Текст книги "Прочитанные следы"

Автор книги: Лев Самойлов

Соавторы: Борис Скорбин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Глава 6.
Задание полковника Дымова

Лаконичная телеграмма Дымова ошеломила Васильевых. Особенно потрясен был Андрей Николаевич: убили Игната, фронтового друга! Сколько вместе исхожено дорог, сколько пережито трудных минут, часов, дней – бок о бок, рука к руке. Пусть последние годы редко удавалось видеться, все равно – чувство нерушимой солдатской дружбы сохранялось в их сердцах и ничто – ни время, ни расстояние – не могло развеять его. Семушкин искренне любил своего бывшего командира и гордился тем, что он стал профессором; Андрей Николаевич всегда помнил боевого парторга роты разведчиков и тоже любил его за храбрость в бою, скромность в быту, за чистый и цельный характер. И вот – эта неожиданная страшная весть…

В ночь перед вылетом (от плана поездки на юг в уютном купе мягкого вагона пришлось отказаться) Васильевы почти не спали. Нина Викторовна заканчивала последние приготовления и ежеминутно с тревогой поглядывала на мужа.

С момента получения телеграммы от Дымова Андрей Николаевич сильно осунулся, словно постарел. Он подолгу молча сидел в кресле, глядя в пространство и бесцельно вертя в пальцах незажженную папиросу.

На протяжении всего пути до Мореходного Андрей Николаевич был задумчив и грустен, в промежуточных аэропортах почти не выходил. Нина Викторовна ухаживала за ним, и ей казалось, что даже она, женщина, беззаветно любящая и хорошо знающая Андрея, только сейчас открыла в нем какие-то новые качества, за которые еще крепче, еще сильнее полюбила его.

Мореходный встретил Васильевых знойным полуденным солнцем, палящей жарой. Оставив вещи в гостинице, приведя себя в порядок и наскоро перекусив, Андрей Николаевич и Нина Викторовна сразу же отправились к Семушкиным. Не без труда нашли они знакомый им по письмам Игната домик и долго стучали в дверь на веранду. Наконец дверь открылась, на пороге показалась пожилая женщина. Она низко, по-деревенски, поклонилась гостям и пригласила их пройти в комнаты. Женщина оказалась соседкой, она пришла посидеть возле больной старухи Семушкиной, пока Алексей не вернется с работы.

– Кто там, Авдотьюшка? – донесся слабый голос из соседней комнаты, и Васильевы поспешили туда. А еще через несколько минут Нина Викторовна и Андрей Николаевич, сидя у кровати больной, вели негромкий, задушевный разговор.

Старушка не сводила глаз с Васильева. Много хорошего порассказал ей Игнат о своем бывшем командире. Маленькой морщинистой рукой она гладила руку Андрея, лежавшую на одеяле, и в этой робкой женской ласке было все – и благодарность, и материнская нежность, и горечь утраты.

Скоро, однако, старушка утомилась и закрыла глаза. Васильевы осторожно, чтобы не будить ее, вышли из комнаты. Следом за ними вышла и соседка – она торопилась домой, но боялась оставить больную. Получив заверение, что гости обязательно дождутся Алексея, она облегченно вздохнула и ушла.

Нина Викторовна очень устала с дороги. Она пристроилась в столовой на диване и сразу же задремала, а Андрей Николаевич пошел побродить по дому. Ему было грустно от сознания того, что он уже никогда не увидит хозяина этого дома – длинноногого, немного нескладного и всегда добродушного Игната.

Войдя в комнату, предоставленную Дымову, первое, что увидел Васильев, был раскрытый журнал «Огонек» с почти полностью решенным кроссвордом. Андрей Николаевич невольно усмехнулся. Даже здесь Сергей остался верен себе. Потом Васильев увидел фотографии, развешанные на стенах, и мысль о загадочности смерти Игната особенно настойчиво и властно завладела им.

Васильев стал разглядывать фотографии, но думал совсем о другом. Почему так встревожился Сергей, когда услышал название поселка – Мореходный? Почему он так рано утром позвонил Нине? Какое странное совпадение и переплетение событий: письмо Семушкина, срочный отъезд Дымова, телеграмма об убийстве…

Погруженный в раздумье, Андрей Николаевич не услышал, как кто-то открыл дверь и вошел в комнату. Он вздрогнул от неожиданности только тогда, когда вошедший крепко закрыл ему глаза ладонями.

– Сергей?! – обрадованно воскликнул Васильев.

– Он самый! – отозвался знакомый, с легкой хрипотцой, голос. – Эх, ты, горе-разведчик. Я смог бы сейчас унести тебя со всей мебелью.

Друзья обменялись крепким рукопожатием. Дымов улыбался и, как всегда, выглядел бодрым, энергичным.

– Ты очень устал с дороги? – озабоченно спросил он.

– Нет. А что?

– Прогуляемся немного. Есть у меня одно срочное дело. По дороге расскажу.

Ни слова не говоря, Васильев встал и направился к двери. Но Сергей Сергеевич остановил его и красноречивым жестом показал на раскрытое окно.

– Давай лучше этим путем. А то, пожалуй, разбудим Нину. – Дымов с необычайной для его плотной фигуры легкостью перемахнул через подоконник и оказался в саду. Васильев усмехнулся, но ему ничего не оставалось, как последовать за другом.

Некоторое время они шли молча.

– Что же все-таки произошло? – не выдержал Андрей Николаевич. – Как это случилось?

– Ты уже знаешь из моей телеграммы, – ответил Дымов. – Загадочное убийство.

– Неужели Игната убили из-за каких-то грошей? На что польстился бандит?

Дымов поднял с дорожки тонкий прутик, помахал им в воздухе, будто пробуя его упругость, и ответил медленно и тихо:

– Нет, дело не в деньгах. Семушкин убит совсем по другой причине. Тут действует враг.

– Какой враг?

– Если бы я знал… – покачал головой Дымов. – Ты знаешь, почему я так спешно вылетел сюда?

– Нет.

– В Мореходном есть очень важный военно-морской полигон. Здесь работает специальная испытательская группа – «Осинг». Прочитав полученное тобой письмо Игната, я подумал о том, что вражеская разведка заинтересовалась работами «Осинга». Это меня обеспокоило и заставило немедленно лететь сюда.

– А Семушкин?

– А Семушкин случайно помешал врагу, оказался на его пути. К тому же он завладел деталью, по-видимому, необходимой для дальнейших действий врага. Да-да, у меня почти нет сомнений, что Семушкин убит только потому, что он должен был унести с собой в могилу какую-то тайну. Враг опасался, как бы мы не напали на его следы еще до того, как он выполнит задание. Мне кажется, я даже нашел еще одно звено в цепи преступления.

– Но при чем тут черенцовские следы, о которых писал Игнат?

– Следы, которые увидел Семушкин на берегу, по-видимому, похожи на те, черенцовские следы, которые вы обнаружили в сорок четвертом году. В твоих воспоминаниях, Андрей, записана одна правильная мысль полковника Родина: война окончится, но вражеская разведка останется. Черенцовские следы, появившиеся здесь, еще и еще раз подтверждают эту мысль. Но суть даже не в них…

Сергей Сергеевич коротко рассказал другу все, что ему стало известно о последних часах жизни Игната Семушкина, о его находке на берегу моря, о беседе с сыном Алексеем.

– Час назад, – говорил Дымов, – мне показалось, что я нашел второй и последний икс уравнения – человека, к которому пришел и у которого укрывается враг. – Сергей Сергеевич повернул в обратную сторону и взял под руку Васильева. – Сейчас я не вполне уверен в правоте своих выводов. Есть много «но», которые не укладываются в мою схему. Слушай, Андрей, – неожиданно сказал он, – как ты расцениваешь такую ситуацию? В час, когда врага забрасывают на нашу землю, скажем, в зону А, в зоне Б, на море, терпит бедствие старый опытный рыбак. На помощь к нему устремляется сторожевой катер, до сих пор патрулировавший зону А.

– Странное стечение обстоятельств, – секунду помедлив, отозвался Васильев.

– Я тоже думаю, что это – странное стечение обстоятельств, – согласился Дымов, – но, может быть, только стечение обстоятельств, не больше?

Сергей Сергеевич тяжело вздохнул и замолчал. Некоторое время друзья опять шли молча.

– Чем я могу помочь тебе в твоих поисках? – спросил Андрей Николаевич.

– Вот чем, Андрей. – Дымов крепко сжал локоть друга. – Сейчас мы придем в фотографию, где работал и погиб Семушкин. Просмотри, пожалуйста, все альбомы с фотоснимками. В утро своей смерти Семушкин, со слов Алексея, собирался сделать то же самое. Следовательно, в них что-то есть. Не исключено, что ты найдешь снимки, которые проглядел или на которые не обратил внимания следователь милиции.

– Ты имеешь в виду фотоснимки военных лет?

– Да. Ты попросишь именно фронтовые фотографии. Это вполне естественно, ты же друг Игната. Но искать ты будешь последние снимки следов на берегу. Они меня интересуют в первую очередь. – Наше преимущество, – задумчиво продолжал Дымов, – в том, что враг уверен, будто тайна следов на берегу моря ушла вместе с Семушкиным. Ведь о посланном тебе письме никто не знает. Такая уверенность врага нас очень устраивает, облегчает поиски. Не исключено, что до твоего сегодняшнего посещения уже кто-то приходил в фотографию и интересовался снимками. А если еще не приходил, то может прийти.

Андрей Николаевич отлично понимал ход рассуждений полковника и, когда тот умолк, предложил:

– Мне кажется, тебе незачем идти со мной в фотоателье. Я лучше пойду туда один.

Сергей Сергеевич удовлетворенно кивнул и шутливо проговорил:

– Знаешь, Андрей, если у тебя начнутся какие-нибудь нелады с геологией, айда к нам в Комитет. Нам такие как ты, очень нужны.

– Ладно. Буду иметь в виду. А теперь уходи, и если Нина у Игната, – он все еще говорил о Семушкине, как о живом, – пусть дождется меня. Я не задержусь.

Васильев повернулся и зашагал дальше, а Сергей Сергеевич еще некоторое время стоял и смотрел ему вслед.

Фотоателье помещалось в небольшом одноэтажном доме в самом конце улицы Ленина. Фасадом дом выходил на улицу. Здесь как бы кончался центр поселка. Дом, словно изогнувшись, своей большей боковой частью уходил в Судовой переулок – узенький, глухой, круто спускавшийся вниз к самому берегу моря. И как это часто бывает в маленьких южных поселках, центральная магистраль, улица Ленина, асфальтированная, гладкая и освещенная, неожиданно упиралась в переулок, заросший травой, с покосившимися заборами, пустырями, с колодцем посередине.

Именно таким был Судовой переулок, являя собой упрек районному совету.

Когда Андрей Николаевич вошел в фотографию, в ней было пусто, только справа, за занавеской, слышались голоса. До слуха Андрея Николаевича донеслось: «Прошу вас, смотрите сюда. Отлично». Потом небольшая пауза и: «Благодарю вас. Послезавтра будет готово». За занавеской шел, как всегда, немного таинственный и торжественный процесс фотографирования.

Андрей Николаевич огляделся. Над маленьким столиком, почти у входа, за которым, видимо, оформлялись заказы, висел большой портрет Семушкина, задрапированный черным крепом. Портрет резко отличался от остальных снимков, развешанных по стенам, своим строгим, печальным оформлением и сразу бросался в глаза.

Из-за занавески вышли двое – мужчина и женщина. У каждого на плече висело полотенце. Женщина держала пестрый пляжный зонт. Следом за ними вышел фотограф. В широкой полотняной блузе, с седыми, гладко причесанными волосами, он напоминал артиста. Андрей Николаевич обратил внимание на его бледное, усталое лицо, на длинные худые пальцы, которые все время шевелились.

Когда дверь за посетителями закрылась, фотограф сел за столик, вытащил из ящика квитанционную книжку и, не поднимая головы, безучастно спросил:

– Вы как будете сниматься?

– Я не буду сниматься, – улыбнулся Андрей Николаевич. – Я пришел к вам совсем по другому делу.

Фотограф поднял голову и переспросил:

– По какому делу?

– Я старый фронтовой друг Игната Петровича. Если вы разрешите, я хочу посмотреть, нет ли здесь, в альбомах фотоателье, наших общих фотографий военных лет. У меня ничего не сохранилось. Игнату так и не довелось мне ничего переслать. Обещал, да, видно, не успел.

– Простите, вы не капитан Васильев? – фотограф встал и внимательно посмотрел на Андрея Николаевича.

– Он самый. Только теперь уже не капитан, а просто Васильев. Вы меня знаете?

На лице фотографа появилась довольная улыбка.

– Здравствуйте, товарищ Васильев. Моя фамилия Борзов. Иван Иванович Борзов. – Он пожал Васильеву руку. – А узнать вас нетрудно. Игнат Петрович о вас много рассказывал, и фотографии ваши я у него видел.

Борзов оглянулся на портрет Семушкина, в глазах его промелькнула грусть.

– Большой души был человек. И такая нелепая, ужасная смерть… Я не могу забыть то утро.

Иван Иванович прошел вглубь комнаты и отдернул занавеску.

– Вот здесь, у самого аппарата, я увидел Игната Петровича. Ноги – здесь, голова – там. Жуткое зрелище! И, главное, на что позарился убийца! На «лейку», на сотню рублей, никак не больше.

Говоря это, Борзов деловито хлопотал у фотоаппарата: протер штатив, подвинтил треногу, смахнул пыль с небольшого коврика. Потом с той же деловитостью он прошел к небольшому шкафчику возле стены, открыл его и вынул пухлую картонную папку.

– Вот здесь все наследство Игната Петровича. Я даже не притрагивался. – Он положил папку перед Васильевым. – Все ждал Алексея, думал – придет, возьмет, все-таки память об отце. Можете забирать, товарищ Васильев. Только прошу вас, с Алексеем Игнатьевичем и с мамашей ихней договоритесь, чтобы они в обиде на меня не были. Ведь вы, наверное, у них остановились?

Васильев отрицательно покачал головой и в свою очередь задал вопрос:

– А вы что же, один работаете? Трудновато?

– Очень трудно, – подтвердил Борзов. – Надо помощника подобрать. А пока – топчусь с утра до поздней ночи, как белка в колесе. Курортники народ нетерпеливый, настырный. Им вынь да положь: чтобы назавтра все готово было. Еле управляюсь, раньше двенадцати никак не ухожу. – Борзов помолчал и добавил: – Я вот курортников ругаю, а, может, вы тоже приехали отдыхать или по делу?

– Никаких дел здесь у меня нет, – усмехнулся Васильев. Он помнил наставления Дымова. – Отдыхать приехал, вместе с женой.

Вошел новый посетитель, и разговор пришлось прервать. Андрей Николаевич поднялся и начал прощаться.

– Скажите, Иван Иванович, – спросил он Борзова, показывая на папку с фотографиями, – эти снимки вам больше не понадобятся? Может быть, для следователя или еще кому-нибудь нужны будут? Ведь я их увезу с собой.

– Увозите, товарищ Васильев, – приветливо отозвался Борзов. – Никому они, кроме вас да Алексея, не нужны.

Уже стемнело, когда Андрей Николаевич вышел из фотографии. Мягкий южный вечер опускался над поселком. На улице Ленина зажглись огни. Андрей Николаевич шел не спеша. Хотя поручение Дымова он выполнил, но почему-то удовлетворения от своего визита в фотографию не получил. Какое-то неясное чувство беспокойства и тревоги угнетало его. Оно бы усилилось, если бы Андрей Николаевич заметил, как позади, из Судового переулка, следом за ним метнулась человеческая тень, которая будто ждала, а сейчас провожала его.

Дверь Васильеву открыл рослый юноша, в котором Андрей Николаевич сразу признал сына погибшего друга, Алексея. Он порывисто привлек юношу к себе, крепко обнял, а потом отступил на полшага назад и сказал:

– Ну, здравствуй, Алеша! Давай познакомимся, дорогой. Весь – в отца.

Он снова обнял Алексея, и за его спиной увидел встревоженное лицо жены.

– Где ты пропадал? – спросила она. – Я места себе не нахожу.

– А разве Сергей ничего не объяснил тебе? – вопросом на вопрос ответил Васильев.

– Он даже не появлялся здесь, – удивилась в свою очередь Нина Викторовна. Заметив расстроенное лицо мужа, она добавила с мягким укором: – Мы же сегодня собирались пойти на могилу Игната.

– Мы это сделаем завтра, – неожиданно прозвучал голос Сергея Сергеевича, и в дверях появилась его фигура.

– Нина, милая, не сердитесь, это я виноват, но у меня есть оправдания. – Дымов поцеловал руку молодой женщины и добавил: – А завтра с утра вы с Аннушкой отправитесь за цветами. В саду у старого Ахмета Курманаева цветут замечательные белые розы.

Глава 7.
У Ахмета Курманаева

Зеленые Холмы опоясали восточный край побережья возле поселка и превратили небольшую часть моря в тихую бухту, спокойную даже тогда, когда кругом бушевала непогода.

Зеленые Холмы считались дальней окраиной Мореходного. Действительно, путь от холмов до поселка был длинным и неудобным. Этим и объяснялось, что «дикие» курортники, – а таких в Мореходный каждый год наезжало немало, – селились в Зеленых Холмах только в случае крайней необходимости, когда остальная часть поселка уже напоминала муравейник. В районе холмов всегда было малолюдно и тихо. Крыши маленьких домиков ослепительно, до боли в глазах, блестели на солнце и даже в самые темные южные ночи казались белыми пятнами, повисшими в воздухе. Владельцы этих домиков, преимущественно старожилы поселка, с утра до позднего вечера занятые своим хозяйством, редко встречались друг с другом и сталкивались главным образом в магазинах и на базаре.

Одним из давнишних обитателей Зеленых Холмов был Ахмет Курманаев. Уже много лет он жил здесь вдвоем с женой. Дочь выросла, вышла замуж, уехала и теперь имела свою семью где-то далеко на Балтике.

Старуха Курманаева последние годы прихварывала и почти не вставала с постели, поэтому все заботы по дому принял на себя старый Ахмет. Он никогда не болел, был трудолюбив и неутомим, удивляя знавших его крепким здоровьем и большой физической силой. Глядя, как он легко справляется со своим рыбачьим делом, как без особых усилий тащит на себе тяжелые корзины с рыбой, соседи незлобиво, с восхищением говорили:

– Ну и силушка у черта старого!

Нередко сразу же после возвращения с ночного лова, не отдохнув и не поспав, Ахмет начинал под палящим солнцем хозяйничать в своем саду. Здесь пышно цвели чудесные белые розы. Курманаев ими гордился и растил их бережно, как маленьких детей. В саду, возле цветочных клумб, грубые пальцы рыбака приобретали почти музыкальную гибкость и мягкость.

Жил Ахмет безбедно и тихо, людей сторонился, дружбы ни с кем не водил и даже, в отличие от остальных местных жителей, никогда и никому не сдавал комнат в своем маленьком, утопавшем в зелени и цветах домике.

К Ахмету Курманаеву за цветами на могилу Семушкина и отправились ранним утром Нина Викторовна и свободная от дежурства Анка.

Вчера Сергей Сергеевич попросил Нину Викторовну при посещении дома Курманаева «вспомнить свой фронтовой опыт».

– Меня интересует абсолютно все, – говорил он, – и как вас встретит старый Ахмет, и расположение его дома, и люди, которых, возможно, вы у него встретите.

Сергей Сергеевич дважды напомнил, чтобы Ахмету не задавали никаких неосторожных вопросов, не проявляли «ни грана повышенного интереса и любопытства».

Анка, которую Алексей предупредил еще вчера, охотно согласилась составить компанию Нине Викторовне. Вначале женщины шли молча, разговор не клеился. Нина Викторовна была занята мыслями о предстоящей встрече со стариком, а Анка не знала, о чем ей говорить с малознакомой женщиной, женой профессора. Но через несколько минут спутницы разговорились. Отвечая на вопросы Васильевой, Анка оживилась и рассказала ей о достопримечательностях Мореходного, о своем увлечении радиотехникой и даже похвасталась, что на областных соревнованиях радиолюбителей в приеме и передаче на телеграфном ключе обогнала некоторых местных чемпионов и заняла второе место. Нина Викторовна с удовольствием смотрела на раскрасневшееся лицо девушки и невольно вспоминала себя перед войной, такой же молодой и увлекающейся.

Потом разговор коснулся семьи Семушкиных. Нина Викторовна спросила:

– Алеша – ваш друг?

Анка неожиданно вспыхнула, смутилась, на глазах выступили слезы.

– Что с вами? – удивилась и огорчилась Нина Викторовна. – Простите меня, если мой вопрос оказался некстати.

– Нет, ничего… – ответила Анка. – Да, мы друзья с Алешей. Но я не понимаю…

– Что вы не понимаете? – Нина Викторовна, чувствуя, что девушке нелегко говорить о личном, обняла ее за плечи и прижала к себе.

Анка почувствовала доверие к этой красивой молодой женщине. Как это случается с людьми, молча переживающими какое-либо горе, ей захотелось вдруг рассказать обо всем, что тревожит и волнует ее. И Нина Викторовна услышала взволнованный рассказ о первой любви.

– Когда приехал Алеша, – говорила Анка, – мы с ним в тот же день встретились. Ведь не виделись почти целый год. А потом уж так повелось: каждый день встречались: то он за мной на работу зайдет, то утром, когда я на службу спешу, он меня встретит. Каждое воскресенье вместе. А сейчас… – Анка опустила голову. – Вроде как избегает меня Алеша. При встречах все больше молчит, домой торопится.

Девушка подняла голову и посмотрела на Нину Викторовну широко раскрытыми печальными глазами.

– Ведь в горе сердце особенно открывается, поддержки просит, а Алеша словно замок на свое сердце повесил.

Анка замолкла и горестно вздохнула. Нина Викторовна почувствовала, как волна неизъяснимой нежности охватывает ее. Эх, Анка, Анка, милая девчуша! Она напомнила недавнее прошлое. Точно так же и сомнения, и тревогу доводилось испытывать ей, лейтенанту Строевой, когда командир роты разведчиков Андрей Васильев долго не показывался в отделе полковника Родина. Или когда он, торопясь по срочному служебному делу, слишком поспешно и, как ей казалось, чересчур сухо здоровался с переводчицей отдела.

Нина Викторовна еще крепче обняла Анку, и девушка доверчиво прижалась к ней.

– Знаешь, Аннушка, – доверительно зашептала молодая женщина, – мужское сердце – оно как-то по-особенному устроено. Ведь вот мы, женщины, когда приходит горе, ищем опоры, поддержки, откровенничаем, и нам легче становится. А мужчины, они чаще всего наоборот. В себя уходят, людей сторонятся. Может быть, это и потому, что горем своим не хотят любимого человека огорчать, а может быть, слабости своей стыдятся… Чудаки!

– Чудаки! – как эхо повторила Анка.

– И Алеша, наверное, тоже, – продолжала Нина Викторовна. – Тяжело ему сейчас, очень тяжело. Любимого отца потерял, вот он и затаился, ушел в себя, переболеть в одиночку хочет.

В теплом, задушевном разговоре незаметно сокращался путь. А он был длинным – путь до дома Курманаева. Анка, знавшая все переулки и тупики Мореходного, вела Нину Викторовну кратчайшей дорогой, и все же прошло не меньше сорока минут, пока не показались, ярко блестя на солнце, крыши Зеленохолмья.

Нина Викторовна, впервые оказавшаяся здесь, была поражена величавой и будто застывшей красотой Зеленых Холмов. Ей открылась удивительная картина: цветы… цветы… Ярко-желтые и ослепительно белые, они сливались с золотистым цветом песчаного берега, с бескрайней синевой гладкого, как зеркало, моря, с цветом неба, казавшимся здесь особенно голубым.

Дом Курманаева, второй с края, был обнесен высоким забором, поверх которого в несколько рядов протянулась колючая проволока. Возле калитки стояла скамейка. Анка, сделав знак Нине Викторовне, чтобы та подождала, вскочила на скамейку, на цыпочках дотянулась до верха забора и, приложив руки ко рту, прокричала нараспев:

– Дя-дя Ах-мет!

Где-то неподалеку откликнулась собака, ее хриплый лай слышался все ближе. Собака, рыча, неслась к забору, а вскоре до слуха Нины Викторовны донесся скрип сапог и самого хозяина.

– Ну, кто здесь еще? – послышался недружелюбный голос Курманаева. Калитки он не открывал.

– Это я, дядя Ахмет, Куликова, Аня! – крикнула Анка, легко спрыгивая со скамейки.

– А-а, это ты, Анка! – голос Ахмета зазвучал мягче, и Нина Викторовна с благодарностью взглянула на девушку. Без помощи Анки ей вряд ли удалось бы попасть в эту крепость.

Заскрипел затвор. Видимо, Курманаеву не слишком часто приходилось принимать гостей.

– Барс, смирно! – прикрикнул он на рычавшего пса, и собака затихла.

Медленно отворилась калитка. На пороге стоял Курманаев.

– Ну, заходи, заходи! – обратился он к девушке. – Каким тебя ветром занесло так рано? Э-э, да ты не одна. – Старик посмотрел в сторону Нины Викторовны и сделал нечто вроде полупоклона.

– Дядя Ахмет! – поспешно заговорила Анка, подзывая рукой молчаливо стоявшую Нину Викторовну. – К нам приехали друзья убитого Игната Петровича, отца Алексея. Они вместе на фронте воевали.

– Воевали? – При этих словах Курманаев высоко поднял брови и недоверчиво посмотрел на Васильеву.

Нина Викторовна мягко отстранила Анку и, улыбаясь, сказала:

– Действительно, я и муж вместе с Игнатом были на фронте. Мы только вчера приехали сюда и узнали о случившемся несчастье. Сегодня мы хотим навестить могилу нашего друга. Аннушка согласилась проводить меня к вам, чтобы купить цветы… белые розы.

Старик внимательно слушал. Потом он молча кивнул и посторонился, чтобы пропустить гостей.

Маленький сад Ахмета Курманаева содержался в идеальном порядке. Ровные, узенькие, плотно утрамбованные дорожки вели от клумбы к клумбе. Цветы росли всюду – не только на клумбах, но и вдоль дорожек, и возле самого дома, где они вились вокруг тонких, чисто оструганных жердей, достигавших до крыши. Живой, шевелящийся ковер из роз. Белые, красные, светло-желтые, они издавали дурманящий запах, от которого слегка кружилась голова.

Хозяин молча шел позади. Рядом с ним трусила крупная рыжая овчарка, послушная, как это заметила Нина Викторовна, не только голосу, но и взгляду хозяина.

Курманаев не был словоохотлив. Односложно ответив на два-три вопроса гостей, он внезапно заторопился, покинул их и почти побежал по направлению к дому.

Барс не пошел за хозяином. Он улегся на траве, положил голову на лапы и лежал неподвижно, не сводя внимательных, умных глаз с притихших, слегка напуганных женщин.

Вскоре вернулся Курманаев. Словно отвечая на вопросительный взгляд Анки, он коротко объяснил:

– Жену проведал. Совсем плохой стала.

Садовыми ножницами, прихваченными из дома, Ахмет стал ловко срезать розы, выбирая наиболее яркие, пышные и красивые. Вскоре у него в руках расцвел большой букет – ароматный, с прозрачными слезинками еще не просохшей росы на лепестках.

Старик протянул букет Васильевой, и когда та открыла сумочку, чтобы достать деньги, придержал ее руку.

– Не надо денег.

– Не надо? – Нина Викторовна растерянно посмотрела на старика, потом на Анку.

– Как так не надо? – спросила она. – Мы ведь пришли купить цветы, а вы…

– Не надо денег, – повторил Курманаев. – Пусть и от меня память будет. Хоть и мало знал я этого человека, но, говорят, справедливый был.

Проговорив эту, видимо, необычно длинную для него фразу, Ахмет откашлялся в кулак и зашагал по направлению к калитке.

Барс нехотя поднялся, лениво потянулся и побежал за хозяином. Женщины переглянулись и пошли следом. Внезапно, пройдя несколько шагов, Ахмет остановился и быстрым шагом направился в сторону, влево, по узенькой тропке, тянувшейся в глубину сада. Здесь, почти у самого забора, отделявшего сад Курманаева от соседнего дома, спрятанные от нескромных глаз, рдели ярко-красные розы. Старик сорвал одну из роз и вернулся к своим посетительницам. На лице его играла едва уловимая усмешка. Он церемонно протянул розу удивившейся Анке и сказал, пряча улыбку:

– Это тебе, Анка, подари ее тому, кого ты крепче всех любишь.

– Спасибо, дядя Ахмет! – проговорила смутившаяся девушка.

Женщины вышли из сада. Следом за ними вышел Курманаев.

– Проверить сети, – коротко пояснил он. Сбоку бежал Барс. Пройдя несколько домов, Нина Викторовна оглянулась и увидела, как собака, уткнув нос в расщелину между двумя досками чужого забора, тихо и злобно рычала.

В тот же день, только значительно позже, полковник Дымов и профессор Васильев с женой навестили могилу Игната Петровича Семушкина. На кладбище они пробыли около часа. Уже косые тени сумерек падали на землю, когда друзья возвращались домой, оставив на небольшом холмике розы. Усталость и грусть сделали их всех малоразговорчивыми. Они шли очень медленно. Нина Викторовна опиралась на руку мужа. Дымов шагал несколько поодаль. Сегодня, после того как Васильева, вернувшись от Курманаева, обстоятельно, не упустив ни одной детали, рассказала обо всем полковнику, последнего словно подменили. Все время – и дома, и по дороге на кладбище, и сейчас, возвращаясь обратно, – он напряженно и сосредоточенно думал. О чем? По хмурому лицу полковника было видно, что он чем-то недоволен, словно допустил какой-то просчет, ошибку и сейчас снова и снова что-то взвешивает, ищет… Плечи его иногда удивленно приподнимались, и можно было подумать, что он разговаривает сам с собой. Пожалуй, так и было на самом деле. И причиной этому являлся Ахмет Курманаев. Какова его роль в странном и загадочном убийстве Семушкина? И вообще, существует ли связь между Курманаевым и неизвестным, которого ищет Дымов? Не принял ли он случайное стечение обстоятельств – спасение рыбака в штормовую ночь – за отвлекающий маневр врага?

– Андрей! – неожиданно спросил Дымов, догоняя ушедших вперед Васильевых. – Значит, в альбомах фотоателье ничего интересного нет?

– Я тебе уже говорил, – отозвался Андрей Николаевич, – две-три фотографии товарищей по роте. Для тебя они не представляют интереса.

Сергей Сергеевич молча вздохнул. Друзья уже подходили к гостинице, когда Дымова кто-то негромко окликнул. Старший лейтенант Рощин, в штатском костюме, торопливо пересекал дорогу.

– Можно вас, товарищ полковник? – негромко спросил он. Дымов познакомил Рощина с Васильевыми, потом они вдвоем отошли в сторону.

– Сегодня ваши были у Курманаева, – доложил Рощин.

– Знаю. Что-нибудь произошло после их ухода?

– Ничего особенного, – ответил старший лейтенант. – Вот только час назад в саду у старика сдохла собака, Барс. Отличная была овчарка. Ахмет ее очень любил.