Текст книги "Пароль — Родина"
Автор книги: Лев Самойлов
Соавторы: Борис Скорбин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
Лебедев потрогал радиопередатчик рукой, будто проверяя его целость, затем спросил Зубилина:
– Где нашли?
Зубилин, как всегда, ответил медленно, не спеша, со всякими подробностями, которые, по его мнению, были очень важны.
– За большим сараем еще один сарайчик стоит… Маленький, плохонький, вроде избушки на курьих ножках. Н-да, заглянул я туда и, кроме дров рубленых, ничего такого не заметил. Ну, вроде искать здесь нечего. Вышел я из сарайчика и все же сомневаюсь. Глазами все поглядел, а руками ничего не пощупал. Нет, так не годится. И чтобы не сумлеваться, вернулся я. Опять гляжу, дровишки рядком уложены, всю стену загородили. А в одном месте почему-то плотности нет… то есть как бы порушено что-то. Стал я поленца раскидывать, немного сверху, немного с боков… И вдруг, мать ты моя родная! Ящик под руку попал.
– Какой ящик? – нетерпеливо спросил Лебедев.
– Да обыкновенный, из дерева с фанерой, в чем посылки отправляют. Ящик – это, конечно, не дрова, но на растопку вполне годится. Только какой же хозяин будет растопочный материал так далеко прятать? Ну, думаю, обязательно в этом ящике есть что-то.
– Покороче! – бросил Лебедев.
– А уж и конец скоро. Раскидал я дрова, вытащил ящик, а в нем эта штуковина оказалась. Тогда я ее осторожно, как ребеночка, взял на руки и доставил вам. Вот так!
– Возьмите свое одеяльце, – сказал Карасев, и чувство сожаления и горечи шевельнулось в нем, когда увидел, с какой силой и нежностью схватила одеяльце Мария и прижала его к груди.
– Все? – спросил Лебедев.
– Нет, – отозвался один из бойцов. – Зашел я по нужде в уборную ихнюю и решил на всякий случай осмотреть и это сооружение. И вот нашел под крышей, между досками. Хозяин здесь, видно, стоящий, у него в отхожем месте крыша двойная, а в середке пусто.
И он протянул Лебедеву длинный пистолет черного цвета, но несколько необычной формы.
– Ракетница! – коротко определил Карасев.
– Плохо же вы свой багаж прятали, – повернулся Лебедев к Вейсу. – Думали, хутор далеко, немцы близко, пусть все будет под руками?
…Когда арестованного Вейса, с силой сжавшего в руке свою прокуренную трубку, уводили из дому, он даже не оглянулся на Марию. Женщина, зябко кутаясь в платок, стояла на крыльце и молча глядела вслед своему хозяину и «мужу». И по лицу ее нельзя было понять – жалеет ли она старика или рада, что его арестовали, а ее избавили от постылой, мучительной жизни с этим властным, грубым и совсем чужим человеком. И только Лебедев, задержавшийся на крыльце, услышал ее исступленный шепот:
– Будь ты проклят, гад фашистский!..
Когда обо всем этом стало известно Гурьянову, он недовольно хмыкнул:
– Да, проглядели.
Он повернулся к Курбатову, присутствовавшему при информации Карасева, и задумчиво протянул:
– Знаю я этого Вейса. Нелюдимый хрыч. Никто у него не бывает. Хотя нет, навещают его два приятеля – одна пара гнедых, Панов да Меркулов. Они, кажется, какие-то агенты по делам снабженческим. Ну, об этом-то, надеюсь, Кирюхин знает.
К сожалению, оказалось, что Кирюхин и его сотрудники по райотделу НКВД знали, да не все. Знали, что Панов и Меркулов вечно брюзжат, всем недовольны, антисоветскими анекдотами пробавляются. Вот, пожалуй, и все. А Гурьянову было не до них – слишком много своих дел и забот накопилось.
Правда, Кирюхин и Лебедев сразу же кинулись искать «пару гнедых». Но оказалось, что оба они еще неделю назад вместе с семьями выехали из Угодского Завода и след их пока затерялся.
БУДУЩИЕ ПОДПОЛЬЩИКИ
Виктор Иванович Алехов медленно вошел в кабинет Курбатова, но не опустился, как это часто бывало, на стул или на маленький диванчик, стоявший возле окна, а присел на край стола и, поздоровавшись, сразу же закурил папиросу. Выглядел он хмурым, сосредоточенным. Обычно подвижный, стремительный, с жизнерадостным выражением лица, он производил сейчас впечатление человека усталого, согнувшегося под тяжестью забот, и даже в голосе его, громком и звучном, появилась хрипота, будто он в жаркую погоду залпом выпил ледяной воды и застудил горло.
Курбатов вопросительно поглядел на первого секретаря райкома: с чем тот пришел, что скажет? Так как пауза затянулась, Александр Михайлович тоже вынул из коробки папиросу, но, раздумав, не закурил ее, не желая чиркать спичкой и нарушать молчание. Через минуту спичка в пальцах Курбатова сломалась, и он отбросил ее в сторону, терпеливо ожидая начала разговора.
– Ты очень занят? – спросил, наконец, Алехов и попытался прокашляться.
– Дел, как всегда, хватает, – сдержанно ответил Курбатов. – Я нужен?
Алехов опять помолчал и потом вдруг предложил:
– Знаешь, что, давай пройдемся немного… потолкуем на воле…
Это неожиданное предложение удивило Курбатова, но, понимая, что Алехов позвал на прогулку неспроста, согласился:
– Что ж, не возражаю… Далеко пойдем?
– Нет, к лесу… Что-то больно душно здесь.
– Вот в июле была духота, – возразил Курбатов, складывая в ящики стола бумаги, – а теперь уже пахнет осенью… Ну, я готов.
Он запер ключом ящики стола и собрал в кучу карандаши и ручки.
– Тогда пойдем. Мякотину я предупредил, что скоро вернемся.
Они вышли на улицу, ответили на приветствия случайных прохожих, затем свернули в первый переулок налево и прямо через пустырь направились к лесу, густой темно-зеленой стеной окружившему Угодский Завод. Шли молча, и это молчание как бы подчеркивало необычность и значение предстоящего разговора. Только один раз Алехов оглянулся вокруг и сказал, будто подумал вслух:
– А пустырь этот мы так и не успели перепахать и засадить. Гурьянов мечтал…
И опять замолчал, только вздохнул и опустил голову.
На опушке леса, где пахло сырой хвоей и опавшими листьями, они присели под большой сосной и привалились спинами к ее стволу с красноватой шершавой корой.
– Не застудимся? – спросил Алехов, щупая землю рукой. – Сыровато.
– Не беспокойся, я к земле привык, – ответил Курбатов, понимая, что этот вопрос Алехов задал просто так, для приличия, а скорее всего, чтобы еще на минуту оттянуть разговор, ради которого он и задумал эту необычную прогулку.
Алехов сорвал подвернувшуюся под руку травинку, сунул ее в рот, пожевал и тут же выплюнул. Потом подобрал под себя ноги и повернул к Курбатову усталое воспаленное лицо.
– Вот что, Александр Михайлович, – негромко сказал он, будто подводил черту под многими мыслями, которые не давали ему покоя. – Пора нам подумать о завтрашнем дне. Он не за горами. Работенку придется перестраивать, и как можно скорее, а то, чего доброго, кое в чем и опоздать можем.
Курбатов молча кивнул головой.
– Дела, ты сам видишь, складываются трудные. Немцы наступают, и кто знает, сколько времени нам с тобой удастся еще просидеть здесь. Вчера я заезжал в штаб семнадцатой дивизии, интересовался обстановкой. Ничего утешительного. Надо быть готовыми ко всему.
– Так мы вроде и готовимся, – тихо отозвался Курбатов и полез в карман за папиросной коробкой. В горле у него сразу пересохло и нестерпимо захотелось затянуться горьковатым дымком, будто этот дымок мог успокоить и облегчить сердце. – Закуривай, – протянул он коробку собеседнику.
Алехов вытащил папиросу, помял ее в пальцах и тщательно продул мундштук.
– Да, конечно, готовимся, – согласился он. – Но, кажется, действуем слишком медленно и нерешительно. Как бы не опоздать, – снова повторил он.
– Ты это о чем? О партизанском отряде?
– И о нем.
– Давай прикинем. Члены бюро уже производят отбор людей в отряд. Подбирают самых лучших и крепких. Гурьянов, кроме того, занимается заготовками продовольствия. Кирюхину, Уланову и Карасеву мы поручили найти удобные места для баз, для постройки землянок. Карты добыли. Маршруты определили. Вот только насчет оружия плохо. С голыми руками в лес не отправишься.
– Насчет оружия уже все договорено. Завтра отправим людей в Москву на грузовиках. Они привезут все необходимое – винтовки, пистолеты, взрывчатку…
– Это очень хорошо. Карасев знает?
– Знает. Кое-что он наскребет и у себя в истребительном. Так что с оружием утрясется, надеюсь. В ближайшие дни в Москве будет специальное совещание по партизанским делам, там окончательно скажут, что и как делать.
– А кто поедет на совещание?
– Поедем я, ты, Гурьянов… и Карасев, конечно. Ведь ему предстоит командовать отрядом. Думаю я, Александр Михайлович, что Уланову придется взять на себя комиссарство в отряде.
– Непривычен он к такой роли, справится ли?
– Почему непривычен? Милицией он руководит неплохо. Старый коммунист, а в отряде тоже партийная работа, только в особых, боевых условиях. Если не потянет, поможешь, рядом будешь. А не справится или куда отзовут – комиссаром станет Гурьянов. Этот все выдюжит. Так на бюро и порешим.
– Ну, предположим, – согласился Курбатов. – Военным хоть и не был, но партийная работа везде и всегда остается партийной работой. Конечно, помогу, если понадобится… Справимся! – уже твердо закончил он.
– Не скромничай. Оба справитесь. Карасев, видимо, командир неплохой, но еще молодой.
Алехов притронулся к плечу Курбатова, и, заглядывая ему в глаза, спросил:
– Но главное, Александр Михайлович, в другом. Предстоит тебе большое, трудное дело.
– Не тяни, – попросил Курбатов. – Говори яснее.
– Яснее? А тут и так все ясно. Слушай меня внимательно. Если в Угодский Завод, в наш район, придут фашисты, партизанский отряд подастся в лес и будет выполнять свои задачи. Об этих задачах, как я уже сказал, мы узнаем на совещании в Москве и, очевидно, у командира семнадцатой дивизии, с которой придется не только держать связь, но и взаимодействовать, как выражаются военные.
– Это само собой разумеется. А что еще?
– А райком партии? О нем ты забыл?
Курбатов после этого неожиданного вопроса непроизвольным движением снял очки и сконфуженно заморгал близорукими глазами.
– Да, райком, – тихо повторил он и сам через секунду-другую ответил: – Райком должен жить и работать. В любых условиях и при любых обстоятельствах.
– Вот об этом я и хотел с тобой потолковать, – проговорил Алехов и вдруг порывисто вскочил на ноги.
– Ты чего? – удивился Курбатов.
– Да так… показалось, что кто-то ходит.
Алехов внимательно огляделся, затем обошел вокруг сосны, прислушался и, убедившись, что ему только почудилось, снова присел рядом с Курбатовым.
– Знаешь, нервы напряжены, – извиняющимся тоном сказал он, – и мне иногда мерещится черт знает что. Просто лес шумит.
– Нервы нам всем надо беречь для более важных дел, – задумчиво проговорил Курбатов. – А лес этот… Мы с тобой здесь, кажется, каждую дорожку знаем. Да и без дорог я, наверное, не заплутаю. Привык. – И сразу же возвратился к прерванному разговору: – Насчет райкома ты прав. Двух мнений быть не может. И новые задачи, в условиях подполья, тоже ясны, хотя, чего кривить душой, опыта ни у кого из нас нет… У тебя есть какие-либо соображения?
– Есть, конечно. И соображения, и даже директивы.
– Директивы? – Курбатов уселся поудобнее и добавил: – Тогда выкладывай…
– А директивы вот какие. В Серпухове создается подпольный окружком партии во главе с Васильевым. Знаешь такого? Николай Михайлович.
– Знаю.
– Пока позволит обстановка, руководство подпольем будет осуществляться, так сказать, параллельно – Московским комитетом и Серпуховским окружкомом. Ну, а если связь с Москвой прервется, все сосредоточится в Серпухове. Принято решение меня ввести в состав окружкома, так что, возможно, в ближайшее время мне предстоит отправиться в Серпухов. Мякотина, сам понимаешь, физически не сможет руководить партийным подпольем в районе. Женщина она, правда, энергичная, работник толковый, но уж больно приметна, да и передвигаться ей тяжело. Так что секретарем райкома придется стать тебе.
– И находиться в отряде?
– Да. Твоя база – отряд. Твоя работа – весь Угодско-Заводский район. Что скажешь?
Курбатов пожал плечами.
– Ты же сообщил, что есть решение, – так о чем говорить? Такие вещи не обсуждаются. Передай окружкому, что я готов.
– Хорошо. Иного ответа я и не ожидал. – Алехов опять притронулся к плечу Курбатова, слоено хотел подбодрить его, и добавил: – Заместителем секретаря подпольного райкома наметили Гурьянова. Как ты, согласен?
– Согласен? Еще бы! Лучшей кандидатуры и подобрать нельзя. Тем более что уверен – быть ему партизанским комиссаром.
Курбатов даже повеселел. Большой дружеской теплотой было проникнуто его отношение к председателю райисполкома. Неиссякаемую, кипучую энергию, подлинную партийность, скромность и удивительную чуткость к людям – все это давно подметил и оценил Курбатов в Гурьянове. С таким работать можно.
Алехов помолчал и неожиданно задал вопрос:
– Семью к эвакуации готовишь?
– Как все, так и я.
– Этим делом, эвакуацией семей партийного актива и партизан, мы займемся организованно. Надо все сделать без спешки, чтобы не привлекать излишнего внимания… Да, вот еще о Мякотиной…
– А что?
– О создании подпольного райкома будут знать пока только четыре человека: я, ты, Мякотина и Гурьянов. Попозже поставишь в известность Уланова, Кирюхина и Карасева, это неизбежно.
– Райком! – задумчиво протянул Курбатов. – Конечно, без бюро, без пленума и без обязательных заседаний?
– Естественно. Райком будете представлять ты и «Гурьяныч», под вашим руководством будут действовать связные и подпольные группы в сельсоветах… Но сначала о Мякотиной. Она, понимаешь, захочет временно остаться, даже, боюсь, обидится, что ее, мол, отстраняют от важного дела в такое трудное время, когда каждый человек нужен. Придется и мне и тебе с ней поговорить, а если заартачится – проведем решением бюро. Нечего оставлять ее здесь на верную гибель.
– Да, аргументами о возможной гибели ее мало проймешь. Женщина она решительная.
– Как-нибудь уломаем… Значит, Александр Михайлович, договорились?
– Договорились, Виктор Иванович.
– Тогда начинай действовать. Сегодня же обсудите с Михаилом Алексеевичем план работы. Намечайте, подбирайте и подготавливайте людей, которых надо будет законспирировать в наиболее крупных селах. Кандидатуры согласовывайте, а если сочтете нужным – решайте сами. Подумай, пораскинь мозгами, а через денек-другой мы с тобой на эту тему еще раз потолкуем. Я передам вам обоим адреса явок и пароли. Их придется держать в памяти, никаких лишних бумажек. Дополнительные пароли получим или сами придумаем. Ну, вот, кажется, и все… Что-то мы засиделись.
– Так мы же решили прогуляться, – пошутил Курбатов.
– Правильно. Будем считать прогулку оконченной. Подышали лесным воздухом, освежились, пора и за работу. Пошли, Александр Михайлович…
Так на плечи Гурьянова и Курбатова легла еще одна тяжелая, трудная и опасная обязанность – секретарей, руководителей районного комитета Коммунистической партии в условиях предстоящего, вероятно, уже близкого подполья.
Правда, на первых порах делами будущего подпольного райкома больше занимался Курбатов. Гурьянов почти все эти дни находился в районе. Гитлеровцы приближались. Надо было обеспечить эвакуацию людей, промышленных предприятий, спасение скота. Все это требовало личного участия, указаний, помощи, всего недюжинного организаторского таланта Михаила Алексеевича.
Гурьянов навещал и соседние районные центры. С секретарями райкома партии, с председателями райисполкомов, с командирами истребительных батальонов он договаривался о средствах связи, намечал мероприятия по эвакуации скота и ценных документов, рекомендовал, как и где наиболее целесообразно закладывать продовольственные базы для будущих партизанских отрядов. И надо сказать, что к его советам и рекомендациям «соседи» относились с таким большим вниманием, будто видели в нем старшего и более опытного товарища, который фактически не просто советует, а передает установки и директивы Москвы.
Конечно, сам о себе Гурьянов так не думал, но практически становился одним из организаторов подполья и партизанского движения в отдельных районах Подмосковья.
В эти дни Гурьянов и Курбатов с головой ушли в кропотливую подготовку подпольной сети. В районе они работали давно, людей знали лично: партийный и советский актив, беспартийных учителей, агрономов, колхозных бригадиров, рабочих леспромхоза, крахмального завода и их многочисленные семьи. В каждом селе они всегда были желанными гостями, их наперебой приглашали в дома поужинать, заночевать, зная, что с ними всегда можно поговорить по душам, пожаловаться на непорядки, попросить помощи. Как бы ни был занят Курбатов, но, если кто-либо из жителей района останавливал его и просил «потолковать маленько», Александр Михайлович обязательно выполнял просьбу: тут же на дороге в палисаднике, возле кузницы терпеливо выслушивал «разговор» или заходил в избы, отвечал на все недоуменные вопросы, а что нужно – записывал в блокнот, чтобы потом «провернуть» в райцентре. Любили его и за то, что был он приветлив, отзывчив, никогда не повышал голоса, даже когда сердился, а главное – за то, что слов на ветер не бросал и все свои обещания выполнял точно и быстро.
«Если Курбатов пообещал – будь спокоен, все сделает», – говорили о нем все, с кем приходилось ему сталкиваться. «Душевный человек… Партийный!.. – говорили другие, вкладывая в это слово не только большое уважение к секретарю райкома, но и к партии, которую он представлял, от имени которой действовал. – Этот – партийный!.. Не обманет, не подведет…»
Такие же отзывы можно было слышать и о Гурьянове. Как только он приезжал в какое-либо село, его сразу же окружали люди и с огромным вниманием выслушивали каждое его слово.
Зная людей, их имена и фамилии, их особенности и характер, Курбатов, не копаясь в списках и учетных карточках, а лишь посоветовавшись с Гурьяновым, мог мысленно заглядывать в каждый сельсовет, в каждый населенный пункт и намечать почти безошибочно своих будущих помощников. «Этот не в меру горяч и вспыльчив – не подойдет… Этот готов выполнить любое задание, но излишне шумлив, да и болтлив не в меру – тоже не подойдет… Эта женщина спокойная, степенная, в глаза бросаться не будет. Она, пожалуй, пригодится для дела, с ней можно потолковать… А этот может струсить, хотя от предложения работать в подполье не откажется…»
Так, постепенно, пока еще сидя в своем кабинете, урывками встречаясь и советуясь с Гурьяновым, Курбатов «путешествовал» по селам района, выбирал подходящих людей, придирчиво взвешивал все их личные и деловые качества, их достоинства и недостатки, заглядывал в душу каждого, понимая, что любая ошибка с его стороны потом, когда придут оккупанты, грозит провалом порученного ему партией дела и может стоить крови многим подпольщикам.
Обо всем, что касалось его самого, он сейчас и не думал. Но о других обязан был думать и беспокоиться и заранее хорошо законспирировать подпольщиков, сделать их незаметными в массе населения, обезопасить от случайных и ошибочных шагов.
– Тяжелую мы с тобой ношу на себя взвалили, – говорил как-то вечером Курбатов, заглянув на «огонек» в райисполкомовский кабинет к Гурьянову. – Веришь, голова ходуном ходит, гудит, окаянная, сладу нет. Ночью заснешь на час-другой, так, понимаешь, во сне то же самое снится: подпольщики, явки, фашисты…
Все это Михаил Алексеевич прекрасно понимал и сам. Осунувшийся и молчаливый, слушая секретаря, он думал сейчас о том, что крахмальный завод так и не удастся эвакуировать, что водонапорную башню, в которую вложено столько труда, придется, наверное, уничтожить – не отдавать же ее врагу, что в некоторые села он еще не заглянул и надо туда с утра податься… Дел бесконечно много, а время идет, идет, и каждый новый день приносит все ту же тревожную, хватающую за сердце весть: враг приближается!
– Ты устал, Михаил Алексеевич? – спросил Курбатов, заметив серые тени на небритом лице Гурьянова.
– По правде сказать – устал. Только отдыхать некогда. Скот меня беспокоит. Не хочу, чтобы немцы нашим мясом угощались.
– Успеешь угнать?..
– Постараюсь… А ты на меня в обиде, что пока мало помогаю тебе? – вдруг спросил Гурьянов, которому всегда казалось, что он работает мало и должен делать вдвое и втрое больше. Эту скромность и стремление всего себя отдать порученному делу особенно любил в Гурьянове Курбатов, да и все знавшие председатели райисполкома.
– Нет, что ты!.. Делаем общее дело. Лишь бы результат был. Ну, до следующей встречи!..
– Будь здоров.
Бывало и так, что с утра Курбатов брал кепку, плащ и уезжал в села готовить «точки».
Вчера он весь день провел в деревне Белоусово. Побывав в сельсовете, поговорив с колхозниками, обойдя несколько знакомых семей и ответив на множество самых разнообразных вопросов, уставший от хождения, разговоров и нервного напряжения, Александр Михайлович, как бы по пути, навестил Степаниду Михайловну Губанову. Уже немолодая, седеющая женщина со строгим выражением лица и крепкими рабочими руками ткачихи, она подметала пол в горнице и сердито стряхивала веник. Увидев на пороге Курбатова, Губанова выпрямилась и певуче проговорила:
– Здравствуй, товарищ секретарь. Заходи, гостем будешь.
– Спасибо, Степанида Михайловна. Посижу маленько, отдохну, если не возражаешь.
– Садись, садись… – Степанида всем говорила «ты». – Что-то я тебя давно не видала.
– Занят по горло… А уж попал в Белоусово, решил тебя навестить.
– Небось дело какое у тебя или просто так, старуху приветить решил?
– И приветить и о деле поговорить…
– Ну что ж… Можно и о деле… Только скажи раньше, фашист еще далеко?
Курбатов, присев к столу, не опустил голову под пристальным взглядом Губановой и ответил ей прямо и твердо:
– Недалеко, Степанида Михайловна… Совсем недалеко.
– Что ж ты, секретарь, теперь делать будешь? – спросила она в упор.
– Я-то?.. Мне дело найдется… А как ты?.. Уедешь или уйдешь куда?..
Степанида, не отвечая, поставила на стол крынку с молоком, положила на тарелку кусок свежеиспеченного хлеба, несколько яиц и пододвинула все это гостю.
– Ешь, секретарь… Подкрепляйся… – продолжала она и только после этого, выждав еще минуту, сказала: – Уходить?.. Нет, не собираюсь… Стара уже.
– А фашистов не боишься?..
– Может, и боюсь. Только от боязни проку мало. Я человек рабочий и кланяться им не собираюсь. А прожить – может, и проживу как-нибудь.
Она сурово сдвинула брови, поджала губы, поправила волосы на затылке и добавила твердо и решительно:
– Нет уж… Останусь дома и буду тебя дожидаться. Авось не заставишь себя долго ждать и опять в гости пожалуешь. А не ты – так «Гурьяныч» заглянет.
– Что ж, можно и так… В гости к тебе я, конечно, опять приду… И при фашистах, и после того, как Советская власть вернется…
– Ах, вот как!.. – коротко бросила Степанида, уловив смысл слов секретаря райкома. – Ну, если и при фашистах придешь – так мой дом для тебя всегда защитой будет. И Михаилу Алексеичу об этом скажи.
– Спасибо, Степанида Михайловна, большое спасибо… Только уж если приходить, так чтобы не зря.
Губанова оперлась локтями о стол и, пристально глядя в лицо Курбатова, предложила:
– Знаешь что, Александр Михайлыч… Я баба простая, и разговор со мной простой и короткий. Говори свой интерес, а я, что смогу, всегда сделаю. Ты ведь меня не первый день знаешь.
– Хорошо, товарищ Губанова, – согласился Курбатов, радуясь, что так скоро подошел к главной цели своего посещения. Слова «товарищ Губанова» прозвучали сухо, официально и вместе с тем торжественно.
– Поручайте, товарищ Курбатову – в тон ему ответила женщина. – Губанова не подведет.
Больше часа еще находился Курбатов в избе Губановой. Он договорился с ней, что она, не выказывая своей неприязни к фашистам, начнет высматривать и запоминать, какие части гитлеровских войск будут проходить через Белоусово и в каком направлении, разузнавать места расквартирования штабов, расположения орудий и огневых точек, выяснять настроения жителей, запоминать фамилии тех, кто с ненавистью встретит немцев, и тех, кто пойдет к ним в услужение.
– Значит, так, Степанида Михайловна, – негромко говорил Курбатов, – твой дом вроде как местом явки станет и для моих связных, и для связных партизанского отряда. Не возражаешь?
– Отчего же. Коли надо, так и будет.
– Укрыть людей сумеешь?
– Уж я-то схороню, ни одна живая душа не увидит.
– Смотри, Степанида Михайловна. Сама понимаешь, на что идешь.
Губанова ничего не ответила на это предупреждение, пригладила рукой волосы и предложила:
– Выкладывай дальше, секретарь, что еще-то надо А стращать нечего, я не пужливая.
И Александр Михайлович продолжал наставлять Губанову, подчеркивая, что ее главная задача, главная цель – осторожно, исподволь вести работу среди населения, внушать односельчанам уверенность в скорой победе Красной Армии и возвращении Советской власти, раздавать надежным людям или подсовывать во дворы, в избы листовки, газеты, сводки Совинформбюро, которые будут доставлять в Белоусово связные от Курбатова или Гурьянова.
– А как же я его узнаю, связного твоего? – спросила Губанова.
– Договоримся так. Если кто придет от меня, он скажет: «У вас сапог, хоть рваных, продать не найдется?» Ты ответишь: «Мужика в доме нет и сапог нет». Тогда присланный передаст привет от Михайлыча или от Алексеича, и ты будешь знать, что это – связной. Ну как, запомнишь? – спросил Курбатов, невольно любуясь суровыми, строгими чертами лица этой женщины.
– Не беспокойся. Запомню.
– Отлично. Если кого приметишь, пригодного для нашего дела, сообщи. Тебе же легче будет с помощниками.
– Это как сказать… Там видно будет. Но ты надейся и не сомневайся…
Курбатов крепко пожал жесткую руку ткачихи и вышел от нее с чувством облегчения и радости. Первый шаг сделан, первая «точка» поставлена. Лиха беда начало.
В Белоусове ему довелось встретиться еще с одним человеком – стариком Шаховым, который жил на окраине села вдвоем с женой. Завидев Курбатова, Шахов, старый солдат, воевавший с немцами еще в империалистическую войну, не то серьезно, не то шутя взял под козырек и не без ехидства спросил:
– Отступаем, товарищ начальник?
– Всему свое время, – уклончиво ответил Курбатов. – Придет время, и наступать будем.
– Так, может статься, вам для будущего наступления какая подмога нужна?
Шахов уже опустил руку и испытующе поглядел на секретаря райкома. Крепкий жилистый старик с темным морщинистым лицом и хитро прищуренными глазами, он отличался ехидным нравом и привычкой к крепкому соленому слову. Но ехидный нрав, иногда досаждавший председателю сельсовета или какому-нибудь неопытному районному работнику, и не всегда уместное ворчанье старика были только шелухой, под которой пряталась добрая, умная и преданная душа советского человека. Шахов был одним из самых рьяных активистов села Белоусова и не раз выполнил просьбы и поручения Гурьянова и Курбатова. И хотя зачастую с «местной властью» в селе он не ладил и критиковал порядки в сельсовете и правлении колхоза, все же за колхоз «болел нутром» и не раз говорил, что Советская власть – правильная власть, а партия «за всех крестьян и рабочих печется денно и нощно».
«А почему бы не использовать и Шахова?» – подумал вдруг Курбатов и сказал:
– От подмоги, Василий Иванович, мы никогда не отказывались. Только чем ты помочь сумеешь?
– Я-то?.. Старый солдат?.. – Шахов, казалось, обиделся и тяжело, шумно задышал, – Эх, Михайлыч, человек ты золотой, секретарь стоящий, а Шахова, видать, еще плохо знаешь. Да я… да мне бы…
– Постой, не кипятись, – прервал его Курбатов. – Я ведь не хотел тебя обидеть. Жена дома?
– Нет, ушла в лес за хворостом.
– Тогда зови в избу, там и потолкуем.
Василий Иванович Шахов стал второй «точкой» Курбатова в Белоусове. Он обещал прятать у себя партизанских связных, собирать «военную информацию», показывать дорогу на Москву попавшим в окружение советским бойцам и вообще помогать, чем только сможет.
– Вот хорошо, что я тебя встретил, – удовлетворенно сказал он Курбатову. – Теперь я тоже вроде мобилизованный. А уж я присягу знаю. Не зря буду небо коптить да немцам в рожи заглядывать.
– И я очень рад, – признался Курбатов, который встречу с Шаховым расценил как доброе предзнаменование. Вот они, простые советские люди, которые не хотят склонять головы перед фашистами и готовы с ними бороться, не щадя своей жизни. Сердце захлестнула горячая волна уважения и признательности к Шахову, когда тот, прощаясь, предложил:
– Дай-ка я тебя, Александр Михайлыч, обниму и поцелую. Не тебя обнимаю, а власть Советскую и партию нашу. Иди, дорогой, и действуй… А Шахов не сдрейфит… Даст бог, еще свидимся…
На следующий день, приехав в село Ивашковичи Трубинского сельсовета, Курбатов быстро договорился со своим давнишним товарищем по профессии беспартийным учителем Толпинским. Тот, выслушав предложение Курбатова, ответив коротко, но твердо:
– К твоим услугам, Александр Михайлович. Рассчитывай на меня.
В деревню Ступинка Трясского сельсовета через два дня переселилась Мария Григорьевна Жигачева, инструктор райкома партии. Уроженка Ступинки, прожившая почти всю жизнь в Угодско-Заводском районе, она поселилась у родственников, сообщив им, что к старости ее одолели болезни и ей «пора и на печке полежать». Курбатов условился с Жигачевой, что ее брат, энергичный и авторитетный в селе мужик, встретит немцев с почетом и даже, если удастся, станет старостой. «И немцы будут довольны, – решил Курбатов, – и ты будешь в безопасности, и мы выгадаем».
План Курбатова одобрили Алехов, Мякотина и Гурьянов, понимавшие, что в лице Жигачевой, если ей удастся законспирироваться, они будут иметь опытного партийного работника-массовика, а ее брат, возможно, пригодится для помощи партизанам.
День за днем, неделя за неделей… Впрочем, теперь работники райкома, да и все жители прифронтового Угодско-Заводского района считали время не днями, а часами. Где-то недалеко шли бои, гитлеровские войска рвались к Москве, и люди с жадностью читали каждое сообщение в газете, ловили каждый слух о положении на фронте, тревожно прислушивались к гудению самолетов в ночном небе и к далекой, похожей на гром канонаде. Некоторые рыли ямы, прятали в них свое домашнее добро и, стыдясь самих себя и своих детей, сжигали в печках книжки, журналы, плакаты и даже фотокарточки родственников, ушедших в Красную Армию. Иные по нескольку раз в день выходили на дороги, долго стояли, наблюдая, как идут во встречном потоке советские войска и разношерстные толпы беженцев, и, должно быть, решали, как быть: бросать ли все на произвол судьбы и уходить к Москве и за Москву или все же оставаться на месте: чему быть – того не миновать.
Прошло не так уж много дней, а Курбатов и Гурьянов с гордостью могли сообщить райкому и Серпуховскому окружкому, что в восемнадцати населенных пунктах района уже осели свои люди, оставившие незримую, но надежную цепочку партийного подполья. «Свои глаза, свои уши, свои сердца», – думал Курбатов, еще не представляя себе толком, как практически он и Гурьянов будут связываться с «точками» и руководить ими тогда, когда в села нахлынут оккупанты, зазвучит там чужая речь и застучат сапоги фашистских солдат, подбитые железными подковками. Всем сердцем жаждал он, чтобы этого не случилось, чтобы Красная Армия не допустила врага до родного района, но понимая, что этот трудный час вскоре пробьет, пытался представить себе и ночевки в лесу, и тайные встречи с подпольщиками – всю новую, еще не изведанную жизнь, полную опасностей, тревог и неожиданных испытаний.
