученные, утолившиеся друг другом (хотя и ненадолго), мы забылись в объятьях, провалились в облако опустошенного блаженства, как сытые волчата, только что напившиеся теплой крови. Переплелись наши руки и ноги, переплелись две цепочки с позолоченными крестиками, ты смешно сопел мне в ухо, как простуженный ежонок, продолжая сжимать мой обмякший кок».

На следующее утро: «С трудом верится, что это был не сон. Подушка еще пахнет тобой, даже полотенце на кресле можно сдать на судебную экспертизу. У меня воспаленно яркие губы, я счастлив и обеспокоен. Это особое беспокойство, с фантомной сердечной болью, с легким раскаянием. Раскаянием? Это то самое состояние, которое я бы назвал перегаром греха, греховным похмельем, прозрением после карнавала <…> Хорошенькая картинка: утро совратителя. <…> Но одно слово в оправдание: я люблю! Люблю беспробудно, безрассудно, безотчетно, без памяти, без родины, без флага, на губах это имя… Я счастлив, Господи. Я счастливый твой грешник.» (Бушуев 1997: 137–141).

Роман написан в Англии несколько лет назад. Он чрезвычайно напоминает нашумевший в 1981 автобиографический роман ведущего датского писателя Енса Эйзенхардта «Ким, мой любимый» (переведен на англ. в 1989). Та же любовь молодого учителя к 14-летнему ученику-школьнику, те же возрастные соотношения, та же форма романа – в виде обращения автора к отсутствующему любимому, те же страстные излияния. Соблазнение происходит также в отеле. Утром учитель входит в комнату своего подопечного и застает Кима сидящим в кровати. Окликнул его. И застыл в молчании.

«Потому что между твоих праздных, свободно висящих рук и скрещенных кистей у твоих колен глаза мои вперились в нечто, о чем я часто фантазировал, но почти отчаялся когда-либо увидеть. Из открытой ширинки между перламутровых пуговиц слишком больших пижамных штанов поднимается вполне взрослый, слегка искривленный пенис, который, как и твои другие члены – руки, пальцы, ноги, пальцы на них – кажется, пожалуй, слишком большим в сравнении с твоим еще растущим мальчишеским телом. Для моих любящих, полных похотью глаз он обладает красотой недостижимой даже в моих самых распутных фантазиях. Я знаю, что я бы любил тебя, как бы ты ни был оснащен. Но как не признать мою благодарность судьбе и радость, что жизнь может то и дело проявлять свою избыточность в такой пышной, набухшей и милой манере?

Одним быстрым движением я возвращаю тебя на постель, кладу твои ноги на одеяло и полуложусь на тебя, в то время как мои сверхревностные пальцы расстегивают все оставшиеся пуговицы на твоей пижаме и стягивают ее, за ней сеточную майку, которая тебе уже слишком мала и слишком коротка – выше пупка: мои ногти опутаны ее сетью. Ну же, ну, мне не терпится. Всё, что еще осталось, это чудовищные оранжево-красные пижамные штанины, скрывающие последние секреты тела, которое до этого последнего момента оставалось почти неизвестным мне. Наконец, штаны сброшены к концу кровати.

Ты голый.

И я не могу сдержать себя. Я бросаюсь на тебя, полностью покрываю тебя и чувствую своей кожей это гармоничное противоречие твердого против мягкого, мягкого против твердого, этот чудесный парадокс двух тел – мальчика и молодого мужчины.

И я начинаю двигаться нежно, осторожно, чтобы не причинить боль… Ты не сопротивляешься. Ты почти не шевелишься. Ты в ином месте, глубоко подо мной» (Eisenhardt 1981; 1989).

Уже из этого страстного отрывка видно, что роман в общем слабее Бушуевского «Арлекина». Датский автор сообщает о романе: «Он мог окончиться катастрофой. Вместо того он окончился любовью». Бушуевский роман окончился катастрофой, хотя напряженность ему придает не это, а раскрытие тайны средой, столкновение с окружением, самоирония и бессильная самокритика. Трудно сказать, использовал ли Бушуев датский сюжет или здесь просто совпадение типичных ситуаций. Есть и другие подобные романы о любви учителя и школьника – например, немецкий роман 30-х годов, очень нравившийся Брехту и переизданный в 80-х (Bronnen 1989), голландский (Reve 1995).

Ни общественное мнение, ни угроза кары не останавливают педофилов. Будучи в остальном вменяемы, по линии своего пристрастия они не способны владеть собой. Сейчас юристы даже ввели в оборот термин «ограниченная вменяемость». Он применяется к педофилам. Они и в этом похожи на детей. Но ведь детей нам не приходит в голову судить.

Как облегчить участь педофилов – «ограниченно вменяемых»? Если невозможно остановить их страсть, можно ли сделать ее более осмотрительной и менее эгоистичной, направить в сносное русло? Как понудить их проявлять больше заботы о своем любимце и больше ответственности? Мало кто из них пойдет на самоограничение, согласится на любование со стороны, на «Смерть в Венеции». А есть ли какие-то другие пути нейтрализовать и обезвредить эту страсть, сделать ее менее опасной – для обоих участников, но прежде всего для ребенка?

Есть некоторая опасность, что раннее и искусственное, извне, стимулирование половых интересов ребенка может привести к его преждевременному половому созреванию, а это, как известно, задерживает физический рост и, вероятно, может вредно сказаться на общем развитии. Впрочем, это предположение. Поскольку нормальный возраст полового созревания индивидуален и различен, очень трудно жестко установить единые возрастные пределы полового «совершеннолетия». А закон вынужден их устанавливать – как еще ввести формальные критерии? Поэтому разумно было бы опустить этот общий формальный барьер пониже, а судей для решения подобных дел отбирать наиболее опытных и предоставить им больше прав подходить к каждому делу сугубо индивидуально. Больше учитывать мнение родителей.

Разумеется, и при самом либеральном подходе есть естественный предел для понижения возраста. В журнале «Шпигель» («Mechanisch brutal» 1998) недавно были сообщения об анальных сношениях с 4-5-летними и даже о сексуальных действиях с младенцами (искатели острых ощущений давали им пенис в качестве соски). В этих контактах ребенок – беспомощная жертва, он не может чувствовать от них ничего, кроме боли, и взрослый должен рассматриваться как маньяк и насильник. Тут всё ясно.

Противоположный край определен наступлением половой зрелости, что и зафиксировано в законах многих стран. В одних по первым физическим признакам – этому примерно соответствует возраст в 14 лет, в других – по общественной готовности к созданию семьи – этот возраст может доходить и до 21 года.

В Англии при легализации гомосексуальных сношений допустимый возрастной предел был именно 21 год, но несколько лет назад он был понижен до 18 лет, а с 1998 г. – до 16 лет. В России возраст, с которого подросток официально становится мужчиной в том смысле, что с ним разрешены половые сношения, по закону 1993 г. был понижен с 18 до 16 лет, но в Скандинавских странах – Швеции, Норвегии, Дании, а также во Франции и в славянских – Польше, Чехии – этот возраст – 15 лет, в Словении – 14, в католической Испании – 12. С 1998 г. наши Дума (со всем преобладанием коммунистов и консервативных национал-патриотов) и Федеральное Собрание приняли поправку к закону, а Президент подписал: теперь возраст понижен до 14 лет (Index 1995; Пресс-панорама 1998: 6).

Сложнее обстоит с периодом, когда у мальчика интерес к сексуальным проблемам и сексуальные ощущения уже пробудились, а физически половое созревание еще не выражено. По статистике Кинзи (Kinsey et al. 1848: 640), к 11–12 годам вовлечена в сексуальные интересы уже половина всех мальчиков, и интересы эти больше гомосексуальные, чем гетеросексуальные. Начинается же этот процесс вхождения в сексуальную сферу (разумеется, у гораздо меньшей части мальчиков) раньше, с 8–9 лет. Конечно, в этом возрасте такими интересами затронуты считанные проценты, но к 11–12 годам – половина всего контингента. Как быть с этой зыбкой, трудно определимой, изменчивой массой сексуально возбудимых и ищущих мальчиков от 8 до 13 лет, образующих желанную среду для настоящих педофилов – с самым ранним возрастным предпочтением? Как быть с самими педофилами, когда их контакты с такими мальчиками оказываются полюбовными и сопряженными с теплотой и заботой?

Наиболее целесообразно было бы, чтобы судья имел широкий диапазон возможных решений – от многолетнего заключения до прекращения дела. Сейчас ведь он не имеет права отпускать педофила на свободу, если акт педофилии доказан. Судья в этом случае просто обязан дать какой-то срок в пределах от и до – как указано в статье. Надо предоставить ему право отказаться от наказания подсудимого, а прокурору – от обвинения. А еще лучше – чтобы следователь, которому довелось рассматривать дело о «совращении» в самом его начале, мог, опираясь на экспертов-психологов, взвешивать и оценивать как исходные задатки самого мальчика, так и общее воздействие на него данного сексуального контакта: нанесен ли здоровью мальчика ущерб, причинен ли его психике вред или нет, чувствует он себя хуже или (страшно вымолвить, но ведь есть такие показания) даже лучше, вышел он из передряги тревожным и болезненным или стал спокойнее, увереннее и разумнее. Было ли для него это приключение любовью или невинной забавой. Что для него больше травма – такая любовь-забава или судебное разбирательство и всё, что за этим последует. То есть исходить действительно из интересов ребенка. Так, чтобы когда он станет взрослым, он одобрил то, что сделано.

А то ведь еще вопрос, кого он вспомянет добрым словом – доносителя, судью или педофила. Часто, как мы видели, он признателен именно последнему – тому, кто, пусть подвластный собственным страстям, понял его тайные помыслы и открыл ему мир горькой любви и запретных наслаждений. В романе Бушуева это отражено в диалоге кающегося героя с его кумиром:

«– Денис, ты знаешь, что я сделал с тобой и твоим детством?

– Что? – у него на глазах навернулись слезы.

– Я развратил тебя.

– Развратил?

– Иначе говоря, я украл у тебя детство.

– Украл? Мне всё равно. Я не ребенок, как вы все думаете. Я, может быть, больше понимаю, чем вы… Я хочу быть с тобой, и меня больше ничего не интересует… Мне не интересно без тебя и мне скучно без тебя» (Бушуев 1997: 216).

Два случая из книги Уэста с опросами продажных парней (мужских проституток), между прочим, об их детстве. Как правило, детство проходило в неблагополучных семьях.

Случай 208: мальчик в тринадцать лет имел сексуальные, но полюбовные сношения со старшим мужчиной, который давал ему кое-какие вещи и в доме которого, как парень свидетельствует, выросши, «я нашел утешение и покой». Поскольку у мальчика был найден плеер, который он принес от этого человека, его отец «бил и бил меня до тех пор, пока всё не вышло наружу. У меня не было выбора». Его заставили сделать заявление в полицию, и мужчина был заключен в тюрьму. Тринадцать лет спустя парень всё еще выражал чувство вины за это.

Случай 209: Перед семилетним мальчиком парень мастурбировал, а затем мастурбировал мальчика. Став взрослым, мальчик вспоминает: «Это было явно не по моей воле, поскольку я вообще не понимал, что происходит». Дело было так: «По дороге в воскресную школу меня подцепил один парень, я думаю ему было что-нибудь около семнадцати. Он завел меня на стройку и показал мне, так сказать, всё, что надо. Когда он кончил, он спросил: «Не хочешь сделать то же самое?» Чего, разумеется, я в моем тогдашнем возрасте не смог добиться. Когда я пришел домой, матери сообщили, что я не был в воскресной школе. Я, будучи очень глупым и наивным, рассказал ей кое-что из того, что произошло, и она позвонила в полицию… До сего дня я сожалею о том, что открыл рот об этом, потому что, клянусь, этот человек сделал для меня величайшее благодеяние в моей жизни. Он открыл мне глаза на то, какой может быть жизнь, если хочешь иметь широкий взгляд на вещи» (West 1992: 144).

Р. Фетчер, настроенный за борьбу с гомосексуальным совращением вообще, когда речь заходит о конкретном совращении, не столь запальчив. В его примере:

«Студент, 23 лет, во время многодневных экскурсий за город неоднократно позволял себе непристойные прикосновения к разным мальчикам, когда они спали. Родители мальчиков оказались достаточно умными, чтобы не создавать из этого происшествия важного дела со всеми его судебно-процессуальными ритуалами. Делу не было дано хода, что – во всяком случае на этот раз – оказалось лучше всего для всех участвующих. Мальчики избавлены от необходимости отвечать на допросы, выступать в роли свидетелей и т. д.». То есть они имеют меньше шансов зафиксировать эту травму в сознании (Фетчер 1930: 195–196).

Недавно газета «Московский комсомолец» поместила рассказ еще об одном педагоге-педофиле, которого она, изменив имя и фамилию, называет Алексеем Петровичем Шустовым. Молодой, красивый, мастер спорта международного класса по спортивным танцам (рок-н-ролл и др.), он основал в Солнцеве школу этих танцев, и его воспитанники завоевывали медали на международных конкурсах. Дети и их родители его обожали. Но у его отношений с мальчиками была и тайная сторона, в результате которой суд признал его виновным в растлении 17 воспитанников в возрасте от 11 до 13 лет, насчитав 178 эпизодов сношений. Газету никак не заподозрить в симпатии к учителю. Она захлебывается от негодования, о Шустове пишет только в издевательском тоне («Учитель танцев ставил детей не в ту позицию», «Главным па танцора научили в армии», «Растление в темпе вальса»). Сексуальные контакты Шустова (все) газета называет не иначе как изнасилованиями (178 изнасилований?). При всем осуждении, о мрачной перспективе Шустова в тюрьме (поистине ужасающей) не стоило писать такое: «Судьба самого Шустова опасений не вызывает. В тюрьме такие люди, как он, незаменимы – у танцора сразу появится масса поклонников».

Тем больше доверия вызывает (и ошарашивает) такой пассаж:

«Даже на суде и дети, и родители не скрывали своих симпатий к Шустову. А некоторые откровенно говорили, что… благодарны насильнику. Так, один мальчик до прихода в студию страдал тяжелым заболеванием, и врачи единодушно признали его калекой. Но подросток занялся танцами под руководством Алексея Петровича и вскоре пошел на поправку. Уже после того, как вскрылись страшные подробности взаимоотношений ученика и учителя, родители ребенка выражали Шустову признательность» (Скобло 1997).

Видимо, мало какие побуждения могут конкурировать со страстью педофила по самоотверженности и самоотдаче. Так что, в самом деле античная школа любви?

В газете помещен портрет Шустова, выделенный корреспонденту следователем. Молодой, спортивный, с пышной шевелюрой и ослепительной белозубой улыбкой, в ореоле побед на международных конкурсах танцев, он словно создан, чтобы соблазнять. Вот кого, вероятно, мечтал встретить в детстве рюнтиевский Рудольф Нуреев…

Чарлз Силверстайн, изучив ряд воспоминаний гомосексуалов, соблазненных в детстве старшими и вовлеченных в постоянные отношения с ними, отмечает:

«Наиболее частые высказывания, которые делали как мужчины, сексуально и эмоционально интересовавшиеся мальчиками, так и мальчики, о которых заботились мужчины-геи, это высказывания о чувстве лояльности и признательности, которое мальчики испытывали к этим мужчинам» (Silverstein 1981: 203). И еще: «Очень странно, но наиболее интересный факт, лежащий на поверхности, – что родители подростка очень часто знают о сексуальных отношениях между их сыном и взрослым мужчиной. Поскольку большинство из нас считают, почти без вопросов, что сексуальные отношения мужчина – мальчик должны быть эксплуатацией, нам неприятно узнать, что родители мальчика позволяют эти отношения, по крайней мере молчаливо.» Это обычно мальчики из бедных слоев или неблагополучных семей, и родители рады, что благодаря этой дружбе сын остепенился и стал лучше себя вести (Silverstein 1981: 201).

Один из примеров Силверстайна – Томас, рожденный в семье, из которой происходят генералы, полковники и майоры. С пятнадцати лет он чувствовал себя гомосексуалом и дружил со взрослыми геями.

«Эти люди дали мне чувствовать себя в безопасности, их сила, их опыт, их добрая воля, последовательность и зрелость. Они были также образцами освоения роли. <…> У меня всегда было хорошее общение со старшими мужчинами. Это интересно. Вы читаете о стервятниках, охотящихся на пацанов и о жестоком обращении с детьми. Единственными людьми, которые были жестоки со мной, были «натуралы», как мои родители и учителя – это они были жестоки со мной. А геи никогда не были со мной жестоки.

Они давали мне любовь, теплоту, близость. Я был одним из них. Я принадлежал к ним. <…> В этом отношении я чувствую, что глубоко признателен этим людям. Я думаю, они спасли мне жизнь. Они взяли ужасающе одинокого, потерянного, несчастного пацана и просто спасли его. И они дали мне прекрасную вещь. Я нуждался в ней, и они дали мне ее» (Silverstein 1981: 204–205).

В австралийской литературе описан любопытный казус. Гомосексуальный педофил Кларенс Осборн всю жизнь вел тайный дневник. В него записаны его любовные связи с сотнями мальчиков, никто из которых так и не пожаловался родителям или в полицию. Всё открылось только после смерти Осборна. Поскольку мальчики, к этому времени уже выросшие, были названы в дневнике, социолог П. Р. Уилсон отправился на поиски их и сумел разыскать и опросить 12 из них. Все они отзывались об Осборне с исключительной теплотой и с уважением. Их гетеросексуальная ориентация оказалась не нарушенной! (Wilson 1981).

Показательна биография Горацио Элджера, американского писателя второй половины прошлого века, автора более, чем сотни очень популярных тогда романов и создателя «американской мечты», «американского мифа». Типичный «элджеровский герой» – это self-made man, человек, собственными усилиями, поднявшийся из нищеты благодаря труду, способностям и возможностям американского общества и ставший успешным предпринимателем, миллионером. В начале это обычно уличный мальчик, оборванец, беспризорник. На его пути, однако, в трудный момент юности непременно встречается пожилой благодетель, который во исполнение христианских заветов протягивает ему руку помощи. В этой тяге зрелого мужчины к чужому мальчику и возникающей ответной благодарности и любви основа стандартного сюжета.

Сын священника, Элджер и сам стал священником в маленьком городке и написал несколько литературных произведений, не имевших успеха. Это был крохотный человечек (155 см ростом) с писательскими способностями под стать росту. К 34 годам его постиг жизненный крах: обнаружилось, что он «содомизировал» сыновей своих прихожан. Разгневанные горожане предъявили Элджеру показания двоих мальчиков, и Элджер, ничего не отрицая и не дожидаясь дальнейшего разбирательства, сел на ближайший поезд и покинул городок в неизвестном направлении. Он объявился в Нью-Йорке и там создал свой первый бестселлер «Оборванец Дик». Его подлинная любовь к мальчикам и готовность помогать им в соединении с «американской мечтой» поразили читателей и принесли бешеный успех.

В это время Америка была полна беспризорниками, оставшимися от Гражданской войны, а иммиграция пополняла их число. Возникли благотворительные организации, заботившиеся о приюте для них. При одном из таких приютов пристроился Элджер – у него всегда были мальчики. Но он в самом деле заботился о них – самоотверженно и подчас с большим риском. В Нью-Йорке действовала мафия, эксплуатировавшая мальчиков – они должны были добывать для нее деньги нищенством и воровством, получая в качестве своей доли жалкие гроши (система «падроне»). Элджер отвоевывал мальчиков у мафии, он начал в прессе и на митингах крестовый поход против нее. Этот лилипут стал смелым и вдохновенным оратором, стимулировал действия полиции, привлекал меценатов. Его роман «Скрипач Фил», разоблачавший систему «падроне», потряс Америку. С мафией шутки плохи. На Элджера не раз нападали, избивали на улицах, громили квартиру.

Одного из своих мальчиков – китайца Миня – он нашел на улице и лично буквально вытащил из гурьбы подростков, избивавших китайца, чужака, хотя сам был не больше и не сильнее их. Он выучил Миня языку, пестовал его, опекал четыре года. Когда Минь пропал, Элджер поднял на ноги всех разносчиков газет. Миня нашли, но мертвым – его насмерть сбила машина. Элджер за день поседел и разуверился в Боге. Он умер в почете и славе, хотя почти не скрывал своих пристрастий. Такой вот парадокс пуританской Америки и викторианской эпохи.

Один из его биографов Уоллас Гамильтон в статье «Секретная жизнь Горацио Элджера» пишет о его книгах:

«Они не были художественной литературой, но худо-бедно они помогали формировать Америку двадцатого века и ввели подспудную педофилию в национальную душу, где она и пребывает, несмотря на все попытки искоренить ее. Взрослые мужчины всё еще помогают мальчикам из побуждений, вовсе не чисто духовных, и, хуже того, чувствуют в этом нечто хорошее. Возможно, природа, не посоветовавшись с Божеством, запланировала это». И добавляет неожиданно: «Если так, то я, пожалуй, благодарен природе: в юности я нуждался в этом устройстве» (Hamilton 1984: 256).

Еще пример вполне благополучной жизни педофила – один из лучших создателей образов детей в английской литературе ирландский писатель Форрест Рид (1875–1947). С детства он любил мальчиков лет 12–13. Будучи писателем, он помогал своему возлюбленному Кеннету Гамильтону издавать рукописный журнал. Тот потом стал морским офицером. Затем Рид влюбился в «лучшего из пацанов» Десмонда Монтгомери, потом в 13-летнего мальчика Фреда Гивни и так далее. Неясно, подозревали ли родители мальчиков эротическую подоплеку тесной дружбы ребят с пожилым писателем, игравшим с ними в футбол и посвящавшим в литературу, но они относились к этой связи одобрительно. Дольше всего продолжались отношения Рида со Стивеном Гилбертом, который и сам стал писателем и литературным наследником Рида. Умер Рид на руках у своего последнего возлюбленного, уже юноши, Эндрю Резерфорда, в его доме. Один из его биографов пишет, что сама его жизнь опровергает «представление, будто педерасты по необходимости теряют интерес к своим возлюбленным после того, как тех оставляет юность» (McGouran 1996: 45).

Всё большее число серьезных ученых с удивлением отмечает полезные аспекты воздействия педофила на мальчика (Cory 1951b; Servatius 1962; Tindall 1978; Bauserman 1997). Тиндолл обследовал 9 мальчиков 13–14 лет, имевших сношения со взрослыми и нашел, что связь эта оказала них положительное воздействие в аспекте помощи, выбора карьеры, подготовки к ней, освоения роли друга. Некоторые прямо призывают разрешить эти отношения (см. Jungjohann 1991).

Не так уж невероятны подозрения Устинова о педофилии в основе тимуровских идей Гайдара и подвижничества Корчака, не говоря уж о педагогической поэтике Макаренко. Среди учителей гомосексуальные люди не редкость (Мауег 1993; One 1994). Весьма консервативный в быту Фрейд писал (1997:15):

«… сексуальное злоупотребление детьми с жуткой частотой встречается у учителей и воспитателей просто потому, что им предоставляются для этого наиболее благоприятные возможности».

Вся сложность и амбивалентность этой проблемы, кажущейся такой недвузначной, выступает при рассмотрении возможности взятия ребенка-сироты на воспитание педофилом или гомосексуалом (или обоими в одном лице). И педофилы и гомосексуалы нередко жаждут такой возможности – субъективно отнюдь не ради сексуальных целей. Им тоже доступны чувства одиночества и бесцельности жизни для себя одного, искренняя любовь к детям как таковым. Нередко это вполне обеспеченные, спокойные и разумные люди. Обращения с такими просьбами от них в официальные органы особенно часты там, где разрешены браки между людьми одного пола и образуются однополые семьи. Коль скоро есть семья, возникает и желание иметь ребенка. Родить невозможно, стало быть, надо усыновить. Разумеется, в большинстве стран это строжайше запрещено, и административные лица или комиссии, ответственные за такие разрешения, тщательно следят, чтобы претенденты не оказались гомосексуалами или педофилами, а если такие подозрения возникают, то отказывают наотрез.

Они считают, что опасность возникновения сексуальных отношений между взрослым и ребенком или подростком в таких случаях слишком велика. В этом они правы. Такая вероятность в большинстве случаев, видимо, близка к ста процентам. Евгений Харитонов, по свидетельству его друга Дарка (19936: 251), как-то помечтал: вот бы приобрести кошку и превратить ее в красивого десятиклассника.

Но если стать на защиту интересов ребенка, то надо бы подумать какова альтернатива. Хорошо, если есть другой, лучший претендент на усыновление. Но ведь сколько детей остается в детских домах, приютах, а то и просто беспризорными, на улице! Сколько остается в тех семьях, где их бьют, приучают пить, воровать и нищенствовать! Стало быть, усыновителей не хватает. Выбор-то в данном случае стоит не между несколькими усыновителями, а между двумя казусами: а) усыновителем, который, любя ребенка и заботясь о нем, всё же возможно приохотит его к своим сексуальным вкусам, и б) весьма унылой для ребенка перспективой остаться в приюте, в семье алкоголиков или без призора на улице.

Кого спросить о лучшем выборе? Выросших и нашедших свой путь к лучшей жизни бывших воспитанников детских домов и колоний или бывших беспризорных? Ну эти, коль скоро они выбились в люди, скорее всего задним числом сочтут свою дорогу хоть и трудной, но проходимой, и не подумают о тех, кто не смог ею так успешно воспользоваться. Спрашивать воров, грабителей и пьяниц бесполезно: эти утвердились в своем пути и не считают другие пути чем-то лучшими, зато определенно презирают «лидеров» и сама мысль о том, что их могли бы сделать такими, представляется им кощунственной. Спрашивать тех, кого педофилы или гомосексуалы всё-таки ухитрились воспитывать? Ну, эти если и одобрят действия своих воспитателей, то кто же такое мнение учтет? Понятное дело, они же сами стали такими, какого же ответа еще от них ожидать…

Мне кажется, спрашивать надо общество. Если идеальной судьбы всем своим будущим членам оно не в состоянии обеспечить, то для тех, кому не досталось лучшей доли, какую реальную судьбу оно предпочтет? Кого охотнее примет, к кому будет терпимее – к новому Чайковскому, новому Нурееву, новому Версачи, новому Витгенштейну со всеми его братьями или к какому-нибудь очередному Япончику?

Абстрактный выбор любая комиссия сделает легко. Гораздо тяжелее, когда перед ней встанут конкретный трудный ребенок и конкретный трудный усыновитель. Как бы ей доверить право решать свободно, всё взвешивая? Как бы добиться, чтобы решение ее всегда было мудрым и благотворным? В некоторых странах усыновление гомосексуалом считается допустимым, если о подростке известно, что он уже заведомо гомосексуален. Задача была бы легче, если бы гомосексуальность не считалась таким уж пороком, а вхождение подростка в сексуальную сферу было обставлено меньшим количеством табу. Культуры, где это было так, были куда менее развитыми, чем наша, наши люди гораздо образованнее и вооруженнее, но стали ли они счастливее?

В этой мрачной путанице проблем есть, кажется, один просвет. Правда, он связан с медицинским вмешательством, в успешность которого верится с трудом. Но объективности ради надо его привести. Мне известен только один такой случай: уж очень муторно и затруднительно лечение.

В 1973 г. было опубликовано сообщение американского врача Роберта Коленберга о том, как он вылечил обратившегося к нему педофила. Тот, некий мистер М., 32 лет, дважды арестовывался за совращение мальчиков. Его влекли только мальчики от 6 до 12 лет. Дважды в неделю он охотился за ними возле игровых площадок и бассейнов. Пациент имел изредка попытки сношения со взрослыми, но удовлетворения они ему не приносили и он не мог достичь оргазма. Он опасался новых арестов и говорил, что эта страсть разрушила его жизнь.

Попытки пробудить в пациенте интерес хотя бы к молодым парням провалились. Доктор Коленберг решил не пытаться отвратить пациента от увлечения детьми, а сосредоточиться на лечении его неспособности возбуждаться от общения со взрослыми. Он потребовал от М. чтобы тот нашел партнера в возрасте не менее 30 лет, который согласился бы долго помогать в лечении. Такой друг у М. нашелся. Лечение заключалось в еженедельных встречах обоих, во время которых они раздевались донага и ласкали друг друга в постели. При этом обоих врач проинструктировал, что они должны добиваться того, чтобы приносить удовольствие друг другу, которое бы на первых порах не носило чисто сексуального характера. При первых встречах М. был очень напряжен, его смущало то обстоятельство, что он не получает сексуального возбуждения. Его другу было ведено убеждать его, что это неважно, что это и не нужно, что общаться с ним приятно. Постепенно М. растаял, расслабился и через несколько встреч даже получил сексуальное возбуждение от общей ситуации.